Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Глава пятая

Иной раз даже совестно бывает перед человеком, который с самого что ни на есть раннего утра, едва повесив в табельной номерок, едва хлебнув на ходу в коридоре стакан бесплатной заводской газировки, бросается к письменному столу, к бумагам, скоросшивателям и специальной такой машинке, пробивающей в бумаге дырки: хлоп – и пара дырок.

Стыдно отрывать его от дела, утруждать его вопросами, отвлекать его своим присутствием. И ты стоишь, молчишь, переминаешься с валенка на валенок. А человек крутит ручку арифмометра, мажет бумагу клеем, дырявит все подряд и вроде бы не замечает твоего присутствия – настолько он с головой ушел в свои служебные обязанности. Потом, однако, он все-таки заметит, обратит внимание, поднимет взгляд, полный усталости и укора, и спросит – тихо, очень вежливо, почти дружелюбно:

– Вам что, товарищ?

– Мне бы главного инженера. Черемныха.

– Василия Кирилловича? Он сюда не заходил, спросите, товарищ, в производственном отделе…

– А это какой отдел?

– Это, товарищ, плановый отдел.

– Спасибо…

В производственном отделе – соседняя дверь – тоже кипит работа. Та же музыка – бренчат на счетах, заводят арифмометры, дружно вкалывают: хлоп – и пара дырок.

– Кого? Василия Кирилловича? Он заходил сюда утром, а потом ушел. Спросите в отделе сбыта, напротив…

В отделе сбыта, напротив, главного инженера тоже не оказалось.

– А вы по какому вопросу?

– Я насчет кирпича. Нам должны были отгрузить кирпич – Порожскому стройучастку.

– Так зачем вам, извиняюсь, главный инженер? Я вам могу и без главного инженера сказать, что Порожскому стройучастку мы ничего не отгружали. И в этом месяце вряд ли…

– Так ведь…

– Понимаю. Я все понимаю, и я вам даже очень сочувствую. Но я ничем не могу вам помочь. На складе – хоть шаром покати. Кирпич вывозят прямо с печей – можете себе представить… Завод уже вдвое превысил проектную мощность, а кирпича все равно не хватает. Вы же сами видите, сколько строят кругом? Это же просто ужас, сколько кругом строят!..

– Но главный инженер лично обещал, что для нашего стройучастка кирпич будет.

– Так что вы тогда с меня спрашиваете? Вы спрашивайте с главного инженера… Где? Откуда я знаю, где? Может быть, на формовке, а может быть, на печах. Он мне не докладывает. Хорошенькое дело, если главный инженер завода будет мне докладывать!..

На формовке главный инженер был, но ушел. На печах он тоже был, но ушел.

Битый час скитался Коля Бабушкин по заводу и снова очутился у проходной, откуда начались его скитания.

– Главный инженер? – переспросил вахтер. – Они только что сели в машину и уехали…

День пропал – не оставалось сомнений. Пропал день командировки. А если считать и вчерашний день, затраченный на дорогу, то пропали уже два дня. Нет, не два, а полтора – день отъезда и день приезда считается за один день, кажется, так…

Но не в том дело. Дело вовсе не в том, что у него, у Николая Бабушкина, пропал день. Дело гораздо хуже. Пропал рабочий день на Порожском стройучастке. А если считать и вчерашний день, то два дня. А если и завтрашний день – то целых три дня. Ведь завтра, даже если удастся разыскать главного инженера завода и главный инженер завода вспомнит о своем обещании и прикажет срочно отгрузить кирпич Порожскому стройучастку, все равно завтра кирпич не успеют доставить. Шестьдесят километров. Таежный «ус» заметен вровень с целиной. Пропадет еще один рабочий день…

А к маю восемь типовых домов должны стоять на берегу Печоры. К маю они должны быть готовы. Как из пушки. Много ли рабочих дней осталось до мая? Очень мало.

От завода Николай Бабушкин шел медленно – теперь уже некуда было спешить. Все равно день пропал. Куда ему теперь спешить? В гостиницу? А там вести разговоры с этим самым парнем в вельветовой курточке, у которого имя и фамилия Черномор Агеев и который нигде не работает. Странный какой-то парень. Нигде не работает. Опять же – секреты у него. Скрытный какой-то парень…

Нет, в гостинице сейчас делать нечего.

Николай Бабушкин шел медленно – ему некуда было спешить. Он впервые за эти дни никуда не спешил и мог идти медленно. И от этой медленной ходьбы он вдруг озяб. Он почувствовал вдруг, что стылый ледяной воздух проникает помалу за ворот, проникает в рукава, и уже этот ледяной стылый воздух гуляет по спине, меж лопаток, неприятно щекочет и гусит кожу пупырышками.

Холодно. Николай глубже зарылся подбородком в заиндевевший шарф, ссутулил плечи, смежил рукава оленьей куртки.

Пожалуй, сегодняшний мороз покруче вчерашнего. Сизый туман, неподвижный, плотный, колючий, как минеральная вата, закупорил, застлал небо. Он жгуч и ядовит, этот морозный туман, – дышать невозможно. Сквозь густую пелену тумана едва просвечивает низкое солнце – скучное, нездорово красное, будто оно простудилось на этакой стуже и теперь у него жар, высокая температура. Над широкой расщелиной улицы, справа и слева, громоздятся скалистые глыбы домов. Крутые уступы кирпичной кладки сплошь обросли инеем. В небо, в туман вознеслись стальные переплетения башенных кранов. Стрелы их неподвижны. Должно быть, сегодня строители не работают. У них, должно быть, сегодня актированный день, ввиду мороза…

Скрежетнуло. И стрела, рассекая туман, двинулась по часовой стрелке. Проволочный контейнер с кирпичом поплыл вверх. Он всплыл, качнулся. Стрела обернулась против часовой стрелки. Контейнер пошел вниз.

Работают…

Конечно, работают. Вон над крышей четырехэтажного дома поднялись столбы дыма. В этом доме еще не живут – видно по окнам. Если бы в этом доме жили, то в каждом окне висели бы тюлевые занавески. А в этих окнах кружев не видно – вместо кружев иней. Значит, в этом доме еще не живут. Но дым валит из труб, там, в этом доме, работают сейчас маляры и штукатуры. Там сейчас настилают полы, водружают ванны и унитазы, подцепляют электропроводку.

Работают…

А на Порогах сегодня не работают. На Порожском стройучастке нет кирпича. Строить не из чего. Там сегодня гробовая тишина. И люди прораба Лютоева киснут без дела, ругаются с тоски и мерзнут в своих утепленных палатках.

Николай Бабушкин остановился против дома, из труб которого валил дым. Он почувствовал, что тоже промерз до нутра, до костей. Отогнув рукав, взглянул на часы. Только сейчас почувствовал, как жжет запястье раскаленный от стужи металл часов. Половина третьего. День уходит… Нет, нельзя терять этот день! Нужно что-то делать. Вернуться на завод и во что бы то ни стало дождаться главного инженера. Или узнать его домашний адрес и после работы заявиться прямо на квартиру… Или пойти в райисполком. Или в райком партии. Или еще выше… Хотя выше райкома партии в Джегоре ничего такого нету. Выше райкома партии – нужно в обком ехать. А потом в Москву…

Прораб Лютоев сказал: «Иди в райисполком».

Николай Бабушкин решительно повернулся. Постоял. И опять повернулся.

Он только сейчас понял, что не знает, в какую сторону ему нужно идти, в какой стороне райисполком. Ежась от стужи, занятый своими невеселыми думами, он все время шел и шел по каким-то незнакомым улицам, мимо каких-то совершенно незнакомых ему домов. Он шел по городу, который сам строил – с первого колышка, с первого дома, – как по незнакомому городу. Как будто он первый раз в этом городе.

Прямо – широкая улица. На ней выстроились четырехэтажные дома, сложенные из светлого кирпича. Все одинаковые – с одинаковыми крышами, одинаковыми окнами, одинаковыми балконами. Фонари вдоль улицы. Магазин.

Вправо – широкая улица. На ней выстроились четырехэтажные дома. Фонари вдоль улицы. Магазин.

Влево – широкая улица. То же самое. Фонари.

И над всеми этими улицами, над всеми домами, над всеми крышами – неподвижные, будто изваянные из мрамора, столбы дыма.

«Улица Первого Спутника»… «Улица Второго Спутника»… «Улица Третьего Спутника»… – прочел Николай таблички на перекрестке.

Он сразу догадался, что эти названия придумал не кто иной, как Павел Казимирович Крыжевский, джегорский летописец-общественник, персональный пенсионер. Николай об этом сразу догадался. Он хорошо знал этого дотошного старичка.

Однако названия улиц были для него столь же новы, сколь и сами улицы. Николай растерянно топтался на перекрестке и никак не мог сообразить, в какую же сторону ему нужно идти. Ни этих улиц, ни этих домов не было в Джегоре год тому назад. Их и в помине не было. Их, наверное, построили в течение одного года, – пока Николай Бабушкин жил в тайге, у Порогов. Просто удивительно, сколько домов успели построить за один только год. И сколько на это дело ушло кирпича…

Через улицу вприпрыжку, высоко задирая колени, пробегал в это время какой-то малый лет одиннадцати. Закутанный в мамкин платок – одни глаза наружу. Бежит через улицу, припрыгивая от холода. Наверное, в школе сегодня уроков нет – из-за мороза их, должно быть, отменили. Так он, должно быть, на радостях в кино топает.

– Эй, малый!.. – окликнул его Николай.

Вообще-то Коле Бабушкину – зачинателю города Джегора, который здесь самый первый колышек забивал и строил самый первый дом, – ему было очень стыдно обращаться с вопросом к какому-то лет одиннадцати малому, закутанному в мамкин платок.

– Эй, малый! Где тут райисполком?

– Председатель занят, – грудным голосом сказала секретарша.

Голос у нее был грудной, а сама грудь – белая и пышная – явственно просвечивала сквозь стеклянную блузочку. И вся упряжь – ленточки, бретельки – тоже просвечивала сквозь стеклянную блузочку. Как только разрешают приходить на работу в этаком виде?..

– Председатель занят, – повторила секретарша. – Кроме того, сегодня неприемный день.

– Мне нужно сегодня. Обязательно, – заявил Николай.

Секретарша посмотрела на него в упор – ресницы взметнулись к самым бровям. Ух, до чего холодный взгляд – ну прямо лед. А реснички-то наваксила… Смотришь? Смотри. Я тоже посмотрю… Вот и моргнула.

– Как неприемный день, так всем обязательно нужно, – грудным голосом сказала секретарша. – Ну что ж, посидите… Вот еще гражданин ждет.

Николай оглянулся.

В углу сидел поп. Тот самый – из гостиницы. Сидит и мусолит в суставчатых пальцах серебряный крест – от скуки. Скучно ему, значит. На Бабушкина едва взглянул, отвернулся, воздел очи горе – на потолок смотрит.

Смотрит на потолок. Думает, наверное, как ему лучше обманывать трудящихся… По каким-то делам в райисполком пришел, явился неизвестно зачем. Да еще в неприемный день…

Николай отошел от секретарши и тоже сел в углу – но в другом углу, подальше от попа.

В приемной было четыре угла. В одном сидел он, Николай Бабушкин, в другом – поп, в третьем помещался несгораемый железный сейф, расписанный под орех, а в четвертом углу, наискосок, стоял письменный стол секретарши, с телефоном и лампой, и за этим столом сидела секретарша.

Вбок от секретарши – высокая дверь, обитая кожей. На двери табличка: «Председатель райисполкома Ф. М. Каюров». За дверью ничего не слышно. Совсем тихо. Потому что под кожаной обивкой двери еще проложен толстый слон войлока, а за этой дверью есть еще одна дверь. Это чтобы в приемной не было слышно, какие разговоры идут в кабинете, и чтобы в кабинете не было слышно, как галдят в приемной. А то иной раз в приемной набьется людей, что сельдей, – особенно в приемные дни, – все галдят, и нет никакой возможности сосредоточиться, толком поговорить с человеком.

Над дверью – часы. Половина четвертого. День уходит.

Секретарша встала из-за своего письменного стола и направилась к несгораемому сейфу – какую-то бумагу понесла. Цок, цок, цок… Скажите пожалуйста – в туфлях. Туфли на высоком каблуке. В такой отчаянный мороз – туфли. Или же из дому она в валенках пришла, а туфли принесла с собой. Некоторые так поступают. А потом, когда пойдет домой, опять валенки наденет, а туфли понесет в руках. Или тут их оставит – в несгораемом сейфе.

Она идет к сейфу, несет бумагу – цок, цок, цок… Чулки на ней тоже, как и блузочка, стеклянные, сквозные, гладко обтягивающие точеные икры. А юбка на ней шерстяная, черная, плотно облегающая бедра.

Ничего себе дамочка. Равнобедренная.

То есть не то чтобы Николаю очень вдруг понравилась эта дамочка. Нет, она ему не очень понравилась. Так себе… Просто она, эта дамочка, секретарша, была довольно красивая женщина. Приятно смотреть на красивую женщину. Особенно если целый год не видал ни одной красивой женщины. А он их целый год не видал. Там, на Порогах, где работает коллектив прораба Лютоева, нет ни одной красивой женщины.

Там вообще ни одной женщины нет. И поблизости тоже нет. Если бы в этом коллективе или поблизости была хотя бы одна женщина, то она уж, наверное, кому-нибудь показалась бы красивой. Но там их совсем нет, женщин. Там работают одни мужчины. Вот уж целый год они там работают. И женщин они видят только во сне.

Поэтому не стоит удивляться, что Николай Бабушкин нечаянно засмотрелся на живую женщину. На эту секретаршу, когда она встала из-за своего стола и пошла, цокая высокими каблуками, к несгораемому сейфу.

Да и сидит он уже в этой приемной целый час, и ему уж надоело тут сидеть и дожидаться, пока председатель райисполкома закончит разные дела. Очень скучно вот так сидеть и дожидаться, поневоле начнешь смотреть по сторонам. Поневоле станешь смотреть, как ходит взад и вперед красивая секретарша. Не на попа же ему в самом деле смотреть!..

Николай покосился на попа.

Поп по-прежнему сидел на стуле. Однако суставчатые пальцы его уже не мусолили серебряный крест, а неподвижно застыли на животе, и тяжелый крест болтался сбоку. И он уже не смотрел в потолок, мечтая, как обманывать трудящихся. Брови его томно сошлись у переносицы, влажный рот меж усами и бородой приоткрылся, а глаза его, устремленные на фигуру секретарши, эдак мягко скользили – вверх, вниз…

Вот сволочь. Интересуется.

Но тут поп заметил, что Николай на него косится, мотнул бородой, кашлянул, заерзал на стуле, пошарил вокруг живота – нашел крест и снова стал его сосредоточенно мусолить.

А секретарша тем временем вернулась за свой стол, чуть приоткрыла верхний ящик и загляделась в него – там, в ящике, должно быть, у нее лежала художественная литература, какая-нибудь интересная книга, она ее почитывала между делом.

Однако секретарша недолго читала – захлопнула ящик. То ли ей книга попалась не очень интересная, то ли ее все-таки беспокоило, что в приемной находятся люди. Что вот два посетителя явились, хотя сегодня и неприемный день, и вот уже целый час сидят и ждут. Добро еще – этот посетитель, который помоложе, одетый в оленью куртку: таких посетителей сюда немало ходит, народ они свой и привычный, вероятно откуда-то из района, по делу.

Но второй посетитель был непривычным. Он мусолил в пальцах серебряный крест. Секретарша еще не привыкла к таким посетителям – такие посетители еще ни разу не являлись в Джегорский райисполком. И она поэтому проявляла смутное беспокойство и вообще не знала, как ей быть. Как ей быть с этим попом.

– А вы, гражданин, по какому вопросу? – обратилась она к попу. Очень вежливо обратилась. – Может быть, вам не стоит дожидаться самого председателя, а лучше обратиться в отдел?

– Видите ли… – Поп зашевелился и с достоинством погладил свою бороду. – Я насчет кирпича…

Коля Бабушкин вздрогнул.

– Православная церковь, – продолжал поп, – в заботах о верующих, сочла своевременным открыть в Джегоре храм божий. Этот храм будет возведен руками и тщанием самих верующих, однако для возведения храма необходим кирпич. В количестве тридцати тысяч штук…

Николай ринулся к высокой двери, обитой кожей, рывком распахнул ее и, уже в тамбуре, услышал, как секретарша ахнула:

– Куда вы?..

Когда из-за дверей, даже двойных, целый час не слышно ни звука, поневоле решишь, что за этими дверьми, в кабинете сидит один человек, хозяин этого кабинета, и занимается каким-нибудь важным делом: ну, скажем, составляет доклад или читает письма трудящихся и красным карандашом пишет на них резолюции. Можно еще предположить, что там, за дверьми, сидят два человека: они ведут неторопливую беседу, обсуждают какое-нибудь намеченное мероприятие или составляют черновой проект.

Но когда распахнешь двери, из-за которых целый час не доносилось ни звука, и вдруг увидишь, что в кабинете полным-полно людей, что в этом просторном кабинете председателя райисполкома сидит человек двадцать, – тут, конечно, растеряешься и даже поразишься.

В кабинете председатели райисполкома сидело человек двадцать. За широким письменным столом сидел сам председатель Джегорского райисполкома Ф. М. Каюров, а за длинным столом, поставленным впритык к столу председателя, сидели еще какие-то люди, по виду – руководящие товарищи. А на диване и вдоль окон тоже сидели какие-то люди – менее руководящие на вид.

И все они, едва Николай Бабушкин распахнул дверь кабинета, обернулись к нему и теперь смотрели на него – кто с недоумением, кто с неодобрением, кто с неподдельным интересом.

Сам председатель райисполкома Ф. М. Каюров нахмурил брови и, похоже, собирался рявкнуть. Но сдержался. Не рявкнул. Он оглядел мельком оленью куртку Николая, его валенки, длинноухую шапку, которую Николай держал в руках, и не стал рявкать. Неудобно все-таки рявкать на посетителя в присутствии стольких людей. Показывать дурной пример.

– Здесь идет заседание исполкома, – сдержанно сказал председатель.

Когда Николай Бабушкин ворвался в этот кабинет и увидел, сколько здесь сидит народу, и почувствовал на себе все эти взгляды – недоуменные, суровые, иронические, – он очень смутился, даже дух у него перехватило от смущения. Но, услыхав сдержанное замечание председателя о том, что здесь идет заседание исполкома, он еще больше смутился и окончательно сник. Вот уж стыдобушка… Столько людей сидят здесь, в кабинете, и не просто сидят, а у них, оказывается, заседание исполкома, и, может быть, у них повестка дня на сорок пунктов – до утра не исчерпаешь, а он тут врывается как полоумный, дверьми стучит, отвлекает внимание…

Ему бы извиниться – мол, прошу прощения, не знал, дескать, что тут столько людей и что идет заседание исполкома; ему бы соврать легонько – ах, мол, извиняюсь, ошибся дверью, думал, что это – на улицу; ему бы просто, не говоря ни слова, повернуться через левое плечо и ретироваться – чего уж тут отнимать у людей драгоценное время для извинений и всякого вранья…

Но вместо этого Коля Бабушкин, весь красный от смущения, застыл на пороге кабинета, встал как вкопанный. Он не знал, куда глаза девать, и поэтому переводил растерянный взгляд с одного лица на другое.

Большинство лиц было ему совершенно незнакомо. Но было здесь и несколько знакомых лиц.

Во-первых, лицо Даниила Артемьевича Лызлова – секретаря Джегорского райкома партии. Ему было знакомо это лицо: худощавое, изъеденное крупными морщинами, скуластое, лобастое, оснащенное огромными очками. Он запомнил это лицо с тех пор, как Даниил Артемьевич Лызлов приезжал на Пороги смотреть строительную площадку, – еще осенью. Тогда секретарь райкома со всеми рабочими поздоровался за руку, в том числе с Николаем Бабушкиным. И очень дотошно обследовал строительную площадку, где предполагалось возводить поселок буровиков.

Так что Николай сразу узнал среди сидящих в кабинете людей секретаря райкома партии Лызлова. И Лызлов, между прочим, тоже внимательно смотрел сейчас на Колю Бабушкина, и за стеклами его очков почему-то прыгали живые, смешливые огоньки.

И еще одно лицо тотчас опознал в кабинете Коля Бабушкин. На диване, уютно так оперевшись о плюшевый валик, сидела она. Та самая девица с озорной лохматой головой, которую он сегодня утром повстречал в коридоре гостиницы, у титана. Которая была в штанах. Только сейчас она в обыкновенной юбке и черном шерстяном свитере, хотя и к этому свитеру прицеплена какая-то брошка. И голова все равно лохматая.

Ишь куда ее занесло – на заседание исполкома!.. Сидит тут как ни в чем не бывало, на диване. И тоже, между прочим, смотрит на Николая, ресницы сощурила, вроде бы силится его узнать – и будто бы никак узнать не может. Притворяется, конечно. Он-то ее сразу узнал, как только вошел. А эта сидит, притворяется… Или, может быть, у нее глаза близорукие?..

– Здесь, товарищ, идет заседание исполкома, – повторил председатель.

Николай очнулся от оцепенения и, ни слова не говоря, повернул к двери.

– Постойте, – окликнули его из-за спины.

Держась за ручку двери, Николай оглянулся.

– Постойте, – обращался к нему секретарь райкома партии Даниил Артемьевич Лызлов. – Вы с Порогов? Бабушкин?

Николай кивнул. Да, дескать. С Порогов. Бабушкин.

– Так ведь это Бабушкин, с Порогов, – повторил Лызлов, адресуясь уже к председателю райисполкома. – Это же Бабушкин, ваш депутат, Федор Матвеевич… – В голосе секретаря райкома партии промелькнула язвительная интонации, а очки насмешливо блеснули.

– Бабушкин? – переспросил председатель исполкома. Он толстым пальцем – сверху вниз – провел по стеклу, которое лежало у него на столе, проследил глазами за пальцем. – Ах, Бабушкин! Николай Николаевич… Ну да, конечно – избирательный округ номер тридцать четыре.

Тут председатель исполкома Ф. М. Каюров ловко вылез из-за своего обширного стола и направился прямо к Николаю.

– Здравствуйте, Николай Николаевич! – улыбаясь, протянул он свою толстую ладошку. – Приветствую вас… Раздевайтесь, пожалуйста. Садитесь.

И посадил Николая на диван. Усадил его рядом с девицей в черном свитере. С той самой, которой утром обожгло кипятком лодыжку. Ну и сморщилась же она, когда ей лодыжку ошпарило!.. А сейчас, когда его рядом с ней посадили на диван, не морщится? Николай покосился на девицу. Нет, не морщится… Только взглянула на него, чуть сощурясь, вроде бы силилась его узнать – и будто бы никак не могла…

– Ну, а как там погодка, на Порогах? – по-прежнему улыбаясь, спросил председатель исполкома Каюров. Он уже протискивался между креслом и обширным своим столом.

– Морозно. Как и здесь, – ответил Николай.

– А к нам вы надолго? В Джегор? – продолжал расспрашивать Каюров.

Ему все же любопытно было, зачем депутат райсовета Бабушкин явился в исполком? Ведь никакого вызова ему не посылали. Ну, приехал сам – хорошо. А зачем? Любопытно все же…

Николай кашлянул в кулак. Несмотря на такой радушный прием, он еще не оправился от смущения. Он вдруг усомнился: стоит ли говорить? Можно ли сейчас – в присутствии стольких людей, решающих важные государственные вопросы, – рассказывать, по какому делу он приехал в Джегор. Еще засмеют. Скажут: вот, мол, какие пустяки, дескать, с такими пустяками лезть на заседание исполкома; такие, мол, пустяки нужно решать в рабочем порядке…

Но председатель исполкома смотрел на него выжидающе. И секретарь райкома партии Даниил Артемьевич Лызлов сверкал очками прямо на него. И все остальные ждали, что скажет он, человек с Порогов. Наверное, они давно не видели людей с Порогов. Все-таки не близок свет – Пороги, хотя и в том же районе.

Николай встал с дивана и снова кашлянул в кулак.

– Я насчет кирпича. Мы уж третий день без…

Его прервал дружный смех.

Так и есть. Так он и думал.

Все присутствующие в кабинете – и председатель Джегорского райисполкома Ф. М. Каюров, и секретарь райкома партии Даниил Артемьевич Лызлов, и все остальные, и даже эта сидящая с ним рядом взлохмаченная девица, – все вдруг рассмеялись дружно.

Но почему-то никто не смотрел на Николая. Все почему-то смотрели не на него, а на другого. На громадного мужика, сидящего за столом у самого края. Плечистый такой и громадный. Волосы кудрявые, как и у Николая, но кудри черны. Большие руки лежат на столе и ерошат листы блокнота.

Он один не смеется. Чуть-чуть изогнулись уголки губ: «Разделяю, товарищи, ваше веселье…»

– Вовремя приехали, товарищ Бабушкин, – послышался голос секретаря райкома. – В самый подходящий момент…

Наверное, ни от кого не ускользнула жесткая нотка в голосе секретаря. Потому что сразу смех прекратился и все лица сразу посерьезнели.

Лишь у громадного мужика, сидящего с краю стола, уголки губ остались изогнутыми, как прежде: «Разделяю, товарищи, вашу озабоченность…»

– Мы обсуждаем вопрос о работе кирпичного завода, – пояснил председатель исполкома – специально для Николая пояснил: остальные-то все, наверное, знали. – Прошу комиссию продолжить доклад…

Тотчас поднялся с места один из руководящих товарищей, поискал на бумаге то самое слово, на котором его прервали (это когда Николай Бабушкин ворвался в кабинет)… поискал слово… нашел.

– «…стройки города и района испытывают систематическую нехватку кирпича. Из-за перебоев в снабжении кирпичом с начала текущего года поставлены на консервацию несколько строящихся объектов, в том числе здание школы-интерната, речной вокзал, жилые дома по Антарктической улице…»

По какой улице? Николай и представления не имел, что в Джегоре появилась Антарктическая улица – еще одна неизвестная ему улица… Однако Николай Бабушкин сразу догадался, что это небывалое название – Антарктическая – придумал не кто иной, как Павел Казимирович Крыжевский, персональный старичок, летописец-общественник. Вот ведь мастак придумывать!..

– «…Исполком районного Совета депутатов трудящихся, – продолжал между тем товарищ из комиссии, – выносил постановление о вводе дополнительных мощностей на Джегорском кирпичном заводе и об увеличении выпуска кирпича до шестидесяти миллионов штук в год. Однако администрация завода и в первую очередь главный инженер товарищ Черемных не выполнили этого постановления…»

Товарищ из комиссии оторвался от текста и осуждающе – сверху вниз – посмотрел на черные кудри громадного мужика, сидящего с краю стола.

Так вот ты каков, голубчик… Здоров же ты, оказывается. Шея-то одна чего стоит – как у быка. Руки-то одни чего стоят – кувалды. Ведь на тебе, голубчик, пахать можно, а ты постановлений райисполкома не выполняешь… Ага, понурил голову, согнулся под ударами критики? Погоди, погоди, сейчас тебе дадут перцу. Сейчас тебе жару дадут и за речной вокзал, и за жилые дома по Антарктической улице, и за то, что на Порожском стройучастке люди третий день сидят без кирпича, без настоящего дела…

Николай даже заерзал на диване – он испытывал мстительное торжество. Он заерзал на диване, а его соседка по дивану – эта самая, из гостиницы, с брошкой – глянула на него сердито, подняла брови и отодвинулась подальше…

– Пожалуйста, Василий Кириллович. Ваше слово, – сухо сказал председатель исполкома.

Это он Черемныху сказал. Ему предоставили слово.

А тот не отказался.

Ну, до чего здоров: вот ведь встал, как монумент, плечи развернул, ноги расставил. Будто конная статуя. «Я еще, мол, в седле, еще, дескать, меня не скинули с седла…» Погоди, скинут. Таких надо в два счета скидывать.

На свету, при свете люстры, когда густые кудри его пронизал свет, вдруг стало видно, что кудри у него не сплошь черные, а с сединой. На висках и надо лбом – седина. Не так чтобы очень много седины, а все же проскальзывает… Видать, тертый калач.

– Прошлой осенью я был в Подмосковье, на Лианозовском комбинате строительных материалов, – говорил он негромко. – Я этот комбинат хорошо знаю: работал там после окончания института. Шесть лет работал, а потом уехал на Север – сюда, в Джегор… Ну, захотелось взглянуть, как там сейчас, в Лианозове. Схожу с автобуса и вижу – развалины. Как после бомбежки. Пыль до неба. Рабочие ломами орудуют… А на этом месте был кирпичный завод – один из крупнейших в Подмосковье. Загляденье, а не завод… «Братцы, кричу, что вы делаете?» Отвечают: «Не видишь – ломаем. Тут, на этом месте, будет керамзитовый цех». – «А как же кирпич?..» – «С кирпичом – всё. Больше не выпускаем. Нет покупателей, никто не берет кирпич. Вконец затоварились…» А когда я прошел дальше…

Тут лицо инженера осветилось мечтательным выражением, будто он сказку рассказывал.

– Вот что, Василий Кириллович, вы нам сказки не рассказывайте, – еще суше перебил говорящего председатель. Похоже, он уже слыхивал эти сказки. – Вы нам прямо скажите: собираетесь вы выполнять постановление исполкома?

Мечтательное выражение на лице главного инженера потухло. Уголки его губ снова изогнулись, опустились.

– Я буду настаивать на его отмене, – внятно сказал он.

Николай прямо-таки поразился, услышав ответ главного инженера. И все остальные присутствующие в кабинете тоже поразились. Все прямо-таки руками развели.

И председатель Джегорского райисполкома Ф. М. Каюров тоже сокрушенно развел руками. «Что ж, придется снимать… Мы тебя не хотели снимать. Мы тебя только хотели подраить с песочком. Ну, в крайности объявить тебе выговор. Чтобы ты быстрее выполнил постановление исполкома. А ты, братец, вот, оказывается, каков?.. Ну что ж, придется снимать».

Федор Матвеевич Каюров на всякий случай обменялся взглядом с секретарем райкома: «Как, мол, Даниил Артемьевич, решать будем? Снимать?.. Все-таки речь идет о судьбе коммуниста. И, между прочим, это вы его, Даниил Артемьевич, рекомендовали на пост главного инженера завода, лично вы рекомендовали Черемныха…» Таким безмолвным взглядом на всякий случай Каюров обменялся с Лызловым.

– Надо бы выслушать и мнение других товарищей, – вслух ответил Лызлов. И выжидающе сверкнул очками на других товарищей, присутствующих в кабинете. – Какие есть мнения по данному вопросу?

«Какие тут могут быть мнения? – пожал плечами Коля Бабушкин. – Снять его – и дело с концом. Пускай едет в свое Лианозово, где, изволите видеть, не знают, куда кирпич девать… Мы-то знаем, куда девать кирпич. Нам его только подавай!»

– Разрешите мне…

– Что ж, послушаем главного архитектора города, – добродушно улыбнулся председатель. И объяснил присутствующим: – Будьте знакомы, товарищи, – Ирина Петровна Ильина. Окончила недавно архитектурный институт. Теперь работает у нас, в аппарате исполкома. Главным архитектором города Джегора…

Судя по добродушной улыбке Федора Матвеевича Каюрова, судя по тому, как он дважды торжественно повторил эти слова «главный архитектор города», можно было догадаться, что ему доставляет немалое удовольствие сам факт существования подобной должности. Что в штатном расписании Джегорского райисполкома недавно появилась такая должность – главный архитектор города. И этот главный архитектор работает в его, Ф. М. Каюрова, непосредственном подчинении. И он пользуется случаем представить главного архитектора всем присутствующим. И даже вот разрешает ему высказать свое мнение.

Но, судя по той же добродушной улыбке Федора Матвеевича Каюрова, судя по тому, как торжественно он повторил дважды эти слова «главный архитектор города», в равной мере можно было догадаться, что его несколько смущает столь юный возраст и столь несолидный внешний вид главного архитектора города Джегора. Прямо скажем, очень уж юный возраст, и добавим, очень уж несолидный внешний вид… Красивая, конечно, девчонка. Залюбуешься. Но – главный архитектор города? Ей-богу, смех…