Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Глава XXV
Дуэль

В те времена положить руку на плечо чужому человеку считалось делом серьезным.

Повернувшись, Диксмер узнал Мориса.

– А, здравствуйте, гражданин республиканец, – произнес Диксмер, слегка вздрогнув, но тут же взял себя в руки, сумел скрыть свое волнение.

– Здравствуйте, гражданин подлец, – ответил Морис, – вы не ждали меня, не так ли?

– Правильнее сказать – я вас больше не ждал.

– Отчего же?

– Просто я был уверен, что вы появитесь раньше.

– Я пришел к тебе еще слишком рано, убийца! – голос Мориса превратился в ужасающий шепот. Полыхавшая в его сердце гроза проявлялась в гневном блеске глаз.

– Вы пытаетесь испепелить меня своим взглядом, – усмехнулся Диксмер. – Напрасно. Нас сейчас опознают и последуют за нами.

– Вот оно что, ты боишься ареста? Ты боишься, что тебя отправят на тот самый эшафот, на который ты отправляешь других? Раз так – пускай нас арестуют. Даже тем лучше, если нас схватят. Думаю, национальному правосудию сегодня не хватает подлинного виновного.

– Как, впрочем, не хватает одного имени в списке людей чести, согласны? С тех пор как из него исчезло ваше имя.

– Ну что ж, об этом разговор впереди. Пока же, замечу, вы сполна отомстили за себя, к несчастью, отомстили, подставив женщину. Если вам был нужен мой ответ, то почему не дождались меня в моем доме, когда украли Женевьеву?

– Всегда считал, что вор – вы.

– Довольно, сударь, нет смысла спорить. Когда-то я вас знал сильным в деле – не на словах. Вспомните тот день, когда вы пытались убить меня. Тогда вы и проявили всего себя, раскрылись полностью.

– Я до сих пор упрекаю себя в том, что не послушался голоса природы, – спокойно согласился Диксмер. – И не исполнил задуманное.

Морис в сердцах стукнул саблей о пол. – Предлагаю вам реванш.

– Если хотите – завтра, но только не сегодня.

– Почему завтра?

– Или сегодня вечером.

– Почему не сейчас?

– Потому что до пяти я занят.

– Еще готов какой-то гнусный план, – сказал Морис, – еще какая-нибудь западня?

– Ах, мсье Морис, – с издевкой заметил Диксмер, – вы и впрямь неблагодарный человек. Целых шесть месяцев я предоставлял возможность вам и моей жене нежно любить друг друга; целых шесть месяцев я допускал ваши свидания. Никогда еще мужчина, согласитесь, не был таким снисходительным, как я.

– Лишь потому, что это было выгодно. Ты рассчитывал, что я окажусь полезным для тебя.

– Конечно, – подтвердил Диксмер, который становился все более спокойным по мере того, как Морис окончательно вышел из себя. – Конечно! В то время, как вы изменяли своей Республике, продавая ее за один взгляд моей жены; в то время как вы бесчестили себя изменой, а она – прелюбодеяниями, я был умницей и героем. Я выжидал и торжествовал победу.

– Ужас! – не выдержал Морис.

– А разве не так? Оцените свое поведение, сударь. Оно отвратительно! Оно позорно!

– Ошибаетесь. Но поистине позорно и отвратительно поведение мужчины, которому женщина доверила свою честь и который поклялся беречь эту честь, а сам вопреки клятве превратил ее красоту в приманку, чтобы поймать на нее слабое сердце. Вы согласно священному долгу обязаны были защищать женщину, а вы ее предали.

– У меня свой перечень обязанностей и дел и назову его. Я должен был спасти своего друга, отстаивавшего вместе со мной святое дело. Во имя его я пожертвовал и своим состоянием, и своей честью. Больше того, я вычеркнул себя из списка живых, если и вспоминал о себе – то в последнюю очередь. Но у меня больше нет друга – он заколол себя кинжалом, у меня нет больше королевы – моя королева погибла на эшафоте. У меня осталось одно – месть.

– Признайтесь честно – убийство.

– За прелюбодеяние не убивают – наказывают.

– Но это вы подтолкнули ее и потому даже прелюбодеяние в таком случае законно.

– Вы так считаете? – мрачная улыбка исказила лицо Диксмера. – Но вы у нее уточните – думает ли она так.

– Тот, кто наказывает, убивает открыто. Ты же не наказываешь, ты, подставляя ее голову под гильотину, сам прячешься.

– Это я убегаю! Я прячусь! Какие у тебя поводы, чтобы утверждать это, – спросил Диксмер. – Разве я прячусь, если присутствую при вынесении ей смертного приговора? Разве я убегаю, если иду даже в Зал Мертвых, чтобы в последний раз, в последнюю минуту попрощаться с нею?

– Ты намерен снова увидеть ее? – воскликнул Морис. – Ты пойдешь попрощаться с нею?

– Спокойнее, – пожал плечами Диксмер. – В вопросах мести ты, Морис, явно не специалист. На моем месте ты бы предоставил событиям и обстоятельствам развиваться своим чередом. Думаешь, что женщина-прелюбодейка, наказанная мной смертью и приговоренная к ней, расплатилась со мной. Нет, гражданин Морис, я нашел лучший способ сполна возвернуть ей все то зло, которое она причинила мне. Она любит тебя – она умрет вдали от тебя; она ненавидит меня – и опять увидит меня. Вот, – добавил он, доставая из кармана бумажник. – В нем находится пропуск, подписанный секретарем Дворца. С этим пропуском я пройду к Женевьеве и напомню ей о прелюбодеянии. Я увижу, как палач обрезает ей волосы. И когда они упадут, она услышит мой голос, повторяющий: «Прелюбодейка!». Я буду сопровождать ее до тележки и на эшафоте последнее слово, которое она услышит, будет: «прелюбодейка».

– Поберегись! У нее не хватит сил вынести столько подлости, она выдаст тебя.

– Нет, – запротестовал Диксмер, – для этого она слишком ненавидит меня. Если бы она могла меня выдать, то уже бы выдала,

как шепотом ей посоветовал твой друг. Раз она не выдала меня ради спасения жизни, то теперь и вовсе не выдаст: она не захочет умирать вместе со мной. Она хорошо знает, что, если выдаст меня, я продлю ее пытки. Она хорошо понимает, что, если выдаст меня, то я буду с нею не только во Дворце Правосудия – даже на эшафоте мы будем рядом. Вместо того, чтобы оставить ее у Дворца, я сяду с ней в тележку, повторяя всю дорогу это ужасное слово: «Прелюбодейка». Даже на эшафоте она услышит его и только вместе с нею обвинение канет в вечность.

Диксмер был ужасен в своем гневе и ненависти: он схватил руку Мориса и встряхнул ее с такой силой, которую молодой человек у него не предполагал. Но по мере того, как распалялся Диксмер, успокаивался Морис.

– Послушай, – сказал он, – в твоей мести не хватает только одного.

– Чего же?

– Чтобы ты мог ей сказать: «Уходя из трибунала, я встретил твоего любовника и убил его!»

– Напротив, я предпочту сказать ей, что ты жив и всю оставшуюся жизнь тебя будет преследовать картина ее смерти.

– Ты все-таки убьешь меня, – взорвался Морис. – Или, – добавил он, оглянувшись вокруг и чувствуя себя почти хозяином положения, – или я убью тебя.

И бледный от волнения и гнева, он схватил Диксмера за горло и потащил к лестнице, которая вела к берегу реки. Его силы удвоила необходимость сорвать этот тщательно продуманный адский план.

Нападение Мориса вывело Диксмера из себя.

– Да, нас рассудит смерть. Но тебе незачем тащить меня силой – я иду сам.

– Так иди, ты же вооружен.

– Я последую за тобой.

– Нет – впереди. И предупреждаю, при малейшем движении, при малейшей попытке схитрить, я разрублю твою голову вот этой саблей.

– Ты же прекрасно знаешь: я не боюсь, – ответил Диксмер с улыбкой, которая на его бледных губах выглядела страшной.

– Нет, ты не боишься моей сабли, нет, – прошептал Морис, – но ты боишься лишиться своей мести. И ты лишишься ее. Теперь, когда мы, наконец, лицом к лицу, забудь о мести навсегда.

Они направились к реке, и если за ними можно было еще проследить взглядом, то помешать дуэли времени уже не оставалось.

Гнев в одинаковой мере пожирал соперников. Продолжая переговариваться, они спустились по маленькой лестнице и прошли на почти пустынную набережную – толпа все еще заполняла зал, коридор, двор Дворца Правосудия в ожидании новых приговоров. Диксмер жаждал крови Мориса не меньше, чем Морис жаждал крови Диксмера.

Они углубились под один из сводов, выводящих камеры Консьержери к реке, по которым окрашенные кровью воды унесли не один труп из подземной тюрьмы.

Морис стал между рекой и Диксмером.

– Я уверен в том, что убью тебя, – пообещал Диксмер, – ты слишком дрожишь.

– Увы, Диксмер, – отозвался Морис, надежно прикрывая саблей возможность отступления противнику. – Я несомненно убью тебя. И, убив тебя, возьму из твоего бумажника пропуск секретаря Дворца. Хотя ты слишком хорошо застегнулся, моя сабля расстегнет твою одежду, будь она даже из бронзы, как у рыцарей древности.

– Так ты возьмешь пропуск? – завопил Диксмер.

– Обязательно, – подтвердил Морис, – и воспользуюсь им, пройду к Женевьеве. Я буду всюду рядом с ней – на тележке, на эшафоте, и до тех пор, пока она дышит, буду шептать ей: «я люблю тебя»; и в последний момент, прежде чем упадет ее голова, она услышит: «Я люблю тебя».

Левой рукой Диксмер пытался схватить бумажник и вместе с пропуском зашвырнуть его в реку. Но быстрая, как молния, острая, как секира, сабля Мориса обрушилась на руку и почти полностью отрубила кисть.

Раненый крикнул, встряхивая искалеченной рукой, и занял оборону. И под забытым и сумрачным сводом начался страшный бой. Двое мужчин были заперты в таком узком пространстве, что сабли скользили по влажным плитам и тяжело ударялись о стены. Нетерпение и гнев ускорили ритм боя.

Диксмер чувствовал, как течет его кровь, понимал, что с нею уходят и его силы. Он бросился на Мориса с такой яростью, что вынудил его отступить. Отступая, Морис упал и сабля врага задела его грудь.

Но движением, быстрым, как мысль, хотя он и стоял на коленях, Морис перехватил саблю левой рукой и направил ее навстречу Диксмеру. В ярости и азарте тот поскользнулся на покатом склоне и рухнул прямо на саблю соперника. Ее острие пронзило Диксмера.

Раздалось жуткое проклятие, и оба противника покатились к воде…

Поднялся один из них – это был Морис: весь в крови, но в крови своего врага. Он вытащил свою саблю из груди Диксмера. И пока он ее вытаскивал, тело Диксмера содрогалось, прощаясь с жизнью.

Убедившись, что враг мертв, Морис наклонился, расстегнул одежду убитого, достал бумажник. Понимая, что его окровавленный вид привлечет внимание и он будет немедленно арестован, Морис подошел к реке, наклонился, вымыл руки и одежду.

Потом, быстро поднявшись по лестнице, бросил последний взгляд на место боя. Красная дымящаяся струя выбегала из-под свода и стекала к реке.

Он пришел во Дворец, открыл бумажник и достал пропуск, подписанный секретарем.

– Боже праведный, благодарю! – прошептал он.

И заторопился по ступеням, которые вели в Зал Мертвых.

Часы пробили три. Всего час назад Морис и Диксмер спустились на набережную.

Глава XXVI
Зал мертвых

Как мы помним, используя жену, Диксмер установил приятные отношения с секретарем Дворца, а не только получал от него списки арестованных. Легко представить, какой ужасный страх охватил секретаря, когда он узнал о разоблачении заговора. Вольно или невольно он оказался соучастником Диксмера и его вполне могли приговорить к смерти вместе с Женевьевой.

Секретаря вызвал Фукье-Тэнвилль. И доказать свою невиновность ему удалось только благодаря Женевьеве, подтвердившей его полную неосведомленность о планах Диксмера. Еще ему повезло: Фукье-Тэнвилль был заинтересован в том, чтобы его администрация оставалась незапятнанной.

– Гражданин, – молил секретарь, бросаясь на колени, – прости меня, я позволил обмануть себя.

– Гражданин, – не уступал общественный обвинитель, – человек, который находится на службе нации и позволяет обмануть себя в такое время, как наше, достоин гильотины.

– Но я был дураком, гражданин, – продолжал секретарь, буквально умирающий от желания назвать Фукье-Тэнвилля… монсиньором.

– Дурак или нет, значения не имеет, – заявил суровый обвинитель. – Ничто не должно усыплять любовь к Республике. Гуси Капитолия тоже были глупыми, тем не менее они проснулись и спасли Рим.

Секретарю нечего было возразить – он лишь стонал в ожидании своей участи.

– Я прощу тебя, – пообещал Фукье. – Я даже стану защищать тебя, поскольку не хочу, чтобы подозревали моего служащего. Но учти, если я услышу еще хоть слово или даже упоминание о твоем деле – ты отправишься на гильотину.

Нет нужды говорить о том, с какой поспешностью и вниманием секретарь отправился листать газеты, всегда готовые сообщить то, что знают, а временами и то, чего не знают, хотя это могло стоить жизни многим людям. Он везде искал Диксмера, чтобы попросить его о молчании, но тот сменил жилище и секретарь не нашел его.

Женевьева, к счастью, еще в своих показаниях до того, как ее посадили на скамью подсудимых, заявила, что ни у нее, ни у мужа не было никаких сообщников. Как же он благодарил взглядом несчастную женщину, когда ее везли в трибунал.

Но после того, как он вернулся в канцелярию, чтобы взять дело, затребованное Фукье-Тэнвиллем, неожиданно вошел Диксмер. От его спокойного и уверенного вида секретарь буквально оцепенел.

– О! – только и сумел он выдавить из себя, словно увидел призрак.

– Разве ты не узнаешь меня? – удивился вошедший.

– Узнаю. Ты – гражданин Дюран, точнее – гражданин Диксмер.

– Да, это я!

– Гражданин, но разве ты не умер?

– Как видишь, еще нет.

– Я хочу сказать, что сейчас тебя арестуют.

– И кто же? Меня никто не знает.

– Я тебя знаю и мне достаточно сказать лишь слово, чтобы тебя гильотинировали.

– А мне нужно сказать два слова, чтобы тебя гильотинировали вместе со мной.

– То, что ты говоришь – чудовищно.

– Нет, просто логично.

– Что ты имеешь в виду? Говори да поторапливайся: чем меньше мы будем разговаривать, тем меньшей опасности подвергаемся.

– Хорошо. Моя жена обречена, не так ли?

– Очень этого боюсь. Бедная женщина!

– Я хочу в последний раз увидеть ее и попрощаться.

– Где?

– В зале Мертвых.

– И ты осмелишься войти туда?

– Почему бы и нет?

– О! – простонал секретарь так, словно от одной этой мысли у него по телу побежали мурашки.

– Есть способ? – спросил Диксмер.

– Войти в зал Мертвых? Да, конечно.

– Какой?

– Воспользоваться пропуском.

– Где взять его?

Секретарь смертельно побледнел и пробормотал:

– Эти пропуска… Вы спрашиваете, где их взять?

– Да, я спрашиваю, где взять пропуск, – не отступал Диксмер. – Мой вопрос предельно ясен.

– Его можно получить… здесь.

– Вот так! Прекрасно; и кто же их обычно подписывает?

– Секретарь.

– Но секретарь – ты.

– Да, конечно, я.

– Смотри, как удачно! – усмехнулся Диксмер, усаживаясь, – ты мне и подпишешь его.

Секретарь вскочил.

– Ты просишь у меня мою голову, гражданин.

– Нет! Я прошу лишь пропуск, вот и все.

– Несчастный, сейчас я арестую тебя! – пригрозил секретарь, собрав всю свою волю.

– Попробуй! – ответил Диксмер. – Но не сомневайся – я донесу на тебя. Скажу, ты – мой сообщник. И вместо того, чтобы пропустить меня одного, ты пойдешь в зал смерти вместе со мной.

Секретарь побледнел.

– Подлец! – воскликнул он.

– Что же здесь подлого? – спросил Диксмер. – Мне нужно поговорить с женой, поэтому я прошу у тебя пропуск.

– Неужели для тебя так важно поговорить с нею?

– Очевидно, если для того, чтобы увидеть ее, я рискую головой.

Довод показался секретарю убедительным. И Диксмер заметил, что он заколебался.

– Успокойся, – посоветовал он. – Уверяю тебя, никто ничего не узнает. Черт побери! У тебя же бывают подобные случаи.

– Редко. Крайне редко.

– Тогда, тем хуже! Арестуют нас обоих!

– Ладно, постараемся все уладить другим способом.

– Если возможно, я не против.

– Вполне возможно. Войдешь в ту дверь, в которую входят приговоренные – для этого пропуск не требуется. Потом, когда ты переговоришь с женой, позовешь меня – и я выведу тебя.

– Неплохо! – оценил Диксмер. – Но, к несчастью, в городе рассказывают очень схожую историю.

– Какую?

– Историю об одном бедном горбуне, который ошибся дверью. Думая, что вошел в архивное помещение, он оказался в зале, о котором мы только что говорили. И вошел он туда через дверь для приговоренных вместо того, чтобы войти через главную дверь. Поскольку у него не было пропуска и никто его не знал, то уже назад и не выпустили. Ему сказали, что раз он вошел через дверь для приговоренных, значит, он и есть приговоренный. Напрасно горбун протестовал, клялся, звал на помощь – никто ему не поверил, никто не пришел на помощь, никто его не выпустил. И, несмотря на все его протесты, клятвы, крики, палач сначала отрезал ему волосы, а потом – голову. Ну, как анекдот, правдоподобен, гражданин секретарь? Ты должен знать его лучше, чем кто-либо другой.

– Да, увы! История правдивая! – задрожал секретарь.

– Сам видишь, было бы безумством воспользоваться твоим советом.

– Но я буду там, я же сказал!

– А вдруг тебя позовут, вдруг ты будешь занят или забудешь?

Диксмер безжалостно повторил, сделав ударение на последнем слове:

– Если ты забудешь, что я там?

– Но я тебе обещаю…

– Нет. Впрочем, и тебя это скомпрометировало бы: увидят, как ты со мной разговаривал. Ни мне, ни тебе это не подходит. Я предпочитаю пропуск.

– Невозможно.

– Тогда, мой дорогой друг, я заговорю и мы вместе отправимся на площадь Революции.

Полумертвый от страха, оглушенный, секретарь подписал пропуск для этого гражданина.

Диксмер стремительно вышел и занял, как мы знаем, место в зале трибунала.

Что произошло дальше, нашим читателям тоже уже известно.

Подписав пропуск, секретарь, чтобы избежать малейшего подозрения в соучастии, пошел в трибунал, и сел рядом с Фукье-Тэнвиллем. Канцелярию он оставил на своего первого помощника.

В три часа десять минут Морис, предъявив пропуск, прошел охрану и без затруднений добрался до роковой двери. Когда мы называем эту дверь роковой, то имеем в виду, что в помещение вели две двери. Через большую входили и выходили обладатели пропусков. А меньшая дверь была для приговоренных, через которую входили те, кто отправлялся на эшафот.

Комната, в которую попал Морис, была разделена на две части. В одной сидели служащие, регистрирующие приходящих. В другой, где стояли только деревянные скамейки, размещали тех, кого только что арестовали, и тех, кого уже приговорили. Впрочем, это было почти одно и то же.

В темный зал свет проникал из единственного окна, имевшегося в той половине комнаты, где размещались служащие.

В углу этого мрачного зала, прислонившись к стене, сидела в полуобморочном состоянии какая-то женщина, одетая в белое. Перед ней, скрестив руки на груди, стоял мужчина, время от времени пытавшийся заговорить с женщиной, которая, как ему казалось, теряет сознание.

Вокруг них сидели приговоренные: одни рыдали или пели патриотические гимны, другие прохаживались широкими шагами, как будто хотели убежать от мучавших их мыслей.

Это была своеобразная прихожая смерти и комната была достойна такого названия. Виднелись гробы, застланные соломой, и слегка приоткрытые – как бы зазывали живых. Это были кровати для отдыха, временные склепы.

В другом конце возвышался не менее безобразный шкаф. Один из осужденных открыл его и в ужасе отступил. В нем была сложена окровавленная одежда казненных накануне. В нескольких местах свешивались длинные волосы – своеобразные чаевые палача: он продавал их родственникам, если власти не успевали сразу же сжечь эти дорогие реликвии.

С трепетом Морис открыл дверь и одним взглядом охватил всю эту картину. Он сделал три шага и упал к ногам Женевьевы.

Бедная женщина вскрикнула, но Морис прикрыл ей рот.

Лорэн со слезами обнял друга: это были первые слезы, которые он пролил.

Как ни странно, остальных несчастных, которым предстояло умереть всем вместе, не затронула столь трогательная встреча трех друзей. Каждый из них был охвачен своими личными горестными чувствами. Чужие переживания их не волновали.

Трое друзей на какой-то миг соединились в теплом и почти радостном объятии. Лорэн первым пришел в себя.

– Тебя что, тоже арестовали? – спросил он у Мориса.

– Да.

– О! Какое счастье! – прошептала Женевьева.

Радость людей, которым осталось жить всего один час, не может длиться даже столько, сколько жизнь.

Морис, посмотрев на Женевьеву с той горячей и глубокой любовью, которая переполняла его сердце, поблагодарил ее за эти слова, такие эгоистичные и в то же время такие нежные, повернулся к Лорэну.

– А теперь, – сказал он, согревая в своих руках руки Женевьевы, – поговорим.

– Да, поговорим, – согласился Лорэн, – если для этого у нас хватит времени. Что же ты хочешь мне сказать?

– Ты арестован из-за меня, приговорен из-за меня, не совершив ничего противозаконного. Если мы с Женевьевой платим наш долг, так зачем еще и тебя заставлять платить его вместе с нами?

– Не понимаю.

– Лорэн, ты свободен.

– Свободен? Я? Да ты с ума сошел, – не удержался Лорэн.

– Нет, я в своем уме. Я повторяю – ты свободен, вот пропуск. Тебя спросят: кто ты такой, ответишь, что работаешь секретарем в тюрьме в Кармах и сюда пришел поговорить с секретарем Дворца. После разговора из любопытства зашел взглянуть на приговоренных, попросив для этого пропуск. Ты их увидел, ты удовлетворен и теперь уходишь.

– Это шутка, не так ли?

– Нет, дорогой друг, вот тебе пропуск, воспользуйся им. Ты ведь не влюблен, тебе не нужно умирать ради того, чтобы провести еще хоть несколько минут со своей возлюбленной, ни секунды не потерять из своей вечности.

– Не понимаю, Морис, – возразил Лорэн. – Если можно выйти отсюда, во что я никогда не поверю, то почему бы сначала не спасти сударыню. Что касается тебя, то мы посмотрим.

– Невозможно, – ответил Морис, у которого ужасно сжалось сердце, – ты же видишь: в пропуске написано «гражданин», а не «гражданка». Да Женевьева и не захочет выйти отсюда без меня и жить, зная, что я умру.

– Если она не уйдет, то почему, ты считаешь, захочу спастись я. Думаешь, у меня меньше мужества, чем у женщины?

– Ошибаешься, мой друг. Я уверен в том, что ты один из самых храбрых людей, но твое упрямство неоправданно и неразумно. Лорэн, воспользуйся случаем. Неужели ты не доставишь нам высшей радости – радости знать, что ты свободен и счастлив.

– Счастлив! – воскликнул Лорэн. – Да ты что, шутишь? Счастлив без вас?.. На кой черт мне жизнь в Париже без своих друзей? Жизнь, лишенная всего, что ее украшало. Не видеть вас больше, не докучать вам своими стихами? Ну нет, черт возьми, нет!

– Лорэн, друг мой…

– Да, именно потому, что я твой друг, я и настаиваю. Если бы у меня была надежда найти вас обоих, я преодолел бы все преграды. Но вырваться отсюда одному, чтобы потом ходить по улицам, склонив голову, мучиться от угрызений совести, непрестанно слышать взывающий голос: «Морис», «Женевьева», особенно в тех местах, где мы бывали вместе, чтобы ваши тени преследовали меня в любимом Париже. Нет, ей Богу, нет. И я считаю, что были правы те, кто изгонял королей, пусть даже короля Дагобера.

– Какое вообще отношение имеет король Дагобер к тому, что происходит сейчас?

– Этот тиран, разве не он говорил великому Элуа[71]71
  Элуа – казначей и ювелир французских королей Клотара II и (588–659) Дагобера.


[Закрыть]: «Он не из такой уж хорошей компании, которую следует покинуть?» А я, я – республиканец! И я говорю: ничто не вынудит меня покинуть хорошую компанию – даже гильотина. В ней я чувствую себя хорошо, с ней я и останусь.

– Бедный друг! Бедный друг! – вымолвил Морис.

Женевьева молчала и только смотрела на них глазами полными

слез.

– Ты сожалеешь о жизни? – спросил Лорэн.

– Да, из-за нее!

– А я, я не сожалею ни о чем. Даже о Богане Разума, у которой – я забыл сказать тебе об этом, – были большие претензии ко мне, мешающие ей утешиться подобно Артемизе древности. Спокойно и сознательно иду на все. Согласен развлекать тех негодяев, которые побегут рядом с тележкой: я продекламирую красивое четверостишье мсье Сансону и попрощаюсь со всей компанией… Впрочем, подожди.

Лорэн замолчал.

– Впрочем, – продолжал он, – я хочу выйти. Я хорошо знаю, что никого не люблю, но совсем забыл, что я кое-кого ненавижу. Сколько времени, Морис?

– Половина четвертого.

– Мне хватит времени, черт возьми! Мне хватит.

– Конечно! – воскликнул Морис, – еще осталось девять обвиняемых. Наша очередь подойдет часам к пяти: у нас в запасе почти два часа.

– Этого времени вполне достаточно; дай-ка мне пропуск и двадцать су.

– Боже мой! Что вы собираетесь делать? – прошептала Женевьева.

Морис пожал ему руку: для него самым главным было то, что Лорэн все-таки уходит.

– Меня осенили кое-какие идеи, – улыбнулся тот.

Морис достал из кармана кошелек и протянул его другу.

– А теперь и пропуск, именем Бога!.. Я хотел сказать именем Высшего Разума!

Морис вручил ему пропуск.

Лорэн поцеловал руку Женевьевы и, воспользовавшись тем, что в канцелярию привели очередную группу приговоренных, перепрыгнул через скамейки и направился к большой двери.

– Эй, – крикнул охранник. – Кажется, один из них хочет спастись.

Лорэн выпрямился и предъявил пропуск.

– Смотри, – сказал он, – гражданин охранник, и учись лучше запоминать людей.

Охранник узнал подпись секретаря. Но он принадлежал к той категории чиновников, которые отличаются особой недоверчивостью и поскольку секретарь Дворца, так и не переборовший внутреннюю дрожь и страх от встречи с Диксмером, выходил как раз из трибунала, он обратился к нему.

– Гражданин секретарь, вот документ, с помощью которого можно выйти из зала Мертвых. Этот документ действителен?

Секретарь побледнел от ужаса и, убежденный в том, что если посмотрит перед собой, то увидит жуткое лицо Диксмера, схватив пропуск, поспешил ответить:

– Да, да, это моя подпись.

– Но, – сказал Лорэн, – если это твоя подпись, тогда верни мне пропуск.

– Нет, – возразил секретарь, разрывая его на тысячу кусочков, – такие пропуска действительны только один раз.

На какой-то миг Лорэн застыл в нерешительности.

– Ну что ж, тем хуже. Но прежде всего мне нужно его убить.

С волнением, которое легко можно понять, Морис следил за Лорэном.

– Он спасен! – с воодушевлением, похожим на радость, Морис сообщил об этом Женевьеве. – Пропуск разорвали и он больше не попадет сюда. Если и попытается, то опоздает: заседание трибунала уже будет закончено, в пять часов нас уже не будет в живых.

Женевьева вздрогнула и вздохнула.

– О! Обними меня, – попросила она, – мы больше не расстанемся… Почему же это невозможно? Боже мой! Чтобы нас убили одним ударом, чтобы мы одновременно сделали свой последний вздох.

Они уединились в самом углу сумрачного зала. Женевьева села рядом с Морисом и обвила его шею руками. Они дышали единым дыханием, они гасили в себе отзвуки любых мыслей. Приближающаяся смерть не могла преодолеть силы любви.

Прошло полчаса.