Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Глава XXVII
Почему выходил Лорэн

Через полчаса раздался сильный стук: охранники открыли низкую дверь. За ней стояли Сансон и его помощники со связками веревок в руках.

– О, друг мой! – едва вымолвила Женевьева, – наступил роковой час, я теряю сознание.

– И будете неправы, – вдруг раздался звучный голос Лорэна:

 
Вы и правда неправы,
Смерть, свободу подари.
 

– Лорэн! – в отчаянии воскликнул Морис.

– Стихи не слишком хороши? Согласен, со вчерашнего дня я только и делаю, что пишу жалостливые стихи…

– Ты вернулся, несчастный!.. Ты вернулся!.. – Морис ничего не понимал.

– По-моему, мы так и договаривались? Послушай, то, что я расскажу, заинтересует и тебя, и сударыню.

– Боже мой! Боже мой!

– Дай же мне досказать, а то времени не хватит. Я выходил для того, чтобы купить нож на улице Барийери.

– Для чего он тебе?

– Хотел убить этого распрекрасного Диксмера.

Женевьева вздрогнула.

– А! – оживился Морис, – я понимаю.

– Я купил нож. И вот что приказал себе, оцени, какой у твоего друга логический ум. Вероятно, я должен был стать

математиком, а не поэтом. Я рассуждал так. Диксмер подставил свою жену, Диксмер пришел посмотреть, как ее судят. Так? И вывод: он не лишит себя удовольствия посмотреть, как она садится в тележку, и проводить ее к месту казни. Значит, я непременно увижу его в первом ряду зрителей, проскользну к нему со словами: «Здравствуйте, мсье Диксмер», и всажу нож ему в грудь.

– Лорэн, – воскликнула Женевьева.

– Успокойся, дорогая подруга. Провидение распорядилось по-своему. Представьте себе, что зрители вместо того, чтобы как обычно стоять напротив Дворца, образовали полукруг и заполнили набережную.

– Нужно взглянуть, – сказал я себе, – очевидно утонула какая-то особа, как жаль, что это не Диксмер.

Я подошел к парапету и увидел у воды массу людей, старавшихся что-то рассмотреть на земле. Приблизился и вижу… Это что-то… угадай, кто это был…

– Это был Диксмер, – мрачно сказал Морис.

– Как ты догадался? Действительно, дорогой друг, это был Диксмер, который сам пронзил себе живот. Несчастный сам убил себя, чтобы искупить свои грехи.

– Неужели, – мрачная улыбка тронула лицо Мориса, – ты так думаешь?

Женевьева уронила голову на руки: она была слишком слаба, чтобы вынести столько чрезмерных потрясений.

– Да, я так подумал, потому что нашел возле него окровавленную саблю. Если только конечно… если он никого не встретил…

Морис промолчал, и, воспользовавшись тем, что Женевьева, удрученная, ничего не видела, расстегнул свой костюм и показал Лорэну окровавленные жилет и рубашку.

Ну, тогда это совсем другое дело, – сказал Лорэн. И протянул руку Морису.

– Теперь, – произнес он, наклоняясь к Морису, – поскольку меня не обыскали, поверили, что я из свиты мсье Сансона, то нож все еще у меня. И, если гильотина вызывает у тебя отвращение…

Морис с радостью взял оружие в руки.

– Нет, – сказал он, – Женевьева будет слишком страдать.

И вернул нож Лорэну.

– Ты прав, – ответил тот, – да здравствует изобретение мсье Гильотэна! Ведь это его машина? Щелчок по шее, как сказал Дантон. А что такое этот щелчок?

И он кинул нож в середину группы приговоренных.

Один из них, схватив его, вонзил себе в грудь и тут же рухнул замертво.

В тот же момент вскрикнула Женевьева: палач положил руку ей на плечо.

Глава XXVIII
Да здравствует Симон

По вскрику Женевьевы Морис понял, что… началось. Любовь может возвысить человеческую душу до героизма, любовь, вопреки естественному инстинкту, может подтолкнуть человека к смерти, но она хранит и боязнь печали. Очевидно, что Женевьева, узнав о том, что Морис умрет вместе с ней, безропотно, в соответствии со своей религиозностью ожидала смерть. Ее больше мучило предчувствие страдания, ведь уйти из этого мира – это значит не только упасть в ту пропасть, имя которой – неизвестность, но еще и страдать при падении.

Морис осмотрелся:

Посередине зала лежал труп, из груди которого охранник поспешил вырвать нож, опасаясь, как бы им не воспользовался еще кто-нибудь из приговоренных. Вокруг него стояли люди, онемевшие от отчаяния, почти не обращавшие ни на кого внимания, торопившиеся написать карандашом на бумажниках последние, не оконченные слова, пожимали друг другу руки. Одни повторяли бесконечно дорогие их сердцам имена или омывали слезами портреты, кольца, пряди волос, другие посылали яростные проклятия тиранам, проклиная весь мир.

Среди всех этих несчастных Сансон, которого давил не возраст – 54 года, а его ремесло; Сансон настолько мягкий, что пытался еще утешить, дать совет одному, другого грустно ободрял, находя христианские слова для ответа и на отчаяние, и на браваду!

– Гражданка, – обратился он к Женевьеве, – нужно снять шейный платок и отрезать или заколоть волосы. Пожалуйста, сделайте это.

Женевьева задрожала.

– Дорогая подруга, – поддержал Лорэн, – мужайтесь!

– Могу ли поднять волосы сударыне? – спросил Морис.

– О! Да, да, пусть это сделает он! – Я умоляю вас, мсье Сансон, – воскликнула Женевьева.

– Хорошо, – ответил Сансон, отворачиваясь.

Морис развязал галстук, еще хранящий тепло его тела. Женевьева поцеловала его и, став на колени перед молодым человеком, склонила к нему свою очаровательную головку, еще более красивую в печали, чем она была когда-либо в минуты радости.

Когда Морис закончил все приготовления, руки его сильно дрожали, а лицо выражало столько горя, что Женевьева воскликнула:

– О, Морис! Я не боюсь.

Сансон повернулся.

– Не правда ли, сударь, я держусь бодро? – спросила она.

– Истинная правда, сударыня, – взволнованно ответил палач, – вы по-настоящему мужественны…

Первый помощник палача в это время просматривал список, присланный Фукье-Тэнвиллем.

– Четырнадцать, – сказал он.

Сансон пересчитал приговоренных.

– Вместе с мертвым – пятнадцать, – ответил он, – как же это получается?

Лорэн и Женевьева пересчитали присутствующих вслед за ним, пораженные одной и той же мыслью.

– Так вы говорите, что должно быть четырнадцать приговоренных, а нас – пятнадцать? – спросила она.

– Да. Наверное Фукье-Тэнвилль ошибся.

– Ты солгал, – повернулась Женевьева к Морису, – тебя не судили.

– Зачем мне ждать до завтра, если ты умираешь сегодня? – ответил он.

– Друг мой, – поблагодарила она, улыбнувшись, – ты успокоил меня, теперь я вижу, что умирать легко.

– Лорэн, – позвал Морис, – Лорэн, в последний раз говорю… тебя никто не может здесь опознать… скажи, что ты пришел сюда попрощаться со мной… скажи, что тебя заперли здесь по ошибке. Позови того охранника, который видел, как ты выходил… Я стану настоящим приговоренным, я должен умереть. Но ты, мы умоляем тебя, друг, доставь нам радость своей жизнью, хотя бы для того, чтобы сохранить память о нас. Еще есть время, Лорэн, мы тебя умоляем!

При этом Женевьева, как при молитве, сложила руки.

Лорэн наклонился и поцеловал их.

– Я сказал нет, значит нет, – твердо ответил он. – Больше об этом со мной не говорите, а то я подумаю, что мешаю вам.

– Четырнадцать, – повторил Сансон, – а их – пятнадцать.

Потом, повысив голос, произнес:

– Ну, среди вас есть кто-нибудь, кто может доказать, что попал сюда по ошибке?

Может быть некоторые уста и открылись бы на этот призыв, но не раздалось ни слова. Те, кто мог бы солгать, постыдились сделать это, а тот единственный, кто не солгал бы, не хотел больше ничего говорить.

На несколько минут воцарилась мертвая тишина, помощники палача занимались своим скорбным делом.

– Граждане, мы готовы… – произнес тогда глухим торжественным голосом Сансон.

В ответ раздались несколько всхлипов и стонов.

– Вот и хорошо, – зазвучал голос Лорэна.

 
Умрем за Родину, друзья!
Ведь это – лучшая судьба.
 

– Да, в том случае, когда действительно умирают за родину. Но теперь вижу и понимаю, что мы умираем только для того, чтобы доставить удовольствие тем, кто жаждет нашей смерти.

– Ей Богу, Морис, я точно такого же мнения, что и ты, я тоже начинаю ненавидеть Республику.

– Перекличка! – объявил появившийся в проеме двери комиссар.

Несколько охранников вошли за ним в этот зал, перекрыв выходы и став стеной между жизнью и приговоренными, чтобы помешать этим несчастным вернуться в нее.

Морис отозвался на имя самоубийцы и подумал бесстрастно: на одну смерть будет больше. Его вывели бы из зала и, если бы установили его личность, то все равно неизбежно приговорили бы к гильотине.

Приговоренных повели к выходу. Каждому у двери связывали руки за спиной.

В течение десяти минут эти несчастные не обменялись ни единым словом.

Говорили и действовали только палачи.

Чтобы их больше не разлучили, Морис, Женевьева и Лорэн прижались друг к другу.

Потом приговоренных вывели во двор Консьержери.

Дальнейшее зрелище было ужасным. При виде тележек у многих подкосились ноги – служащие помогали им продвинуться вперед.

За еще закрытыми дверями слышался многоголосый шум толпы, и, судя по нему, можно было догадаться, что толпа эта огромна.

Женевьева села в тележку, Морис поддерживал ее под локоть. Затем занял место позади нее.

Лорэн не торопился, выбрав себе место слева от Мориса.

Двери тюремного двора открылись – в первых рядах зрителей стоял Симон.

Друзья узнали его, он тоже увидел их. И тут же влез на какую-то тумбу, мимо которой должны были проезжать тележки, их было три.

Первая тронулась. И как раз та, в которой находились трое друзей.

– Эй, привет, прекрасный гренадер! – окликнул Симон Лорэна. – Сейчас ты попробуешь удар моего резака, я правильно думаю?

– Да, – ответил Лорэн, – и я постараюсь этим не нанести ему ущерба, чтобы он мог также раскроить и твою шкуру.

За первой тележкой двинулись и две оставшиеся.

Ужасная буря криков, возгласов одобрения, стонов, проклятий вокруг приговоренных была подобна взрыву.

– Держись, Женевьева, держись! – шептал Морис.

– О! – ответила молодая женщина. – Я не сожалею о своей жизни, потому что умираю вместе с тобой. Сожалею лишь о том, что у меня связан?: руки и я не могу перед тем, как умереть, обнять тебя.

– Лорэн – произнес Морис, – Лорэн, поищи в моем жилете, там должен быть перочинный нож.

– Черт побери! – воскликнул Лорэн. – Как же мне нужен этот нож. Я бы чувствовал себя униженным при встрече со смертью, будучи связанным по рукам и ногам, как теленок.

Морис нагнулся так, что карман оказался на уровне рук его друга. Лорэн достал ножик, потом они сообща открыли его. Морис зажал нож зубами и педерезал веревки, стягивающие руки Лорэна.

Освободившись от пут, Лорэн освободил Мориса.

– Поторопись, – предупредил молодой человек, – а то Женевьева сейчас потеряет сознание.

Действительно, для того, чтобы высвободить руки, Морис на мгновение отвернулся от молодой женщины, а поскольку всю свою силу она черпала в нем, Женевьева закрыла глаза, уронив голову на грудь.

– Женевьева, – позвал Морис, – Женевьева, открой глаза, друг мой: у нас осталось несколько минут, чтобы вместе смотреть на этот мир.

– Веревки ранят меня, – прошептала молодая женщина.

Морис развязал ей руки.

Она тотчас же открыла глаза и в состоянии экзальтации, которая делала ее красоту ослепительной, поднялась.

Одной рукой она обняла Мориса за шею, а другой взяла руку Лорэна и все трое, стоя в тележке, они устремили к Небу благодарные взоры.

Народ, оскорбляющий их, когда они сидели, увидев их вставшими, замолчал.

Показался эшафот.

Морис и Лорэн первыми увидели его; Женевьева его не замечала, она смотрела только на своего возлюбленного.

Тележка остановилась.

– Я люблю тебя, – сказал Морис Женевьеве, – я люблю тебя!

– Сначала женщину, женщину первую! – закричала толпа в тысячи голосов.

– Спасибо, народ, – сказал Морис. – Кто же сказал, что ты жесток?

Он взял Женевьеву на руки и, слив в поцелуе ее губы со своими, понес ее в объятия Сансона.

– Держись! – крикнул Лорэн. – Держись!

– Я держусь, – ответила Женевьева, – я держусь!

– Я люблю тебя! – шептал Морис. – Я люблю тебя!

Они больше не были жертвами, которых собирались умертвить. Они были друзьями, ликующими на празднике смерти.

– Прощай! – крикнула Женевьева Лорэну…

Женевьева исчезла под роковым рычагом.

– Теперь ты! – воскликнул Лорэн.

– Нет, ты! – ответил Морис.

– Послушай! Она зовет тебя..

И действительно, Женевьева вскрикнула в последний раз.

– Приди! – звала она.

По толпе прокатился ропот. Пала красивая и грациозная головка.

Морис кинулся вперед.

– Это очень справедливо, – сказал Лорэн. – Все логично. Ты слышишь, Морис?

– Да.

– Она любила тебя, ее убили первой. Ты не был приговорен, ты умрешь вторым; я ничего не сделал, но поскольку меня считают среди нас самым большим преступником, я уйду последним.

 
Как просто все получается —
Логикой объясняется.
 

– Ей Богу, гражданин Сансон, я обещал тебе четверостишье, но тебе придется довольствоваться двустишьем.

– Я люблю тебя! – прошептал Морис, уже привязанный к роковой доске, улыбаясь отрубленной голове своей подруги. – Я тебя лю…

Удар прервал его на середине слова.

– Ко мне! – воскликнул Лорэн, прыгая на эшафот. – И быстрее! А то я и так теряю голову… Гражданин Сансон, я не прочитал тебе четверостишье, взамен предлагаю тебе каламбур.

Сансон привязал его к доске.

– Так вот, – закончил Лорэн, – когда умираешь, положено что-то крикнуть. Раньше кричали: «Да здравствует Король!», но короля больше нет. Потом кричали: «Да здравствует Свобода!», но свободы тоже больше нет. Поэтому – «Да здравствует Симон!», соединивший нас троих.

И голова благородного молодого человека упала рядом с головами Мориса и Женевьевы!

АЛЕКСАНДР ДЮМА

ШЕВАЛЬЕ ДЕ МЕЗОН-РУЖ

Перевод А. СМЕТАНКИНОЙ

Художник А. А. БОБРОВ

© Акционерное общество «Римол»

ISBN 5—85860—011—05

Литературно-художественное издание

Александр Дюма Шевалье де-Мезон Руж

Ответственный за выпуск Р. X. Мусаев

Сдано в набор 25.04.91. Подписано в печать 12.07.91. Формат 60x90/16. Бумага офсетная № 2. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Усл. печ. л. 20,0. Уч. – изд. л. 23,03. Усл. кр. – отт. 23, 41. Тираж 500000 экз. (1-йзавод 100 000). Заказ 6680. Цена 10 руб.

Акционерное общество «Римол». 200001 г. Таллинн, ул. Маакри, 15

Набрано и отпечатано на АП Ташполиграфкомбинат Государственного комитета УзССР по печати, 700129, г. Ташкент, Навои, 30.