Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)

7

Светлана не могла и предположить, что так взволнует ее этот разговор.

Оставшись одна, долго еще ходила по комнате: на месте не сиделось. И руки почему-то вдруг стали настойчиво искать дела. Оправили скатерть на столе. Выровняли на полке корешки книг. Вазу зеленого стекла (ту, в которой елка зимой стояла) перенесли с тумбочки на подоконник, а с подоконника – опять на тумбочку.

Было уже не до сна.

Просто беда, если какой-нибудь замысел явится не среди бела дня, а на самом пороге ночи. Тогда уже не отвязаться от раздумий. Мысль работает лихорадочно и остро. Она подгоняет пульс, а тот в свою очередь торопит мысль. И уже нет возможности ни успокоиться, ни заснуть, пока не наступит полное изнеможение.

Это просто беда, если на ночь глядя вот такое придет на ум…

Светлана решила идти в контору.

От дома до конторы – полчаса ходьбы. Дорога прямая, стрелой. Как посмотрел когдатошний строитель в окуляр теодолита – так она и легла, просека, сквозь тайгу.

Еловая глухая чащоба громоздилась обок дороги. Но даже эта чащоба выглядела сквозной и пустынной в сумеречном свете июньской ночи.

Белой ночи…

Эта ночь кажется выдумкой. Ее свет так же необычен и тревожен, как бывает необычной и тревожной внезапная мгла на земле при затмении солнца.

Июньская ночь напоена светом и холодом.

Светлана Панышко шагала быстро, ежась от ночной свежести, зябко сведя рукава пальто. И все время, пока она шла, ей был виден дальний электрический огонек в самом конце просеки: светилось окошко конторы нефтепромысла. Порой свет, мигнув, гас. Но ненадолго. Тотчас зажигался огонек рядом, в соседнем окошке.

Это тетя Нися поочередно убирала комнаты. Она состояла при конторе уборщицей на полставке и сторожихой на полставке. Получалась, таким образом, для тети Ниси полная ставка, и контора в ночное время не оставалась без присмотра.

– Не спится? – посочувствовала тетя Нися, отворив Светлане входную дверь. – Не спится, конечно. Это я тебя понимаю, Светлана Ивановна.

Она проводила Светлану до самого кабинета, зажгла там свет. Подышав на квадратное стекло, которым был накрыт письменный стол, еще раз, до писка, протерла его с ухой тряпкой. Телефон, чернильницу…

– Уж конечно, – продолжала она беседу со Светланой. (Или, может быть, и до ее прихода вела тетя Нися эту интересную беседу сама с собой?) – Такое хозяйство доверили женщине! Мужик вон и тот не справился. А уж на что здоровый был: за день стол пузом сдвигал – каждый раз приходилось мне его на место вертать… Ну да ничего. Если по правде говорить, то мы, бабы, порядок лучше соблюдать можем. Во всяком деле – аккуратней…

– Тетя Нися, вы покамест другие комнаты убирайте, – попросила Светлана. – А я здесь часок поработаю.

– Ну-ну, мешать не стану.

Светлана развернула на столе шелестящую кальку. Схему Унь-Ягинского месторождения.

Знакомые очертания нефтеносной площади. Эта площадь похожа на ущербный месяц. На рыбацкий челн, когда он боком лежит на песке. И еще – на бобовый стручок. Внутри стручка – россыпь черных зерен. Кое-где зерна собрались в горстки, а в иных местах они одиноки, сиротливы. Каждое из зерен – скважина. Возле каждой скважины тушью обозначен номер.

«Где же?..»

Сощурясь – не от близорукости, а от внимания, Светлана постаралась охватить взглядом всю площадь, еще раз проследить ее изгиб, еще раз понять застывшее движение пластов.

Рука нащупала линейку, подняла ее, подержала на весу и осторожно, медленно опустила на кальку, ребром отсекая восточное крыло. «Здесь…» Именно на этой линии должны быть расположены скважины, которые придется ставить под инжекцию – закачку воды.

Чуть отклонив линейку, Светлана стала записывать номера скважин, оказавшихся под ребром: «Семьдесят шестая… Семьдесят шестая «А»… Восемьдесят четвертая… Девяносто вторая… Девяносто девятая…»

Девяносто девятая?.. Рука тотчас, будто ожегшись, отдернула линейку от бумаги.

Да, именно девяносто девятая скважина оказалась на линии, намеченной ею. Девяносто девятая… Та самая чудо-скважина, о которой с восторгом говорил Антонюк: «Двадцать восемь тонн в сутки! При плане – шесть…» – «А кто там оператором, на девяносто девятой?» – «Как кто? Горелова, Анна Ильинична…»

Светлана швырнула линейку, откинулась к спинке стула. Горелова. Опять Горелова… Но разве в этом дело? Конечно, не в этом. Дело в том, что девяносто девятая скважина дает сейчас самый высокий дебит на промысле. Она покрывает недобор нефти по другим скважинам. На нее – вся надежда… Использовать эту скважину для закачки воды было бы слишком серьезным риском.

И вообще, пожалуй, она не с того начала. Сначала следовало отобрать скважины с наибольшей приемистостью – те, которые могут поглотить максимальное количество воды. Нужно, чтобы в районе этих скважин пласт обладал достаточной пористостью. Иначе скважина захлебнется и выплеснет воду обратно.

Именно с этого ей следовало начать! А не щуриться на карту генеральским оком…

Светлана фыркнула, адресуясь к самой себе. Потом отперла сейф и вынула оттуда пачку разграфленных карточек. Это были каротажные диаграммы – данные испытания скважин. Бумага их пожелтела от времени, линии были нанесены от руки, цветными карандашами: большинство унь-ягинских скважин бурилось еще в годы войны, в первые послевоенные годы. Тогда еще не было на промысле автоматических приборов-потенциометров, которые, деловито и сухо пощелкивая, вычерчивают тонкие зигзаги…

Зигзаги. Острия их выпячиваются то ближе, то дальше, то вправо, то влево. Метр за метром – красноречивей и точнее всяких слов – рассказывают они о строении глубинных пластов. Пористые породы. Подземная трещина. Глухой монолит.

Зигзаг вправо. Зигзаг влево… Но Светлане не нравятся эти зигзаги. Они коротки, мелки, невыразительны. И она, развернув веером листки диаграмм, как игральные карты, отбрасывает с пренебрежением всякую разномастную мелочь, старается отыскать «пики» – настоящие козыри…

Да, вот эта диаграмма ей уже нравится больше. Кажется, это подойдет! Скважина № 73. Отложим карточку… Дальше – типичное не то. Опять не то… Хорошая карточка – отложим… Ого, вот это «пика»! Ее острие пронзает пласт, едва не вырываясь за край диаграммы. Такой резкий зигзаг – свидетельство высокой проницаемости пласта. Должно быть, буровики хлебнули здесь горя. Но для инжекции, для закачки воды, подобная скважина – находка. Какой номер?..

Светлана обомлела.

Номер девяносто девять. Козырь вышел снова.

Как же быть? Теперь совершенно ясно, что она и в первый раз – по схеме – выбрала правильный фронт для заводнения пласта. Именно в районе девяносто девятой нужно закачивать воду. Именно там это принесет эффект. Именно там!

Светлана ощутила вдруг тяжелую усталость. Она снова придвинула кальку и, подперев голову руками, углубилась в схему. Но глаза уже слипались…

– Не спится? – Это опять появилась в дверях тетя Нися. – Не спится, конечно… А я вот что скажу, Светлана Ивановна: годов-то тебе сколько? Небось уже и двадцать пять?

– Мне? – встрепенулась Светлана. – Мне двадцать семь.

– Вот-вот. Я и говорю, замуж тебе надо. Пора, значит… – продолжала тетя Нися. Сухие морщины ее лица размягчились, выражая озабоченность. Потом эти морщины ожили, заиграли и разбежались лучиками: – И я прямо заявляю, Светлана Ивановна, что по всей Унь-Яге не найти лучшего человека тебе в мужья, чем Инихов Геннадий Геннадиевич!.. Да. Непьющий, некурящий. А уж до чего интеллигентный: один на весь промысел меня не «тетей Нисей», а – по отчеству: Анисьей Даниловной, да… Я ведь у него бельишко в стирку беру, так и про это скажу: аккуратный мужчина, соблюдательный. Сам себе носочки штопает…

Светлана мучилась, сдерживая готовый прорваться смех.

– И еще… – Тетя Нися округлила глаза значительно. – Денег у него – мешок!

– Неужели он их в мешке держит? Вы сами видели… Анисья Даниловна?

– Сама я не видела, а люди говорят. Насчет чужих денег люди всегда в точности знают. Так что не сомневайся – мешок. Он тебя в куколку разоденет, петли тебе на сквозных чулках сам подберет…

Светлана не выдержала – расхохоталась, запрокинув голову.

Тетя Нися, обиженная этим смехом, нахохлилась, и морщины на ее лице опять подтянулись, стали резче.

– Ну, конечно… – вздохнула она. И как бы невзначай, как бы о ком-то стороннем: – Это уж испокон так ведется, что приличному человеку с разгуляем да пьяницей не тягаться!..

– Спокойной ночи, Анисья Даниловна. – Светлана встала из-за стола. – Я здесь ночевать буду.

Третий час за полночь.

Ей еще никогда в жизни не случалось спать на чем-либо, подобном мебели, украсившей брызгаловский кабинет. Это было дерматиновое сиденье со спинкой, снятое с актированного грузовика. Сиденье громоздилось на кирпичах: чтобы повыше. Дерматин облез и местами продырявился – из него торчали клочки ваты и ржавые витки пружин. Товарищ Брызгалов был спартански непритязательным человеком.

Светлана прикорнула на этом автомобильном ложе. Вместо подушки – собственный локоть. «Хорошо, хоть не на полу». Укрылась модным своим широким пальто: одна пола на ногах, вторая на голове. Теперь тепло. Заснуть поскорей. Есть для этого верное средство: «Раз… два… три… четыре… пять… девяносто девять… девяносто девятая!..»

Сейчас от усталости уже погасло возбуждение, которое среди ночи привело ее сюда, в контору, и заставило колдовать над схемой, тасовать каротажные диаграммы. Возбуждение улеглось… И опять остались на душе пустота, растерянность, неверие. Разве хватит у нее на все это сил? И прав?..

Актированные пружины брызгаловского дивана впивались в тело, давили откуда-то сбоку, норовя столкнуть ее на пол, язвительно скрипели. «Подумаешь, принцесса на горошине!» – злилась на себя Светлана.

И, уже засыпая, решила: «Завтра же отправлю завхоза в город купить для кабинета приличный диван… Будет хоть какой-то прок от моего руководства!»

8

Как было условлено, утром Светлана Панышко и Антонюк поехали на девяносто девятую буровую.

Ехать-то им, собственно говоря, пришлось недалеко: машина пробежала по дороге километра три и остановилась. Дальше дороги не было.

Дальше простирался лес. И хотя сквозь этот лес когда-то проложили узкую просеку – так называемый «профиль», – теперь этот профиль густо зарос молодым сосняком. А от прежнего лежневого настила не осталось и следа. Лежень, настланный еще в ту далекую пору, когда здесь бурили скважины, долго кромсали гусеницы тракторов и искромсали его в щепу. Потом древесная труха размягчилась от влаги, сгнила – и будто никакого настила сроду не было.

И опять на этом самом месте выклюнулись, полезли в небо неугомонные ежастые ростки.

Машиной здесь уже не проехать. Да и пешком пройти не просто.

Добро еще зимой, когда операторы нефтяных скважин протопчут по насту хорошую лыжню. Тогда здесь благодать: скользи по этой лыжне – гладкой и твердой, синеватого отлива, что твои рельсы, – только веселей руками размахивай!

Таежный воздух в ту пору звонок и чист. Обок лыжни – пышные, как кучевые облака, сугробы. Они лучатся, источают белый свет. А по ним – нежными такими, парными цепочками – куропаточьи следы. И заячьи петли.

Если идешь здесь с собакой (а кто же из операторов ходит в тайгу без собаки?), то эта Жучка или, допустим, Пурга шалеет от радости, зарывается в сугробы, ныряет в них до глубин, так что лишь кончик хвоста наружу: это она, Жучка или, скажем, Пурга, чует в снегу куропаточку, и ей очень уж хочется ее промыслить. Вынырнет чертом из сугроба, а в зубах – белая птица с черным охвостьем.

Да, зимой здесь хорошо!

Летом гораздо хуже: без бродовых сапог лучше не суйся. Что же касается осени и весны, то об этом даже разговаривать не хочется, а описывать и подавно.

Осенью и весной здесь слякоть кромешная и бездонная. Хочешь – на брюхе ползи, руками выгребая. Хочешь – сядь в жижу и волком вой. Но хочешь или не хочешь, а на буровой тебе сегодня быть обязательно надо, потому что ты – оператор и скважину никак нельзя оставлять без присмотра.

Светлана и Антонюк велели шоферу Феде дожидаться их на дороге, а сами двинулись по профилю в глубь тайги.

– Когда я в тридцатом году первый раз на Печору приехал, – рассказывал походя Антонюк, – тут совсем нетронуто было. Глухо… Даже топографических карт на этот район не нашлось. Взяли проводника – из ближней деревни, коми. Уляшев Степан. Забавный такой парень. Спросишь его: «Степа, какое расстояние до той лиственницы, что на холме?» Покраснеет, смутится: «Не могу, говорит, в точности сказать». – «Ну, а приблизительно?» – «Приблизительно, отвечает, восемьсот сорок шагов…»

Светлана споткнулась о выперший из земли корневой сустав – едва не упала. Антонюк поддержал ее.

– Да… А когда уже мы в этом районе освоились, то проводника решили отпустить. На прощанье вручили ему премию: деньги и компас с наручным браслетом. Степа сперва очень обрадовался, думал – часы. Поднес к уху – не тикают вроде. И стрелка какая-то вертлявая… «Починить их надо?» – спрашивает. Ему объясняют: дескать, это не часы – компас. «А зачем он?» – «Как зачем? Определять страны света – где север, а где юг…» И тут наш проводник расстроился едва не до слез: «Что ж, говорит, я без вашего компаса не знаю, где север, а где юг. Мне про это любое дерево скажет…» Обиделся. И отдал компас деревенским мальцам – пусть, мол, играются…

– Очень трогательно. Правда, не с вашей стороны: могли бы и часы подарить… – выразила сожаление Светлана. – И вы больше никогда не встречали этого проводника?

– Как не встретить. Встречал… – сбоку, хитро глянул на нее Антонюк. – Последний раз – на областной партийной конференции. Уляшев Степан Ильич. Начальник Джегорского разведрайона!

– Неужели он?

– Он, – подтвердил Роман Григорьевич. И добавил задумчиво: – Так ведь двадцать семь лет с той поры… Как один день.

«Двадцать семь… – подумала Светлана. – И мне двадцать семь».

Путь преградила речка. Узкая и неглубокая, она в эту июньскую сушь обмелела до крайности: по глинистому плоскому руслу, выедая канавки, неслышно сочилась вода. Над водою клубился густой, банный пар…

Это была Пэсь-ю, по-коми «Горячая речка». Вода в ней действительно была горяча. Почему?.. Об этом все еще спорили. Одни утверждали, что дело очень просто: Пэсь-ю, дескать, питают подземные горячие источники. Другие заявляли, что дело тут куда сложнее: радиоактивность… Как бы то ни было, Пэсь-ю не замерзала зимой.

Эта речка не всегда выглядела такой смирной, как нынче. После снегов и дождей она неслась стремглав, клокотала и даже позволяла себе рычать. Тогда с берега на берег, взамен давно обвалившегося моста, операторы перебрасывали упругие сосновые стволы. Шли по ним…

А теперь Светлана стояла на самой середине русла. Резиновые ее сапоги медленно и верно погружались в жидкую глину. Светлые струи воды, добежав до этого места, мутнели, а отбежав, прояснялись вновь. Клубы сизого пара обволакивали, щекотали в ноздрях…

– Светлана Ивановна, завязли, что ли? – окликнул ее Антонюк.

– Сейчас…

«Отсюда полкилометра до девяносто девятой. Вода. И вода горячая. Она не замерзнет в трубах ни при каком морозе… Совсем рядом вода!»

Если бы в данный момент ноги Светланы не погрязли в рыжей трясине, она, может быть, выкинула бы какое-нибудь плясовое коленце или, на худой конец, подпрыгнула бы на радостях. Но она не могла этого сделать. Насилу выдрала сапоги из глины и, хлюпая по воде, побежала вдогон Антонюку.

Елки, елки. Сплошное хвойное иглище… Но вот между этих елок, на опушке, выросла еще одна елка. Необычная елка – железная. Железо во все стороны. «Елкой» зовут операторы нефтеотборочное устройство, венчающее устье скважины.

Девяносто девятая.

Здесь, как и на других буровых, стоял домик: утлая избушка, куда зимой операторы заходят погреться, вскипятить чаю, а если в избушке имеется телефон – то и позвонить куда следует. Соседу, например.

Светлане часто доводилось бывать в этих таежных домиках, но здесь сразу бросилось в глаза необычное: белая занавеска с прошвой в оконце. Женщина, она сразу почуяла здесь присутствие другой женщины. И не просто – другой женщины. Не просто…

Всю дорогу старалась она об этом не думать. Но дороге пришел конец.

– Дома хозяйка? – весело крикнул Антонюк.

Дверь избушки отворяется. Анна Ильинична Горелова.

Ну конечно, Светлана не раз встречала ее и в конторе и в поселке. Но странно, до сих пор не знала, что именно эта женщина – Горелова. А уж ей-то надо бы знать!.. Поскольку теперь она заведует промыслом и должна хорошо знать людей.

Анна Горелова ростом невысока, гораздо ниже Светланы. Наверно, очень худа, хотя ватная телогрейка это скрадывает. Сколько ей лет? Тридцать? Вероятно, уже с лишком… Лицо бледно. Смуглое – и бледное лицо. Или так только кажется из-за черных прямых волос, обрамляющих лоб. И глаза – невыносимо черные. Как уголья…

Тонкие губы подобраны, сжаты. Сжаты так плотно, что по краям проступила бескровная полоска… Они когда-нибудь разжимаются, эти губы?

– Здравствуйте, – говорит оператор Горелова.

Не слишком тепло ее «здравствуйте». Впрочем… Светлана уже не раз отмечала, что, встретив у себя начальство, улыбаются от уха до уха и всем своим видом олицетворяют радушие обычно работники канцелярских рангов. А человек, так сказать, низовой должности – он особой радости не выказывает, старается держаться серьезно и с достоинством: мол, пришли по делу – давайте о деле; на моем посту вроде все в порядке; а если найдете какие-нибудь упущения – укажите, исправим…

Да, так оно, наверное, и в данном случае.

Светлана с надеждой взглянула на Антонюка.

А он как раз в этот момент вытащил из кармана штанов носовой платок, развернул его не спеша и обстоятельно, набросил на холодную металлическую трубу и приник ухом. Долго слушал, по-докторски воздев очи горе… Потом тем же платком протер стекло манометра, полюбопытствовал на стрелку.

– Отдыхает?

Это он спросил о скважине – как о человеке. И о человеке близком, которого по имени можно не называть.

– Пускай отдохнет. Поработала… – кивнула Анна Ильинична и тоже взглянула на прибор. В голосе ее сейчас промелькнул оттенок ласковый и даже шутливый. Но она не улыбнулась. Губы по-прежнему плотно сжаты. Вообще умеют они улыбаться, эти губы?

«Тяжело ему, наверно, было с ней…» – против воли подумала Светлана.

А вслух спросила:

– Анна Ильинична, что вы делаете для повышения притока нефти?

Горелова оправила концы платка, помедлила с ответом.

– Что делаю?.. По инструкции все и делаю. Соблюдаю режим. За давлением слежу…

– А кислотная обработка? – подсказал Антонюк.

– Да, это тоже… – Она едва заметно оживилась и сейчас смотрела уже не в сторону, а на Светлану. Видимо, этот вопрос занимал ее. – Попробовала я кислотой обрабатывать забой скважины. Там парафину скопилось много… После этого шагнул дебит.

– Знаете, Анна Ильинична, – заговорил опять Антонюк, – мы хотим выпустить плакат о вашем производственном опыте. Расскажете людям – что и как, почему у вас добыча больше, чем на других скважинах, а?

Горелова недоуменно пожала плечами.

– Зачем это? Про девяносто девятую и так все знают, что богатая скважина. И я здесь ни при чем. Неужто, если по другим «елкам» плакаты расклеите, они оттого станут больше нефти давать?

– Дело не в «елках», а в людях! – загорячился Роман Григорьевич. – Нужно, чтобы все операторы изучили ваши методы обслуживания скважины…

– Так ведь я сказала уже: все по инструкции делаю. А если кто из операторов ее не выполняет – это уж ваша забота, гоните его в шею. Пускай идет в карьер, камень колоть: там инструкции попроще…

Не договорив, она обернулась.

Дверь избушки скрипнула. Из-за нее выглянула мальчишеская, очень серьезного вида физиономия. Потом высунулось угловатое плечико, а из-за плечика торчал спаренный ствол игрушечного ружья. Владелец ружья довольно хмуро осмотрел Светлану, сторожко глянул на мать, но, заметив Антонюка, тотчас же позабыл об охотничьих хитрых повадках и, спрыгнув со ступеньки, побежал к нему.

– Дядя Рома, а лосенок где?

– Лосенок? Там… – неопределенно махнул рукой мастер. – В лесу. Гуляет…

– Но ты же обещал мне! Я его ручить буду…

– Это верно, что обещал… А не видел. Нету их в округе, лосей. Ушли.

– Врешь! – сказал мальчик. – Дядя Федя, шофер, прямо на дороге лосиху встретил и с ней двух маленьких. Чуть не сшиб!

Антонюк поскреб затылок, раскаиваясь, должно быть, в своем вранье, и поведал огорченно:

– Может, они и есть. Да вот билета у меня нет.

– Какого билета?

– На лося. Чтобы его застрелить или поймать, билет полагается. Иначе говоря – лицензия.

– Так, значит, у тебя нету… лицензии?

– Нету. Еще не добился.

– А-а… – разочарованно протянул мальчик. И, сразу потеряв всякий интерес к Антонюку, подошел к Светлане.

Лет пять ему. Чернявый, густобровый. В мать?.. Нет: глаза синие, как лесные цветки. И подбородок уже очерчен твердо. Отцовский подбородок.

– Тебя как зовут? – спрашивает он Светлану строго.

«Меня? – соображает она. – Тетя Света? Светлана?»

– Светлана… Ивановна. А тебя как зовут?

– Генка!.. – будто выхлест ремня. Будто – по щеке. – Ну-ка иди в дом!

Это мать.

Худенькое, жилистое тело мальчишки напрягается и снова обретает сторожкую охотничью повадку. Не оборачиваясь больше, неслышно, на цыпочках идет он к избушке и скрывается за дверью.

Антонюк еловой лапой сосредоточенно сметает комья сырой глины со своих сапог.

– А почему ребенок с вами, на работе? – интересуется Светлана. Она спокойна. – Не мешает он вам? Да и дорога, наверное, утомительна для мальчика. Два таких конца.

Черные глаза Гореловой жгут как уголья.

– Куда же мне его девать?

– Отдайте в детский сад.

Горелова жестко усмехается (наконец-то!):

– Был он у меня в детском саду. Пришлось забрать – младшего пристроила на то же место, три года ему. А другого места не дают: полно.

– Да, с детсадом у нас трудно, – вмешивается Антонюк. – Двадцать шесть заявлений.

– Значит, нужно открыть еще один детский сад! – вполне резонно замечает Светлана.

– Верно… – Антонюк похлопывает еловой лапой по голенищу. При этом глаза его сочувствующе и чуть насмешливо, из глубины – отступя на шаг – смотрят на Светлану. – А помещение где взять?

«Наверное, с этим уже давным-давно мучаются, – догадывается она. – А я впервые слышу, и сразу – открыть новый!.. Стыд какой».

И, как обычно, когда на себя рассердится, решительно сдвигает брови.

– Найдем помещение.

«Ты уж найдешь… Временная», – прочла в глазах Гореловой.

– Найдем. До свиданья.

На обратном пути Светлана и Антонюк молчали. Казалось, что он хочет затеять с ней какой-то длинный разговор, но колеблется. Или же решил, что разговор этот – впереди. Потом все же откашлялся и… заговорил о другом:

– Ну как, Светлана Ивановна, насчет плаката?

– Плакат выпустим, – ответила она. – Обязательно. Хороший оператор Горелова… А девяносто девятую буровую, Роман Григорьевич, закроем.

– То есть… Что?!

Я говорю, что отбор нефти из девяносто девятой скважины придется прекратить. Эту скважину будем ставить под инжекцию.

– То есть?..

Антонюк остановился посреди дороги и, отделив зачем-то руки от грузного туловища, таращил на нее глаза. Рехнулась, что ли?

Светлана огляделась. В стороне, на обочине просеки, приник к земле старый кедр. Здесь, по краям, не срубали деревьев начисто, до пня, а просто, подрезав пилой, отваливали набок. Отвалили набок – а он, замшелый, все жив, и кончики ветвей кустятся длинными иглами.

– Сядем, Роман Григорьевич… – предложила Светлана.

Он сел, насупившись.

– Если вы будете против – здесь этот разговор начнется и кончится, – сказала она. – Но если…

Солнце, прикрытое пыльной хмарью, шло над тайгой, цепляясь за вершины. Неяркие стрелы его лучей пронзали чащобу, выхватывая то здесь, то там мрачные, иссохшие завалы лесного хлама.

Долго еще сидели Светлана Панышко и Роман Григорьевич на поваленном дереве, чертили сучком сухую глину и подошвами стирали эти чертежи. Горячились, спорили…

И долго еще шофер Федя – там, на дороге, – задраив от гнуса стекла своей «Победы», спал, свернувшись калачиком у баранки. Отсыпался в счет будущей переработки.