Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Глава XXV
Цветок с секретом
Следом за теми событиями, о которых мы вам только что поведали, разыгралась последняя сцена этой драмы.
Жена Тизона, пораженная тем, что произошло, покинутая теми, кто привел ее в этот зал, ведь есть что-то отвратительное даже в невольных преступлениях, а когда мать убивает собственное дитя, пусть даже в порыве патриотического рвения – это непростительно, после некоторого времени полной неподвижности она подняла голову, огляделась, ошеломленная, и, увидев, что осталась совершенно одна, с криком бросилась к дверям.
Там оставалось еще несколько человек из числа самых любопытных и настойчивых. Увидев ее, они посторонились, показывая на тюремщицу пальцем и говоря друг другу:
– Видишь эту женщину? Это она донесла на свою дочь.
Жена Тизона испустила крик отчаяния и бросилась в сторону Тампля.
Она пробежала треть улицы Мишель-ле-Конт, когда какой-то человек преградил ей дорогу и, закрыв лицо плащом, сказал:
– Ну, довольна, что убила собственное дитя?
– Убила дитя? Убила свое дитя? – воскликнула бедная мать. – Нет, нет, это невозможно.
– И тем не менее это так, потому что твоя дочь арестована.
– Куда ее отвезли?
– В Консьержери[51]51
Консьержери – парижская тюрьма, примыкавшая к Дворцу Правосудия. Во время революционного террора в ней содержались приговоренные к смерти.
[Закрыть], а оттуда отправят в революционный трибунал, а ты знаешь, что бывает с теми, кто туда попадет.
– Прочь с дороги, – сказала жена Тизона, – дайте мне пройти.
– Куда ты идешь?
– В Консьержери.
– Что ты там собираешься делать?
– Посмотреть на дочь, хотя бы еще один раз.
– Туда тебя не пустят.
– Но мне разрешат лежать на пороге, жить там, спать там, я буду там до тех лор, пока ее не выведут, и я не увижу ее.
– А если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь?
– О чем вы говорите?
– Я спрашиваю тебя, если бы кто-нибудь пообещал тебе вернуть дочь, ты сделала бы то, что велел бы тот человек?
– Ради моей дочери – все! Все ради моей Элоизы! – закричала мать, заламывая в отчаянии руки. – Все! Все! Все!
– Послушай, – сказал незнакомец, – ведь это Бог тебя наказывает.
– За что?
– За те муки, которые ты причинила такой же бедной матери, как ты.
– О ком вы говорите? Что вы хотите сказать?
– Своими откровениями и грубостями ты часто доводила узницу до того отчаяния, в котором сейчас находишься сама. Бог наказал тебя – послал смерть девушке, которую ты так любишь.
– Вы сказали, что есть человек, который может ее спасти. Где он? Чего он хочет? Что требует?
– Этот человек хочет, чтобы ты прекратила преследовать королеву. Чтобы ты попросила у нее прощения за оскорбления, которые нанесла ей. Чтобы, если ты заметишь, что эта женщина, тоже мать, которая и страдает, и плачет, и отчаивается, волею судьбы или каким-то неожиданным чудом может спастись, то вместо того, чтобы препятствовать этому, ты должна помочь всем, чем можешь, чтобы она спаслась.
– Послушай, гражданин, – сказала жена Тизона, – это ведь ты тот самый человек, не так ли?
– Ну и что?
– Это ты обещаешь спасти мою дочь?
Незнакомец молчал.
– Ты мне это обещаешь? Клянешься мне в этом? Отвечай.
– Послушай. Все, что мужчина может сделать для того, чтобы спасти женщину, я сделаю, чтобы спасти твое дитя.
– Мою дочь нельзя спасти! – воскликнула жена Тизона и зарыдала. – Он лгал, когда обещал ее спасти.
– Сделай все, что можешь, для королевы, и я сделаю все, что могу, для твоей дочери.
– Что для меня королева? Это – мать, у которой есть дочь, вот и все. И, если кого-то лишат головы, то не ее дочь, а ее саму. Пусть
бы мне отрубили голову, но спасли мою дочь! Пусть бы меня отвели на гильотину, но с головы моей дочери не упал бы ни один волосок. Я пошла бы на гильотину, напевая:
И жена Тизона принялась напевать ужасным голосом. Потом внезапно прервала пение, разразилась смехом.
Казалось, мужчина в плаще был сам напуган началом безумия этой женщины и сделал шаг назад.
– Ты не уйдешь так просто, – в отчаянии сказала жена Тизона, хватая его за плащ, – нельзя сказать матери: «Сделай это, и я спасу твое дитя» и после того добавить: «может быть». Так ты спасешь ее?
– Да.
– Когда?
– В тот день, когда ее повезут из Консьержери на эшафот.
– Зачем ждать? Почему не сегодня ночью, не сегодня вечером, не теперь же?
– Потому что не могу.
– Ага! Вот видишь, видишь, – закричала женщина, – ты не можешь, а вот я, я могу.
– Что же ты можешь?
– Я могу преследовать узницу, как ты ее называешь, могу следить за королевой, как ты говоришь, аристократ! Я в любое время дня и ночи могу войти в эту тюрьму и сделаю это. Что же до ее спасения, посмотрим. Посмотрим. Ведь мою дочь не хотят спасти, а ее должны спасти? Нет уж, голову за голову. Ну как? Мадам Вето была королевой, я это хорошо знаю, Софи-Элоиза Тизон всего лишь бедная девушка, я и это хорошо знаю. Но перед гильотиной все равны.
– Ну что ж, ладно, – сказал человек в плаще, – спаси ее, а я спасу твою дочь.
– Поклянись.
– Клянусь.
– Чем?
– Чем хочешь?
– У тебя есть дочь?
– Нет.
– Ну ладно, – сказала жена Тизона, уронив руки в унынии, – чем же ты поклянешься?
– Клянусь Богом.
– Вот еще, – ответила женщина. – Ты же хорошо знаешь, что они убрали старого, а нового еще не придумали.
– Клянусь могилой своего отца.
– Могилой нельзя клясться, это принесет ей несчастье… О, Боже мой, Боже мой! Как я только подумаю, что может быть через три
дня тоже буду клясться могилой своей дочери! Моей дочери! Моей бедной Элоизы! – воскликнула жена Ткзона так громко, что на этот крик открылись многие окна.
При виде открывающихся окон, стоящий у стены мужчина шагнул к тому, кто укрывался плащом.
– С этой женщиной не о чем говорить, – сказал тот, что был в плаще, – она безумна.
– Нет. она всего лишь мать, – ответил другой.
И он увел своего товарища,
Видя, что они уходят, жена Тизона, казалось, пришла в себя.
– Куда вы? – закричала она. – Вы спасете Элоизу? Подождите, я пойду с вами. Подождите, да подождите же!
И с криками бедная женщина последовала за ними, но на ближайшем перекрестке потеряла их из вида. Она остановилась, в нерешительности оглядываясь по сторонам. Поняв, что осталась одна в тишине и в ночи – двойном символе смерти, она душераздирающе закричала и рухнула без сознания на мостовую.
Пробило два часа.
А в это время королева, сидя возле коптящей лампы между золовкой и дочерью, скрытая дочерью, которая притворялась, что обнимает ее, от взглядов муниципальной гвардии, перечитывала маленькую записку, написанную на тончайшей бумаге таким мелким почерком, что ее обожженные слезами глаза с трудом разбирали написанное.
В записке было следующее:
«Завтра, во вторник, попросите спуститься в сад, это вам будет разрешено без каких-либо трудностей, потому что приказано предоставить вам эту льготу тотчас, как вы только об этом попросите. Сделав три или четыре круга, притворитесь уставшей, подойдите к хибаре и попросите у Плюмо разрешения посидеть там. Там через минуту притворитесь, что вам совсем плохо, что вы сейчас лишитесь чувств. Тогда закроют двери, чтобы оказать вам помощь, и вы останетесь с принцессой и мадам Елизаветой. Тотчас же откроется крышка хода, ведущего в подвал. Поспешите спуститься в подвал вместе с сестрой и дочерью и вы будете спасены».
– Боже мой! – произнесла принцесса. – Неужели наступит конец нашим несчастьям?
– А эта записка не западня? – добавила мадам Елизавета.
– Нет, нет, – ответила королева, – это так отчетливо говорит о присутствии моего друга, таинственного, но мужественного и верного.
– Это от шевалье?
– От него, – ответила королева.
Мадам Елизавета сжала руки.
– Перечитаем записку еще раз по очереди, – предложила королева, – чтобы все знали, что нужно делать.
И они втроем стали читать и, когда заканчивали чтение, услышали, то дверь их комнаты открывается. Мадам Елизавета с принцессой обернулись, королева, не меняя положения, незаметным движением поднесла записку к волосам и сунула ее в прическу.
Дверь открыл один из муниципальных гвардейцев.
– Что вам угодно, сударь? – хором спросили мадам Елизавета и принцесса.
– Гм! – ответил гвардеец. – Мне кажется, что уже поздно и вам пора ложиться спать…
– Разве теперь есть новое постановление Коммуны, – сказала королева, поворачиваясь к нему со своим обычным величием, – которое определяет, в котором часу мне нужно ложиться спать?
– Нет, гражданка, – ответил гвардеец, – но, если нужно, такое постановление будет принято.
– А пока, сударь, – продолжила Мария-Антуанетта, – извольте уважать, я не говорю комнату королевы, но комнату женщины,
– Эти аристократы выражаются так странно… – проворчал гвардеец.
И он удалился, подчиняясь высокомерному достоинству королевы.
Через минуту лампа погасла и, как обычно, женщины разделись в темноте, оберегая свою стыдливость.
На следующий день, в девять утра, королева, перечитав спрятанную в постели вчерашнюю записку, чтобы еще раз освежить в памяти инструкции, разорвала ее на мельчайшие куски, оделась, после чего разбудила мадам Елизавету, подошла к дочери.
Потом, через несколько минут, она вышла и позвала дежурных гвардейцев.
– Что тебе нужно, гражданка? – спросил один из них, в то время как другой не соизволил оторваться от завтрака, чтобы откликнуться на призыв королевы.
– Сударь, – сказала Мария-Антуанетта, – я сейчас была в комнате моей дочери, бедное дитя, она очень больна. У нее распухли ноги и сильно болят. Вы, наверное, знаете, что это я приговорила ее к необычной для нее неподвижности: мне было разрешено выходить на прогулку в сад, но, поскольку для этого нужно было проходить мимо комнаты, в которой раньше жил мой муж, а это было выше моих сил, я ограничивалась прогулками по террасе.
– Теперь же такие прогулки недостаточны для моей бедной дочери. Я прошу вас, гражданин гвардеец, попросить от моего имени у генерала Сантерра разрешение на прогулки в саду. Буду вам за это признательна.
Королева произнесла последнюю фразу так мягко, но в то же время с таким достоинством, она так умело избегала того, что могло бы задеть республиканскую гордость собеседника, что он поначалу представ перед ней в головном уборе, как большинство охранников, снял его и, когда она закончила говорить, поклонился ей со словами:
– Будьте спокойны, сударыня, у генерала Сантерра испросят разрешение на то, что вы желаете.
Уже потом, уходя, как бы убеждая себя в том, что поступил согласно этикету, а не проявил слабость, он повторял:
– Ну, конечно, это будет справедливо.
– Что будет справедливо? – спросил его напарник.
– Что эта женщина станет гулять с больной дочерью.
– Чего же она просит?
– Она просит, чтобы ей разрешили погулять в саду.
– Вот еще! – ответил второй охранник. – Пусть еще попросит разрешения прогуляться от Тампля до площади Революции, и ее прогуляют.
Услышав эти слова, королева побледнела, но потом из них же почерпнула новый прилив мужества для того, чтобы пойти на то, что ее сегодня ожидало.
Гвардеец покончил с трапезой и спустился вниз. Королева попросила подать завтрак в комнату дочери, и ей это было разрешено.
Принцесса, чтобы подтвердить слух о своей болезни, осталась в постели, а мадам Елизавета и королева сидели рядом с ней.
В одиннадцать часов пришел Сантерр. Как обычно, его появление сопровождалось барабанным боем и входом в Тампль нового караульного отряда, менялись также и гвардейцы муниципалитета.
Когда Сантерр, гарцуя на своем коне, инспектировал отряд, который отдежурил, и тот, что заступал в караул, он останавливался, чтобы те, у кого к нему были просьбы, требования или жалобы, могли их высказать.
Закончивший дежурство гвардеец воспользовался этим и подошел к генералу.
– Что тебе нужно? – резко спросил Сантерр.
– Гражданин, – сказал гвардеец, – я хочу сказать от имени королевы.
– А кто такая королева? – спросил Сантерр.
– И действительно, – продолжил гвардеец, и сам удивленный тем, что настолько забылся. – Так что я там говорил? Что я, с ума сошел? Я хотел сказать от имени мадам Вето…
– Ну, ладно, понял, – ответил Сантерр. – Так что же ты хотел сказать?
– Маленькая Вето больна, кажется, из-за того, что ей не хватает воздуха и движения.
– Разве стоит из-за этого предъявлять претензии нации? Нация позволила ей прогулки в саду, а она отказалась.
– Да, все именно так, но теперь она просит, чтобы ей позволили спуститься.
– Здесь нет проблемы. Вы все слышите, – сказал Сантерр, обращаясь к отряду, – вдова Капета спустится в сад погулять. Это решение нации. Но будьте осторожны, чтобы она не перебралась через стены, если же это произойдет, то я всем отрублю головы.
Шутка гражданина генерала была встречена взрывом гомерического хохота.
– Ну, теперь вы предупреждены, – отметил Сантерр, – прощайте. Я еду в Коммуну. Кажется, нужно выдать паспорт на тот свет Ролану и Барбару[53]53
Барбару Шарль-Жак (1767–1794) – член Конвента, жирондист; после событий 31 мая–2 июня 1793 года бежал из Парижа в провинцию, где пытался поднять мятеж; был схвачен и казнен.
[Закрыть]…
Именно эта новость привела гражданина генерала в хорошее расположение духа.
Покидая Тампль, Сантерр пустил коня галопом.
Следом за ним покинул Тампль отряд, который закончил дежурство.
Наконец и гвардейцы муниципалитета уступили свои места вновь прибывшим, которые получили распоряжение Сантерра в отношении королевы.
Один из них поднялся к королеве и объявил ей, что генерал Сантерр удовлетворил ее просьбу.
«О! – подумала королева, глядя на небо за окном. – Неужели твой гнев, Господи, улегся и ты больше не станешь преследовать
нас?»
– Спасибо, сударь, – поблагодарила она гвардейца с той очаровательной улыбкой, которая погубила Барнава и свела с ума столько мужчин, – спасибо!
Затем повернулась к своей маленькой собачке, которая прыгала возле нее и ходила на задних лапках, потому что по взглядам хозяйки чувствовала, что происходит нечто экстраординарное.
– Пойдем, Блэк, – сказала королева, – пойдем погуляем.
Маленькая собачка принялась прыгать и, посмотрев на гвардейца, поняв, что именно этот человек принес новость, так обрадовавшую хозяйку, подбежала к нему, виляя длинным хвостом, и осмелилась даже лизнуть его.
И этот мужчина, который, может быть, остался бы безразличным к мольбам королевы, разволновался от ласки собаки.
– Вы могли бы чаще гулять с собачкой, гражданка Капет, – сказал он. – Человечность требует заботиться о каждом создании.
– Когда мы сможем выйти, сударь? – спросила королева, – Как вы думаете, сильное солнце нам не повредит?
– Выйдете, когда пожелаете, – ответил охранник, – на сей счет нет никаких особых распоряжений. Но, если вы выйдете в полдень, а это время смены часовых, то в башне будет меньше движений.
– Ну хорошо, в полдень, – сказала королева, прижимая руки к груди, чтобы унять сердцебиение.
И она взглянула на гвардейца, который казался ей не таким суровым, как его собратья. Возможно, из-за уступок желаниям узницы, этот человек лишится жизни в борьбе, что затеяли заговорщики.
Но в этот момент, когда сердце королевы готово было смягчиться от сочувствия, душа ее пробудилась. Она вспомнила 10 августа, трупы своих друзей, разбросанные по коврам дворца. Она вспомнила 2 сентября и голову принцессы де Ламбаль[54]54
Ламбаль Мария-Терезия-Луиза (1749–1792) – родственница французской королевской семьи, любимая подруга Марии-Антуанетты, жертва сентябрьской резни 1792 года.
[Закрыть], надетую под ее окнами на пику. Она вспомнила 21 января и своего мужа, погибшего на
эшафоте, барабанную дробь, заглушившую его голос. Наконец, она подумала о своем сыне, бедном ребенке, крики которого она не раз слышала и не могла ничем ему помочь. И сердце ее отвердело.
– Увы! – прошептала она, – несчастье, как кровь античной гидры: оно питает массу новых бед!
Глава XXVI
Блэк
Гвардеец вышел, чтобы позвать своих коллег и начать чтение протокола, оставленного предыдущей сменой.
Королева осталась наедине с сестрой и дочерью. Они переглянулись.
Принцесса бросилась к королеве и обняла ее.
– Помолимся Богу тихо, чтобы никто не заподозрил, что мы молимся, – сказала королева.
Есть жестокие времена, когда молитва, этот естественный гимн Богу, живущий в сердце человека, в глазах других становится подозрительным, потому что является актом надежды или признательности. У охранников надежда и признательность вызывали беспокойство, поскольку у королевы была только одна надежда – побег, поскольку королева могла поблагодарить Бога только за то, чтобы он представил ей эту возможность.
Закончив безмолвную молитву, они сидели втроем, не произнося ни слова.
Часы пробили одиннадцать, потом полдень.
Когда раздался последний удар часов, послышалось бряцание оружия сперва на лестнице, а затем уже неподалеку от покоев королевы.
– Это поднимаются часовые, – произнесла королева, – сейчас они будут здесь.
Мария-Антуанетта заметила, что мадам Елизавета и дочь побледнели.
– Мужайтесь, – сказала королева, тоже побледнев.
– Уже полдень, – раздалось снизу. – Пусть узницы спускаются.
– Ну, вот и мы, – ответила королева, окинув последним взглядом, в котором проскальзывало и сожаление, комнату, где жила, темные стены, грубоватую и довольно простую мебель – свидетеля своего заточения.
Открылась первая, выходившая в коридор, дверь. Коридор был темным, его мрак позволил пленницам скрыть свое волнение. Впереди бежал маленький Блэк. Когда проходили мимо помещения, от которого Мария-Антуанетта пыталась отвести взгляд, верный пес мордочкой напоролся на гвоздь и жалобно, протяжно заскулил. Королева быстро прошла вперед, но у нее не было сил позвать собачку, и она прислонилась к стене.
Потом сделала несколько шагов, но ее ноги подкашивались, и она вынуждена была остановиться. Мадам Елизавета и дочь подошли к ней, и на непродолжительное время группа из трех женщин замерла, голова королевы склонилась к голове дочери.
В это время к ним подбежал маленький Блэк.
– Что случилось? – крикнул кто-то. – Она спускается или нет?
– Идем, идем, – сказал сопровождавший их гвардеец, стоявший возле этой скорбной группы, с почтением созерцая ее безмолвную печаль.
– Идем! – сказала королева.
И она первой спустилась к выходу.
Когда узницы оказались перед последней дверью, из-под которой пробивались солнечные лучи, стража еще раз обменялась полученными приказами. Только после этого тяжелая дверь медленно открылась.
У двери на земле сидела или, вернее, лежала какая-то женщина. Это была жена Тизона, которой не было видно уже целые сутки; что вызывало у узниц недоумение.
Королева взглядом пыталась вобрать окружающее: день, деревья, сад. Она искала глазами крышу заветной хибары, где ее уже несомненно ждали друзья, когда внезапно, услышав шум ее шагов, жена Тизона вскочила и раскинула руки в стороны. Королева увидела ее бледное, помятое лицо, обрамленное седеющими волосами.
В этот момент с медлительностью, характерной для душевнобольных, она стала у двери, закрыв дорогу Марии-Антуанетте.
– Что вам угодно, добрая женщина? – спросила королева.
– Он сказал, что нужно ваше прощение.
– Кто сказал? – не поняла королева.
– Человек в плаще, – ответила жена Тизона.
Королева с удивлением посмотрела на мадам Елизавету и на дочь.
– Иди, иди прочь, – сказал гвардеец. – Пропусти вдову Капета. У нее есть разрешение на прогулку в саду.
– Я это знаю, – ответила жена Тизона, – потому я и пришла Лода: наверх меня не пропустили, а я должна попросить у нее прощения. Вот я и ждала ее здесь.
– Почему же вас не пропустили наверх? – спросила королева.
Жена Тизона захохотала.
– Потому что они утверждают, будто я – сумасшедшая! – ответила она.
Королева посмотрела и увидела в глазах этой несчастной какой-то странный блеск, мутноватый взгляд свидетельствовал об отсутствии мысли.
– Боже мой! – произнесла королева. – Бедная женщина! Что же с вами случилось?
– Со мной случилось… Вы что же, не знаете? – сказала женщина. – Да нет же, знаете, потому что из-за вас ее приговорили…
– Кого?
– Элоизу.
– Вашу дочь?
– Да, ее… Мою бедную дочь!
– Приговорили… Но кто? Как? За что?
– Потому что она продала букет…
– Какой букет?
– Букет гвоздик… Она вовсе не цветочница, – ответила жена Тизона, как будто что-то вспоминая. – Как же она могла продать букет?
Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на этот бесполезный диалог.
– Добрая женщина, – сказала она, – я прошу вас пропустить меня. Вы мне позже обо всем расскажете.
– Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.
Королева смертельно побледнела.
– Боже мой! – прошептала она, поднимая глаза к небу.
Потом повернулась к гвардейцу:
– Сударь, – попросила она, – будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она не в себе.
– Пойдем, мамаша, – сказал гвардеец, – освободим дорогу.
Но жена Тизона не двигалась с места.
– Нет, – продолжала она, – пусть она простит меня, пусть спасут мою дочь.
– Кто?
– Человек в плаще.
– Сестра, – сказала мадам Елизавета, – утешьте ее несколькими словами.
– Охотно, – ответила королева. – Действительно, так будет быстрее.
Затем она повернулась к душевнобольной:
– Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.
– Я хочу, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы. И потом, когда вы увидите человека в плаще, вы прикажете ему спасти мою дочь, потому что он сделает все, что вы захотите.
– Я не знаю, кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке в плаще, – ответила королева. – Но если речь идет только о том, чтобы успокоить вашу совесть и получить от меня прощение за нанесенные мне оскорбления, я от всей души искренне прощаю вас, бедная женщина. Пусть и меня простят те, кого я могла обидеть.
– О! – воскликнула жена Тизона с невыразимой радостью, – Раз вы простили, теперь он спасет мою дочь. Вашу руку, сударыня, вашу руку.
Удивленная королева протянула руку, ничего не понимая. Жена Тизона схватила ее и прижалась к ней губами.
Тут на улице, где стоял Тампль, повышался голос глашатая, сообщавшего новости.
– Слушайте, – кричал он, – слушайте постановление. Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!
Как только эти слова услышала жена Тизона, лицо ее исказилось, она опять раскинула руки, преграждая путь королеве.
– О! Боже мой! – прошептала королева, которая в свою очередь тоже не пропустила ни слова из этого ужасного сообщения.
– Приговорили к смертной казни? – крикнула мать. – Мою дочь приговорили? Моя Элоиза погибла? Значит он ее не спас и не может спасти? Значит, слишком поздно?.. А-а!..
– Бедная женщина, – сказала королева, поверьте, я вам сочувствую.
– Ты? – сказала жена Тизона, и глаза ее налились кровью. – Ты? Ты мне сочувствуешь? Ты меня жалеешь? Никогда! Никогда!
– Вы ошибаетесь, я жалею вас от всего сердца, пропустите же меня.
– Пропустить тебя!
Жена Тизона расхохоталась.
– Ну уж, нет! Выпустить тебя, чтобы ты бежала! Ведь они сказали, что если я попрошу у тебя прощения и помогу тебе бежать, моя дочь будет спасена. Но раз моя дочь умрет, то ты тоже не спасешься.
– Ко мне! Помогите мне, – воскликнула королева. – Ах, Боже мой, Боже мой! Вы же видите, что эта женщина безумна.
– Нет, я не безумная, нет. Я знаю, что говорю, – крикнула жена Тизона. – Да, это правда, существует заговор. Это Симон его раскрыл. Это моя дочь, моя бедная дочь, та, которая продала букет. Она это подтвердила перед Революционным трибуналом… Букет гвоздик… Там внутри были записки…
– Сударыня, – сказала королева, – именем Неба!
Опять послышался голос глашатая, выкрикивающий:
– Постановление, по которому Элоиза Тизон приговаривается к смертной казни за участие в заговоре!
– Ты слышишь, – завопила душевнобольная, вокруг которой уже стали собираться дежурившие в Тампле охранники, – приговорили к смерти? Это из-за тебя, только из-за тебя убьют мою дочь! Слышишь, из-за тебя, Австриячка.
– Именем Неба, – сказала королева. – Если вы не хотите избавить меня от этой несчастной сумасшедшей, позвольте мне хотя бы подняться в башню. Я не могу выносить упреки этой женщины: они слишком несправедливы, они убивают меня!
И королева, всхлипнув, отвернулась, чтобы никто не видел ее слез.
– Да, да, плачь, лицемерка! – закричала безумная. – Твой букет ей дорого стоил… Она должна была это знать: умирают все, кто тебе служит. Ты приносишь несчастье. Австриячка: убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, а теперь убьют и мою дочь! Когда же, наконец, убьют тебя, чтобы никто больше из-за тебя не умирал?
Эти последние слова несчастная прокричала, сопровождая их угрожающими жестами.
– Несчастная! – прокричала мадам Елизавета. – Ты забыла, что перед тобой королева?
– Королева, она?.. – повторила жена Тизона, слабоумие которой становилось все более явным. – Если это – королева, то пусть она запретит палачам убивать мою дочь… Пусть помилуют мою бедную Элоизу… Короли могут миловать… Ну, верни же мне мою дочь, и я признаю, что ты – королева… А до этого ты просто женщина, и та женщина, которая приносит несчастье, которая убивает!..
– Сударыня, сжальтесь, – воскликнула Мария-Антуанетта, – вы же видите мое горе и мои слезы.
И королева попыталась пройти, не затем, чтобы бежать, а машинально, чтобы избавиться от этого наваждения.
– Ну нет! Ты не пройдешь, – вопила безумная. – Ты хочешь бежать, мадам Вето… Я это хорошо знаю, человек в плаще мне об этом сказал. Ты хочешь бежать к пруссакам… Но ты не убежишь, – продолжала она, цепляясь за платье королевы, – я помешаю тебе! Я! Бей мадам Вето! К оружию, граждане… Чтобы кровь…
И несчастная упала, вырвав клок из платья королевы, руки ее в Судороге искривились, волосы были растрепаны, глаза налиты кровью.
Растерявшаяся, но, по крайней мере, свободная от безумной, королева только было собралась направиться в сторону сада, как вдруг жуткий крик, собачий лай и какой-то странный шум вывели из оцепенения наблюдавших эту сцену гвардейцев.
– К оружию! К оружию! Измена! – кричал кто-то, и королева узнала голос сапожника Симона.
Возле этого человека, стоявшего с саблей в руке на пороге хибары, яростно лаял маленький Блэк.
– К оружию! Весь отряд! – орал Симон. – Нас предали. Пусть Австриячка возвращается в башню. К оружию! К оружию!
Прибежал офицер. Симон о чем-то ему рассказывал, указывая на хибару, глаза его горели. Офицер в свою очередь крикнул:
– К оружию!
– Блэк! Блэк! – позвала королева, сделав несколько шагов вперед.
Но собака не откликалась и продолжала яростно лаять.
Прибежали вооруженные караульные, они поспешили к хибаре, а гвардейцы муниципалитета окружили королеву, ее золовку и дочь, заставили их вернуться в башню и плотно закрыли за ними дверь.
– Оружие к бою! – закричали гвардейцы часовым.
Послышался шум заряжающихся ружей, которые готовили к бою.
– Это там, под крышкой подвала, – рычал Симон. – Я видел, как двигается эта крышка, я уверен в этом. Вот и эта непричастная к заговору собачка затявкала на заговорщиков, которые, по всей вероятности, прячутся в подвале. Глядите, собака продолжает лаять.
И действительно, Блэк оживился, услышав крики Симона, и его лай стал еще громче.
Офицер схватил кольцо крышки от подвала. Два самых сильных гренадера, увидев, что он не может с ней справиться, попытались помочь, но безуспешно.
– Вы видите, они снизу держат крышку, – сказал Симон. – Огонь, стреляйте сквозь крышку, друзья мои!
– Эй, вы, – крикнула вдовушка Плюмо, – вы разобьете мои бутылки.
– Огонь! – повторял Симон. – Огонь!
– Замолчи ты, крикун! – сказал ему офицер. – Так, принесите топоры, мы поднимем доски… Одному взводу находиться в полной готовности! Внимание! Как только крышка поднимется, тотчас огонь!
По скрежету железа и подрагиванию почвы караульные поняли, что под землей что-то происходит. Потом из подвала послышался звук, который был похож на звук опускаемой железной решетки.
– Мужайтесь! – сказал офицер подбежавшим гвардейцам.
Топором отделили доски. Двадцать ружейных стволов
были направлены в яму подвала, но через отверстие, которое, правда, все, увеличивалось, ничего не было видно. Офицер зажег пучок соломы и бросил его в подвал. Подвал был пуст.
Подняли крышку, которая на этот раз поддалась сразу.
– Следуйте за мной, – крикнул офицер, – храбро устремившись по лестнице вниз.
– Вперед! Вперед! – закричали охранники и бросились за офицером.
– Ах, гражданка Плюмо, – сказал Симон, – ты сдаешь свой подвал аристократам!
Было видно, что стену недавно разрывали. На влажной почве виднелось множество следов, в направлении улицы Кордери был вырыт ход шириной в три фута и высотой – в пять.
Офицер двинулся по этому ходу, решив преследовать аристократов хоть до чрева земли. Но не успел он сделать три-четыре шага, как уперся в железную решетку.
– Стойте! – крикнул он тем, кто шел вплотную за ним. – Дальше идти нельзя, здесь преграда.
– А ну, в чем тут дело? – поинтересовались гвардейцы муниципалитета, которые, заперев узниц в башне, пришли сюда узнать новости. – Давайте посмотрим!
– Черт возьми, – выругался офицер, – да это чистой воды заговор. Аристократы хотели похитить королеву во время прогулки и, вероятно, обо всем условились заранее.
– Черт, – выругался гвардеец из муниципалитета. – Пусть сбегают за гражданином Сантерром и предупредят Коммуну.
– Солдаты, – приказал офицер, – оставайтесь в этом подвале и убивайте каждого, кто здесь появится.
Отдав этот приказ, офицер поднялся наверх, чтобы составить рапорт.
– Ага! – кричал Симон, потирая руки. – Ага! Ну, кто скажет, что я не в своем уме? Молодец, Блэк! Блэк – настоящий патриот, Блэк спас Республику. Иди сюда, Блэк!
Когда пес приблизился к нему, он ударил собаку ногой так, что тот отлетел шагов на двадцать.
– Эй, Блэк, я тебя люблю! – опять сказал Симон. – Ты поможешь нам перерезать глотку своей хозяйке. Иди сюда, Блэк, иди!
Но на этот раз вместо того, чтобы послушаться, Блэк, лая, понесся к башне.
