Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава XX
Цветочница

Наконец наступил четверг – день дежурства Мориса. Стоял июнь, небо было ярко-синим, на его фоне четко выделялись новые белые дома. Чувствовалось приближение жары. Воздух Парижа наполнялся ароматом цветущих деревьев и цветов. Эти запахи опьяняли, словно хотели заставить жителей столицы хоть ненадолго забыть об испарениях крови, бесконечно поднимающихся над мостовыми и площадями.

Морис должен был прибыть в Тампль к девяти часам. На этот раз он дежурил со своими коллегами Мерсево и Агриколой. В восемь

Морис уже был на старинной улочке Сен-Жак, в полном одеянии муниципального гвардейца, его тонкую талию украшал трехцветный пояс. Как обычно, он приехал к Женевьеве верхом и по дороге слышал, как ему вслед раздавались одобрительные возгласы истинных патриотов.

Женевьева была уже готова: она надела простое муслиновое платье, сверху – мягкую накидку из тафты, маленькую шляпку украшала трехцветная кокарда.

Моран, которого, как мы знаем, пришлось долго уламывать, из опасения, что в нем заподозрят аристократа, был в повседневной одежде, полубуржуазной, полуремесленной. Он только что вернулся, и его лицо хранило следы сильной усталости.

Моран утверждал, что трудился всю ночь, чтобы закончить срочную работу.

Диксмер ушел сразу же после возвращения своего друга Морана.

– Ну, что вы решили, Морис, – спросила Женевьева, – как мы увидим королеву?

– Мой план таков, – сказал Морис. – Я прихожу вместе с вами в Тампль, представляю Лорэну, моему другу, начальнику караула, после чего занимаю свой пост и в удобное время прихожу за вами.

– Но, – спросил Моран, – где и как мы увидим узниц?

– Во время их обеда или ужина, сквозь стекла витражей, за которыми находятся гвардейцы муниципалитета, если вас устроит.

– Прекрасно, – сказал Моран.

Он подошел к стоящему в глубине столовой шкафу и залпом выпил стакан вина. Это было удивительно. Моран вел трезвый образ жизни и обычно пил подкрашенную воду.

Женевьева обратила внимание, что Морис с удивлением посмотрел на Морана.

– Не подумайте чего-нибудь плохого, – сказала она. – Ведь он убивает себя работой, этот несчастный Моран, он забывает даже о еде. Ведь ничего не ел со вчерашнего утра.

– Разве он не обедал у вас? – поинтересовался Морис.

– Нет, у него были дела в городе.

Зря Женевьева из предосторожности так защищала Морана. Потому что Морис, как все влюбленные, не придавал никакого значения тому, что не касалось любимой женщины.

Моран после стакана вина торопливо проглотил ломоть хлеба.

– Ну вот, – сказал он, – теперь я готов, дорогой мсье Морис. Если вы не против, можем отправляться в путь.

Морис, который в это время обрывал лепестки сорванной по пути увядшей гвоздики, подал руку Женевьеве со словами:

– Пойдемте, пора!

И они отправились в путь. Морис был так счастлив, что еле сдерживал рвущийся из груди крик радости. Ну, чего он мог еще желать? Она не только не любила Морана, теперь он был в этом уверен, но любила его, во всяком случае, Морис на это надеялся. Бог

посылал на землю лучи благодатного солнца, рука Женевьевы трепетала в его руке, вокруг раздавались крики, прославлявшие триумф якобинцев и падение Бриссо и его сторонников, родина была спасена.

В жизни действительно есть моменты, когда сердце человека кажется слишком маленьким, чтобы вместить переполняющие его радость и горе.

– Какой прекрасный день! – воскликнул Моран.

Морис с удивлением обернулся: он впервые видел проявление порыва у этого всегда задумчивого или сдержанного человека.

– О, да! Прекрасный, – подтвердила Женевьева, опираясь на руку Мориса. – Только бы он остался до вечера таким же безоблачным, как сейчас.

Морис принял эти слова на свой счет, и его счастье удвоилось.

Моран через зеленые стекла своих очков посмотрел на Женевьеву с выражением особой признательности, возможно он тоже принял эти слова на свой счет.

Миновали Пети-Пон, улицу Жюивери и мост Нотр-Дам, потом прошли Ратушную площадь, улицы Барр-дю-Бек и Сент-Авуа. По мере того, как они приближались к цели, шаги Мориса становились все более легкими, в то время как шаги его спутников все более замедлялись.

Таким образом они дошли до угла улицы де Вьей-Одриетт, как вдруг дорогу им преградила цветочница, предлагая лоток с цветами.

– О, какие чудесные гвоздики! – воскликнул Морис.

– Да, очень красивые, – сказала Женевьева. – Наверное, у тех, кто их выращивал, не было других забот, поэтому они и не увяли.

Это замечание нежностью отозвалось в сердце молодого человека.

– Красавец, – обратилась цветочница к Морису, – купи букет для гражданки. Она одета в белое, к этому наряду подойдут великолепные красные гвоздики, ведь белое прекрасно сочетается с пурпурным. Она приколет букет к груди и, поскольку грудь ее находится на уровне голубого цвета твоего костюма, у вас получится великолепное сочетание национальных цветов.

Цветочница была молода и красива, она произносила свои комплименты с удивительной грацией. Они были так искусны, что возможно и показались бы чрезмерны, если бы так хорошо не подходили к ситуации. Короче говоря, цветы были почти символичны. А еще они были очень похожи на те, что погибли в ящике, стоявшем в комнате Женевьевы.

– Хорошо, – согласился Морис, – я куплю их. Потому что это – гвоздики. Все другие цветы я ненавижу.

– О, Морис, – сказала Женевьева, – не нужно, у нас в саду столько цветов!

Но несмотря на то, что губы отказывали, по глазам Женевьевы было видно, что она умирает от желания получить этот букет.

Морис выбрал самый красивый из всех букетов, им оказался тот, что предложила сама цветочница.

Он состоял из двадцати пунцовых гвоздик с нежным и вместе с тем острым запахом. В середине букета, подобно королю, выделялся огромный цветок.

– Держи, – сказал Морис продавщице, бросив на лоток ассигнацию в пять ливров. – Это тебе.

– Спасибо, красавец, – поблагодарила цветочница, – десять раз спасибо!

И она направилась к другой паре в надежде, что день, который начался так удачно, так хорошо и продолжится. Во время этой сцены, хотя она длилась считанные минуты, Моран переминался с ноги на ногу, вытирая вспотевший лоб, а Женевьева побледнела и вся дрожала. Своей очаровательной ручкой она взяла приподнесенный Морисом букет и поднесла его к лицу, но не для того, чтобы насладиться ароматом, а чтобы скрыть свое волнение.

Оставшаяся часть пути прошла весело, по крайней мере для Мориса. У Женевьевы веселье было весьма неестественным. У Морана оно проявлялось странным образом, то прерывистыми вздохами, то оглушительным смехом, то чудовищными шутками.

В девять часов они пришли в Тампль.

В это время Сантерр проводил перекличку гвардейцев из муниципалитета.

– Я здесь, – сказал Морис, – оставив Женевьеву под охраной Морана.

– А, добро пожаловать, – сказал Сантерр, протягивая руку молодому человеку.

Морис остерегался не пожать протянутую ему руку. Ведь в то время дружба Сантерра была просто бесценной.

Увидев этого человека, который во время казни короля командовал барабанщиками, Женевьева вздрогнула, а Моран побледнел.

– Кто эта прекрасная гражданка, – спросил Сантерр у Мориса, – и что она здесь делает?

– Это жена достойного гражданина Диксмера. Не может быть, чтобы ты не слышал об этом истинном патриоте, гражданин генерал.

– Да, да, конечно, слышал, – ответил Сантерр, – это фабрикант-кожевенник, капитан стрелков из легиона «Виктор».

– Именно так.

– Хорошо! Но она, ей Богу, красавица. А это что за урод рядом с ней?

– Это гражданин Моран – компаньон ее мужа и стрелок из отряда Диксмера.

Сантерр подошел к Женевьеве.

– Здравствуй, гражданка, – сказал он.

Женевьева сделала над собой усилие.

– Здравствуйте, гражданин генерал, – ответила она, улыбаясь.

Сантерр был польщен и улыбкой, и титулом.

– А зачем ты пришла сюда, прекрасная патриотка? – продолжал он.

– Гражданка никогда не видела вдову Капета и хотела бы взглянуть на нее.

– Хорошо, – ответил Сантерр, – до того как…

И он сделал жуткий, но выразительный жест.

– Ну да ладно, – продолжал Сантерр. – Только постарайся сделать так, чтобы никто не видел, как она входит в башню, это было бы дурным примером, впрочем, я доверяю тебе.

Сантерр снова пожал Морису руку, дружески кивнул Женевьеве и занялся своими делами.

Отдав команды по перестановке гренадеров и стрелков, после того, как по новому расставили пушки, Морис опять взял Женевьеву под руку и направился к посту, которым командовал Лорэн. Моран следовал за ними.

– А вот и Морис, черт возьми! – воскликнул Лорэн. – Да еще с такой хорошенькой женщиной! Ты что, хитрец, готовишься соперничать с моей богиней Разума? И, если это так, то бедная Артемиза!

– Гражданин аджюдан! – крикнул капитан.

– Так точно! Внимание! – закричал Лорэн. – В шеренгу! Здравствуй, Морис. Ускоренным шагом марш!

Раздалась барабанная дробь, караульные направились по своим постам и, когда развод был закончен, прибежал Лорэн.

Последовал обмен приветствиями и пожеланиями.

Морис представил Лорэна Женевьеве и Морану.

Затем начались объяснения.

– Да, понимаю, – сказал Лорэн, – ты хочешь, чтобы гражданин и гражданка вошли в башню. Это легко. Сейчас я расставлю часовых и предупрежу их, чтобы пропустили тебя и твоих спутников.

Через десять минут Женевьева и Моран вошли вслед за тремя гвардейцами в башню и стали за витражами.

Глава XXI
Красная гвоздика

Королева только что поднялась. Два или три последних дня ей нездоровилось, и она оставалась в постели дольше обычного. Только услышав от мадам Елизаветы, что погода прекрасна, и светит солнце, она сделала усилие и попросила разрешения прогуляться по площадке, чтобы дочь подышала воздухом. Это было разрешено ей без особых трудностей.

И было еще нечто, что влекло ее на прогулку. Однажды с высоты площадки башни она увидела в саду дофина. Но после первого жеста, которым обменялись сын и мать, вмешался Симон и увел ребенка.

Но главное было то, что она увидела его. Конечно, маленький узник был бледен и очень изменился. Он был одет, как ребенок из

народа – в куртку и грубые штаны. Но ему все же оставили его прекрасные белокурые волосы, вьющиеся божественным ореолом.

Если бы она могла увидеть его хотя бы еще раз, каким бы праздником это было для материнского сердца!

Но была и другая причина.

– Сестра, – сказала ей мадам Елизавета, – в коридоре, в углу, мы нашли пучок соломы. Это означает, что мы должны быть внимательны, друг находится поблизости,

– Да, это так, – сказала королева, глядя на золовку и дочь, пытаясь воспрянуть духом и не отчаиваться.

Выполнив все служебные предписания, Морис вновь стал хозяином Тампля. Ему выпал жребий дежурить днем, а Мерсево и Агриколе – ночью.

Предыдущая смена убыла, оставив протокол дежурства в Совете Тампля.

– Что, гражданин, – сказала жена Тизона, обращаясь к Морису, – вы привели желающих посмотреть на наших голубиц? Только меня приговорили к разлуке с моей бедной Софи.

– Это мои друзья, – ответил Морис. – Они никогда не видели жену Капета.

– Они прекрасно смогут увидеть ее из-за витража.

– Конечно, – согласился Морис.

– Только при этом, – сказала Женевьева, – у нас будет вид тех любопытных жестоких людей, которые подходят к решетке, чтобы насладиться муками находящегося по другую сторону узника.

– Ну не поведете же вы их на площадку башни, где сегодня жена Капета будет прогуливаться с золовкой и дочерью. Ей-то они оставили дочь, тогда как меня, а я ни в чем не виновата, лишили моей дочери. Ох уж эти аристократы! Для них всегда есть какие-то привилегии.

– Но ее лишили сына, – ответил тот.

– Если бы у меня был сын, – прошептала тюремщица, – я, может быть, меньше сожалела о дочери.

Во время этого разговора, Женевьева и Моран несколько раз переглянулсь.

– Друг мой, – сказала молодая женщина Морису, – если бы вы сумели как-то устроить меня на пути, по которому королева пойдет на прогулку… Мне кажется, смотреть из-за витража – унизительно, как для них, так и для нас.

– Добрая Женевьева, – сказал Морис, – вы и здесь такая чуткая?

– Черт возьми, гражданка, – воскликнул один из коллег Мориса, который в соседней комнате завтракал хлебом с сосисками, – если бы ты была узницей, а вдова Капета захотела тебя увидеть, эта мерзавка так бы с тобой не церемонилась.

Женевьева бросила на Морана молниеносный взгляд, чтобы увидеть его реакцию на эти ругательства в адрес королевы. И

действительно, Моран вздрогнул, его глаза полыхнули странным фосфоресцирующим светом, а кулаки на мгновение сжались. Но все это было столь мимолетно, что никто ничего не заметил.

– Как зовут того гвардейца? – спросила она у Мориса.

– Это гражданин Мерсево, – ответил молодой человек.

Потом, чтобы объяснить его грубость, добавил:

– Он – камнетес.

Мерсево услышал слова Мориса и глянул в его сторону.

– Давай, давай, – сказала ему жена Тизона, – заканчивай есть, мне нужно убирать.

– Если бы Австриячка могла убить меня 10 августа, она это наверняка бы сделала, – сказал Мерсево, – а в тот день, когда она сыграет в ящик, я буду в первых рядах смотреть на это.

Моран смертельно побледнел.

– Пойдемте, гражданин Морис, – сказала Женевьева, – пойдемте туда, куда вы обещали меня отвести. Здесь мне кажется, что я сама узница, я задыхаюсь.

И Морис повел Морана и Женевьеву мимо часовых, которые, предупрежденные Лорэном, пропускали их беспрепятственно.

Он разместил их в маленьком коридорчике верхнего этажа таким образом, чтобы в тот момент, когда королева вместе с другими узницами будет подниматься в галерею, эти августейшие особы обязательно прошли мимо них.

Прогулка была назначена на десять часов, до ее начала оставалось всего несколько минут. Морис не только не оставил своих друзей, но, чтобы ни малейшее подозрение не пало на них, поскольку эта экскурсия была нелегальной, встретив гражданина Агриколу, позвал его с собой.

Пробило десять часов.

– Открывайте! – прокричал снизу голос. Морис узнал генерала Сантерра.

Тотчас караульные взялись за оружие, опустили решетки, часовые вскинули ружья. По всему двору раздавалось бряцание железа, топот. Это произвело сильнейшее впечатление на Морана и Женевьеву. Морис заметил, как они оба побледнели.

– Сколько предосторожностей для охраны троих женщин! – прошептала Женевьева.

– Да, – сказал Моран, пытаясь усмехнуться. – Если бы те, кто пытается их похитить, были на нашем месте и видели бы то, что видим мы, они отказались бы от своих замыслов.

– Действительно, – добавила Женевьева. – Я начинаю думать, что они не спасутся.

– Надеюсь на это, – ответил Морис.

И, склонясь через перила лестницы, произнес:

– Внимание, вот и узницы.

– Назовите мне их, – попросила Женевьева, – я же их не знаю.

– Первые две, которые поднимаются по лестнице, это сестра и дочь Капета. А последняя, перед ней бежит маленькая собачка, это – Мария-Антуанетта.

Женевьева сделала шаг вперед. А Моран, вместо того, чтобы смотреть на узниц, казалось, приклеился к стене.

Его мертвенно-бледные губы приобрели землистый оттенок камней башни Тампль.

В белом платье, с прекрасными чистыми глазами Женевьева казалась ангелом, ожидающим узниц, чтобы осветить их горестный путь и хоть немного их порадовать.

Мадам Елизавета и принцесса прошли мимо, бросив на посторонних удивленный взгляд. Первая, конечно, подумала, что это те, кто подавал ей знаки, потому что она живо повернулась к принцессе и сжала ей руку, уронив при этом носовой платок, как бы предупреждая королеву.

– Обратите внимание, сестра, – сказала она, – я уронила носовой платок.

И она продолжала подниматься вместе с принцессой.

Королева, учащенно дыша и слегка покашливая, что свидетельствовало о ее нездоровье, наклонилась, чтобы подобрать платок, упавший к ее ногам. Но ее маленькая собачка завладела им и понесла мадам Елизавете. Королева продолжала подниматься и через несколько ступенек, в свою очередь, оказалась перед Женевьевой, Мораном и молодым человеком.

– О, цветы! – сказала она. – Как давно я их не видела. Как они прекрасно пахнут, как вы счастливы, сударыня, что у вас такие цветы!

Одновременно с мыслью, пронесшейся у нее в голове после этих печальных слов, Женевьева протянула руку, чтобы предложить свой букет королеве. Тогда Мария-Антуанетта подняла голову, посмотрела на молодую женщину, и чуть заметный румянец появился на ее бледном лице.

Но естественным движением, повинуясь привычке пассивного следования распорядку, Морис поднял руку, чтобы остановить порыв Женевьевы.

Королева замерла в нерешительности и, посмотрев на Мориса, узнала в нем того самого гвардейца, который обычно говорил с ней решительно, но в то же время почтительно.

– Это запрещено, сударь? – спросила она.

– Нет, сударыня. Женевьева, вы можете подарить свой букет.

– О, сударь, благодарю вас! – с признательностью воскликнула королева.

И Мария-Антуанетта грациозно протянула исхудалую руку и наугад сорвала одну гвоздику в этой массе цветов.

– Но возьмите все, сударыня, возьмите, – робко произнесла Женевьева.

– Нет, – ответила королева с очаровательной улыбкой. – Этот букет, возможно, вам подарил тот, кого вы любите, и я совсем не хочу лишать вас этих цветов.

Женевьева покраснела, и этот румянец заставил королеву улыбнуться.

– Пойдем дальше, гражданка Капет, – сказал Агрикола.

Королева перед тем, как исчезнуть из поля зрения смотревших на нее, еще раз повернулась и прошептала:

– Как эта гвоздика чудесно пахнет, и до чего же эта женщина хороша!

– Она меня не видела, – прошептал Моран, который почти стоял на коленях в полутьме коридора, где королева его действительно не видела.

– Но ведь вы ее увидели, Моран, не так ли? Ведь правда, Женевьева? – сказал Морис, вдвойне счастливый от того, что спектакль, который он организовал для друзей, удался, и от того, что он доставил этим мало неприятностей несчастной узнице.

– О, да! – сказала Женевьева. – Я ее хорошо рассмотрела и теперь, если я буду жить даже сто лет, она все время будет у меня перед глазами.

– И как вы ее нашли?

– Очень красива!

– А вы, Моран?

Моран, ничего не ответив, сжал кулаки.

– Скажите-ка, – смеясь, совсем тихо спросил Морис у Женевьевы, – не в королеву ли влюблен Моран?

Женевьева вздрогнула, но тотчас же взяла себя в руки:

– Ей богу, – рассмеялась она в ответ, – какой же вы фантазер!

– И все же вы мне не сказали, Моран, какое впечатление она произвела на вас? – настаивал Морис.

– Я нашел ее очень бледной, – ответил он.

Морис опять взял Женевьеву под руку и проводил во двор. На темной лестнице ему показалось, что Женевьева поцеловала ему руку.

– Что это значит? – спросил Морис.

– Это значит, Морис, что я никогда не забуду, что из-за моего каприза вы рисковали головой.

– О, Женевьева, – ответил на это Морис, – вы преувеличиваете. Вы ведь знаете, что благодарность – это не то чувство, которого я добиваюсь.

Женевьева нежно пожала ему руку.

За ними, спотыкаясь, шел Моран.

Они спустились во двор, Лорэн выпустил их из Тампля. Но перед тем как расстаться, Женевьева заставила Мориса дать обещание, что тот придет на следующий день обедать на старинную улочку Сен-Жак.

Глава XXII
Соглядатай Симон

Морис вернулся на свой пост, его сердце наполняла неземная радость. Но здесь он увидел заплаканную жену Тизона.

– Что с вами, мамаша? – спросил он.

– Я очень зла, – ответила тюремщица.

– Почему?

– Потому что по отношению к беднякам в этом мире царит страшная несправедливость.

– В чем, собственно, дело?

– Вы ведь богач, буржуа. Вы приходите сюда только на день, и вам разрешают приходить с красивыми женщинами, которые дарят Австриячке букеты. А я вечно торчу на этой голубятне, при этом мне еще запрещают видеть мою бедную Софи.

Морис взял руку женщины и положил в нее ассигнацию в десять ливров.

– Возьмите, мадам Тизон, – сказал он, – возьмите это и мужайтесь. И видит Бог, Австриячка не будет здесь вечно!

– Десять ливров, – сказала тюремщица, – это так благородно с вашей стороны. Но я предпочла бы иметь папильотку с прядью волос моей бедной дочери.

Она произносила эти слова в тот момент, когда к ним поднялся Симон, который услышал их и видел, как тюремщица сжала в кармане руку с ассигнацией, полученной от Мориса.

Теперь следует остановиться на том, в каком расположении духа пребывал Симон.

Он только что пришел со двора, где встретил Лорэна. Они терпеть не могли друг друга.

И эта антипатия была вызвана не столько сценой насилия, о которой мы уже рассказывали, сколько разницей в происхождении, вечным источником проявлений, которые кажутся таинственными, но так легко объясняются.

Симон был уродлив, Лорэн – красив. Симон был грязным, Лорэн благоухал. Симон был республиканским фанфароном, Лорэн – одним из преданных патриотов, которые ради революции готовы были пожертвовать собой. И случись драка, Симон чувствовал это инстинктивно, удар этого щеголя будет не слабее, чем у Мориса.

Заметив Лорэна, Симон остановился и побледнел.

– Что, твой отряд заступает в караул? – проворчал он.

– А твое какое дело? – ответил один из гренадеров, которому этот вопрос явно пришелся не по душе. – Мне кажется, наш отряд достойнее других.

Симон вытащил из кармана куртки карандаш и сделал вид, что что-то записывает на листке бумаги, таком же грязном, как и его руки.

– Эй, Симон, – сказал Лорэн. – Оказывается, ты и писать умеешь. Это с тех пор, как ты стал собирать налоги с Капетов? Смотрите, граждане, честное слово, он пишет. Симон – финансовый инспектор.

По рядам гвардейцев, образованных молодых людей, прокатился взрыв смеха, от которого несчастный сапожник просто отупел.

– Ну хорошо же, – сказал он, проскрежетав зубами и побелев от гнева, – говорят, что ты пропустил в башню посторонних без разрешения Коммуны. Так вот, я напишу это в донесении на тебя, через гвардейца из муниципалитета.

– Ну тот, по крайней мере, умеет писать, – заметил Лорэн. – Ведь сегодня это Морис, Морис – Железный кулак, ты знаешь об этом?

И надо же было случиться, что именно в этот момент вышли Моран и Женевьева.

Заметив их, Симон бросился в башню и увидел, как Морис в утешение дал жене Тизона ассигнацию в десять ливров.

Морис не обратил внимания на этого несчастного, которого каждый раз инстинктивно обходил стороной, как обычно обходят отвратительную ядовитую рептилию.

– Ах, так! – сказал Симон жене Тизона, которая вытирала глаза передником. – Ты что же, гражданка, хочешь, чтобы тебя гильотинировали?

– Меня? – спросила жена Тизона. – За что?

– Ты получаешь деньги от гвардейца из муниципалитета, чтобы провести аристократов к Австриячке.

– Я? – сказала жена Тизона. – Замолчи, ты сошел с ума.

– Это будет записано в донесении, – напыщенно сказал Симон.

– Ты что? Ведь это были друзья гражданина Мориса, одного из самых преданных патриотов, которые только могут быть.

– А я говорю, что это заговорщики. Коммуну поставят об этом в известность, и она решит.

– Ты что же, пойдешь доносить на меня, шпион?

– Конечно, в том случае, если ты сама не расскажешь обо всем.

– Но о чем я должна рассказать?

– О том, что произошло. Где были эти аристократы?

– Там, на лестнице.

– Когда вдова Капета поднималась на площадку?

– Да.

– И они разговаривали?

– Да, обменялись двумя словами.

– Видишь, двумя словами. Здесь пахнет аристократией.

– Гвоздиками.

– Гвоздиками! Почему гвоздиками?

– Потому что у гражданки был букет, который благоухал.

– У какой гражданки?

– У той, которая смотрела на проходившую королеву.

– Ты все время говоришь о королеве, гражданка Тизон, а о посещении аристократов ты забываешь. Итак, на чем я остановился? – продолжал Симон.

– Да, конечно, – ответила его собеседница, – был цветок, гвоздика. Она выпала из рук гражданки Диксмер, когда Мария-Антуанетта вытаскивала ее из букета.

– Жена Капета взяла цветок из букета гражданки Диксмер? – уточнил Симон.

– Да, и это я подарил ей этот букет, слышишь? – угрожающим голосом сказал Морис, который все это время слушал этот разговор, выводивший его из себя.

– Видят то, что видно, а говорят то, что слышно, – проворчал Симон, который все еще держал в руках найденную на лестнице и смятую его ножищей гвоздику.

– А я тебе говорю, – продолжал Морис, – что тебе нечего делать в башне. Твое место палача там, внизу, возле маленького Капета, которого ты сегодня не будешь бить, потому что я здесь и запрещаю тебе это делать.

– Значит, ты мне угрожаешь и называешь меня палачом! – воскликнул Симон, разрывая цветок. – Ну, мы еще посмотрим, что позволено аристократам… Ага, а это что такое?

– Что? – спросил Морис.

– То, что я чувствую внутри гвоздики! Ага!

И на глазах у изумленного Мориса Симон вытащил из чашечки цветка маленькую свернутую бумажку, искусно туда вложенную.

– О! – в свою очередь воскликнул Морис. – Это что такое, Господи?

– А это мы узнаем, – проговорил Симон, отступая к окну. – Твой дружок Лорэн утверждал, что я не умею читать? Ну, так ты сейчас увидишь.

Лорэн клеветал на Симона: тот умел читать написанное печатными буквами, если почерк был достаточно крупным. Но записка была написана так мелко, что Симону пришлось прибегнуть к помощи очков. Он положил записку на подоконник и стал рыться в карманах. Пока сапожник был занят поисками, гражданин Агрикола открыл дверь комнаты, которая находилась как раз напротив маленького окошка, и поток воздуха подхватил записку как перышко. Когда Симон наконец-то нашел свои очки, водрузил их на нос и повернулся, то напрасно пытался найти записку, она исчезла.

Симон зарычал.

– Здесь лежала записка! – вопил он. – Здесь была записка! Берегись, гражданин гвардеец, очень нужно, чтобы она нашлась!

И он быстро побежал вниз, оставив ошеломленного Мориса.

Через десять минут три члена Коммуны уже входили в башню. Королева еще находилась на площадке, и был дан приказ оставить ее в полном неведении относительно того, что только что произошло в башне. Члены Коммуны поднялись наверх.

Первое, что им бросилось в глаза, красная гвоздика, которую королева все еще держала в руке. Удивленно переглянувшись, они подошли к ней.

– Отдайте цветок, – сказал старший из них.

Королева, для которой их появление было неожиданным, вздрогнула и замерла в нерешительности.

– Отдайте цветок, сударыня, – воскликнул Морис с каким-то страхом.

Королева протянула гвоздику.

Старший из членов Коммуны взял цветок и ушел, за ним последовали его коллеги. Они прошли в соседнее помещение, чтобы осмотреть цветок и составить протокол.

Разломав гвоздику, увидели, что внутри было пусто.

Морис перевел дыхание.

– Минуточку, минуточку, – сказал один из членов Коммуны, когда гвоздика оказалась раскрытой. – Лунка пуста, это правда, но в ней, наверняка, была спрятана записка.

– Я готов, – произнес Морис, – дать все необходимые объяснения, но прежде я прошу меня арестовать.

– Мы учтем твое пожелание, – ответил старший из членов Коммуны, – но мы не имеем на это права. Ты слишком известен, как настоящий патриот, гражданин Линдей.

– Я своей жизнью отвечаю за друзей, которых имел неосторожность привести с собой.

– Ни за кого не следует ручаться, – ответил ему обвинитель.

Со двора доносился шум.

Это Симон после напрасных попыток найти унесенный ветром маленький клочок бумаги, побежал к Сантерру и рассказал ему о попытке похищения королевы со всеми дополнениями, на которые только было способно его соображение. Тампль был блокирован, караул сменили к большой досаде Лорэна, который протестовал против этого оскорбления, нанесенного его отряду.

– Ах ты, мерзкий сапожник, – сказал он Симону, погрозив ему саблей, – это тебе я обязан подобной «шуткой». Ну что же, будь спокоен, я отплачу тебе за это.

– А я думаю, что скорее ты за все это заплатишь нации, – ответил тот, потирая руки.

– Гражданин Морис, – сказал Сантерр, – ты поступаешь в распоряжение Коммуны, там тебя допросят.

– Слушаюсь, генерал. Я уже просил арестовать меня, прошу сделать это сейчас.

– Подожди, подожди, – злорадно прошептал Симон, – мы постараемся обделать твое дело.

И он направился к жене Тизона.