Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава VII
Зал потерянных шагов

К исходу того самого дня, когда гвардейцы муниципалитета тщательно осмотрели камеру королевы, какой-то человек, одетый в серую карманьолку, с густой шевелюрой черных волос, не помещавшихся под одной из тех медвежьих шапок, по которым в то время отличали наиболее рьяных патриотов, прогуливался в большом зале, философски названном «Залом Потерянных шагов». Он, казалось, с большим вниманием рассматривал проходящих мимо людей, которых здесь обычно бывает много. А в эпоху, когда судебные процессы приобрели исключительно важное значение и когда в суде защищали только в том случае, если приходилось оспаривать голову обвиняемого у палача и у гражданина Фукье-Тэнвилля[64]64
  Фукье-Тэнвилль Антуан-Кантэн – общественный обвинитель Революционного трибунала. Во времена Террора являлся неутомимым поставщиком для гильотины. Погиб на эшафоте в 1795 году.


[Закрыть], их неутомимого поставщика, число людей здесь заметно выросло.

Поведение человека, портрет которого мы только что набросали, отличалось весьма хорошими манерами. В то время общество разделилось на два класса: овец и волков. И одна часть населения, вселяя общий страх, пожирала другую.

Наш дерзкий прогуливающийся патриот был невысокого роста. Он держал в грязной руке одну из тех дубинок, которые называли «конституцией». Его рука, игравшая этим жутким орудием, могла бы показаться маленькой тому, кто решился бы «сыграть» со странной личностью наедине роль инквизитора, которую он присвоил себе. Но никто не осмеливался связываться с обладателем столь угрожающей наружности.

Человек с дубинкой несомненно внушал опасения кое-кому из писарей, рассуждавших о государственных делах. Дела же эти шли к худшему или все лучше и лучше. Оценка зависела от того, кто ее выносил, консерватор или революционер. Писари искоса поглядывали на черную бороду незнакомца, его зеленоватые глаза, спрятанные под густыми кустистыми бровями, невольно вздрагивали, когда этот устрашающий патриот пересекал Зал Потерянных шагов, приближаясь к ним.

Странные и непонятные действия его только усиливали страх. Они видели, что этот человек то приближался к ним, то нервно измеряя шагами длину залы, ронял на пол свою дубинку. Ударяя по плиткам, она вырывала из них то приглушенный, то звонкий и раскатистый звук.

Но не только на писарей, о ком мы говорим и которых называют «дворцовыми крысами», производил он такое жуткое впечатление; многие входившие в Зал Потерянных шагов через широкую дверь или через какую-нибудь маленькую боковую, старались как можно быстрее миновать патриота в медвежьей шапке.

Он же упорно повторял маршрут из одного конца зала в другой, пересчитывая плитки пола своей дубинкой. Если бы писари были менее напуганы, а отдельные посетители – более внимательны, то они несомненно заметили бы определенную последовательность и логику его поступков. На первый взгляд просто капризный, нервный, как все эксцентричные, одержимые натуры, патриот не суетился бездумно, а отдавал предпочтение определенным плиткам. Скорее всего тем, что находились вблизи правой стены и тем, что прилегали по центру зала и издавали самые чистые и звонкие звуки.

Он закончил тем, что сосредоточил свой гнев всего на нескольких плитках, находившихся в центре зала. В какой-то момент он даже остановился, будто прикидывая взглядом расстояние.

Остановка была мгновенной. Никто не заметил вспышку радости в его глазах. Тем более, что через миг он снова насупился и зашагал, постукивая.

Почти в эту же самую минуту другой патриот – а в то время по выражению лиц, одежды легко было определить политические взгляды – вошел через дверь, ведущую из галереи. Манеры, поведение первого патриота не произвели на вошедшего никакого впечатления. Не разделяя общего страха, он двинулся ему навстречу. И они сошлись в центре зала.

На вновь пришедшем была точно такая же медвежья шапка, серая карманьолка, грязные руки держали такую же дубинку. Плюс к этому сбоку висела еще и большая сабля, которая при ходьбе била его по икрам. Внешний вид его вызывал еще больший ужас. Если первый был просто страшен, то второй – выглядел злобно, подло, фальшиво. Хотя казалось, что оба принадлежали к одному классу, разделяли одни убеждения, присутствующие все же рискнули украдкой полюбопытствовать, чем закончится их встреча. Точнее, сближение, поскольку они шли по одной линии. Вначале любопытство не оправдалось. Патриоты лишь обменялись взглядами. Правда, первый, который был поменьше ростом, слегка побледнел. И только по невольному движению его губ было видно, что бледность эта вызвана не чувством страха, а отвращением.

Тем не менее, ему удалось сразу же, хотя и с большим усилием, преодолеть его. И до этого его такое неприветливое лицо прояснилось. Какое-то подобие улыбки – признак благосклонности пробежало по его губам. И он слегка изменил курс движения, отклонился влево с целью остановить другого патриота.

Их встреча произошла недалеко от центра зала.

– Черт возьми! Так это же гражданин Симон! – воскликнул первый патриот.

– Он самый! Но что тебе от него нужно – от гражданина Симона? И кто ты такой сам?

– Не притворяйся, что не узнаешь меня!

– Я совсем не узнаю тебя. Клянусь, что никогда тебя не видел.

– Ну, полноте! Ты не узнаешь того, кто был удостоен чести нести голову Ламбаль?

Эти слова, произнесенные с глухой яростью, сорвались с губ патриота в карманьолке. Симон вздрогнул.

– Ты? – произнес он. – Ты?

– Чем тебя это удивляет? Эх, гражданин, а я считал тебя другом, соратником!.. Ты меня огорчаешь.

– То, что ты сделал, – это здорово, – сказал Симон. – Но я не знаю тебя.

– У тебя больше шансов быть на виду, потому что ты воспитываешь маленького Капета. Поэтому я тебя знаю и уважаю.

– Спасибо.

– Что привело сюда? Не ради прогулки же ты пришел?

– Да, я жду кое-кого… А ты?

– Я тоже.

– Как же тебя зовут? Я поговорю о тебе в клубе.

– Меня зовут Теодор.

– А дальше?

– Дальше – все. Тебе недостаточно?

– О! Вполне… Кого же ты ждешь, гражданин Теодор?

– Одного друга, которому хочу сообщить интересную весть.

– Правда! А расскажи мне.

– Есть на примете выводок аристократов…

– Как их зовут?

– Нет, извини, это я могу сообщить только моему другу.

– Ты неправ. А вот и мой друг приближается к нам. Мне кажется, он достаточно хорошо знает, как тотчас уладить твое дело. Ну, так как?

– Фукье-Тэнвилль! – воскликнул первый патриот.

– Именно он, дорогой друг.

– Так, очень хорошо.

– Да, хорошо… Здравствуй, гражданин Фукье.

Фукье-Тэнвилль, бледный, спокойный, по привычке смотрящий широко раскрытыми черными глазами из-под густых бровей, только что открыл боковую дверь зала, держа в руке регистрационную книгу, а под мышкой – пачку бумаг.

– Здравствуй, Симон, – сказал он. – Что нового?

– Новостей много. Прежде всего сообщение гражданина Теодора, который нес голову Ламбаль. Я представляю его тебе.

Фукье обратил свой умный взгляд на патриота, которого этот осмотр явно взволновал, хотя и до этого его нервы были напряжены.

– Теодор, – сказал Фукье. – Кто он такой, этот Теодор?

– Я, – сказал человек в карманьолке.

– И это ты нес голову Ламбаль? – сказал общественный обвинитель с явно выраженным сомнением.

– Я, нес по улице Сент-Антуан.

– Но я уже знаю одного, кто хвастается тем же, – заметил Фукье.

– А я знаю десять таких, – мужественно продолжал гражданин Теодор. – Но обычно те, кто говорит об этом, чего-то требуют. Я же, я не требую ничего, поэтому надеюсь иметь предпочтение.

Это высказывание рассмешило Симона и развеселило Фукье.

– Ты прав, – сказал он, – и если ты его еще не получил, то обязательно добьешься. А теперь я прошу, оставь нас. Симон должен мне кое-что сказать.

Теодор удалился, мало смущенный бесцеремонностью гражданина общественного обвинителя.

– Минуточку, – крикнул Симон, – не отсылай его просто так. Послушай сначала припасенное им сообщение.

– Ах, да! – рассеянно поправился Фукье-Тэнвилль, – сообщение?

– Да, о целом выводке, – добавил Симон.

– Ну, что же, говори. О чем идет речь?

– Ничего важного: о гражданине Мезон-Руже и нескольких его друзьях.

Фукье отпрыгнул назад, Симон поднял руки к нёбу.

– Правда? – воскликнули они вместе.

– Чистая правда. Хотите их взять?

– Немедленно. Где они?

– Я встретил Мезон-Ружа на улице Гранд-Трюандери.

– Ты ошибаешься, его нет в Париже, – возразил Фукье.

– Я видел его, говорю тебе.

– Невозможно. Мы бросили по следу сотню человек. Он не из тех, кто показывается на улицах.

– Он, он, он, – твердил Теодор, – высокий брюнет, сильный, как трое силачей, и бородатый, как медведь.

Фукье с пренебрежением пожал плечами.

– Еще одна глупость, – сказал он. – Мезон-Руж маленького роста, худощав и у него нет и намека на бороду.

С подавленным видом патриот опустил руки.

– Неважно, доброе намерение – тоже поступок. Ну, а теперь, Симон, говори скорее, меня ждут в канцелярии суда.

– Особенно нового ничего нет. Ребенок чувствует себя хорошо.

Патриот так повернулся к ним спиной, чтобы одновременно и не показаться нескромным, но и слышать все то, о чем они говорят.

– Если я вам мешаю, то пойду, – сказал он.

– Прощай, – сказал Симон.

– Привет, – бросил Фукье.

– Скажи своему другу, что ты ошибся, – добавил Симон.

– Да, я подожду его.

И Теодор отошел от них на несколько шагов и оперся на

свою дубинку.

– Значит, малыш поживает хорошо, – заметил Фукье. – А как настроение?

– Я леплю его по своему желанию.

– Он разговаривает?

– Когда я хочу этого.

– Как ты думаешь, мог бы он выступить свидетелем на процессе Антуанетты?

– Мне незачем думать, я в этом уверен.

Теодор облокотился о стойку, уставившись на дверь. Взгляд его был рассеян, тогда как уши под широкой медвежьей шапкой насторожены. Несомненно, он вслушивался в разговор и многое слышал.

– Подумай хорошенько, – настаивал Фукье. – Не соверши промаха перед Комиссией. Уверен, что Капет будет говорить?

– Он скажет все, что я захочу.

– Он рассказал тебе то, о чем мы хотим его расспросить?

– Да, обо всем.

– Это важно, гражданин Симон, то, что ты нам обещаешь. Для матери такие признания ребенка будут смертельны.

– Я надеюсь на это, черт побери!..

– Такого еще не было с тех пор, как Нерон сообщал секретные сведения Нарциссу, – глухо прошептал Фукье. – Еще раз, Симон, взвесь.

– Можно подумать, гражданин, что ты держишь меня за дурака. Каждый раз повторяешь мне одно и то же. Позволь привести сравнение. Если я опущу кожу в воду, она станет мягкой?

– Не знаю, возможно, – растерялся Фукье.

– Она становится мягкой. Так вот, маленький Капет становится в моих руках таким же послушным, как самая мягкая кожа. Для этого у меня есть свои методы.

– Ну, ладно, – пробормотал Фукье. – Это все, о чем ты хотел сказать?

– Все… Впрочем, чуть не забыл: есть у меня сообщение.

– Как всегда! Ты что же, хочешь завалить меня работой?

– Нужно служить родине.

И Симон протянул ему кусок бумаги, такой же грязный, как и кожа, о которой он только что говорил, но, естественно, не такой мягкой. Фукье взял его и прочитал.

– Опять этот гражданин Лорэн. За что ты так ненавидишь его?

– Он всегда враждебно настроен к закону. Слышал, как он вчера заявил женщине, которая помахала ему из окна: «Прощайте, сударыня». Завтра я надеюсь передать тебе несколько слов о другом подозрительном. О Морисе Линдее, который был муниципальным гвардейцем в Тампле до истории с красной гвоздикой.

– Уточни, уточни, – улыбнулся Фукье Симону и протянул ему руку.

Затем он поспешно повернулся к нему спиной, и таким образом, высказал свое отношение к Симону.

– Какого черта еще уточнять? Ведь гильотинировали и за гораздо меньшие преступления, чем совершили эти подозрительные.

– Терпение, – спокойно отпарировал Фукье. – Все сразу не сделаешь.

И он заторопился по своим делам. Симон поискал глазами гражданина Теодора, чтобы в разговоре с ним отвести душу. Но не увидел его.

Стоило только Симону выйти из зала через западную дверь, как Теодор появился в углу одной из каморок, предназначенных для писарей. Его сопровождал обитатель комнатушки.

– Когда закрывают ворота? – спросил Теодор у писаря.

– В пять.

– Что происходит потом?

– Ничего. Зал пуст до следующего дня.

– Никаких обходов, посещений?

– Нет, сударь, наши каморки запираются на ключ.

Слово сударь заставило Теодора нахмурить брови. Он тотчас же недоверчиво огляделся.

– В каморке есть лом и пистолеты?

– Да, под ковриком.

– Возвращайся к нашим… Кстати, покажи-ка мне еще комнату трибунала, в которой есть незарешеченное окно, выходящее во двор неподалеку от площади Дофина.

– Налево, между стойками, под фонарем.

– Хорошо. Уходи и держи лошадей наготове в условленном месте!

– О! Удачи вам, сударь, удачи!.. Рассчитывайте на меня!

– Вот подходящий момент… никто не смотрит… открой каморку.

– Все в порядке, сударь. Я буду молиться за вас!

– Не за меня сейчас нужно молиться! Прощай!

И гражданин Теодор, тщательно осмотревшись, так ловко проскользнул в каморку, что вряд ли можно было заподозрить писаря, закрывшего дверь, в том, что рядом с ним кто-то был еще.

И наш достойный писарь, вынув ключ из замка, взял под мышку свои бумаги и вышел из просторного зала вместе с остальными служащими, которых удар часов, извещавших пять, заставлял дружно, как пчел из улья, покидать канцелярию суда.

Глава VIII
Гражданин Теодор

Своим большим сероватым покрывалом ночь окутала этот огромный зал, в котором несчастным эхом повторялись резкие слова обвинителей и умоляющие – обвиняемых. Со всех концов огромного зала в темноте видна прямая и неподвижная белая колонна, похожая на фантома, защищающего это священное место.

Единственным шумом, наполнявшим темноту, был крысиный галоп и хруст поедаемых ими в каморках писарей бумаг. Ради них крысы прогрызли дыры в деревянных перегородках. Иногда слышался шум проезжающего экипажа, доносившийся, как сказал бы академик, и до этого святилища Фемиды. Иногда – чуть-чуть различимый лязг ключей, который, казалось, шел из-под земли. Но все эти звуки были дальними. И ничего, кроме этих отдаленных шумов не нарушало плотность тишины, точно также, как в царство темноты вторгались лишь редкие вспышки света.

Можно с уверенностью сказать, что если бы кто-то в этот час и осмелился появиться в огромном зале Дворца, то смельчака охватил бы головокружительный страх. Стены здесь были окрашены кровью Сентябрьских жертв, а по его лестницам днем прошли двадцать пять приговоренных к смертной казни несчастных. И всего несколько футов отделяло пол зала от карцеров Консьержери, населенных скелетами.

Тем не менее, среди этой ужасающей ночи, среди этой почти мертвой тишины, послышался слабый скрежет. Дверь одной из каморок для писарей приоткрылась и тень, темнее ночи, скользнула в зал. Это был тот ярый патриот, которого шепотом называли сударем, претендовавший на имя Теодора. Он проскользнул легкими шагами в зал, едва касаясь неровных плиток пола. В правой руке, он сжимал тяжелый железный лом, а левую прижимал к поясу, где находился пистолет.

«Я насчитал двенадцать плиток, начиная от каморки. Так, посмотрим, вот край первой…» И, ощупывая ногой промежутки между плитками, он продолжал считать. Время сделало свое, каждое соединение хорошо чувствовалось.

«Итак, – прошептал он, останавливаясь, – все ли я предусмотрел? Хватит ли у меня сил, а у нее – мужества? О! Да, ведь я хорошо знаю ее мужество. Великий Боже! Когда же я возьму ее за руку, когда же я скажу ей: «Государыня, вы спасены!..»

Он застыл, словно под тяжестью этой надежды.

«О! – говорил он сам с собой. – Это безрассудный, бессмысленный план, скажут другие, закутываясь в одеяла или переодевшись в прислугу. Они будут довольствоваться тем, что пройдут вокруг Консьержери. Но у них нет тех целей, что у меня. Ведь я хочу спасти не только королеву, а в первую очередь – женщину!

За работу, и попробуем повторить все, что нужно сделать… Поднять плитку – пустяк. Оставить отверстие открытым – в этом и кроется вся опасность. Возможен обход. Но обычно его не бывает. У них не могло возникнуть никаких подозрений – у меня нет даже соучастников. Да и потом с таким нетерпением, как у меня, трех минут хватит, чтобы пересечь темный коридор и оказаться под ее комнатой. В следующие пять я подниму камень, лежащий как раз перед ее камином. Она услышит мою работу, но твердость характера не позволит ей испугаться. Она поймет, что приближается освободитель… Ее охраняют двое. Они, конечно, прибегут… Ну, ничего, в конце концов, это всего лишь два человека, – подумал патриот с мрачной улыбкой, оглядывая по очереди оружие, разместившееся на его поясе, а также то, что держал в руке. – Два человека это всего лишь два выстрела из пистолета или два удара этим ломом. Бедные люди!.. Но ведь умирает и много других, не более виновных.

Итак, вперед!»

И гражданин Теодор решительно воткнул лом между двумя плитками.

В тот же момент, подобно золотому зайчику, по плиткам скользнул луч света. Раздавшийся под сводами шум заставил заговорщика одним прыжком вернуться в каморку и затаиться. Вскоре Теодор услышал доносящиеся издалека голоса, ослабленные расстоянием и волнением, которое невидимые пришельцы испытывали ночью в огромном здании.

Теодор наклонился и через отверстие увидел сначала человека в военной форме, большая сабля которого стучала по плиткам. Именно этот звук прежде всего и привлек его внимание. Рядом с ним шел человек в одежде фисташкового цвета. В руке он держал линейку, а под рукой – рулоны бумаги. Третий был в толстой куртке из ратина и в подбитом мехом колпаке. И, наконец, четвертый был в сапогах и карманьолке.

Решетка Мерсье заскрежетала и ударила по железной цепи, предназначенной для того, чтобы удерживать ее открытой днем.

Вошли четверо мужчин.

«Обход, – прошептал Теодор. – Боже милостивый! Через десять минут я бы погиб».

И с пристальным вниманием он начал рассматривать тех, кто входил в дозорную группу.

Троих он узнал.

Тот, кто шел впереди, одетый в форму генерала, был Сантерр. Человек в куртке из ратина и в подбитом мехом колпаке – консьерж Ришар. Что касается человека в сапогах и карманьолке, то похоже, это был тюремщик.

Но Теодор никогда не встречал человека в одежде фисташкового цвета, у которого была линейка и рулоны бумаг под рукой.

Кем мог он быть? И что собирались делать в десять часов вечера в Зале Потерянных шагов генерал Коммуны, охранник из Консьержери, тюремщик и этот незнакомец?

Гражданин Теодор стал на колено, держась рукой за пистолет, а другой – поправляя шапку на своих волосах. Торопливым движением он слегка сдвинул их набок. Случайность выдала: волосы явно были не его собственными.

До этого четверо ночных посетителей хранили молчание. Или, по крайней мере, слова произносились шепотом и они доносились до ушей Теодора неясным шумом. Но в десяти шагах от каморки Сантерр заговорил, и его голос звучал отчетливо.

– Ну, вот мы здесь, в зале Потерянных Шагов. Теперь нашим гидом будешь ты, гражданин архитектор. И постарайся доказать нам, что твое открытие не обычный вздор. Революция осудила разные глупости и мы больше не верим в подземные ходы, о которых все еще бредят некоторые головы. Что ты скажешь на это, гражданин Ришар? – добавил Сантерр, повернувшись к человеку в подбитом мехом колпаке и в куртке из ратина.

– Я никогда не утверждал, что под Консьержери не могло бы быть подземного хода, – ответил тот. – Вот Гракх, прослуживший здесь уже лет десять и, следовательно, изучивший Консьержери как свои пять пальцев, тоже не слыхал о существовании подземного хода, о котором говорит гражданин Жиро. Но так как гражданин Жиро является архитектором города, то он должен знать о нем лучше нас, поскольку этот ход относится к его хозяйству.

Услышав разговор, Теодор вздрогнул.

«К счастью, – прошептал он, – зал велик, и до того, как они найдут то, что нужно, им придется потрудиться дня два.

Но архитектор встал на колени, развернул большой лист бумаги, надел очки и принялся рассматривать план при мигающем свете фонаря, который держал Гракх.

– Боюсь, – посмеивался Сантерр, – не приснился ли подземный ход гражданину Жиро?

– Ты увидишь, гражданин генерал, – не сдавался архитектор, – ты увидишь, приснился ли он мне. Подожди, подожди.

– Мы и так ждем, – ответил Сантерр.

– Вот и подождите, – заметил архитектор и занялся подсчетом:

– 12 и 4 будет 16, – сказал он, – а 24, если разделить на 6, дают 4. После этого нам остается половина. Я дорожу своим местом и, если ошибусь хоть на фут, можете сказать, что я – невежда.

Архитектор говорил с такой уверенностью, что гражданин Теодор просто оцепенел.

Сантерр посмотрел на план с долей уважения и восхищения.

Тем более, что сам он ничего в нем не понимал.

– Внимательно следите за тем, что я вам сейчас скажу.

– Где это? – поинтересовался Сантерр.

– Да на этой карте, черт возьми! Где вы находитесь? В 13 футах от стены есть подвижная плитка, которую я подметил буквой «А». Вы видите ее?

– Разумеется, я вижу «А», – сказал Сантерр. – Или же ты думаешь, что я не умею читать?

– Под этой плиткой имеется лестница, – продолжал архитектор, – смотрите я пометил ее «В».

– «В», – повторил Сантерр. – Я вижу «В», но не вижу лестницу.

И генерал, не сдерживаясь, рассмеялся над своей грубоватой шуткой.

– Подняв плиту и поставив ногу на последнюю ступеньку, – наставлял архитектор, – отсчитайте пятьдесят шагов и три фута, посмотрите наверх – вы попадете как раз в канцелярию суда, куда приведет этот подземный ход, находящийся под камерой королевы.

– Ты хочешь сказать, вдовы Капета, гражданин Жиро, – заметил Сантерр, нахмурив брови.

– Ах да, вдовы Капета.

– Но ты сказал королевы.

– Старая привычка.

– Так вы говорите, что этот ход ведет под канцелярию суда? – спросил Ришар.

– Не только под канцелярию. Я могу сказать, в какую именно часть канцелярии вы выйдете: под камином.

– Да, это забавно, – заметил Гракх, – Действительно, каждый раз, когда я роняю полено у камина – камень звенит.

– Если мы действительно найдем то, о чем ты говоришь, гражданин архитектор, я признаю, что геометрия – прекрасная наука.

– Что же, признай, гражданин Сантерр, потому что я проведу тебя в то место, которое обозначено на плане буквой «А».

Гражданин Теодор до боли сжал руки.

– Не торопи. После того, когда увижу, когда увижу, – повторил Сантерр. – Я ведь как святой Томас?

– Ты сказал святой Томас?

– Честное слово, сказал по привычке, также как и ты упомянул королеву. Правда, меня не обвиняют в заговоре в пользу святого Томаса.

– Как и меня в пользу королевы.

После обмена репликами архитектор осторожно взял линейку, выверил расстояние, закончил расчеты и ударил по одной из плиток.

По той самой плитке, по которой в яростном гневе стукнул ломом Теодор.

– Здесь, гражданин генерал, – сказал архитектор.

– Ты уверен, гражданин Жиро?

Теодор в каморке забылся до такой степени, что в ярости ударил одной ногой по другой, издав при этом глухое рычание.

– Уверен, – настаивал Жиро. – И ваша экспертиза в сочетании с моим докладом докажет Конвенту, что я не ошибался. – Да, гражданин генерал, – добавил архитектор с воодушевлением, – эта плитка открывает подземный ход, который ведет в канцелярию суда, проходя под камерой вдовы Капета. Подняв ее, спустимся в подземный ход вместе; И вам докажу, что два человека или даже один могли бы ночью ее похитить.

Шепот ужаса и восхищения от слов архитектора пробежал по всей группе, дошел до ушей гражданина Теодора, который, казалось, превратился в статую.

– Да, это опасность, которой мы избежали, – подтвердил Жиро. – Я поставлю решетку под камерой вдовы Капет и перегорожу подземный ход. Тем самым я спасу родину.

– О! – воскликнул Сантерр, – гражданин Жиро, у тебя была такая возвышенная идея.

– Чтоб ты провалился в преисподню, трижды дурак! – в бешенстве проворчал Теодор.

– Давай же, поднимай плитку, – обратился архитектор к гражданину Гракху, помимо фонаря державшему в руках и лом.

Гражданин Гракх принялся за работу, и через минуту плитка была поднята.

И тогда показалось зияющее отверстие подземного хода с уходящей в глубину лестницей. Из подземелья вырвался затхлый воздух, плотный, как пар.

– И снова проигрыш! – прошептал Теодор. – О! Само небо не хочет ее спасения. Ее дело – проклятое дело!