Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Глава III
На улице Фоссе-Сен-Виктор

Морис, оставшись наедине с молодой женщиной, на какое-то мгновение почувствовал себя смущенным. Боязнь оказаться обманутым, притягательность чудесной красоты, смутные угрызения, терзавшие его чистую совесть экзальтированного республиканца, боролись в нем, когда он собирался предложить руку своей спутнице.

– Куда вы идете, гражданка? – спросил он.

– Увы, сударь, довольно далеко, – ответила она.

– И все-таки…

– В сторону Зоологического сада.

– Хорошо, пойдемте.

– Ах, Боже мой, сударь, – сказала незнакомка, – я прекрасно осознаю, что затрудняю вас, но если бы не происшедшее со мной несчастье и не подстерегающая на улицах опасность, поверьте, я никогда не стала бы злоупотреблять вашим великодушием.

– Но, сударыня, – сказал Морис, который наедине с незнакомкой забыл лексикон, предписанный законами Республики, и вернулся к нормальному человеческому языку, – как же так получилось, что вы оказались одна в этот час на улицах Парижа? Посмотрите, сейчас, кроме нас, нигде нет ни души.

– Сударь, я вам уже говорила, что была с визитом в предместье Руль. Я ушла в полдень, ничего не зная о том, что происходит, и

возвращалась также в полном неведении о происходящем: все эго время я провела в довольно уединенном доме.

– Да, – прошептал Морис, – в каком-то особняке, в какого-то логове аристократа. Признайтесь, гражданка, что вслух вы просите меня о помощи, а в душе насмехаетесь над тем, что я вам ее оказываю.

– То есть как это? – воскликнула она.

– Конечно. Вам служит проводником республиканец. И вдобавок – республиканец, изменивший своему делу.

– Но, гражданин, – живо возразила незнакомка, – вы заблуждаетесь, я не меньше вас люблю Республику.

– В таком случае, гражданка, если вы такая добрая патриотка, вам нечего скрывать. Откуда вы идете?

– О, сударь, пощадите! – воскликнула незнакомка.

И столько было в этом слове «сударь» глубокого и целомудренного стыда, что Морис подумал: все это связано с личными чувствами и переживаниями.

– Несомненно, эта женщина возвращается с любовного свидания, – пробормотал он.

Он почувствовал, как от этой догадки, непонятно почему, сжалось его сердце.

После этого он замолчал.

Тем временем ночные пешеходы достигли улицы Веррери, повстречав на своем пути три или четыре патрульных отряди, которые, благодаря паролю, беспрепятственно их пропускали. И только при объяснении с офицером последнего патруля, возникли сложности.

Тогда Морис добавил свою фамилию и адрес.

– Хорошо, – сказал офицер, – с вами все в порядке, а вот гражданка…

– Эта гражданка?

– Кто она?

– Это… сестра моей жены.

Офицер пропустил их.

– Так значит, вы женаты, сударь, – прошептала незнакомка.

– Нет, сударыня. Почему вы так решили?

– Вы могли бы сказать, что я – ваша жена, – ответила она смеясь.

– Сударыня, – сказал в свою очередь Морис, – слово «жена» священно, и его нельзя произносить просто так. А я даже не имею чести быть знакомым с вами.

На этот раз незнакомка почувствовала, как сжалось ее сердце, и промолчала.

Они как раз шли по мосту Мари.

Молодая женщина все убыстряла шаг по мере того, как они приближались к конечной цели путешествия.

Миновали мост Турель.

– Ну вот, мы, кажется, в вашем квартале, – сказал Морис, ступая на набережную Сен-Бернар.

– Да, гражданин, – ответила незнакомка, – но именно здесь мне особенно нужна ваша помощь.

– Сударыня, вы запрещаете мне быть нескромным, и в то же время вы делаете все возможное, чтобы раздразнить мое любопытство. Это неблагородно. Доверьтесь мне, хоть немного. Мне кажется, я заслужил ваше доверие. Не удостоите ли вы меня чести узнать, с кем я говорю?

– Вы говорите, сударь, – ответила незнакомка, – с женщиной, которую вы спасли от угрожавшей ей огромной опасности, и которая будет благодарна вам за это всю жизнь.

– Я не требую так много, сударыня, будьте менее благодарны, но откройте ваше имя.

– Это невозможно.

– Однако, если бы вас привели на караульный пост, вы бы назвали его.

– Нет-нет, никогда! – воскликнула незнакомка.

– Но тогда бы вас отправили в тюрьму.

– Я была готова ко всему.

– Но ведь тюрьма сейчас…

– Это эшафот, я знаю.

– И вы бы предпочли эшафот?

– Измене. Назвать свое имя – это было бы изменой!

– Я вам уже говорил, что вы заставляете меня играть странную для республиканца роль!

– Вы играете роль благородного человека. Вы встречаете несчастную женщину, которую оскорбляют. Вы не относитесь к ней с презрением, несмотря на то, что она может оказаться простолюдинкой. И поскольку ее вновь могут обидеть, чтобы оградить ее от беды, вы провожаете ее до убогого квартала, где она живет. Вот и все.

– Да, вы правы. Да, я мог бы в это поверить, если бы не видел вас и не говорил с вами. Но ваша красота и речь выдают ваше происхождение. Именно ваша изысканность столь странная при вашем наряде и в этом убогом квартале, свидетельствуют, что за этой столь поздней прогулкой кроется какая-то тайна. Вы молчите, ну что же, не будем больше об этом. Далеко еще до вашего жилища, сударыня?

Они как раз вышли на улицу Фоссе-Ссн-Виктор.

– Видите тот маленький темный дом, – спросила незнакомка Мориса, указывая рукой на дом, расположенный за стенами Зоологического сада. Когда мы дойдем до него, мы расстанемся.

– Хорошо, сударыня. Приказывайте, я ведь здесь для того, чтобы вам повиноваться.

– Вы сердитесь?

– Я? Нисколько. Впрочем, какая вам разница?

– Для меня это много значит, я хочу попросить вас еще об одной милости.

– Какой?

– О сердечном и искреннем прощании… прощании с другом!

– Прощании с другом? О! Это слишком большая честь, сударыня. Очень странный друг, от которого подруга скрывает свое имя и дом, где живет, из опасения увидеть своего друга еще раз.

Молодая женщина опустила голову и ничего не ответила.

– Впрочем, сударыня, – продолжал Морис, – если я проник в какую-то тайну, не сердитесь на меня. Я не стремился к этому.

– Вот мы и пришли, сударь, – сказала незнакомка.

Они стояли у начала старинной улицы Сен-Жак с высокими закопченными домами, узкими проходами, переулками, в которых теснились кожевенные и прочие мастерские, потому что буквально в двух шагах протекала речушка Бьевр.

– Здесь? – спросил ошеломленный Морис. – Как! Вы здесь живете?

– Да!

– Невозможно!

– И тем не менее, это так. Прощайте. Прощайте, мой храбрый кавалер. Прощайте, мой благородный покровитель!

– Прощайте, сударыня, – ответил Морис с легкой иронией. – Только успокойте меня и скажите, что вам больше не грозит никакая опасность.

– Не грозит.

– В таком случае, я удаляюсь.

И Морис, отступив на два шага, холодно попрощался.

Незнакомка на какое-то мгновение застыла.

– Я не хотела бы вот так расстаться с вами, – сказала она. – Дайте же, сударь, вашу руку.

Морис подошел к незнакомке и протянул руку.

Он почувствовал, что молодая женщина надела ему на палец кольцо.

– О! Гражданка, что вы делаете? Разве вы не замечаете, что теряете одно из своих колец?

– Сударь, зачем вы так зло говорите?

– По-моему, сударыня, я не страдаю пороком неблагодарности?

– Полноте, сударь. Умоляю вас, друг мой. Не уходите так. Ну, чего вы хотите? Что вам угодно?

– Вы что, хотите мне заплатить? – с горечью сказал молодой человек.

– Нет, – мягко ответила незнакомка, – я хочу чтобы вы простили мне тайну, которую я вынуждена от вас скрывать.

Морис увидел, как в темноте блестят ее прекрасные глаза, влажные от слез, почувствовал, как дрожит ее теплая рука в его руках, услышал се голос, полный мольбы, и гнев его сменился восторженностью.

– Что мне угодно? – воскликнул он. – Мне угодно увидеть вас снова.

– Невозможно.

– Ну, хотя бы только один раз, на час, на минуту, на секунду.

– Я же вам сказала – это невозможно.

– Как! – воскликнул Морис. – Я вас действительно больше никогда не увижу?

– Никогда, – печальным эхом повторила незнакомка.

– Сударыня, вы играете мною, – сказал Морис.

Он поднял свою благородную голову и встряхнул длинными волосами, как человек, пытающийся избавиться от наваждения.

Незнакомка странно смотрела на него. Было видно, что и ей тяжело расставаться с провожатым.

– Послушайте, – сказала она после минутного молчания, нарушаемого только вздохами Мориса, которые он пытался сдержать. – Поклянитесь мне честью не открывать глаз с того момента, когда я попрошу вас закрыть их.

– А, если поклянусь, что со мной будет?

– Я вам докажу свою признательность. Обещаю вам больше никому и никогда не проявлять ее таким образом, если это даже и не имеет для вас значения.

– Но могу я наконец узнать?..

– Нет, доверьтесь мне и вы увидите…

– Я, сударыня, не знаю, ангел вы или демон.

– Так вы клянетесь?

– Да, клянусь!

– И что бы ни произошло, вы не откроете глаз? Что бы ни произошло, понимаете? Даже если вы почувствовали бы удар кинжала.

– Честное слово, вы меня ошеломляете этими требованиями.

– Итак, поклянитесь же, сударь. Мне кажется, вы не очень рискуете.

– Хорошо, клянусь вам, чтобы со мной ни произошло, не открывать глаз, – сказал Морис, закрыв было глаза, но остановился.

– Позвольте мне взглянуть на вас еще раз, один лишь раз, – сказал он, – умоляю вас.

Молодая женщина сняла капюшон и улыбнулась без малейшего кокетства. И при свете луны, которая как раз показалась из-за облаков, он еще раз увидел эти длинные вьющиеся волосы цвета воронова крыла, безупречные по форме брови, как будто прорисованные тушью, эти прекрасные миндалевидные глаза, томные и бархатистые, совершенной формы нос, губы, свежие и блестящие, словно кораллы.

– Как вы красивы! Очень красивы! Слишком красивы! – воскликнул Морис.

– Закройте глаза, – велела незнакомка.

Морис повиновался.

Молодая женщина взяла его за руки, повернула к себе. Вдруг его лицо обдало благоухающим жаром, и ее рот коснулся его рта, оставив между губами то самое кольцо, от которого он отказался.

Это было ощущение быстрое как мысль и обжигающее как пламя. Морис вновь почувствовал потрясение, подобное току, почти боль, такое оно было неожиданное и глубокое, до такой степени проникло в самое его сердце и затронуло тайные струны его души.

Он сделал быстрое движение, протянув руку перед собой.

– Ваша клятва! – раздался голос уже издалека.

Морис закрыл глаза руками, чтобы не поддаться искушению нарушить клятву. Он больше ни о чем не думал, стоял неподвижно и был в нерешительности.

Через минуту он услышал шум хлопнувшей двери в пятидесяти-шестидесяти шагах от него. Затем все стихло.

Тогда он открыл глаза, огляделся как только что проснувшийся человек. Возможно, он бы и подумал, что все было лишь сон, если бы у него в губах не было кольца, что превращало это невероятное приключение в неоспоримую реальность.

Глава IV
Нравы эпохи

Когда Морис Линдей пришел в себя и осмотрелся, он увидел только разбегавшиеся вправо и влево узкие улочки. Он пытался что-то вспомнить, что-то узнать, но ночь была темной, а рассудок его немного помутившимся. Луна, выглянувшая только на мгновение, чтобы осветить прекрасное лицо незнакомки, опять скрылась за облаками. Молодой человек очень неуверенно пошел в сторону своего дома на улицу Руль.

Выйдя на улицу Сент-Авуа, Морис был поражен большим количеством патрульных отрядов, прохаживающихся в окрестностях Тампля.

– Что случилось, сержант? – спросил он у озабоченного командира патрульного отряда, только что закончившего обыск на улице Фонтэн.

– Что случилось? – переспросил сержант. – А то, мой офицер, что сегодня ночью хотели выкрасть жену Капета[20]20
  Капет – фамилия казненного Людовика XVI. Капетинги – династия французских королей в 987–1328 гг. Основатель – Гуго Капет.


[Закрыть] со всем ее выводком.

– Кто хотел?

– Один из патрульных отрядов, уж не знаю каким образом, добыл пароль, вошел в Тампль под видом стрелков национальной гвардии и пытался их похитить. К счастью, изображавший капрала, обращаясь к офицеру охраны, назвал его «сударем» и таким образом выдал себя. Аристократ!

– Черт возьми! – выругался Морис. – Заговорщиков арестовали?

– Нет. Они выбежали на улицу и рассеялись в окрестностях.

– Есть ли какая-то надежда поймать этих удальцов?

– Главное сейчас – поймать этого негодяя, их главаря. Его провел один из офицеров муниципальной гвардии. Заставил побегать нас, злодей! Но нашел лазейку и удрал.

При других обстоятельствах Морис остался бы на всю ночь вместе с патриотами, борющимися за спасение Республики, но уже больше часа прошло с тех пор, как не только любовь к родине занимала его мысли. Он продолжал свой путь. Новость, которую Морис только что узнал, мало-помалу заслонилась недавно пережитым. Впрочем, эти мнимые попытки похищения стали очень частыми. Сами патриоты знали, что при определенных обстоятельствах ими пользовались просто как политическим средством, поэтому новость не слишком обеспокоила молодого республиканца.

Возвратясь домой, Морис застал своего слугу (В это время не было домашних слуг в привычном понимании. В услужение шли добровольно, это не считалось чем-то унизительным) заснувшим в ожидании хозяина и беспокойно храпящим.

Он осторожно разбудил его, велел снять сапоги, затем отослал, чтобы никто не отвлекал его от раздумий, и лег в постель. Поскольку было уже поздно, а он был молод, то сразу уснул, несмотря на все переживания.

На следующий день он Нашел на ночном столике письмо.

Письмо было написано мелким, элегантным и незнакомым почерком. Он посмотрел на печать, на ней было лишь одно английское слово: «nothing» – «ничто».

Он распечатал конверт, в нем были такие слова:

«Спасибо! Вечная благодарность в обмен на вечное забвение!».-

Морис позвал слугу. Истинные патриоты больше не звонили, ибо звонок связывали с рабством. Многие из слуг ставили это условием при поступлении на службу.

Слуга Мориса получил при крещении, тридцать с небольшим лет назад, имя Жан, но в 1792 году изменил его, поскольку имя Жан ассоциировалось с аристократией и деизмом[21]21
  Деизм – распространенное в 17–18 вв. религиозно-философское учение, допускавшее существование Бога лишь как первопричины мира и отрицавшее его существование как личности и его вмешательство в жизнь природы и общества.
  <…> имя Жан <…> ассоциировалось с <…> деизмом – имеется в виду имя Жана Жака Руссо – виднейшего представителя деизма.


[Закрыть]. Назвал он себя Сцеволой[22]22
  Сцевола – по античному преданию, римский герой – юноша, пробравшийся в лагерь этрусков, чтобы убить их царя. Был схвачен и, желая показать презрение к боли и смерти, сам опустил правую руку в огонь.


[Закрыть].

– Сцевола, – спросил Морис, – ты знаешь, что это за письмо?

– Нет, гражданин.

– Кто тебе его вручил?

– Консьерж.

– Кто его принес?

– Рассыльный, конечно, поскольку нет марки.

– Сходи и попроси консьержа подняться.

Консьерж поднялся, потому что просил об этом Морис, а его очень любили все слуги, с которыми ему приходилось иметь дело. Консьерж заявил, что любого другого жильца он попросил бы самого спуститься за интересующими его сведениями.

Консьержа звали Аристей.

Морис расспросил его о письме. Письмо принес незнакомый человек около восьми часов утра. Молодой человек умел спрашивать, он задавал вопросы и так и этак, но консьерж все равно ничего нового не мог добавить к своему ответу.

Морис уговорил его взять десять франков и проследить за посыльным, если он появится еще раз, чтобы узнать, где тот живет.

Поспешим заметить, что к большой радости Аристея, который был немного унижен тем, что ему придется следить за себе подобным, незнакомец, доставивший письмо, больше не появлялся.

Оставшись один, Морис с досадой смял письмо, стянул с пальца кольцо, положил все это на ночной столик и повернулся к стене с безумным желанием снова уснуть. Но через час, отбросив все напускное, Морис поцеловал кольцо и перечитал письмо. В кольце был необыкновенно красивый сапфир.

Письмо же, как мы уже говорили, было маленькой прелестной запиской, за версту отдававшей аристократией.

В тот момент, когда Морис рассматривал эти чудесные вещицы, дверь его комнаты отворилась. Морис надел кольцо на палец и спрятал письмо под подушку. Была ли это стыдливость зарождающейся любви? Или же стыд патриота, который не хочет, чтобы узнали о его отношениях с неосторожными людьми, пишущими подобные записки, один аромат которой может скомпрометировать и писавшую, и распечатавшую ее руку?

Вошедший был молодым человеком, одетым в костюм патриота, но с чрезвычайной элегантностью. Его куртка с узкими фалдами была сшита из тонкого сукна, короткие штаны – из тонкой шерсти, ажурные чулки – из тонкого шелка. Что же касается фригийского колпака, то благодаря своей элегантной форме и чудесному яркому цвету, он выглядел просто шикарно.

На поясе у молодого человека висела пара пистолетов с бывшей королевской фабрики в Версале, а также короткая прямая сабля.

– Эй! Ты спишь, Брут, – сказал вошедший, – а отечество в опасности.

– Нет, Лорэн, – смеясь ответил Морис, – я не сплю, я мечтаю.

– Да, я понимаю, ты мечтаешь о своей Кариссе.

– Не понимаю.

– Вот как!

– О чем ты говоришь? Кто эта Карисса?

– Как кто? Женщина.

– Какая женщина?

– Женщина с улицы Сент-Оноре, женщина, задержанная патрулем, незнакомка, из-за которой мы рисковали своими головами вчера вечером.

– О, да! – ответил Морис, притворившийся непонимающим, но прекрасно знавший, что именно имел в виду его друг.

– И кто же она такая?

– Этого я не знаю.

– Она красива?

– Вот невидаль! – сказал Морис, презрительно скривив рот.

– Бедная женщина, забывшая обо всем во время какого-нибудь любовного свидания.

 
…Как мы слабы перед любовью.
Всегда терзающей людей.
 

– Возможно, – прошептал Морис. Эта мысль, с которой он раньше смирялся, внушала ему отвращение. Сейчас он предпочел бы заговорщицу возлюбленной.

– И где же она живет?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? Не может быть!

– Почему?

– Ты ведь се провожал.

– Она убежала от меня за мостом Мари.

– Убежала от тебя? – воскликнул Лорэн и разразился громким смехом. – От тебя убежала женщина, вот это да!

 
Голубка разве убежит
От небесного тирана – грифа?
И газель в пустыне не сбежит,
Коль попалась в лапы тигра.
 

– Лорэн, когда ты будешь говорить наконец как все? Ты меня ужасно раздражаешь своими кошмарными стихами.

– Как все! Я говорю лучше, чем все, мне так кажется. Я говорю как гражданин Дсмустье[23]23
  Демустье Шарль-Альбер (1760–1801) – французский литератор, автор «Писем к Эмилии о мифологии».


[Закрыть], и в прозе, и в стихах. Что же до моей поэзии, дорогой друг, то я знаю одну Эмилию, которая вовсе не находит се плохой. Но вернемся, однако, к твоей.

– К моей поэзии?

– Нет, к твоей Эмилии.

– А разве у меня есть Эмилия?

– Твоя газель, наверное, превратилась в тигрицу и показала тебе зубы. И теперь ты раздосадован, но влюблен.

– Я влюблен! – воскликнул Морис, тряхнув головой.

– Да, ты влюблен.

 
Из этого не делай тайну.
Стрелы Цирцеи ранят наше сердце
Сильней, чем молнии Юпитера.
 

– Лорэн, – предупредил Морис, вооружаясь ключом, лежавшим на ночном столике, – заявляю, что если ты произнесешь еще хотя бы одну строфу, я тебя ударю.

– Что ж, поговорим о политике, я, кстати, для этого и пришел. Ты знаешь новости?

– Я знаю, что вдова Капета хотела удрать.

– Да ты все уже знаешь!

– Что еще нового?

– Знаменитый шевалье де Мезон-Руж в Париже.

– Правда?! – воскликнул Морис, вскакивая.

– Собственной персоной.

– Когда он прибыл?

– Вчера вечером.

– Под видом кого?

– Переодетый стрелком национальной гвардии. Какая-то женщина, скорее всего переодетая в простолюдинку аристократка, пронесла ему одежду на ту сторону заставы. Через минуту они вернулись, держась за руки. И только, когда они миновали заставу, у часового возникли какие-то подозрения. Вначале – женщина с пакетом, потом – она же под руку с военным. Это было подозрительно. Часовой забил тревогу, за ними погнались. Они исчезли в одном из особняков на Сент-Оноре, дверь в котором открылась словно по мановению волшебной палочки. У этого особняка есть и второй выход – на Елисейские поля. Шевалье де Мезон-Руж и его спутница исчезли – ищи ветра в поле. Особняк снесут, владельца гильотинируют, но это не помешает шевалье еще раз попытаться сделать то, что ему не удалось четыре месяца назад, и вчера – во второй раз.

– И его не арестовали?

– Ха, попробуй-ка арестовать Протея[24]24
  Протей – в греческой мифологии морское божество, обладает пророческим даром, способен принимать облики различных существ.


[Закрыть], дорогой мой. Я думаю, что самому Аристею[25]25
  Аристей – в греческой мифологии сын Апполона и нимфы Кирены. Когда Аристей преследовал Эвридику, ту укусила змея и она умерла. Разгневанные боги наслали на Аристея пчел. Протей открыл причину гнева богов и способ избавления от него.


[Закрыть] это вряд ли удалось бы сделать.

 
Pastor Aritsoeus fugiens Peneia Tempe…
 

– Берегись, – сказал Морис, поднося ключ к его губам.

– Сам берегись, черт побери! На сей раз ты ударил бы не меня, а Вергилия.

– Да, конечно, ведь ты не пытаешься это перевести, и претензий у меня быть не должно. Однако вернемся к шевалье де Мезон-Ружу.

– Согласись, это отважный человек.

– Конечно, чтобы приниматься за такое дело, нужно обладать большим мужеством.

– Или большой любовью.

– Ты что же, думаешь, что шевалье так любит королеву?

– Я-то в это не верю. Я повторяю то, что все говорят. Впрочем, в нее многие мужчины влюблены, что же удивительного в том, что она и его пленила? Говорят, что и Барнав[26]26
  Барнав Антуан-Жозеф (1761–1793) – французский социолог, один из руководителей преимущественно крупной буржуазии и либерального дворянства, выступавших за конституционную монархию. В 1793 году был обезглавлен.


[Закрыть] очарован ею.

– Неважно, главное, что шевалье имеет единомышленников в самом Тампле.

– Возможно.

 
Любовь сокрушает решетки
И насмехается над замками.
 

– Лорэн!

– Но это так.

– Ты что же, думаешь как другие?

– Почему бы и нет?

– Тебя послушать, так у королевы должна быть пара сотен возлюбленных.

– Две сотни, три сотни, четыре сотни. Она достаточно красива для этого. Я ведь не говорю, что она всех их любит. Но они все могут любить ее. Все видят солнце, но солнце не смотрит на каждого.

– Итак, ты хочешь сказать, что шевалье де Мезон-Руж…

– Я только говорю, что его сейчас преследуют, и, если он уйдет от ищеек Республики, то он – хитрый лис.

– А что же делает для этого Коммуна?

– Коммуна сейчас издаст постановление, согласно которому на фасаде каждого дома должен быть вывешен список с именами и фамилиями всех жильцов. Осуществляется мечта предков: почему нет окошечка в каждом человеческом сердце, чтобы всякий смог видеть, что там происходит!

– О! Превосходная идея! – воскликнул Морис.

– Насчет окошка в сердце человека?

– Нет, насчет того, чтобы повесить списки на дверях домов.

На самом же деле Морис подумал, что это поможет ему найти незнакомку или хотя бы укажет хоть какой-то след на пути поисков.

– Не правда ли? – сказал Лорэн. – Я уже говорил, что эта мера поможет нам выявить сотен пять аристократов. Кстати, сегодня утром в наш клуб явилась депутация волонтеров во главе с нашими ночными противниками, которых я покинул мертвецки пьяными. Они явились с гирляндами цветов и в венках из бессмертников.

– Правда? – рассмеялся Морис. – И сколько их было?

– Тридцать человек, они побрились и нацепили бутоньерки. «Граждане клуба Фермопил, – сказал оратор, – мы истинные патриоты и хотим, чтобы союз французов не омрачали никакие недоразумения. Побратаемся снова».

– Ну и?

– Мы опять побратались, соорудив алтарь Родины из стола секретаря и двух графинов, в которые поставили букеты цветов. Поскольку ты был героем праздника, тебя вызывали три раза, чтобы наградить венком. Но так как ты не отзывался, а наградить кого-нибудь нужно было обязательно, то венок водрузили на бюст Вашингтона. Вот так проходила церемония.

Когда Лорэн закончил этот рассказ очевидца, на улице послышался шум, раздалась барабанная дробь, сначала вдали, потом все ближе и ближе.

– Что это такое? – спросил Морис.

– Провозглашение постановления Коммуны, – ответил Лорэн

– Мне нужно бежать в секцию, – сказал Морис, прыгнув в изножье кровати и позвав слугу, чтобы одеться.

– А я пойду спать, – сказал Лорэн, – я ведь этой ночью спал всего два часа из-за этих бешеных волонтеров. Если не будет серьезных споров в секции – не тревожь меня, если же дойдет до большой драки, то пришли за мной.

– А почему ты так сияешь? – спросил Морис, взглянув на собравшегося уходить Лорэна.

– Потому что по пути к тебе я должен был пройти по улице Бетизи, а на этой улице, на четвертом этаже есть окно, которое всегда открывается, когда я там прохожу.

– А ты не боишься, что тебя примут за мюскадена[27]27
  Мюскадены – прозвище, данное контрреволюционно-настроенной буржуазно-дворянской молодежи. Название происходит от мускусных духов, которыми душилась эта «золотая молодежь».


[Закрыть]?

– Меня за мюскадена? Меня ведь хорошо знают, как настоящего санкюлота. Впрочем, нужно же чем-то жертвовать ради прекрасного пола. Культ родины вовсе не исключает культа любви: наоборот, одно подчиняется другому.

И алтарь Свободы

В алтарь Граций преображен.

– Ну, попробуй ударить меня за это, и я объявлю тебя аристократом, и побрею тебя так, что тебе не на что будет надеть парик. Прощай, дорогой друг!

Они обменялись сердечным рукопожатием, после чего Лорэн ушел, мечтая о своей нимфе, о своей Хлориде.