Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Так ему, во всяком случае, казалось.

И ныне – в пору новых благодатных веяний – он с искренней радостью замечал, как выпрямляются характеры, свежеет мысль, как обретают цену достоинство и честь, как сшибка мнений помогает рождению истины.

Однако, будучи уже немолодым и достаточно умудренным человеком, он имел основания угадывать, что все это – хорошее и правильное – обнаружит вскоре и уже обнаруживает свою досадную изнанку: небрежение к авторитету, необязательность, служебную распущенность и самое что ни на есть обыкновенное хамство.

А уж этого он не терпел.

– Александр Ибрагимович, – спокойно сказал Хохлов. – Я надеюсь, что вы не откажете в любезности познакомить нашего гостя именно с теми объектами, которые нужны ему для предстоящей работы – для его фильма?

– Какими? – спросил Гаджиев, тотчас остыв.

– Бурение наклонной скважины. Желательно – самое начало проходки.

Гаджиев оглянулся на пергаментную схему, испещренную черными точками, которая висела на стене позади него.

Сто семнадцатая «Б». Хорошо работают, с опережением.

– Так. Затем – каротаж. Вскрытие продуктивного пласта.

Александр Ибрагимович провел пальцем сверху вниз, а затем слева направо по графику, придавленному к зеленому сукну его стола толстым стеклом.

– Завтра. В одиннадцать часов. Сорок седьмая скважина.

– Ожидается фонтан? – поинтересовался Хохлов.

– Будет фонтан!

Глаза Гаджиева снова сверкнули мстительным торжеством. Дескать, не знаю, что там окажется у вас, в Скудном Материке, но у меня, на сорок седьмой скважине Югыда, завтра будет фонтан. Поручусь головой.

– Очень хорошо. – Хохлов обратился к своему спутнику: – Кажется, все?..

Володя Одеянов заглянул в блокнот, который держал на коленях, перелистнул страницу.

– Вот еще… Гидро… гидроразрыв пласта, – с трудом выговорил он.

– Этого у нас нету, – отмахнулся Гаджиев.

Володя жалобно посмотрел на главного геолога.

– Видите ли, Александр Ибрагимович, – уже не столь уверенно продолжал Хохлов, – в фильме, который будет снимать товарищ Одеянов, есть один очень важный эпизод. На промысле… Но вы сами понимаете, что процесс добычи нефти… ну, не очень выигрышен для съемки. Он скрыт от глаз. Снаружи ничего не происходит.

– Да, – подхватил Володя, – а нужно, чтобы что-то происходило, чтобы можно было… – Он привычно пощупал воздух своими мясистыми пальцами.

– И вот я предложил Владимиру Савельевичу изобразить в этом эпизоде гидроразрыв пласта… Представляете? Устье скважины, мощные цементировочные агрегаты, колоссальный напор воды, вокруг все гудит! А?.. – Хохлов улыбнулся, вообразив это зрелище, и добавил: – К тому же гидроразрыв – это новый и весьма прогрессивный способ воздействия на пласт.

– Мы не занимаемся гидроразрывами, – решительно повторил Гаджиев.

– Я знаю. Но ведь… товарищу Одеянову нужно только посмотреть, как это происходит.

– То есть? – Хозяин кабинета весь напрягся.

– Я прошу вас помочь. Ведь кинокартину потом будут смотреть и нефтяники, в том числе на Югыде.

– Притом – в первую очередь, – заверил постановщик.

– Что же конкретно от меня требуется?

Гаджиев, это было совершенно очевидно, снова закипал.

– Нужно выбрать одну из действующих скважин, подогнать туда машины, оборудование. Выделить людей. И продемонстрировать саму обстановку гидроразрыва… В конце концов Владимира Савельевича интересует только внешняя сторона процесса.

– Ах, так!.. – вскочил Гаджиев. – Значит, я должен забрать агрегаты оттуда, где они нужны для дела, отвлечь от работы людей, выбросить коту под хвост государственные деньги – и все это ради… показухи! Устроить спектакль? Я вас правильно понял, Платон Андреевич?..

Гаджиев впервые за весь разговор обратился к Хохлову по имени-отчеству, и, как ни странно, в этом было что-то особо зловещее.

Это была уже прямая, ничем не скрываемая схватка. Без околичностей.

Володя Одеянов, замерев, следил за битвой титанов. В данный момент ему показалось, что рухнет в бою более симпатичный ему титан…

– Александр Ибрагимович, – опять неожиданно тихо и раздумчиво сказал Хохлов. – А… почему бы вам и на самом деле не применить гидроразрыв пласта на эксплуатируемых площадях? Ведь это дает серьезный эффект.

Гаджиев несколько секунд оторопело смотрел на главного геолога. Потом медленно опустился на стул.

– Надеюсь, вы в принципе не против технических новшеств? – спросил, улыбнувшись, Платон Андреевич.

Битва была окончена.

– Хорошо. Мы попробуем… Я прикажу подготовить, – сказал Гаджиев.

Уже попрощавшись и выждав, пока покинет кабинет Хохлов, он придержал за рукав Володю Одеянова.

– Я вас очень прошу… – Александр Ибрагимович искательно взглянул ему в глаза. – Если можно, отобразите в фильме нашу новую хлебопекарню. Уверяю вас, это замечательная пекарня. Все процессы механизированы.

– Не знаю. Вряд ли, – пожал плечами Владимир Савельевич. – Это не в сюжете.

– Не в сюжете? – грустно переспросил Гаджиев, отпуская его рукав.

– И лишний съемочный объект. А у нас, на студии, тоже есть плановики… – Володя подмигнул Гаджиеву.

Он чувствовал себя сейчас гораздо смелее, будучи причастен к победившей стороне.

Три дня Владимир Савельевич Одеянов и его маститый консультант мотались по Югыдскому нефтяному району.

Весенняя распутица оставляла лишь один способ передвижения: им дали гусеничный вездеход, нечто вроде танка без башни. Танком управлял отчаянный малый, который помимо своей прямой обязанности – возить, куда прикажут, – вероятно, еще задался целью продемонстрировать пассажирам великолепные ходовые качества своей машины. Он с разгона перепрыгивал рытвины, форсировал речки, всползал на крутизны, неожиданно тормозил и, по всем боевым правилам развернув грозный транспорт, в лоб штурмовал лесные чащобы…

Машина была превосходна.

Володя Одеянов потирал ушибленное темя. Платон Андреевич упирался руками в скамью, стараясь держаться на весу и создать спасительный зазор между этой скамьей и собственным задом. Душу вездеход из них вытряс уже на первых километрах, и теперь они оба проявляли заботу лишь о своей страждущей плоти. Но все было тщетно: их швыряло в разные стороны, кидало друг на друга, сталкивало на пол и подбрасывало к потолку.

Иногда Хохлов все же улучал момент, чтобы улыбнуться своему подопечному, взывая к его мужеству и как бы снова извиняясь за эти превратности межсезонья.

Однако они повидали все. Все, что было намечено.

И все виденное привело в полный восторг Володю Одеянова. Его толстый блокнот был исписан сплошь, в кармане куртки лежали отснятые кассеты.

И когда на исходе третьего дня они вернулись в поселок, скинули с себя забрызганное грязью верхнее, умылись и, как в нирвану, погрузились в мягкие кресла, а тетя Мотя поднесла им по стакану крепкого казенного чаю, Володя, отдышавшись, сказал:

– Здорово. Грандиозно!.. Теперь я совершенно иначе вижу свой фильм.

Хохлов кивнул: он в этом нисколько не сомневался.

– Все так ново и так… молодо, дерзко!

Володя на короткое время углубился в свои впечатления, потом заговорил снова:

– Платон Андреевич, я просто не могу поверить… неужели здесь раньше было это?

Хохлов вопросительно поднял брови, но затем догадался о сути вопроса.

– Видите ли, именно здесь, на Югыде, этого не было. Совершенно новый район… Однако, если иметь в виду всю территорию… поблизости… Да. Было.

– Не верится, – повторил Володя. – Все так ново. Столько молодежи.

– Теперь у нас в основном молодые кадры, – подтвердил Платон Андреевич. – Между прочим, как это ни парадоксально, к нам сейчас довольно трудно поступить на работу. Слишком много желающих. Берем только специалистов.

– А как это объяснить?

– Что именно?

– Почему сюда с такой охотой едут люди? Ведь ни для кого не секрет, что совсем недавно этот край…

Хохлов медленно допил остывший чай, побренчал ложкой в стакане.

– Могу вам чистосердечно признаться: еще несколько лет назад я предполагал, что нам придется сворачивать это хозяйство – некому будет работать… И вот мы не только не сворачиваемся, а, наоборот, расширяемся!

– Но почему именно сюда повалил народ? – все не унимался, настаивал Володя.

– Потому что здесь людям предоставляются известные материальные преимущества. Северный коэффициент, ежегодная надбавка к зарплате. А у геологов еще и полевые. Скажу вам прямо: живут здесь довольно богато. Причем это касается всех категорий…

Платон Андреевич встал из кресла, приоткрыл дверь, кликнул:

– Матрена Степановна!

Тетя Мотя, всегда пребывавшая в полной мобилизационной готовности, вплыла в «люкс».

– Матрена Степановна, – обратился к ней главный геолог. – Извините за нескромный вопрос: сколько вы получаете в месяц?

– Восемьсот тридцать. Если без вычетов…

– Вы одна живете?

– Теперь одна. Сын женился – ушел к ней…

Тетя Мотя поджала губы, что позволяло догадываться, сколь беспредельно обожает она свою невестку.

– Сын вам помогает?

– Раньше давал, а теперь… – Тети Мотины губы сжались еще туже.

– Спасибо, Матрена Степановна, – поспешил закончить беседу Хохлов. – Все ясно.

– А чаю больше не желаете? У меня свежий…

– Нет-нет, благодарим.

И когда тетя Мотя скрылась за дверью, Платон Андреевич торжествующе подытожил:

– Вот видите, простая уборщица – восемьсот тридцать рублей. А?

Володя Одеянов все это внимательно выслушал и хохловскую импровизацию с тетей Мотей оценил по достоинству, но на лице его была отчетлива мина разочарования.

– Значит, все чудеса объясняются элементарно: длинным рублем?

– А вы не забывайте, голубчик, что материя первична, – съязвил Хохлов.

– Да, но мне предстоит делать фильм… А это скучно.

– Стало быть, вам нужны духовные проявления? Пожалуйста. – Платон Андреевич со вкусом потер руки, уже наперед зная неотразимость своих доводов. – Так вот. У нас люди ценят свой заработок и потому дорожат своим местом, а посему работают прилежно, с полной отдачей, – вы в этом сами имели возможность убедиться. Не так ли?

– Так.

– Далее. У нас не воруют. Вы понимаете, о чем я говорю? Речь идет не о лазании по чужим карманам – о другом. Вот это самое: съездить налево, продать из-под полы, хапнуть… Этого здесь нет и в помине. Даже чаевых не берут. Оставите в столовке гривенник – догонят на улице, вернут… Тем-но-та!

Хохлов вдруг откинулся к спинке кресла, захохотал.

– И знаете, Владимир Савельевич, в здешних магазинах вы вряд ли встретите подонков, которые соображают на троих… Кстати, это у нас называется «по-московски». Прошу прощения.

Одеянов улыбнулся. Однако было незаметно, что он всерьез поколеблен.

– Все это прекрасно. И важно, – сказал он. – Но ведь я о другом, Платон Андреевич. Вы – геолог. Кому, как не вам, понять, что я ищу? Мне нужна романтика… И в моем представлении именно профессия геолога наиболее этому близка.

– Романтика?

– Да. Сейчас об этом много говорят, пишут. Появились новые песни. Может быть, вы слышали? «Глобус крутится, вертится…», – напел Володя.

Платон Андреевич с нескрываемым огорчением взъерошил свою седую шевелюру.

– Видите ли, – сказал он, – может быть, вся беда в том, что я уже стар.

Владимир Савельевич деликатно промолчал.

– К тому же я не геолог, а главный геолог.

Было похоже, что он хитрит. И опять что-то затевает.

– Но здесь, в общежитии, рядом, – сказал Хохлов, – живут молодые ребята. Геологи, недавно окончили институт. Они наверняка и песни эти знают, и разбираются в романтике… Давайте зайдем.

– Удобно ли?

– Вполне. Я знаком с ними.

Бесконечно длинный коридор общежития в этот вечерний час напоминал улицу. Тянулись цепочкой, убегая вдаль, матовые фонари. Пешеходы, придерживаясь правой стороны, деловито и стремительно, кто с портфелем, кто с авоськой, неслись навстречу друг другу, здороваясь на ходу. Очень важный карапуз, беспрерывно трезвоня, ехал на трехколесном велосипеде. Собравшись кучками, покуривал праздный люд. Кто-то кого-то поджидал, прислонясь к стенке, – вероятно, было назначено. Из-за дверей слышалась разноголосая музыка.

И за дверью, подле которой они остановились, тоже была музыка. Наметанным слухом Володя Одеянов определил яростные стенанья Элвиса Пресли.

Он вообразил все, что сейчас предстанет за этой дверью: пир горой, дым коромыслом, распатланные пары, самозабвенно кидающие рок. Он опасливо взглянул на Хохлова: может, все-таки не стоит?..

Но тот улыбнулся ободряюще.

– Платон Андреевич, я только прошу вас… – успел напомнить Володя. – Не говорите, что я… из кино.

Он все еще стремился соблюсти свое инкогнито. Чтобы познать жизнь изнутри.

– Что-нибудь попроще… ну, журналист.

– Идет, – заверил Хохлов.

И постучал в дверь.

Картина, представшая им, была неожиданно идиллична.

Три совладельца комнаты мирно коротали свой досуг.

Один сидел за столом, выгребая из банки столовой ложкой рыжую кабачковую икру.

Другой, склонясь над тумбочкой, писал – вероятно, письмо, поскольку рядом был конверт.

А третий возлежал на койке, лицо его было заслонено книгой, от которой он не пожелал оторваться даже на стук, а ноги его при этом были задраны на спинку кровати, ноги были в носках, на каждой пятке было по дыре, и они, эти дыры, как автомобильные фары, были нацелены прямо на дверь.

Обстановка комнаты отличалась спартанской строгостью. Три одинаковые железные койки, три тумбочки, занавеска на окне с четким инвентарным клеймом. Двухсотсвечовая лампа под потолком увенчана все же, ради уюта, наполеоновской шляпой, искусно свернутой из газеты.

Портативный магнитофон на подоконнике лениво мотал ленту с одной катушки на другую. Истошно вопил допризывник Элвис Пресли. Это, по-видимому, нисколько не мешало занятиям хозяев и соответствовало их общим вкусам.

Но что безусловно выдавало индивидуальные склонности каждого из трех совладельцев комнаты и что, как только Володя Одеянов переступил порог, сразу же согрело его профессиональное нутро и он почувствовал себя почти как дома или же почти как дома у своих московских холостых приятелей, – это были пришпиленные к трем разным стенам глянцевитые фотографии, вырезанные с обложек польского «Экрана».

Волоокая Сильвана Пампанини гражданственно требовала мужа. Губастая девочка Брижитт Бардо исподлобья сердилась на весь мир. Белокурая Мерилин Монро простодушно дарила всему миру свои перси.

– Привет, старики! – поздоровался с хозяевами Хохлов.

– Платон Андреевич? – Тот, который питался кабачковой икрой, поспешно сунул под стол пустую банку.

– Здравствуйте… – Писавший письмо застенчиво прикрыл его конвертом.

А тот, с пятками, который возлежал, перенес ноги со спинки кровати на пол и отшвырнул книгу.

Впрочем, никто из троих не проявил особого ужаса и трепета, обнаружив, что в их жилище появился главный геолог управления. И с ним еще какой-то чувак.

Хозяева и гости обменялись рукопожатиями.

– Прошу любить и жаловать: Владимир Савельевич Одеянов, – представил своего спутника Хохлов. – Из Москвы…

Володя метнул напоминающий взгляд.

– Да… Журналист. В журнале работает… в тонком, – почему-то решил уточнить Платон Андреевич. Для вящей достоверности.

А-а…

– Понятно.

– Очень рады.

Совладельцы назвали свои имена, которые Володя сразу же позабыл. У него был такой дефект памяти.

Все сели за стол.

Но прежде тот, что был с драными пятками, подошел к магнитофону и сильным тычком по клавише заткнул глотку Элвису Пресли.

– Как дела, как жизнь? – осведомился главный геолог.

– Ничего. На Вукве оконтуриваем площадь, – сообщил любитель кабачковой икры. – Похоже, что там будет…

– Да, я уже знаю, – кивнул Платон Андреевич. – Мне докладывали. Как говорится, дай бог!..

И, убоявшись, что сугубо профессиональный разговор покажется тягостным его спутнику, перешел к делу:

– Вот что, ребята. Товарища Одеянова интересуют вопросы, касающиеся… ну, так сказать… Владимир Савельевич, может быть, вы сами зададите свои вопросы?

– Конечно, – согласился Володя и жестом тертого, бывалого журналиста распахнул свой толстый блокнот. – Скажите, пожалуйста, какой вы окончили институт?

– Московский нефтяной…

– …имени Губкина.

– Земляки, значит, – тепло констатировал Владимир Савельевич. – А каким образом после института вы попали сюда?

– Обыкновенно. По распределению, – ответил тот, что писал письма.

Они даже переглянулись между собой, три совладельца, удивившись наивности вопроса. Кто же не знает, как это происходит? Защищаешь диплом, сдаешь госэкзамены, тебя вызывают на комиссию, дают направление в зубы – и до свиданьица, езжай, куда написано…

– Значит, у вас не было личного стремления работать именно на Крайнем Севере?

– То есть… мы заранее могли предполагать, что поедем на Север, – объяснил любитель икры. – Ведь варианты были известны заранее: Тюмень, Красноярск, Коми… Дело в том, что геологическая разведка сейчас в основном ведется в отдаленных районах.

– Полнейший мрак! – Тот, у которого были незаштопанные носки, изобразил на своем лице крайнее возмущение. – Ведь есть же такие страны, где нефть залегает непосредственно в культурных центрах… Скажем, в Вене ее нашли в самом центре города. Представляете, какое удобство: качают нефтишку, а рядом – памятник Штраусу, бар со стриптизом. А у нас… – Он безнадежно махнул рукой. – Откроют месторождение, а по нему шныряют медведи… Безобразие! Куда только смотрит Госплан? И министр культуры?

Платон Андреевич обеспокоенно заерзал на стуле. Он уже понял, что, несмотря на его присутствие, эти обормоты сейчас всласть наиздеваются над приезжим… гм… корреспондентом.

– Кончайте свист, – распорядился главный геолог. – Человек вас спрашивает: были у вас какие-нибудь высокие порывы, когда вы сюда ехали? Знакомо ли вам чувство романтики? А вы тут бодягу разводите… Нехорошо, коллеги.

Коллеги помолчали. Вероятно, их терзало раскаяние.

Потом тот, который обожал икру, сказал уже вполне серьезно:

– Видите ли, здесь следует учитывать не конечный, а исходный фактор. Есть такое понятие – призвание. Хотя слово это звучит и слишком громко, но… смысл определяет точно. Так вот, если человек решает стать геологом, выбирает себе эту профессию, значит, именно тогда, в самом начале, он почувствовал в себе склонность к романтике. А вся его дальнейшая жизнь уже будет…

– …расплатой за глупость, – подхватил, не желая уняться, геолог в рваных носках.

– …будет работой. Работой в этой добровольно им избранной отрасли. Как бы ни было трудно – работа!

– Молодец! – восхитился Платон Андреевич и похлопал парня по плечу. – Я забираю вас, Слава, к себе в управление. Референтом. Вы будете писать мне речи.

– Я обдумаю это предложение, – пообещал Слава.

– А теперь, старики, вы должны спеть для нашего гостя, дорогого Владимира Савельевича, одну песню… – Хохлов максимально злоупотреблял своим авторитетом и служебным положением. – Как это? «Крутится, вертится…»

Но коллективное пение (или вполне назревшее коллективное избиение гостей потревоженными хозяевами) не состоялось.

Потому что в дверь опять постучали.

И спросили оттуда, из-за двери:

– Мальчики, к вам можно?

Это позволяло предположить, что стучат девочки.

Так оно и оказалось.

Их было две.

– Зашли, делать нечего… – сказала одна.

– Магнитофон послушать, – сказала другая.

Ну, что касается первой, то не было особой нужды к ней приглядываться, Володя и не стал. Не тот типаж. Не тот товар. Самая обыкновенная некрасивая девица. Длинноносая, бледногубая, плоская. В нелепой старушечьей кофте. Таких часто выбирают в профком – собирать взносы. И социально-психологический анализ, которым сейчас занимался Владимир Савельевич, в данном случае не представлял никаких затруднений: в геологи подалась затем, чтобы своим подвижничеством всю жизнь бросать укор и вызов несправедливой судьбе; а сюда приехала все же с тайной надеждой – как-то устроиться, выскочить замуж на безрыбье.

Это понятно.

Но другая…

Володя сразу оцепил ее по достоинству. Красавица. Но не того занудного стандарта, которым столько лет подряд услаждал зрительные залы всесильный кинематограф, а теперь сам убегал от него в отвращении и панике. Нет, тут было что-то иное, свое… Что именно? Он пока не мог определить этого, безошибочно указать детали, создающие неповторимость, хотя он и слыл знатоком и мастером экранного портрета. Глаза? Пожалуй, глаза. Что-то в них есть… Надо бы приглядеться поподробней.

Пока же он с полной ясностью узрел, что на ней – черный спортивный свитер толстой вязки, сидящий весьма рельефно.

И еще успел подумать: ну ей-то, ей зачем было забираться в эту глухомань, в это паршивое общежитие?

Платон Андреевич первым пошел навстречу.

– Добрый вечер, милые коллеги! – Вероятно, он и с ними был знаком. Всё его геологические кадры. – Позвольте вам представить…

И тут, совершенно неожиданно для самого себя, Владимир Савельевич сорвался с места, ринулся к двери, и, улыбаясь, протянул ладонь:

– Одеянов. Кинорежиссер.

Сначала той, что была в свитере, а после той, которая собирала профвзносы.

Хохлов изумленно воздел свои кустистые брови: то есть как же… А уговор? Вот ведь как обмишулился невзначай его подопечный.

Впрочем, парни за столом не так уж сильно отреагировали на это внезапное разоблачение. Только переглянулись снова.

Тот, который ходил в драных носках, нисколько этим не смущаясь, направился к магнитофону, нажал клавишу, включил обратную перемотку.

Моталось долго. Потом снова щелкнуло.

Протяжный и глубокий, меланхоличный, выделенный в пространстве стереофонической записью голос скрипки наполнил комнату.

Эту комнату, где стояли три железные койки, три одинаковые тумбочки, а за столом под газетным абажуром теперь сидели семеро.

Смычок был почти невесом, но страстен.

– Менухин? – спросил вполголоса Платон Андреевич. Когда-то, в Америке, ему довелось слышать Менухина.

– Нет, – покачала головой некрасивая девушка. – Климов.

А Володя Одеянов между тем прикидывал. Значит, так: этот, который пишет письма, – он не в счет. Остаются две и двое. И вероятней всего они сочетаются следующим образом: красавица в черном свитере и тот, которого Хохлов назвал Славой, говорун, будущий референт главного геолога. Что ж, это компонуется, хотя она могла бы найти и не такого сопляка.

А которая в старушечьей кофте – эта, стало быть, мечтает соблазнить своим длинным носом распорядителя магнитофона, ирониста, захолустного битника. Или уже соблазнила. Могла бы в таком случае хоть носки ему заштопать…

Лепта докрутилась, и конец ее наподобие стружки закудрявился над бобиной.

Володя, воспользовавшись паузой, обратился к сидящей напротив него девушке в черном свитере:

– Вы знаете, я буду делать фильм о геологах. И снимать натуру хочу здесь, у вас… Ведь, согласитесь, это профанация, когда тайгу снимают в Звенигороде, а Баренцево море – в Ялте…

– У нас это именуется «туфтой», – рассмеялся Платон Андреевич, хотя вопрос был адресовал отнюдь не ему.

Но и та, которой адресовался вопрос, была, очевидно, вполне согласна с мнением Владимира Савельевича, поскольку возражать не стала, а только смотрела на него, ожидая продолжения этих интересных мыслей.

– Я могу вам сделать эпизодик в фильме, – сказал Володя Одеянов. – У вас есть данные.

Битник, перематывавший новую катушку, нажал «стоп».

А референт зачем-то положил свою руку поверх руки некрасивой девушки.

– Небольшой эпизодик. Со словами, – посулил Володя.

Она смотрела на него близко и прямо. И сейчас он окончательно удостоверился: да, именно глаза… В них было это главное: величавое, полное, твердое спокойствие.

– Спасибо, – сказала она. – Мне уже предлагали.

– Правда? – удивился Володя. – Где, в Москве?

– Да. Одни человек предлагал мне сделать… эпизодик.

– Ну и что же?

Она не сводила с него своих немигающих, спокойных глаз.

– Ничего из этого не вышло. У меня нет данных.

Распорядитель магнитофона включил бравурный марш.

А сам прислонился к стене и гордо скрестил руки. Ему недоставало наполеоновской шляпы, хотя бы той, что висела над лампой.

Владимир Савельевич предположил, что он ошибся в своих сочетаниях из четырех по два.

– Послушайте, – заговорила некрасивая девушка, обращаясь к нему, – почему вы делаете так много плохих фильмов?

– Это надо спросить у тех, кто их делает, – отпарировал Володя.

– Простите… – Она улыбнулась, признавая, что допустила неловкость; и эта смущенная улыбка вдруг неизъяснимо скрасила длинноносое бледное лицо.

Любитель кабачковой икры, будущий референт Хохлова, смотрел на нее благоговейно.

– Но вы все-таки ближе ко всему этому, вы лучше знаете… – продолжала девушка. – Понимаете, мы здесь, на периферии, смотрим все подряд – и даже по нескольку раз. Ведь больше деваться некуда: только клуб, только кино… И вот – ерунда за ерундой, вранье, халтура. И так редко что-то настоящее…

Владимир Савельевич с откровенной мольбой взглянул на Хохлова.

Он уж конечно раскаивался, что нарушил свое инкогнито. Не хватало еще этих разговоров, от которых тошнит и дома. Случилось именно то, чего он так боялся, – вот сейчас начнется зрительская конференция. Рассказывай им о творческих планах. О Чарли Чаплине. Про Тамару Макарову, про Инну Макарову…

А он ведь сюда не для этого приехал. Он приехал за делом.

Платон Андреевич, уловив этот взгляд, догадавшись о его терзаниях, поднялся с места.

– Ну, дорогие коллеги, – сказал он, – большое вам спасибо. Была очень интересная беседа. Пожелаем нашему гостю…

Володя благодарно приложил руку к сердцу.

– Вас тут какой-то мальчонка дожидается, – сообщила тетя Мотя, когда они, направляясь в свой «люкс», проходили мимо ее дежурного закутка. – Давно… Говорит, вас ему нужно, Платон Андреевич.

– Мальчонка? Давай его сюда.

Из закутка вышел долговязый паренек в синей тужурке, какие обычно донашивают после техникума, никак не могут расстаться. Вид у паренька был довольно робкий.

– Здравствуйте, – сказал он Володе Одеянову. – Товарищ Хохлов, у меня…

– Я – Хохлов, – восстановил истину главный геолог.

Паренек окончательно скис, понурился и замолк.

– Прошу. – Хохлов распахнул перед ним дверь «люкса». – Выкладывайте, что там у вас.

Покосившись на богатые портьеры, посетитель начал сызнова:

– Товарищ Хохлов, у меня к вам просьба… Переведите меня отсюда на другой участок. В Скудный Материк. Здешний начальник не разрешает…

– В Скудный Материк? – не скрыл удивления главный геолог. – А чем вам здесь не нравится?

– Нравится… Только мне туда нужно. У меня там отец работает на скважине. В Скудном Материке.

– Отец? А как ваша фамилия?

– Еремеев Валерий Иванович. Я помбурильщика тут.

– Вот как! Еремеев…

Платон Андреевич окинул парня взглядом, соизмеряя роста.

– Ну-ка сядьте.

Тот, оглянувшись на сановитое кресло, сглотнул слюну, но сел. Уселся и Хохлов, напротив.

– Вы откуда приехали?

– Из Грозного. Сюда попросился после техникума… Я отца своего ищу. Мне с ним познакомиться надо.

– Что?

– Познакомиться… Не знаю я его. Всего раз в жизни видел.

– Так… – Хохлов наклонил голову, запустил в шевелюру пальцы. – Ясно.

Владимир Савельевич Одеянов, примостясь на краю белоснежной постели, стягивал собачьи унты.

– Вот что, Валерий… – Платон Андреевич внимательно посмотрел на паренька. – Вот что я твердо могу тебе обещать. Если скважина в Скудном Материке даст нефть и мы начнем разбуривать эту площадь, ты поедешь туда. И будешь работать вместе с отцом. Познакомишься… А я с ним давно знаком. Он отличный бурмастер, отец твой!

Губы паренька чуть дрогнули.

– Но сейчас это невозможно, – продолжал главный геолог. – Бригада в Скудном Материке полностью укомплектована. И спорить с товарищем Гаджиевым у меня нет оснований. Тебе придется подождать – несколько месяцев. Идет?

Помбурильщика Еремеев кивнул.

– А пока ты должен ему послать письмо. Адрес знаешь?

– Знаю. Усть-Лыжский район.

– Верно. Завтра же сядь и напиши…

Проводив паренька до двери, Хохлов скрылся в ванной комнате. Там он долго бренчал мыльницей, крутил краны и при этом, было слышно, напевал. Все одно и то же: «Крутится, вертится… крутится, вертится…»

Володя, уже засыпая, подосадовал: ведь это совсем не та песня, о которой он говорил ему нынче. Та была новая. «Глобус крутится, вертится…» А эта старая: «Крутится, вертится шар голубой…» Еще из «Максима».

Вот же деятель, все перепутал.