Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

9

– Кто просит слова?

Собрание вел Антонюк. Он стучал карандашом о стакан, ободряюще улыбался, приглашая:

– Ну, кто первый? Первому – без регламента… – обычная в таких случаях присказка.

Светлана Панышко только что изложила собранию проект внутриконтурного заводнения пласта, села и теперь, еще не справившись с волнением, вглядывалась в лица.

Множество лиц.

Вот лицо Глеба Горелова. Он забрался куда-то в угол, за чужие спины, но и там над головами возвышается его голова. Глеб смотрит на нее исподлобья, прячет этот взгляд от окружающих. Но глаза улыбаются, глаза ласковы: «Молодец, Ланочка!»

Чуть влево – и вздрогнула: еще один устремленный на нее взгляд. Глаза как уголья. Поджатые губы. Она.

Множество глаз. Глаза любопытные. Глаза суровые. Глаза дружелюбные. Глаза недоверчивые. Но нет глаз равнодушных.

Это собрание началось так, как нередко начинались в Унь-Яге собрания, производственные совещания и тому подобное. Собирались недружно, рассаживались нехотя – лишь бы подальше, с ленцой перешучивались. И едва начала Светлана свой доклад – уже по углам пошло бормотанье, соседские разговоры о том о сем. Уже, добравшись до стула, захрапел пожилой оператор Власыч, а все остальные на него поглядывали и прыскали – смеху-то…

И вот все переменилось. В зале – взвинченность и шум. Уже не бормочут по углам, а в голос – горячо – спорят и рассуждают. Чихнув, проснулся Власыч и оглядывается в полном недоумении: «Чего вздорожало?.. Аль подешевело?» Стучит карандашом по стакану председательствующий – Роман Григорьевич Антонюк:

– Кто выступит первым? Или вызывать по алфавиту? Давайте, товарищи, не будем сами себя задерживать…

Впрочем, он доволен заранее: давно не видано на Унь-Яге такого всеобщего оживления, не слыхано таких жарких споров. Сразу вдруг посвежело в воздухе. И одно это что-нибудь да значит.

– Позвольте мне!..

К столу шел Геннадий Геннадиевич Инихов – старший плановик промысла. Шел решительно, грохоча лезвиями брюк. Под мышкой – ворох аккуратных папочек и скоросшивателей. Он остановился возле стола, положил свои папочки, снял с переносья пенсне и принялся тщательно его протирать кусочком замши. Моргая при этом подслеповато. Долго протирал.

– Давай говори! – послышалось из зала. – Потом оптику вычистишь…

– Начинайте!

– А у него без регламента…

Геннадий Геннадиевич изысканным жестом вскинул пенсне на нос, сверкнул вогнутыми линзами на аудиторию и, так же неторопливо, стал развязывать тесемочный бантик папки. Потом взялся листать бумаги. Листал, листал – не нашел, кажется…

– Товарищи! – высоким фальцетом заявил Инихов. – Это рискованно… Я могу добавить, что это… весьма рискованно.

Еще полистал в папке, еще раз сверкнул – на президиум.

– Я бы даже мог сказать, что это – производственный авантюризм, но… – Он аккуратно завязал тесемочки бантиком. – Но я не скажу этого!

И, громыхая штанами, пошел на место. Его проводили смехом, выкриками: не любили на промысле Инихова. Из-за этого смеха порядок собрания опять нарушился, загомонили снова, и среди гомона поднялся Власыч – он еще окончательно не проснулся, еще не разобрался, что к чему, однако решил держать речь.

– Я вот что скажу… Насчет брезентовых рукавиц. Надо бы…

В зале покатились со смеху. Даже Антонюк не выдержал. Уж так повелось: какое бы собрание ни проводили в Унь-Яге, о чем бы ни шел разговор, Власыч обязательно просил слова и поднимал вопрос насчет брезентовых рукавиц. Ему ни разу не дали договорить до конца, так никто и не знал, что именно хотел высказать по данному поводу оператор Власыч. Не дали, конечно, и на этот раз:

– К делу!.. Не по существу!..

– Разрешите вопрос? – замаячила рука в глубине зала.

– Пожалуйста, – разрешил Антонюк. – Тихо, товарищи…

Вопрос задавал Балычев, помощник оператора, – немолодой долговязый мужчина, испокон веку работавший помощником и, должно быть, уже потерявший надежду когда-нибудь выйти в операторы.

– Как будет насчет оплаты? – спросил он, и все притихли, потому что вопрос дельный. Не праздное любопытство. – Как платить будут? На добыче нефти – это понятно, знаем. А вот тем, кого переведут на закачку воды: им как?

Антонюк взглянул вопросительно на Светлану. Признаться, готовя проект площадного заводнения, она еще не успела дойти до всех мелочей, разобраться во всех деталях и по вопросу оплаты еще ни с кем не советовалась… Но какие могут быть сомнения на этот счет?

– Товарищи, – сказала она уверенно, – вторичные методы добычи нефти – это самое главное, решающее в работе нашего коллектива. От успеха заводнения пласта зависит дебит каждой продуктивной скважины. Поэтому мы будем оплачивать труд рабочих, занимающихся внедрением вторичных методов, по тем же тарифным ставкам, которые существуют на добыче, – как за основное производство…

– Правильно!

– А как же иначе?

– Одну минуточку! – вскочил Бородай, бухгалтер промысла. Вскочил стремительно, будто намереваясь сообщить всем необычайную новость. Пританцовывая на месте, обернулся к публике, потом к Светлане Панышко, потом опять к публике. – Одну минуточку…

Он заранее ухмылялся, собираясь, кажется, высказать что-то очень потешное. Очень забавное.

– Даю справочку… За все работы по заводнению мы будем платить как за вспомогательные работы. Да, да как за вспомогательные. То есть тарифные ставки меньше… Представьте себе.

Он с интересом наблюдал за тем, какое впечатление произвели его слова. Ей-богу, уморительное впечатление: все просто окаменели от неожиданности.

– Но почему? – вспыхнула Светлана. – Вы же отлично понимаете, что это – основное, главное!

– Я? – продолжал выламываться Бородай. – Может быть… Я понимаю. И вы понимаете. И все понимают. Но таков порядок. Не нами установлен – не нам его отменять.

– Кем установлен? – хмуро осведомился Антонюк.

– Кем? Отвечаю: бывшим Министерством нефтяной промышленности… Да-да. Министерства уже нет, его упразднили. А бумажка из Министерства есть, и ее никто не упразднял. В полной силе остается бумажка! Представьте себе… Будем платить как за вспомогательные работы. И ни копейки сверх этого.

Интонация в гомоне большой массы людей почти так же определенна и отчетлива, как и в голосе одного человека. Только что она, эта интонация, была одобрительной, бодрой, поощряющей. А вот уже в ней слышатся разочарование, недоумение, даже обида.

Светлана Панышко сидела за столом в полной растерянности, козырьком ладони прикрыв рдеющее от негодования лицо. Она не находила, чем побить довод бухгалтера, что сказать собранию. Еще минуту назад казалось, что сделано главное: удалось всколыхнуть коллектив, зажечь в нем искру, заинтересовать людей. И вот все обернулось иначе… Легко было бы разбить и высмеять перестраховщика Инихова. Но как быть, если задуманное доброе дело бьет по карману рабочего человека?

«Что за болван придумал такой порядок? И сколько технических новшеств нашли свою могилу не под пресловутым сукном БРИЗов, а в расчетных ведомостях?..»

– Я тоже хочу сказать. Насчет всей этой базарной торговли…

Пригорюнившись, Светлана и не заметила, как вышел к столу щуплый паренек в гимнастерке, с распахнутым по-штатски воротом. Из-под ворота сквозит сине-белая рябь тельняшки: наивное тщеславие матушки-пехоты, утеха забракованного к морской службе новобранца… У паренька – жесткий вихор на лбу, сердитые и острые зрачки под азиатской припухлостью век. Его зовут Артур Габидуллин, оператор…

– Я прямо скажу: очень плохо жить на Унь-Яге. Неинтересно жить! Везде люди живут с большой буквы. А у нас – вон по окошкам дохлые мухи валяются. Это они от скуки… Я тут до армии работал: еще терпел. А после армии совсем не могу терпеть. Честно говорю: решил до отпуска дотянуть и – на Джегор. Или еще куда-нибудь. Потому что здесь – тоска…

Парень даже задохнулся от тоски и расстегнул еще одну пуговицу на вороте гимнастерки.

– А сегодня я послушал доклад товарища Панышко Светланы Ивановны, и мне вроде расхотелось уезжать. Вижу – настоящее дело затевается здесь. С большой буквы. Вторичные методы… Они-то, конечно, вторичные, однако здесь, на Севере, будут впервой применяться: значит, они у нас первичными будут, на Унь-Яге!

(Аплодисменты. Оживление в зале).

– И я задаю вопрос: неужели такое очень важное дело, товарищи, постигнет плачевная участь?.. Из-за одного того, что бухгалтерия недосчитает мне к зарплате сколько-то рублей. Из-за одного того, что товарищ Борода не понимает технического прогресса!..

– При чем тут я? – снова вскочил бухгалтер. Ухмылка исчезла с его лица: ему уже было не до шуток. Не до смеха. Дело принимало серьезный оборот. – При чем тут я? И, кстати, моя фамилия не Борода, а Бородай…

– Для технического прогресса это не имеет значения, – с достоинством ответил оператор. Он застегнул воротник гимнастерки на все пуговицы, вплоть до верхней, и торжественно заявил: – Поэтому я прошу включить меня в бригаду вторичных методов. Записывайте. Кто там бригадиром?

– Я, – сказал Роман Григорьевич Антонюк.

Это было неожиданностью для всех: Антонюк – ведущий мастер по добыче нефти – решил, как видно, с нефтью погодить и заняться водой. Неожиданностью это было и для Светланы: она еще только мечтала, чтобы вновь создаваемую бригаду возглавил Антонюк. Но для Романа Григорьевича такое решение, видимо, не было неожиданностью – он уже все обдумал и взвесил.

– Я, – сказал Антонюк. – Кто еще из коммунистов и комсомольцев…

Его поняли с полуслова. Со всех концов зала уже летели голоса, вверх тянулись руки, а самые прыткие из числа коммунистов, комсомольцев и беспартийных уже пробивались из рядов к столу: записываться.

Был среди них и Артур Габидуллин, демобилизованный солдат. Был и помощник оператора Балычев – тот самый, который интересовался, как будут платить. И молчаливый слесарь Медведко, который, как всем казалось, никогда ничем не интересовался.

И другие люди Унь-Ягинского промысла, фамилии которых Светлана узнала только сегодня.

10

– Ну что ж, интересно… – сказал Иван Евдокимович Таран. – Давайте. Действуйте.

Светлана, собираясь к заместителю управляющего трестом, ждала этих слов: «давайте», «действуйте». Мол, дело доброе, хорошая инициатива. К тому же – инициатива снизу. Похвально.

– Давайте, давайте…

Но в этом «давайте» сквозила явная снисходительность.

Или же она объяснялась тем, что в тресте уже перестали надеяться на исправление дел в Унь-Яге, давно махнули рукой на этот промысел, и предстоящий там технический эксперимент значил не более, чем надвигающаяся буря в стакане воды.

Или же снисходительность, звучавшая в словах Тарана, была адресована лично Светлане Панышко: «Ай да молодчина! Нет, вы только поглядите: человека назначили временно исполнять обязанности, а он – этот человек – собирается все перевернуть вверх дном, строит далеко идущие планы, дерзает… Кто бы мог ожидать?»

Но и к этому Светлана заранее себя подготовила. Вот почему ее не обескуражило снисходительное «давайте» заместителя управляющего.

– Мы дадим, – спокойно и сухо сказала она, – только со временем. Дадим сверхплановую нефть… А сейчас вы нам дайте.

– Что именно?

За этим она и приехала.

– Иван Евдокимович, для того чтобы заводнение на Унь-Яге достигло эффекта, нужно подавать воду в скважины под давлением. Нужна дожимная насосная станция. Дайте деньги, проект и оборудование, а строить мы будем сами. К осени, если по-настоящему взяться… Что?

Она оборвала себя, увидев, как Таран неистово замахал руками крест-накрест.

– Что?

– И не заикайтесь об этом, голубушка. Денег не дадим, проекта у нас нет, заказать его не можем – проектировщики завалены заказами для Джегора.

– Хорошо, проект мы сами достанем – типовой. А деньги дайте.

– Не можем. Джегор уже доедает все средства, отпущенные нам на капитальное строительство. Июнь месяц, а годовые ассигнования на исходе. Полный, как говорится, зарез.

– Опять Джегор! – ревниво воскликнула Светлана.

– Ну, конечно – Джегор. Судите сами: обустройство скважин, строительство нефтесборников, жилье… И потом, вашей дожимной насосной станции нет в титульном списке. Промбанк все равно откажет.

Он замолчал: неотразимость доводов (Джегор, титул, промбанк) была очевидной.

Светлана тоже молчала… То есть она в данную минуту не находила слов для того, чтобы высказать заместителю управляющего, какой он… какой он подходящий персонаж для «Крокодила»… Господи, и ей когда-то (даже вообразить смешно!) мог нравиться этот человек…

– Значит, не дадите? – совсем тихо переспросила Светлана.

– Не дадим.

– Хорошо. Я напишу на вас жалобу в Совет народного хозяйства.

– Очень обяжете, Светлана Ивановна. – Таран благодарно приложил руку к сердцу. – Может быть, это возымеет действие и тресту отпустят дополнительные ассигнования на капитальное строительство…

«Испугался все-таки».

– Причем, – Таран значительно поднял палец, и в глазах его промелькнула жесткость, – имейте в виду: мы тотчас вложим эти средства в Джегор! А вам спасибо скажем и в ножки поклонимся…

Светлана встала и пошла к двери.

– Светлана Ивановна!

Таран догнал ее. Поймал за рукав и удерживал, чтобы не убежала. Сейчас в его голосе не осталось ни одной нотки прежней снисходительности. Он выглядел озабоченным и серьезным.

– Светлана Ивановна, не сердитесь… Я не враг вам, не враг Унь-Яге. Я даже не персонаж для Крокодила» («Подслушивал мысли, что ли?»)… Но сейчас мы не можем заняться вашей дожимной станцией. Поймите: есть тактика, а есть стратегия. Унь-Ягинская нефть – это тактика. Джегор – стратегия. И преимущество стратегии перед тактикой доказывать не приходится… На Джегоре сейчас решается судьба всей северной нефти. Вы понимаете, что это значит?

Светлана высвободила рукав из Тарановых пальцев. Однако осталась стоять.

– Я все понимаю, Иван Евдокимович, – сказала она. – Но Унь-Яге от этого не легче. Получается, как говорил Брызгалов, заколдованный круг…

Она махнула рукой и вышла из кабинета, вся поникнув.

Таран провожал ее по трестовскому коридору.

– Я еще не все сказал, что хотел…

Они остановились у лестницы. Таран смотрел на Светлану все с той же озабоченностью и серьезностью. Но теперь в его темных, живых глазах появилось еще одно, знакомое ей выражение – скрытого любования, ласки и неловкости от того, что это нужно таить.

– Знаете, Светлана Ивановна, вы…

По лестнице, дожевывая на ходу золотистые пирожки (там, внизу, буфет), поднимались два трестовских геолога – бывшие сослуживцы Светланы. Они промычали ей набитыми ртами какое-то радушное приветствие, виновато показали испачканные маслом ладони – и удалились.

– Да, – продолжал Иван Евдокимович, уже отчетливей и громче. – Ваша инициатива превосходна. Замечательное дело! Вы должны во что бы то ни стало внедрить заводнение пласта. Ведь это не только может вывести Унь-Ягу из прорыва, но и будет ценным опытом для всех промыслов. Включая Джегор… Однако постарайтесь обойтись своими силами, своими средствами. Желаю успеха.

11

Вошла Горелова. Молча положила на стол вчетверо сложенный лист бумаги.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила Светлана.

– Ничего, постою…

Однако села.

«И. о. зав. Унь-Ягинским промыслом

С. И. Панышко

От оператора Гореловой А. И.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Прошу уволить меня по собственному желанию.

А. Горелова»

Светлана перечитала бумагу еще раз и еще раз. Не потому, что до нее не сразу дошел смысл этого заявления. А лишь для того, чтобы выгадать минуту на раздумье. Собраться с мыслями.

– Так… – сказала она, разглаживая ладонью острые бумажные сгибы. – А в чем причина?

– Я не обязана объяснять, какая причина… – Тон Гореловой запальчив, раздражен. Надо полагать, что она заранее пережила, представила в лицах и знала наизусть весь предстоящий разговор. И теперь ей не нужно было обдумывать каждый ответ: они, эти ответы, уже готовые, уже накаленные докрасна, торопились сами слететь с губ.

– Я не обязана. По закону могу просто не выходить на работу через две недели… И все.

– Можете. Ваше право, – согласилась Светлана. – Но ведь и меня никто не лишал права – спросить: почему вы решили увольняться?

Она старалась говорить вразумительно, как можно спокойней и мягче. Да и с чего бы ей действительно волноваться? Вопросы найма и увольнения – щекотливая, но непременная обязанность руководителя предприятия.

На совещаниях в тресте все это носит характер отвлеченный. Там говорят: «сокращение штатов», «подбор и расстановка», «текучесть». Там дело сводится к безымянным и молчаливым штатным единицам, не имеющим ни лица, ни имени.

А на практике, в повседневности, то же самое сокращение штатов и та же текучесть, та же штатная единица обретают вполне определенные имя и фамилию, человеческое лицо и человеческий нрав. Оборачиваются неприятным разговором и липовой справкой с предыдущего места работы, слезами притворными и непритворными, телефонным звонком сверху и кляузой снизу, параграфом КЗОТа и повесткой из народного суда…

И все же без этого никак не обойтись.

Светлану покуда бог миловал: она была только наслышана о всяких тому подобных делах. А сейчас перед ней лежит листок бумаги: «Прошу… по собственному желанию…» И рядом сидит человек. Горелова Анна Ильинична. Темноволосая женщина с хмурым взглядом. Лучший оператор Унь-Ягинского промысла. Брошенная жена… А не штатная единица.

– Так почему вы решили уйти с работы?

Горелова смотрит в окно, похрустывая пальцами. Ответ у нее все же заранее готов:

– Из-за детей. Не на кого старшего оставить. Пять лет мальчику. Приходится с собой в лес таскать, как собачонку…

«Ты врешь. Причина другая. Ты просто решила мне отомстить за девяносто девятую – славу твою, гордость. И даже это – неправда. Ты решила отомстить мне за другое – за мужа, который уже не твой. Ты решила отомстить так, как мстят слабые: наказать себя. Уповая на то, что я же буду мучиться твоей казнью. А я мучиться не буду! Мы правильно решили распорядиться девяносто девятой скважиной. Это поняли все, кроме тебя. И я ничуть не виновата в том, что от тебя ушел муж… Поняла?»

– Из-за детей… – повторила Горелова.

– Значит, из-за детей… Но на какие средства вы будете жить с детьми?

«А это уже не твое дело!» – ответил хмурый взгляд. И вдруг он – этот взгляд – сверкнул задорно, с вызовом:

– Как-нибудь проживем. На алименты.

«Неужели ты хочешь напугать меня этим? Тем, что…»

И тут же Светлана опомнилась. Да как она вообще смеет вести с этой женщиной подобный разговор – хотя бы и безмолвный! Сидя в этом кабинете. За этим служебным столом. Перечитывая в сотый раз: «И. о. зав. Унь-Ягинским промыслом… Заявление… Прошу…»

– Анна Ильинична, – сказала Светлана. – Я очень хорошо представляю себе ваше положение. Согласна, вам очень трудно. Сама видела мальчика на буровой… Но, помнится, я обещала устроить вашего сына в детский сад. Мы постараемся найти новое помещение.

– Навряд, – поджала губы Горелова. – Третий год ищут…

– Найдем. И через месяц откроем новый детский сад. («Что ты говоришь! Через месяц… Откуда? Третий год ищут и не могут найти…») Я обещаю.

Светлана припечатала ладонью холодную поверхность настольного стекла.

– А покамест… – продолжила она, – покамест предоставим вам отпуск. Когда он у вас по графику?

– В сентябре.

– Значит, дадим отпуск вне графика. Пойдете сейчас.

Голос Светланы едва заметно дрогнул. Понимает ли эта женщина, что гораздо легче, гораздо проще уволить ее и взять другого человека, чем предоставить этот внеочередной отпуск? Именно сейчас, когда так остра нужда в рабочей силе. Когда половина операторов находится в отпуску. Когда формируется новая, не предусмотренная штатным расписанием, бригада вторичных методов. Когда июньский план нефтедобычи трещит по швам. Когда… Разве поймет она это? Она могла бы понять. Но она не хочет понять. Не за тем пришла.

– Переждете месяц… – уговаривала, почти умоляла Светлана. – А потом устроим мальчика в детский сад. И все будет хорошо. И увольняться незачем… Договорились?

Тихо. Только в открытую форточку долетает отрывистое брюзжанье электросварки.

И вдруг, в этой тишине, обе – как по уговору – вздохнули. Вздохнули и смутились обе.

– Подожду, – сказала Горелова, вставая.

Сама взяла со стола свое заявление, скатала в трубочку, сунула в карман телогрейки.

– Подожду. Один месяц.

Повернулась – идти.

– Можно?..

Дверь широко распахнулась, и в кабинет стремительно вошел Глеб Горелов. Вид у него озабоченный, деловитый…

Глеб Горелов запнулся на пороге. В растерянности поглядел на одну, на другую… Раз пять на дню доводилось ему, как механику промысла, заходить в кабинет Светланы. И уж конечно он каждый день встречал то в конторе, то в поселке Анну. Но ему еще ни разу не случалось встретить обеих сразу, увидеть их вместе – Светлану и Анну.

Светлана тоже никогда не видела их вместе: Анну и Глеба.

И Анна Горелова до сих пор их вместе не видела: Глеба и Светлану.

Брюзжала и фыркала, сердясь на неподатливый металл, электросварка за окном. А здесь молчали. Потом:

– Здравствуй… – глухо и отрывисто, будто походя, бросил Анне Глеб Горелов. И отер ладонью пот с шеи. Запарился бедняга среди служебных забот.

– Здравствуй, Глеб, – ответила та.

Ответила с добродушным безразличием, с каким обычно приветствуют друг друга жители маленьких поселков, не связанные тесным знакомством. Что поделаешь? Тут, в маленьких поселках, всякий человек на виду, тут знаешь любого и каждого и тебя каждый знает. Хотя бы по встречам у водоразборной колонки… И, повстречавшись, обязательно здороваются. Жители маленьких поселков всегда отличаются большой вежливостью. Тут даже заезжему человеку, которого сроду в глаза не видели, непременно скажут на улице «здравствуйте». Ну а на шею кидаться, конечно, не станут. Это уж ни к чему.

– Здравствуй, Глеб, – ответила Анна Горелова.

Светлана с удивлением обнаружила, что не она, эта женщина, выглядит сейчас растерянной и удрученной, а он. Глеб стоял посреди комнаты, ссутулившись и скользил взглядом по полу, по углам, избегая смотреть на обеих. Его тяготила эта встреча. Ему эта встреча действовала на нервы. И мешала начать деловой разговор, из-за которого он и зашел сюда.

Что же касается Анны Гореловой, то ее, кажется, непредвиденная встреча нисколько не обескуражила. Никакого смущения она не обнаруживала. И уходить не торопилась. Скрестив руки на груди, смотрела она на Глеба дружелюбно и безразлично… Нет, даже не безразлично, а – будто жалеючи. Свысока: с доступной при ее небольшом росте высоты…

«Что же все-таки произошло между ними?» – снова подумала Светлана. Да, он рассказывал ей. Рассказывал путано, расплывчато, нехотя: «Тяжелый характер… Не сошлись характерами…»

А житейская мудрость гласила: «О таких делах всего не рассказывают. Всё – только они двое знают. И больше никто».

– Как там… дети? – небрежно осведомился Глеб.

– Ничего. Живут. Вот Светлана Ивановна обещает Генку в детский сад пристроить… Спасибо ей.

«Это она всерьез? Или – издевка?»

Впрочем, так или иначе, а Светлане надоело это представление. Она не обязана ни участвовать в нем, ни наблюдать. Здесь в конце концов служебный кабинет руководителя промысла. И сейчас – рабочее время.

Светлана нетерпеливо взглянула на часы.

Глеб Горелов заметил это движение и тоже с видом озабоченным посмотрел на часы.

– Я к вам насчет дожимной станции…

«К вам…» – одобрила Светлана.

Только Анна Горелова на часы смотреть не стала. Она вдруг шагнула к Глебу и подняла руку…

Голова его инстинктивно откинулась, отпрянула.

А Горелова отогнула замызганный, смятый и потный воротник его рубашки, поморщилась:

– Занеси, что ли… Постираю.

Усмехнулась:

– Все равно – делать нечего. В отпуск иду.

Когда она выходила из кабинета, Светлана ждала напряженно: не хлопнет ли дверью так, что окна – вдребезги? Но дверь притворилась плотно и мягко.

– Я к вам насчет дожимной станции… – повторил Глеб.

«К вам?» – удивилась Светлана.

– С дожимной станцией дела плохи, – сухо сообщила она. – Трест отказал в деньгах. Будем, как говорится, изыскивать внутренние резервы – выворачивать карманы. Только много ли в них найдем? Инихов уже злорадствует…

– Найдем! – перебил ее Глеб. – У такого жмота, как товарищ Брызгалов, всегда что-нибудь в карманах заваляется. Или – за подкладкой.

Он понемногу оправлялся от только что пережитой встречи. В глазах появились веселые искорки. Судя по всему, Глеб Горелов пришел не с пустыми руками.

– Я сейчас был на техскладе. Смотрю, в углу – две железины. Из-под пыли не разберешь – то ли трубы, то ли еще что… Спрашиваю завскладом, а он говорит: «Это центробежные электропогружные насосы. Новые. Только никому про них говорить не велено – товарищ Николай Филиппович Брызгалов категорически не велел…» – «А привезли их откуда?» – «Не знаю, – говорит. – Может быть, с центрального склада выписали, а может быть, и так… без выписки».

Светлана недоуменно пожала плечами.

– Зачем же понадобились эти насосы, если они до сих пор валяются в пыли?

– В том-то и дело, что незачем! – еще больше развеселился Глеб. – Ведь электропогружные насосы для нашей Унь-Яги не годятся. Их применяют только для самых богатых, высокодебитных скважин. Это же не насосы, а – страшная сила!.. Джегорцы за них все бы отдали, штаны бы с себя сняли: третий год не могут добиться – остродефицитное оборудование. А у Брызгалова они в заначке валяются – для коллекции.

Глеб, расхохотавшись, повалился на диван.

– Не вижу ничего смешного, – нахмурилась Светлана. – Если нам эти насосы не нужны, то их следует отдать джегорцам. И мы их отдадим.

– Что-о? – тотчас же вскочил с дивана Глеб. – Как отдадим?

– Очень просто: позвоню Уляшеву, скажу – забирайте. И все. Меня больше интересует вопрос о строительстве дожимной станции…

– Да не нужно нам теперь никакой станции! Ничего нам не нужно строит. Будем закачивать воду в скважины этими самыми центробежными насосами – прямо из речки…

Он только сейчас сообразил, что Светлана еще не понимает его идеи. Его гениальной идеи!

– Погоди, я тебе сейчас все объясню… – сказал Глеб.

«Тебе…» – оттаяла Светлана.