Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

Глава девятая

– Они обещали прийти. Я ждала все дни. Но не пришли.

– Сколько дней вы ждали?

– Три дня. Никуда не отлучалась, всё там сидела. Дочка мне носила поесть.

– А потом?

– Потом пришли немцы. А наши так и не пришли.

– Очень странно, – сказал Василий Михайлович Шишкин. – Довольно странно вы все это излагаете.

– Как было, – ответила она.

Стояла она позади стула, держась за спинку. Сухонькая, еще не старая, но уже шагнувшая за ту черту, которая отделяет скоротечный женский век от долгого старушечьего века. Во всяком случае, сама себя осознавшая за этой чертой – платье темное, чулки в резиночку, мужские башмаки.

Не было заметно, чтобы она очень волновалась. В глазах читалось не волнение, а совсем иное: кротость и, более того, покорность. Наверное, так уж ее мочалила жизнь, что она привыкла не волноваться, а просто ждать решения, судьбы.

Хотя, с другой стороны, если бы это было так, то она вряд ли подала бы заявление, – а она подала…

Терентьев очнулся от этих своих мыслей, потому что все давно молчали, поглядывая на него: ведь он вел заседание бюро райкома.

– Да, он. Именно он. А не кто-нибудь другой. Покуда он – Терентьев.

– Петр Игнатьевич, – обратился он к Баюнину, – проинформируйте нас, пожалуйста, о результатах проверки.

Баюнин, уполномоченный Комитета госбезопасности по Усть-Лыжскому району, член бюро, раскрыл папку.

Вообще-то ничего нового по этому поводу он сказать не мог. Данные спецпроверки совпадали с тем, что уже сообщил секретарь парторганизации, и с тем, что рассказала сама заявительница.

Осенью тысяча девятьсот сорок первого года при эвакуации небольшого городка Калининской области подпольный штаб, готовясь к уходу в леса, поручил члену партии наборщице Косихиной подготовить типографское имущество к вывозу и неотлучно быть при нем: имелось в виду наладить печатание листовок в партизанском отряде. Да, должны были прийти. Да, не пришли. Все это подтверждается. Почему – теперь выяснить сложно: все члены штаба вскоре были схвачены карателями и казнены. После освобождения городка Косихину судили, приговорили к ссылке. Ныне это решение пересмотрено и отменено компетентными органами. Косихина просит о восстановлении ее в партии. Всё.

– Ясно, – кивнул Терентьев. И обратился к секретарю партийной организации: – А как сейчас работает товарищ Косихина?

– Хорошо. Лучшая работница типографии. Имеет благодарности.

– Еще вопросы есть? – Терентьев обвел глазами членов бюро, сидящих за длинным столом, впритык к его столу.

– Есть еще вопросы, – веско сказал Василий Михайлович Шишкин. – Скажите, Косихина, а что же вы делали после того, как пришли немцы?

– Оставалась там, в типографии.

– То есть работали?

– Я назвалась уборщицей. Объяснила, будто неграмотная… Они других наборщиков где-то нашли.

– И выпускали фашистскую газету?

– Да. Четыре номера успели выпустить.

– И вы в этом принимали участие?

Шишкин коротко взглянул на Егора Алексеевича. Не то чтобы торжество было в этом взгляде, а скорей укор: можно ли столь поспешно выносить решение по такому щекотливому вопросу? Вот видите – сотрудничала с врагом…

– Я уже сказала, что работала уборщицей, – тихо и устало повторила женщина. – Полы подметала.

– Ну, это теперь трудно выяснить, чем вы там занимались… Почему не отказались от работы?

– Мне нельзя было отлучаться. Я все ждала, что придут наши – за типографией. Уже при немцах ждала, ночевала там…

– А почему вы сами не попытались вынести типографию к партизанам?

Слабая улыбка тронула ее губы.

– Вы знаете, сколько весит наборная касса?.. – спросила она.

– Знаю не меньше вашего, – резко оборвал ее второй секретарь. – Я сам работал в печати.

– Как же, Василий Михайлович… – отозвалась Косихина. – Ведь вместе работали.

В тоне ее не было ничего, кроме уважительности.

Но это напоминание почему-то взорвало Шишкина. Лицо его побагровело.

– И вы здесь вопросов не задавайте – здесь вам задают вопросы. Не забывайте, где находитесь!

Терентьев постучал карандашом по столу. Не то чтобы призывая к сдержанности второго секретаря райкома, а просто давая понять, что он сам намерен высказаться.

– Товарищи… Мы ведь сейчас не рассматриваем персональное дело Косихиной, не собираемся ее наказывать. Тем более что она уже была в свое время наказана, и – как тут дал справку товарищ Баюнин – наказана несправедливо… Мы обсуждаем вопрос о восстановлении товарища Косихиной в партии. По ее собственному заявлению. Это несколько меняет суть дела. Первичная партийная организация поддержала заявление Косихиной…

– А я возражаю. И буду голосовать против, – сказал Шишкин. – Одно дело – юридическая реабилитация граждан, этим занимаются соответствующие инстанции. И совсем другое дело – вопрос о партийности. Тут нельзя решать механически… Я ставлю вопрос прямо: выполнила ли Косихина боевое задание? Не выполнила. Даже не пыталась выполнить. Проявила ли она личный героизм? Не проявила – просто сидела сложа ручки и подтирала за немецкими оккупантами. А может, и хуже… Отсюда и делаем вывод: достойна ли Косихина того, чтобы ей возвращать партийный билет? Мое мнение – недостойна, нет никаких оснований…

Шишкин говорил горячо, даже страстно.

Его речь – Егор Алексеевич не мог не заметить этого – произвела впечатление на остальных членов бюро, настроившихся было на обычную и, увы, не лишенную формализма процедуру «разного». И вдруг – такое неожиданное заострение вопроса.

Кроме того (это тоже не укрылось от глаз Терентьева) впечатлило и другое. Та дерзость, нескрываемая и даже показная, с которой Шишкин стал возражать первому секретарю, не дав тому высказать свое мнение до конца. Члены бюро переговаривались вполголоса – сосед с соседом…

– Что ж, будем голосовать, – сказал Егор Алексеевич. – В порядке поступления предложений. Кто за то, чтобы восстановить товарища Косихину Марию Федоровну в рядах Коммунистической партии Советского Союза?

И сам поднял руку.

Поднял руку Баюнин. Все-таки именно он проводил по этому делу проверку, ему были известны все подробности и, вполне возможно, даже такие подробности, которые он не имел служебного права оглашать. И уже по личной осмотрительности он, чекист, получивший назначение в самое недавнее время – он все равно не рискнул бы голосовать против предложения первого секретаря райкома. Тем более что он был вполне согласен с этим предложением.

На самом дальнем конце стола подняла руку Лида Лызлова, секретарь райкома комсомола, тоже член бюро. Серьезная девочка.

– Так… Кто против?

Василий Михайлович Шишкин. Два, три… Шесть. Большинство.

– Товарищ Косихина, – сказал Терентьев, обращаясь ко все еще стоящей женщине, – бюро райкома не сочло возможным удовлетворить вашу просьбу.

Лицо ее было по-прежнему невозмутимо, ясно и кротко.

– Но за вами остается право подать заявление о приеме в партию на общих основаниях. Заново, – добавил он, помолчав. – До свидания, Мария Федоровна.

Еще с лета пошла молва, что Терентьев уходит. Вернее, что «его уходят», – есть такое не очень ладное, но точное по сути выражение.

Старались, конечно, и найти этому объяснения, причины. Разное говорили. Что, мол, просто засиделся на своем посту Егор Алексеевич – ведь вот уже почти четырнадцать лет работает он в Усть-Лыже, а последние шесть верховодит в районе. И вроде бы это противопоказано для любого руководящего товарища: иссякает боевитость, притупляется зрение, слишком сживается человек с окружающими его людьми, засасывает его обстановка.

Поговаривали также о том, что есть у кого-то зуб на Терентьева в обкоме. Не угодил, не тотчас послушался, проявил строптивость. И вот именно эта строптивость характера и подвела его под монастырь…

Между тем другие утверждали, что вовсе наоборот – не в строптивости грех, а в мягкости, коей имеется излишек у Егора Алексеевича Терентьева. Хотя эта мягкость и хороша для людей, да не всегда полезна для дела: ведь одним лишь добрым словом не многого добьешься.

Так что о предстоящем уходе первого секретаря говорили совершенно разное и подчас прямо противоположное.

Зато никаких сомнений не вызывала другая сторона вопроса: кто же его заменит на этом посту? Об этом тоже шла молва, и тут все догадки сходились на одном: Василий Михайлович Шишкин, нынешний второй секретарь.

И хотя не шибко ликовали по этому поводу в Усть-Лыже, но все данные тут вроде бы работали на Василия Михайловича. Он и гораздо моложе Терентьева, а нынче молодым предпочтение. Он и в Ленинграде учился, получил там диплом с отличием, да еще и после не поленился продолжить заочное образование, и вот уже у него появился на лацкане голубой ромбик с раскрытой книгой, поплавком называется. А у Егора Алексеевича поплавка нету. И если было известно, что на Терентьева в обкоме имеется «зуб», то у Васи Шишкина – это уж точно – там «рука».

Вообще совершенно непостижимо уму, где, почему и каким образом рождаются на свет и сразу становятся всеобщим достоянием подобные разговоры и слухи. Но они появляются – и тут уж с ними нет никакого сладу, и не будет им ни конца ни края, покуда не произойдет одно из двух: либо они оправдаются, либо нет. Ведь слух – предмет бесплотный. Бывает, что от этого слуха вмиг ничего не останется – лопнет он, как мыльный пузырь, и потом только посмеиваются люди, головами качают. Но бывает, что так оно и случается, как говорили, как предсказывали, как судачили заранее. Тогда-то и припоминается старинная мудрость: нет дыма без огня…

Еще у слухов имеется то всем известное свойство, что в последний черед они доходят до тех, кого непосредственно касаются. Как муж про гулящую жену либо жена про изменщика-мужа узнают последними, когда все, кроме них, уже знают, – так и здесь, в совершенно другой области, на самый последок доходит слух до того человека, которого должны попереть с должности, а чуть раньше – до того, который на его место сядет.

Короче говоря, не миновали эти слухи и ушей Егора Алексеевича Терентьева.

А сам он не мог не заметить, что и Василий Михайлович Шишкин тоже осведомлен.

И он видел, что члены бюро райкома тоже не глухи к расхожим новостям.

И вот – сегодняшнее голосование…

Нет, Егор Алексеевич вовсе не считал, что по любому и каждому вопросу бюро должно обязательно иметь единодушное мнение и все как один должны поднимать руку, когда поднимает руку первый секретарь. И даже нет ничего зазорного и тревожного, если разойдутся во мнениях по тому или иному поводу два коммуниста – первый и второй секретари. И наверное, это не единственный в истории случай, когда два человека, два ответственных деятеля, работающие бок о бок, не смогли найти общего языка, не сумели поладить друг с другом – ну, словом, не сработались. И в конце концов можно было бы только сожалеть о том, что один из этих двоих не старается соблюсти хотя бы внешние приличия, не хочет или не умеет быть корректным…

Но это заседание бюро, на котором среди других дел обсуждалось заявление наборщицы Косихиной, было последним накануне районной партийной конференции.

Как и положено в таких случаях, на конференцию прибыл представитель обкома. И не кто-нибудь, а Геннадий Павлович Вокуев.

Это многих удивило. Ведь было известно, что Вокуев, второй секретарь обкома, ведал вопросами промышленности, а тут – Усть-Лыжа, самый что ни на есть сельскохозяйственный район. Но тут же вспомнили о разведочной скважине, забуренной в Скудном Материке, и это сразу заставило по-иному оценить данный факт; вот, оказывается, какое серьезное значение придается этой одинокой буровой!..

Впрочем, конференции сейчас шли по всей республике – сезон, и, может быть, просто не хватило полномочных представителей, не хватило секретарей обкома на каждый район, все в разгоне и в запарке, и вот Геннадию Павловичу пришлось ехать именно в Усть-Лыжу.

А может быть…

И снова, уже в зале конференции и в кулуарах – всяких там коридорах, туалетах, – заговорили потихоньку о вероятных переменах, поскольку слух обрел новую пищу: сам Вокуев приехал…

Все зорко присматривались к тому, как они там ведут себя, за столом президиума – секретарь обкома и Егор Алексеевич Терентьев, закончивший свой отчетный доклад и теперь снова севший рядом с Вокуевым.

Однако ничего такого особенного не замечалось. Геннадий Павлович слушал ораторов, делал пометки в блокноте, изредка наклонялся к Терентьеву, о чем-то спрашивал, а тот ему отвечал. Наклонялся он и в другую сторону – к председательствующему, а вел сейчас заседание Лобанов, глава Советской власти в районе. А чуть дальше сидел Василий Михайлович Шишкин, тоже слушал, как выступают.

Доклад Терентьева был дельным, но несколько торопливым, как зачастую бывает с отчетными докладами, когда нужно охватить все разделы, все вопросы, а времени отпущено в обрез, полтора часа – только успевай листать страницу за страницей. Поэтому, закругляясь, Егор Алексеевич выразил надежду, что товарищи, которые выступят в прениях, дополнят его и, естественно, выскажут свои критические замечания в адрес райкома и бюро, чтобы эту критику учел в своей работе вновь избранный состав районного комитета партии.

И вот, беря слово один за другим, ораторы стремились оправдать эту надежду Терентьева. Дополняли, высказывали критические замечания.

Но, как обычно бывает, каждый старался прежде всего рассказать о своем собственном хозяйстве и коллективе, откуда его делегировали на конференцию.

Директор райпромкомбината рапортовал, на сколько процентов они перевыполнили план по производству оленьих пим. Бригадир рыболовецкой артели ругался, что не обеспечили их солью в нужном количестве, отчего протухли три тонны рыбы, а председатель колхоза имени Мичурина, наоборот, крыл потребсоюзовских деятелей, которые соли туда завезли излишек, а вот насчет сахара не учли потребностей. Старший технолог маслозавода под бурные аплодисменты всего зала сообщил только что полученную новость: дегустаторы Торговой палаты дали самую высшую оценку продукции Усть-Лыжского завода, который, таким образом, опередил даже вологодских маслоделов…

Несколько иной характер носила речь подполковника Баюнина Петра Игнатьевича, также выступившего в прениях. Хотя он и не привел никаких местных фактов, касающихся сферы его деятельности (к счастью, в Усть-Лыжском районе таких местных фактов не оказалось), но зато он привел некоторые факты по другим районам и призвал не ослаблять бдительности, шире привлекать к работе общественность. Речь его была выслушана с большим вниманием.

Потом выступал товарищ из Общества по распространению политических и научных знаний, но говорил он до того нудно и тягомотно, что нагнал зевоту даже на президиум.

И тем паче все оживились, когда слово было предоставлено Василию Михайловичу Шишкину.

– Товарищи! – сказал, взойдя на трибуну, Василий Михайлович Шишкин. – Решения Двадцатого и Двадцать первого съездов партии…

Вообще-то все и ожидали, что второй секретарь райкома посвятит свое выступление вопросам идеологической работы. Поскольку именно этим он и занимался согласно распределению обязанностей: пропаганда, агитация, школа, культпросвет и прочее.

Поэтому сперва никто не удивился, когда добрых пять минут оратор говорил о решениях партийных съездов, о международной обстановке – все это, конечно, имело прямое касательство к идеологии, к его заботам.

Однако вслед за этой преамбулой Василий Михайлович начал обстоятельно излагать положение дел с экономикой района: сельское хозяйство, местная промышленность…

– Нельзя не признать, что мы еще не уделяем должного внимания важнейшей задаче – развитию многоотраслевого производства в наших колхозах и совхозах. Возьмем, к примеру, такую доходную отрасль, как разведение уток. В районе изобилие рек, озер. Тем не менее мы…

Он настойчиво подчеркивал это «мы». То есть ясно давал всем понять, что ответственность за эти упущения несет весь райком, всё бюро, все секретари. И с себя самого он, Вася Шишкин, ни в коей мере не собирается снимать этой ответственности. Правда, непосредственно хозяйственной деятельностью в районе занимается первый секретарь, товарищ Терентьев, но он, Шишкин, готов разделить с ним эту тяжкую вину.

Между прочим, насчет озер и уток – это он правильно подметил, Василий Михайлович. Столько озер, а уток нету – дикие только. Тут он действительно попал не в бровь, а в глаз.

И Геннадий Павлович Вокуев там, в президиуме, наклонился к Терентьеву, спросил о чем-то.

Вообще выступление второго секретаря райкома было, по всей видимости, хорошо подготовлено и основательно насыщено здоровой самокритикой: вот сколько мы, товарищи делегаты, имеем серьезных недостатков…

Теперь, покончив с экономикой, Василий Михайлович Шишкин перешел к организационной работе. В той самой последовательности, как это было в докладе Терентьева.

Правда, в зале уже наблюдалось некоторое шевеление, а председательствующий Лобанов обеспокоенно поглядывал на часы: оратор уже давно отговорил положенные ему пятнадцать минут.

Но голос Васи Шишкина веско звучал с трибуны:

– …Обратимся, например, к такому важному вопросу, как движение за коммунистический труд, все шире охватывающее народные массы. Да, как отметил в своем докладе Егор Алексеевич Терентьев, у нас уже есть несколько бригад коммунистического труда, есть и отдельные ударники, которым присвоено это высокое звание. Однако, товарищи, в достаточных ли масштабах развернули мы это движение? Не топчемся ли мы на месте? Ведь нам известно, что во многих других районах уже имеются целые предприятия коммунистического труда. А в одном из городов нашей республики уже брошен клич – добиться того, чтобы весь город получил право называться городом коммунистического труда!

В зале продолжалось шевеление. Лобанов протянул было руку к кнопке звонка, но почему-то так и не решился позвонить.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что речь второго секретаря райкома – это не просто очередное выступление в прениях. Это был сознательный и ловко осуществленный ход: прикрываясь прозрачным «мы», демонстрируя высокую принципиальность, пользуясь присутствием секретаря обкома, нанести сокрушительный удар Терентьеву, дискредитировать его.

А может быть, и не сам он такое замыслил? Может быть, подсказали ему это сделать – сверху?.. Вот оно – подтверждение слухов.

Трофим Петрович Малыгин, сидевший в зале рядом с Агнией Малыгиной и Густавом Ланкявичюсом, которых парторганизация Скудного Материка тоже избрала делегатами, – тот прямо трясся от ярости.

– Вот зараза… – шипел он. – И ведь как одно за другое цепляет. Мимо не плюнет – либо в ставец, либо в ложку!

– Что такое ставец? – спросил Ланкявичюс.

Малыгин отмахнулся.

– Регламент! – выкрикнул кто-то.

– Регламент, регламент… – подхватили голоса.

Лобанов нажал кнопку, поднялся.

– Василий Михайлович, – обратился он к стоящему на трибуне оратору. – Ваше время истекло. Согласно установленному регламенту…

– Прошу дать мне еще пять минут, – сказал Вася Шишкин. При этом, как все заметили, он обращался не к залу, не к председательствующему, не к президиуму, а смотрел на Геннадия Павловича Вокуева.

Однако тот, не поднимая головы, что-то чертил в своем блокноте.

И Егор Алексеевич Терентьев тоже в этот момент был очень занят своим блокнотом. Ну конечно, ему ведь еще предстоит заключительное слово – надо ничего не упустить из критических замечаний.

– Мне нужно еще пять минут… – повторил Вася Шишкин.

– Довольно!

– Регламент!.. – Протестующие крики неслись изо всех концов зала.

Где-то в задних рядах затопали ногами.

Лобанов позвонил снова, призвал к порядку и, заглянув в список, объявил:

– Слово предоставляется товарищу Малыгину, директору совхоза «Скудный Материк». Подготовиться…

Вася Шишкин, пожав плечами, сошел с трибуны.

А на его месте – пулей пронесшись меж рядов, стремительно взбежав по ступенькам – появился Трофим Малыгин.

Ради столь важного события, конференции, он поступился всегдашней своей привычкой ходить в затрапезе и принарядился, как подобает директору: был на нем черный шевиотовый костюм, рубашечка в полоску и даже галстук с вечным узлом. Однако пиджак был застегнут не на ту пуговицу, галстук выполз языком наружу, а воротник рубашки стоял торчмя – наверное, потому, что Трофим Малыгин все дергал вбок своей контуженой шеей.

– Первым делом, – сказал он, – разрешите мне задать один вопрос. Может, это и не положено – а я все равно задам! – И повернулся к президиуму. – Прошу разъяснить мне и другим товарищам делегатам, обсуждался ли отчетный доклад на пленуме райкома?

Терентьев недоуменно посмотрел на оратора. Вот те на! Ведь Трофим Малыгин сам член райкома и собственной персоной красовался на вчерашнем пленуме, где этот доклад обсуждался. И теперь задает вдруг такой вопрос…

Но Терентьеву ничего не оставалось, как ответить на заданный вопрос. Именно ему надлежало отвечать.

– Да, – сказал он, поднявшись с места, – доклад, как это положено, обсуждался предварительно на пленуме. Это отчетный доклад районного комитета партии.

Ответил и сел.

– Тогда позвольте мне задать еще один вопрос, – повысил голос Трофим Малыгин. – С какой такой стати секретарь райкома товарищ Шишкин выступил здесь со вторым докладом? От чьего имени? И кто ему это поручил?..

Теперь уже Егор Алексеевич Терентьев не стал подниматься. На этот вопрос он не мог ответить. И никто другой в президиуме не мог ответить на заданный вопрос.

Разве что сам Вася Шишкин мог бы дать ответ по этому поводу, но Василий Михайлович смотрел в сторону, противоположную трибуне, и покручивал в пальцах карандаш…

Никто не ответил на этот вопрос.

Кроме зала партийной конференции, который дружными аплодисментами ответил на вопрос делегата Малыгина.

Тот переждал, покуда кончат хлопать, и повернулся к залу:

– А теперь, товарищи, позвольте мне сказать – все, что я думаю и как умею…

Исподнизу, проникая сквозь перекрытие второго этажа, сквозь крашеный пол, сквозь истертый ковер, доносились сюда переборы гармоней и лихие дробушки. Там, в зале, шел концерт художественной самодеятельности. Для участников конференции – чтобы они отдохнули. Ведь завтра еще предстояло заседать.

Но Вокуев и Терентьев не остались на концерте, хотя и сожалели об этом. Они уединились в кабинете и долго курили, сидя друг против друга.

– Ладно, – сказал наконец Терентьев, задавив в пепельнице окурок. – Давай, Геннадий Павлович, говори прямо: с чем приехал?

Тот, помолчав, усмехнулся:

– С чем приехал – с тем, видно, и уеду.

– А все же?.. Знаешь, эти ваши обкомовские тайны мадридского двора – тут про них уже целый месяц базар жужжит.

– Ну? – искрение удивился Вокуев.

– Сходи – спроси. Так что лучше выкладывай начистоту: какие привез директивы? Засиделся Терентьев – менять надо?

– А нет разве?

Секретарь обкома пытливо глянул ему в глаза.

– Не засиделся, считаешь?

– Вам видней. Мне-то как знать об этом? Может, и засиделся. Кресло вон мягкое, удобное… Готов уступить.

Егор Алексеевич отвернулся обиженно.

Из-под пола теперь звенели тонкие и не очень стройные голоса: выступал школьный хор.

– Что ж, могу раскрыть карты, – сказал Вокуев. – Да, было у нас такое намерение. Хотели забрать тебя отсюда… – И, перемолчав секунду, чтобы насладиться эффектом, продолжил: – В столицу республики. Министерство тебе дать хотели.

Однако эффекта не получилось. Лицо Терентьева даже не дрогнуло.

– А теперь здесь останешься, – закончил Геннадий Павлович.

Вот тут-то и заволновался Егор Алексеевич. Когда все ему стало ясно. И когда он понял, что неспроста, не от ветра родились разговоры и слухи, встревожившие Усть-Лыжу.

– Значит, собирались Шишкина – первым секретарем?

– Собирались, – признался Вокуев.

– Да вы… да вы что там, в кадровых вопросах, очередность установили: с третьего на второе, а со второго на первое? Так, что ли?

– Ну, ты не упрощай. Сам знаешь, как это делается. И людей выдвигать надо.

Егор Алексеевич в полном отчаянии бросил кулаки на стол. Наклонился к Вокуеву.

– Геннадий Павлович, не могу больше… Выслушай ты меня. Как батюшке исповедуюсь. Сам я во всем виноват. Это я его, Шишкина, и в райком взял, и на учебу направил. Моя это ошибка – и я себе ее не прощу по гроб жизни. Но ты пойми одно, самое главное: нельзя этому человеку на партийной работе – ни первым, ни вторым, никаким… Нет у него для этого данных. Все равно что безногого в балет приспосабливать: хоть учи его, хоть воспитывай, помогай всеми силами – ничего не получится! Ведь если…

– Погоди, – перебил его секретарь обкома. – Вот ты сейчас упомянул о воспитании. Хотя пример твой и не больно удачен… Мы давно знали, что не ладится у вас. Знали, что не сработались. А скажи: пытался ли ты поговорить с ним начистоту, по душам, откровенно, ну, извини, хотя бы дома, за рюмкой?

Терентьев сощурился, вспоминая. Не вспомнил. Не было у них, к сожалению, такого приятного случая. Впрочем…

Был один разговор – задушевный. На рыбалку вместе ездили, за налимами. Ночью костер жгли… – Терентьев даже подробности припомнил. – Беседовали. Вот он мне тогда и сказал: «Плохо, Егор Алексеевич, порядка мало… Смотри, говорит, перепись населения провели – кто что скажет, то со слов и запишут. А почему документы не проверяли?..»

– М-да, – произнес Вокуев.

На лице его сейчас появилась некоторая замкнутость.

Он конечно же вполне доверял своему собеседнику – давно его знал. Однако бывают такие ситуации, когда нельзя целиком полагаться лишь на одно мнение. Оно может быть и пристрастным. Особенно когда существуют давние нелады. А тем более – после сегодняшнего инцидента…

– Видишь ли, Егор Алексеевич, – задумчиво сказал он. – Бросаться людьми тоже не дело. Эдак можно и пробросаться…

Из-под пола доносилась разудалая кадриль.

Перед заключительным, выборным заседанием конференции, как водится, состоялось совещание руководителей делегаций. Там согласовывали и подрабатывали список кандидатов в новый состав райкома, который потом выносился на общее рассмотрение и обсуждение.

Руководители делегаций после этого совещания вышли с загадочными лицами.

Районный комитет партии было предложено избрать в количестве сорока трех человек.

Поднялись красные мандаты – единогласно.

Затем слово предоставили директору Усть-Лыжской средней школы: у него был приятный тембр голоса, все слова он произносил отчетливо, не перевирал и не путал фамилий – поэтому его всегда выпускали на трибуну, когда нужно было зачитать какой-нибудь список или проект резолюции.

– …в следующем составе, – объявил он. – Алексеев Федор Федорович, Афанасьев Леонид Иванович, Баюнин Петр Игнатьевич…

Никогда не бывает такой тишины в любом зале, никогда не бывает такого напряженного внимания, никогда так не замирают и не екают сердца, как в эти вот минуты.

– …Лобанов Сергей Андреевич, Лызлов Иван Кузьмич, Лызлова Лидия Григорьевна, Малыгин Трофим Петрович…

Тишину прервали одобрительные и веселые аплодисменты.

И еще раз загремел рукоплесканиями зал, когда чтец на трибуне назвал:

– Терентьев Егор Алексеевич.

Только на этот раз аплодировали так горячо и долго, что директору школы пришлось прервать чтение, а председательствующему прибегнуть к звонку. Но аплодисменты не умолкали. Егор Алексеевич Терентьев сидел за столом президиума, смущенно понурив голову, а Геннадий Павлович Вокуев с улыбкой поглядывал на него и тоже вместе со всеми хлопал.

– …Уваров Петр Петрович, Филиппов Родион Михайлович, Федоров Василий Евгеньевич…

И тут, когда алфавит неумолимо придвинулся к своему конечному пределу, в зале снова затаили дыхание.

– …Цыплакова Мария Кондратьевна, Чернов Алексей Борисович, Шарапов Игорь Денисович, Шешуков Лев Прокофьевич, Ярыгин Альберт Лукич.

Вот уж теперь было совершенно непонятно, почему вдруг раздались аплодисменты. Никто из этих последних названных лиц не пользовался в Усть-Лыжском районе такой известностью и славой.

Может быть, люди, сидевшие в зале, просто решили выразить свое одобрение директору школы за то, что он так красиво и внятно, ни разу не споткнувшись, дочитал до конца весь список.

– Товарищи, – сказал председательствующий, – есть предложение принять этот список за основу. Голосую. Кто за?

Взметнулись красные мандаты.

– Кто против?.. Кто воздержался?

Таковых не обнаружилось.

Есть ли еще какие-нибудь дополнения к предложенному списку?

– Есть!

По проходу, не дожидаясь приглашения, бежал неугомонный директор совхоза Трофим Малыгин.

– У меня есть предложение, – сказал он, уже второй раз за нынешнюю конференцию появившись на трибуне. – Я предлагаю включить в список для голосования кандидатуру Василия Михайловича Шишкина…

Недоуменный ропот пронесся по рядам. Как то есть? Именно он, Трофим Малыгин, еще вчера разделывал тут под орех второго секретаря райкома, и уж так его разделал, что, судя по зачитанному только что списку, пришел конец карьере Васи Шишкина – и вдруг…

Замешательство царило и в президиуме конференции. Председательствующий смотрел на Егора Алексеевича Терентьева, а Егор Алексеевич – на Геннадия Павловича Вокуева.

А Василий Михайлович Шишкин смотрел в сторону, противоположную трибуне, и покручивал в пальцах карандаш…

Вокуев поднялся с места.

– Товарищи, – сказал он несколько глуховатым голосом. – Я не вижу необходимости вносить в список предложенную кандидатуру. Дело в том, что областной комитет партии намерен использовать товарища Шишкина на другой работе, за пределами Усть-Лыжского района…

Разъяснение было исчерпывающим.

И конечно же Трофиму Петровичу Малыгину, получившему такое разъяснение, следовало бы тотчас взять свое предложение обратно и топать туда, где сидел.

Однако Трофим Малыгин не спешил покидать трибуну.

– Спасибо, товарищ Вокуев, – сказал он. – Все понятно. Но я возьму на себя такую смелость повторить свое предложение. Если делегаты конференции меня поддержат, пусть в бюллетень для голосования включат и товарища Шишкина… – Затем он кашлянул в кулак, дернул шеей, приосанился и закончил: – А мы тогда покажем, как в нашем Усть-Лыжском районе катают на вороных!