Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Глава XXII
Обыск

Друзья вернулись к Лорэну. Морис, чтобы не слишком компрометировать друга, покидал его дом рано утром и возвращался поздно вечером.

Он старался больше времени находиться в Консьержери, надеясь увидеть, не привезут ли Женевьеву, так как он не смог выяснить, в какой тюрьме она содержится.

После своего визита к Фукье-Тэнвиллю Лорэн дал Морису понять, что после первой же его попытки как-то проявить себя его арестуют, и тогда он уже не сможет помочь Женевьеве. Морис, хотя с удовольствием соединился бы с ней даже в тюрьме, стал очень осторожным из страха навсегда потерять ее.

Каждое утро он ходил в Кармы, в Порт-Либр, в Маделонетты, в Сен-Лазар, в Форс и наблюдал за тем, как из тюрем выезжают тележки и направляются с обвиняемыми в революционный трибунал. Осмотрев одних узников, он бежал к следующей тюрьме.

Вскоре Морис осознал, что даже десяти человек не хватило бы для того, чтобы вести наблюдение сразу за тридцатью тремя тюрьмами Парижа того времени. Пришлось ограничиться пребыванием в трибунале в ожидании, что туда привезут и Женевьеву.

Он уже начал приходить в отчаяние. И действительно, какие шансы были у узника после приговора? Иногда трибунал начинал заседать в десять часов, а к четырем выносил приговоры уже двадцати или тридцати человекам. Таким образом, первому еще давали возможность насладиться жизнью в течение шести часов, тогда как последнему приговоренному без четверти четыре, уже в половине пятого рубили голову.

Смириться с тем, что подобный жребий предназначен и Женевьеве, означало бы смириться с судьбой.

О! Если бы он знал, где томится арестованная Женевьева… Как бы Морис радовался простой человеческой справедливости, такой слепой в эту эпоху! Как легко и быстро он вырвал бы Женевьеву из тюрьмы! Никогда еще побеги из них не были такими удобными; но можно также сказать, что никогда они не были и такими редкими.

Что касается дворянства, то оказавшись за решеткой, оно устраивалось там, как в родовом замке и не отказывало себе в удовольствии умереть. Побег приравнивался к попытке уклониться от дуэли. Даже женщины краснели от свободы, приобретенной такой ценой.

Однако Морис не был бы таким щепетильным. Убить собак, подкупить ключников, что могло быть проще! Женевьева не относилась к числу слишком известных личностей, привлекающих всеобщее внимание… Она бы не обесчестила себя побегом, впрочем… даже если бы и так!

Знали бы вы, с какой горечью он представлял себе сады Порт-Либр, откуда можно было без труда выбраться; эти камеры в Маделонеттах, из которых легко оказаться на улице, такую низкую ограду Люксембургской тюрьмы, темные коридоры в Кармах, куда решительный человек мог легко проникнуть сквозь окно!

Но была ли Женевьева в одной из этих тюрем?

Пожираемый сомнением, разбитый тревогой, Морис осыпал проклятиями Диксмера. Он от всей души ненавидел этого человека, подлая месть которого скрывалась под кажущейся преданностью королевскому делу.

«Я найду его, – думал Морис, – если он захочет спасти несчастную женщину, то объявится; если он захочет ее потерять, он оскорбит ее. И тогда я найду этого подлого… и горе ему».

Утром того дня, когда произошли эти события, о которых мы собираемся рассказать, Морис, как обычно, направился в революционный трибунал. Лорэн еще спал.

Ею разбудили громкие голоса женщин за дверью и удары прикладами.

Он бросил вокруг себя ошеломленный взгляд застигнутого врасплох человека, который хочет удостовериться в том, что рядом нет ничего компрометирующего.

В эту минуту вошли четверо членов секции, два жандарма и комиссар.

Их визит был настолько красноречив, что Лорэн поспешил одеться.

– Вы арестуете меня? – спросил он.

– Да, гражданин Лорэн.

– За что?

– Потому что ты – подозрительный.

– Ах, вот как.

– Комиссар нацарапал внизу протокола об аресте несколько слов.

– А где твой друг? – продолжал он.

– Какой друг?

– Гражданин Морис Линдей.

– Очевидно, у себя дома, – ответил Лорэн.

– Нет, он живет у тебя.

– Здесь? Ну, полноте! А впрочем, ищите, и если вы найдете…

– Вот донос, – сказал комиссар, – вполне определенный.

И он протянул Лорэну бумагу, исписанную безобразным почерком с довольно загадочной орфографией. В нем сообщалось, что видели, как каждое утро от гражданина Лорэна выходит гражданин Линдей подозрительный, об аресте которого принято постановление.

Донос был подписан Симоном.

– Ах, вот в чем дело! Этот сапожник теряет практику, – сказал Лорэн, – если он пытается делать сразу два дела. Ну, каково – доносчик и набойщик подметок! Однако, ты просто Цезарь, Симон.

И он рассмеялся.

– Гражданин Лорэн, – спросил комиссар, – где гражданин Морис? Мы требуем, чтобы ты его выдал.

– Ну, я же сказал вам, что здесь его нет!

Комиссар прошел в соседнюю комнату, потом поднялся в каморку, гас жил слуга Лорэна. Осмотрел еще одну комнату. Никаких следов Мориса.

Но на столе в столовой внимание комиссара привлекла недавно написанная записка. Это ее утром, уходя из дома, чтобы не будить друга, хотя они спали в одной комнате, оставил Морис.

«Я иду в трибунал, – сообщал он, – завтракай без меня. Вернусь только вечером».

– Граждане, – сказал Лорэн, – как бы я ни хотел подчиниться вам, вы понимаете, что я не могу идти с вами в сорочке… Позвольте, слуга оденет меня.

– Аристократ! – бросил кто-то. – Ему нужна помощь, чтобы надеть штаны…

– Боже мой, да! – ответил Лорэн. – Я ведь как гражданин Дагобер[70]70
  Дагобер – сын Клотара II, король Франции в 628 году.


[Закрыть]. Вы заметили, что я не сказал «король».

– Ладно, заканчивай евси дела, – разрешил комиссар, – но поторапливайся.

Из каморки появился слуга и стал помогать хозяину одеваться.

Лорэн позвал слугу не потому, что не мог одеться сам. Он рассчитывал, что тот, замечавший абсолютно все, позже передаст Морису обо всем здесь произошедшем.

– А теперь, судари… простите, граждане… теперь, граждане, я готов и следую за вами. Только позвольте мне, прошу вас, взять с собой последний том «Писем к Эмилии» Демустье, который только что появился, и я еще не успел прочитать его – это скрасит мое пребывание в заключении.

– Твое заключение? – рассмеялся Симон, который выступал в роли представителя муниципальной гвардии, наблюдая за четырьмя членами секции. – Оно будет недолгим: ты проходишь по делу женщины. которая пыталась заставить бежать Австриячку. Ее сулят сегодня… а тебя осудят завтра, после того, как ты дашь свидетельские показания.

– Сапожник, – мрачно сказал Лорэн, – вы слишком быстро пришиваете подметки.

– Да, но как хорош будет удар резака! – ответил Симон с омерзительной улыбкой. – Ты увидишь, увидишь, мой красавец.

Лорэн пожал плечами.

– Ну, что, идем? – сказал он. – Я жду вас.

И когда все повернулись, чтобы спуститься по лестнице, Лорэн наградил Симона таким сильным ударом ногой, что тот, вопя, скатился по крутым ступенькам.

Члены секции не могли удержаться от смеха. А Лорэн сунул руки в карманы.

– При исполнении моих обязанностей, – сказал побелевший от гнева Симон.

– Черт побери! – удивился Лорэн. – А разве мы все здесь не три исполнении обязанностей?

Его посадили в фиакр и отвезли во Дворец Правосудия.

Глава XXIII
Лорэн

Если читатель пожелает еще раз последовать за нами в революционный трибунал, то мы на том же самом месте обнаружим Мориса, еще более бледного и взволнованного.

В тот момент, когда мы опять открываем сцену этого скорбного театра, куда ведут нас скорее события, чем желание, суд уже начался. Двое обвиняемых с вызывающей тщательностью – в то время это было своеобразным издевательством над судьями – перед тем, как отбыть на эшафот, привели себя в порядок, и судьи еще

обменивались репликами с адвокатами, неясные слова и выражения которых были похожи на слова врача, отчаявшегося от состояния своего больного.

В этот день трибуны занимал народ в свирепом расположении духа. Именно в том, которое подстегивает суровость судей: под взглядами люда из предместий судьи держатся лучше, так же, как актер удваивает энергию, чувствуя дурное настроение публики.

Итак, с десяти утра пять обвиняемых, стараниями этих неуступчивых судей превратились в приговоренных. Те двое, что еще находились на скамье подсудимых, ожидали решения судей: да или нет, оставят им жизнь или швырнут в объятия смерти.

Присутствующие в зале ожесточились от ежедневной, уже привычной трагедии, превратившейся в излюбленный спектакль. И теперь, когда обсуждался приговор, народ своими выкриками принимал участие в этом представлении.

– Смотри! Смотри! Посмотри на того высокого! – указывала одна вязальщица другой, той, у которой не было шляпки, поэтому ей приходилось носить трехцветную кокарду на своем шиньоне. – Смотри, какой он бледный! Можно подумать, что это уже мертвец.

Обвиняемый, с презрительной улыбкой взглянул на женщину.

– О чем ты говоришь? – удивилась соседка. – Он же смеется.

– Да, сквозь слезы.

Один из ремесленников взглянул на часы.

– Сколько времени? – полюбопытствовал сосед.

– Без десяти час! Затянулось уже на три четверти часа.

– Точно, как в городе несчастий – Данфроне: прибыл в полдень – повешен в час.

– А маленький-то, маленький! – кричал другой зритель. – Посмотрите-ка на него, какой уродливой будет его голова в корзине!

– Не торопись оценивать, ведь не всегда удается заглянуть в нес.

– У Сансона можно потребовать показать голову: есть такое право.

– Посмотри, какая красивая голубая одежда у этого тирана, если уменьшится число богатых, то хоть это скрасит жизнь бедным.

Да, как объяснял палач королеве, беднякам доставались наряды богатых жертв. Сразу после казни одежда направлялась в Салпетриер, где ее распределяли среди нуждающихся – туда же была отправлена и одежда казненной королевы.

Морис не обращал внимания на все эти разговоры. Собственные заботы и тревоги словно изолировали его от других.

Вот уже в течение нескольких дней то страх, то надежда заполняли его сердце. И эти постоянные колебания сделали его нечувствительным, безучастным.

Судьи, как и ожидала публика, обоих обвиняемых приговорили к смертной казни. Обреченные вышли уверенным шагом; в ту эпоху умирали красиво.

И туг же раздался мрачный и зловещий голос судебного исполнителя:

– Гражданин общественный обвинитель против гражданки Женевьевы Диксмер.

Морис вздрогнул всем телом и холодный пот заструился по его лицу.

Маленькая дверь, через которую вводили обвиняемых, отворилась и появилась Женевьева.

Она была в белом. Вместо тою, чтобы обрезать волосы, как делали многие женщины, она искусно, с очаровательным кокетством уложила их. Несомненно, бедная Женевьева хотела до последнего момента оставаться красивой для всех, кто мог ее видеть.

При виде Женевьевы Морис почувствовал, как силы, которые он копил для этого случая, вдруг покинули его. И хотя он готовился к такому, уж двенадцать дней не пропускал ни одного заседания и ему уже трижды слышалось имя Женевьевы, но некоторые беды так огромны и глубоки, что предугадать реакцию на них заранее невозможно.

Все, кто увидел вошедшую женщину, такую прекрасную, такую бледную, вскрикнули: одни от ярости – в эту эпоху люди ненавидели любое превосходство: в красоте, в деньгах, уме или происхождении, другие – от восхищения, некоторые – от жалости.

Женевьева, конечно, узнала один единственный голос среди всех. Она повернулась в сторону Мориса, пока председатель листал досье, время времени поглядывая на нее. С первого же взгляда, брошенного в зал, она узнала Мориса, хотя на нем была широкополая шляпа. Она с нежной улыбкой повернулась в его сторону и еще более нежным жестом приложила свои дрожащие руки к губам и, казалось, вложила всю свою душу в этот прощальный воздушный поцелуй, предназначавшийся одному единственному человеку из всей толпы.

По залу пробежал шепот – всех заинтриговало такое начало, Женевьева хотела повернуться к судьям, но застыла посередине этого движения и расширившиеся глаза ее замерли с выражением ужаса.

Напрасно Морис вставал на цыпочки: он ничего не увидел, а вернее, что-то более важное приковало его внимание к сцене, то есть к трибуналу.

Фукье-Тэнвилль начал читать обвинительное заключение. Из него следовало, что Женевьева Диксмср – супруга ярого заговорщика, что она подозревается в оказании помощи шевалье де Мезон-Ружу, который неоднократно предпринимал попытки освободить королеву.

Впрочем, ее и арестовали в тот момент, когда она стояла на коленях перед королевой и умоляла ту поменяться с ней одеждой, предлагая умереть вместо нее. Этот глупый фанатизм, говорилось в обвинительном заключении, заслужил бы, несомненно, похвалу контрреволюционеров. Но сегодня жизнь каждого французского гражданина принадлежит только нации, и если жизнь приносится в жертву врагам нации, то это – двойная измена.

Женевьеву спросили: действительно ли ее арестовали в тот момент, когда она на коленях умоляла королеву поменяться одеждой, как свидетельствуют Дюшен и Жильбер, она ответила просто:

– Да!

– В таком случае, – потребовал председатель трибунала, – расскажите нам о вашем плане: на что вы рассчитывали в дальнейшем?

Женевьева улыбнулась.

– Женщина может на что-то надеяться, – сказала она. – Но женщина не может придумать сама такой план, жертвой которого стала я.

– В таком случае, как вы там оказались?

– Потому что я не принадлежу себе и меня заставили пойти на это.

– Кто заставил? – спросил общественный обвинитель.

– Люди, которые угрожали мне смертью в случае, если я не подчинюсь.

И гневный взгляд молодой женщины опять устремился в ту точку зала, которая оставалась невидимой для Мориса.

– Но, чтобы избежать смерти, которой вам угрожали, вы согласились на другую – ведь за этот поступок вам грозил смертный приговор.

– В то время нож уже был приставлен к моей груди, тогда как гильотина была еще далеко от моей головы. Я подчинилась насилию.

– Почему же вы не позвали на помощь! Каждый честный гражданин защитил бы вас.

– Увы, сударь, – ответила Женевьева с грустной, но в то же время такой нежной интонацией, что сердце Мориса готово было разорваться, – увы, рядом со мной никого не было.

Растроганность уступила место интересу, а интерес – любопытству. Многие из присутствующих опустили головы, одни прятали слезы, другие плакали открыто. В этот момент Морис заметил слева от себя человека с вызывающе, как казалось, поднятой головой и неподвижным лицом.

Это был Диксмер. Он стоял с мрачным видом, безжалостный, ни на минуту не спуская глаз ни с Женевьевы, ни с трибуны.

Кровь ударила в голову молодому человеку. Гнев, охвативший его, перерос в неудержимое желание мести. Он бросил на Диксмера взгляд, полный такой жгучей ненависти, что тот, как бы привлеченный этой горячей волной, повернулся к своему врагу.

Их взгляды пересеклись как два языка пламени.

– Назовите нам имена этих подстрекателей, – сказал председатель.

– Он один, сударь.

– Кто?

– Мой муж.

– Вы знаете, где он?

– Да.

– Укажите адрес, где он находится?

– Он смог быть подлецом, а я не могу. Не я должна сообщать о том, где он находится, а вы сами должны его найти.

Морис взглянул на Диксмера.

Тот не шевельнулся. В голове молодого человека мелькнула мысль: выдать его, выдав тем самым себя, но Морис отогнал ее. «Нет, – сказал он себе, – Диксмер не так должен умереть».

– Значит, вы отказываетесь помочь нам в поиске?

– Я думаю сударь, что не могу себе этого позволить, – ответила Женевьева, – потому что меня за это будут презирать все, а главное – я сама.

– Свидетели были? – спросил председатель.

– Один есть, – ответил судебный исполнитель.

– Вызвать его.

– Максимилиан-Жан Лорэн! – взвизгнул судебный исполнитель.

– Лорэн! – воскликнул Морис. – Боже мой! Что же случилось?

Суд, напомним, проходил в тот день, когда арестовали Лорэна, и Морис еще ничего не знал.

– Лорэн! – оглянувшись с печальным беспокойством, прошептала Женевьева.

– Почему свидетель не отвечает на вызов? – поинтересовался председатель.

– Гражданин председатель, – ответил Фукье-Тэнвилль, – по недавнему доносу этот свидетель был арестован в своем доме. Сейчас его приведут.

Морис вздрогнул.

– Есть еще один более важный свидетель, – продолжал Фукье, – но его пока не нашли.

Улыбаясь, Диксмер повернулся к Морису: возможно, у мужа промелькнула такая же мысль, как и ранее в голове любовника.

Женевьева побледнела и со стоном опустилась на скамью.

В это время в сопровождении двух охранников вошел Лорэн.

Вслед за ними в той же двери возник Симон, который в зале суда устроился на своем обычном месте.

– Ваше имя и фамилия? – спросил председатель.

– Максимилиан-Жан Лорэн.

– Положение?

– Свободный человек.

– Не долго тебе им оставаться, – произнес Симон, показав Лорэну кулак.

– Вы родственник подсудимой?

– Нет, но имею честь считаться ее другом.

– Вам известно, что она участвовала в заговоре с целью освобождения королевы?

– Откуда же я должен был это знать?

– Она могла довериться вам.

– Мне, члену секции фермопилов?.. Да что вы!

– Иногда вас видели вместе с ней.

– Да, могли видеть, даже часто.

– Вы знали, что она – аристократка?

– Я знал, что она – жена кожевника.

– Ее муж был совсем не тем, за кого себя выдавал.

– Ах так, этого я и не знал, мужья не входят в число моих друзей.

– Расскажите о нем.

– Охотно! Это – презренный человек…

– Мсье Лорэн, – сказала Женевьева, – сжальтесь…

Но Лорэн продолжал безучастным голосом:

– Тот, кто пожертвовал бедной женщиной, которую вы видите, даже не из-за политических взглядов, а из-за личной ненависти. Тьфу! Я ставлю его на одну ступень с Симоном.

Диксмер смертельно побледнел. Симон пробовал что-то сказать, но председатель жестом восстановил тишину.

– Кажется, вы великолепно знаете эту историю, гражданин Лорэн, – сказал Фукье. – Так расскажите ее нам.

– Простите, гражданин Фукье, – сказал, поднимаясь Лорэн, – я сказал все, что знал об этом.

Он поклонился и вновь сел.

– Гражданин Лорэн, – продолжал обвинитель, – твой долг все рассказать трибуналу.

– Пусть довольствуется тем, что я уже сказал. Что касается этой бедной женщины, то я повторяю, что она только повиновалась насилию… Ну, посмотрите, да разве она похожа на заговорщицу? Ее принудили сделать то, что она совершила, вот и все.

– Ты так думаешь?

– Я уверен в этом.

– Именем закона, – произнес Фукье, – я требую, чтобы свидетель Лорэн был привлечен к ответственности, как соучастник этой женщины.

Морис застонал.

Женевьева закрыла лицо руками.

Симон воскликнул в порыве радости:

– Гражданин обвинитель, ты спас родину.

Лорэн, ничего не ответив, перепрыгнул барьер, чтобы сесть рядом с Женевьевой. Он взял ее руку и почтительно поцеловал.

– Здравствуйте, гражданка, – сказал он с таким хладнокровием, которое взбудоражило толпу. – Как вы себя чувствуете?

И он сел рядом с ней на скамью подсудимых.

Глава XXIV
Продолжение предыдущей

Вся эта сцена подобно фантасмагорическому видению промелькнула перед Морисом. Он опирался на рукоятку сабли, с которой не расставался, и видел, как один за другим падают в бездну, не возвращающую свои жертвы, его друзья. И сцена смерти настолько удручала его, что он спрашивал себя: почему ты, Морис, близкий друг этих несчастных, продолжаешь цепляться за край пропасти и не уступишь вихрю, который унесет тебя вместе с ними?

Лорэн, перепрыгнув через барьер и сев рядом с Женевьевой, увидел мрачное и насмешливое лицо Диксмера.

Женевьева наклонилась к Лорэну:

– Боже мой! Вы знаете, Морис здесь.

– Где?

– Только не смотрите сразу. Ваш взгляд может погубить его.

– Будьте спокойны.

– Позади нас, недалеко от двери. Как ему будет тяжело, если нас приговорят к смерти.

Лорэн с нежным соучастием посмотрел на молодую женщину.

– Нас приговорят. В этом я даже не сомневаюсь. Если вы надеетесь на другой исход, то разочарование будет слишком жестоким.

– Боже мой! – вздохнула Женевьева. – Бедный друг, на этом свете он останется совсем один.

В этот момент Лорэн повернулся в сторону Мориса и Женевьева не удержалась, чтобы тоже не бросить быстрый взгляд на молодого человека. Морис не сводил с них глаз, прижав руку к сердцу.

– Чтобы спастись, у вас есть одно средство, – сказал Лорэн.

– Надежное? – и ее глаза засияли от радости.

– О да! Ручаюсь.

– Лорэн, если бы вы спасли меня, как бы я вас благословляла.

– Но этот способ… – продолжал молодой человек.

Женевьева заметила сомнение в его глазах.

– Вы значит тоже его видели? – спросила она.

– Да, я его видел. Вы хотите спастись? Тогда пусть он тоже сядет в это железное кресло, где сейчас сидите вы.

Диксмер по выражению лица Лорэна несомненно догадался о том, что тот говорил Женевьеве, и побледнел; но вскоре успокоился и адская улыбка вновь заиграла на его губах.

– Это невозможно, – ответила Женевьева, – я не мог ненавидеть его еще больше.

– Скажите лучше, что он знает о вашем благородстве и пользуется этим.

– Конечно, потому что он уверен в себе, во мне, во всех нас.

– Женевьева, Женевьева, я менее совершенен, чем вы. Позвольте мне убедить вас в том, что он должен быть наказан.

– Нет, Лорэн, клянусь вам, что у меня нет ничего общего с этим человеком, даже смерти. Мне кажется, что я изменю Морису, если умру вместе с этим человеком.

– Но ведь в таком случае, вы не умрете.

– Сохранить себе жизнь такой ценой, когда он будет мертв?

– Ах! – вздохнул Лорэн. – Как прав Морис, что любит вас! Вы – ангел, а родина ангелов – на небесах. Бедный милый Морис!

Симон, не слыша, о чем говорят на скамье арестованные, пожирал глазами их лица в надежде разобрать слова.

– Гражданин охранник, – сказал он, – запрети им продолжать строить заговоры против Республики прямо в революционном трибунале.

– Но, – возмутился тот, – ты же хорошо знаешь, гражданин Симон, что здесь больше не составляют заговоров. Если и попытаются что-либо предпринять, то совсем ненадолго. Эти граждане беседуют и поскольку законы не запрещают разговаривать даже в тележке смерти, почему нужно запрещать им разговаривать в трибунале?

Охранником был Жильбер, который, узнав в арестованной женщину, проникшую в камеру королевы, проявил к ней свое доброе отношение, восхищенный ее мудростью и преданностью.

Председатель проконсультировался с судьями и по знаку Фукье-Тэнвилля начал задавать подсудимым вопросы.

– Обвиняемый Лорэн, – спросил он, – какого рода отношения были у вас с гражданкой Диксмер?

– Какого рода, гражданин председатель?

– Да.

 
Светлая дружба тянулась от сердца к сердцу.
Как брата любила она, а я ее – как сестру.
 

– Гражданин Лорэн, – поправил Фукье-Тэнвилль, – рифма не очень хорошая.

– Почему? – поинтересовался Лорэн.

– Одна буква лишняя.

– Так отрежь ее, гражданин обвинитель. Отрежь, ведь это – твоя работа.

От этой ужасной шутки безучастное лицо Фукье-Тэнвилля слегка побледнело.

– И как же, – поинтересовался председатель, – гражданин Диксмер смотрел на связь своей жены с человеком, считающимся республиканцем?

– Ничего не могу вам сказать по этому поводу, так как никогда не знал гражданина Диксмера и очень этим доволен.

– Но, – продолжал Фукье-Тэнвилль, – ты не сказал, что твой друг Морис Линдей был тем узлом, который связывал тебя с обвиняемой такой чистой дружбой?

– Если я не сказал об этом, – ответил Лорэн, – значит считаю, что об этом говорить нельзя, и даже думаю, что вы могли бы брать с меня пример.

– Граждане судьи, – обратился к ним Фукье-Тэнвилль, – не сочтете ли странным союз двух республиканцев с аристократкой, замешанной в самом черном заговоре против нации.

– Откуда же я могу знать о заговоре, про который ты говоришь, гражданин обвинитель? – спросил Лорэн, скорее возмутившийся, чем испугавшийся грубости аргумента.

– Вы знали эту женщину, были ее другом, она называла вас братом, вы называли ее сестрой, и вы не знали о ее намерениях? Возможно ли? – задал вопрос председатель, – чтобы она одна задумала и совершила это деяние?

– Она совершила его не одна, – продолжал Лорэн, употребляя те же слова, что и председатель, – потому что она вам сказала, и я вам со этом сказал, и повторяю еще раз, ее вынудил муж.

– Почему же в таком случае ты не знаешь мужа? – спросил Фукье-Тэнвилль. – Ведь муж был заодно с женой?

Лорэну не оставалось ничего иного, как рассказать о первом исчезновении Диксмера, о любви Женевьевы и Мориса; наконец о том, как муж украл и спрятал свою жену в недоступном месте. Рассказать все это для того, чтобы снять с себя всякую вину и рассеять подозрения. Но для этого ему надо было открыть тайну двух друзей; заставить Женевьеву краснеть перед пятьюстами присутствующими в зале суда. Лорэн покачал головой, как бы говоря «нет» самому себе.

– В таком случае, что вы ответите гражданину обвинителю? – спросил председатель.

– Что его логика просто уничтожающая, – ответил Лорэн, – и что он убедил меня в том, о чем я даже не догадывался.

– В чем именно?

– В том, что я, как это теперь представлено, один из самых ужасных заговорщиков, которых когда-либо видели.

Это заявление вызвало в зале смех. Даже сами члены суда не могли бы в это поверить; с такой иронией молодой человек произнес эти слова.

Фукье почувствовал насмешку. В своем неутомимом упорстве он старался проникнуть во все тайны обвиняемых, но сейчас он понял Лорэна и не мог запретить себе сочувствовать ему, восхищаться им.

– Ну, гражданин Лорэн, – обратился он, – говори, защищайся. Трибунал выслушает тебя. Ему ведь известно твое прошлое, а это – прошлое достойного республиканца.

Симон хотел что то сказать; председатель знаком велел ему молчать.

– Говори, гражданин Лорэн, – сказал он, – мы слушаем тебя. Лорэн снова покачал головой.

– Это молчание является признанием, – продолжал председатель.

– Вовсе нет, – ответил Лорэн, – это молчание просто молчание, вот и все.

– Повторяю еще раз, – сказал Фукье-Тэнвилль, – ты будешь говорить?

Лорэн повернулся к залу, чтобы глазами спросить у Мориса, что делать.

Морис не сделал ни малейшего знака, чтобы позволить Лорэну говорить, и тот промолчал,

Это было равносильно тому, что приговорить самого себя к смерти.

За этим быстро последовала бы казнь.

Фукье подвел итог обвинению, а председатель – дебатам; судьи посовещались и признали виновными Лорэна и Женевьеву.

Председатель приговорил их обоих к смертной казни.

На больших часах Дворца пробило два.

С последним ударом часов председатель успел закончить чтение приговора.

Морис прислушался к двум слившимся ударам. Когда стих голос председателя и часы закончили бой, ему показалось, что с их последним ударом его покинули последние силы.

Охранники увели Женевьеву и Лорэна, который предложил молодой женщине руку.

Каждый из них по-своему поприветствовал Мориса: Лорэн улыбнулся; Женевьева, бледная и изнемогающая, кончиками пальцев, смоченных слезами, послала ему воздушный поцелуй.

До последнего момента она надеялась на то, что ей сохранят жизнь, и она оплакивала не себя, а свою любовь, которая угаснет вместе с ее жизнью.

В полуобезумевшем состоянии Морис не ответил на это прощание своих друзей. Он поднялся со скамьи, на которой сидел, бледный и ошеломленный. Его друзья исчезли.

Он почувствовал, что в нем осталось только одно живое чувство – сжигающая сердце ненависть.

Морис бросил вокруг себя последний взгляд и узнал Диксмера, который вместе с другими, выходя из зала, пригнулся под сводами двери, ведущей в коридор.

Со скоростью распрямляющейся пружины, Морис прыгал со скамьи на скамью, пока не достиг той самой двери.

Диксмер уже спускался в полутьме коридора.

Морис бросился за ним.

В тот момент, когда Диксмер ступил на плитки большого зала, его плеча коснулась рука Мориса