Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Александр Дюма
Шевалье де Мезон-Руж

ЧАСТЬ I

Глава I
Волонтеры

Это было вечером 10 марта 1793 года.

Часы на Соборе Парижской Богоматери только что пробили десять, и каждый их удар, словно ночная птица, покинувшая свое каменное гнездо, улетал дрожа вдаль печально и монотонно.

Ночь опустилась на Париж, холодная и туманная. Париж был совсем не таким, каким мы его знаем: вспыхивающим по вечерам тысячами огней, отражающимися в его золоченом разгуле, Парижем с суетливыми пешеходами, оживленным шушуканием, развеселыми предместьями – местом смелых стычек, с дерзкими преступлениями – короче говоря, со всем этим многоголосым адом. Это был униженный город, робкий, озабоченный, обитатели которого только изредка появлялись на улицах, перебегая с одной стороны на другую, стремясь поскорее укрыться за дверями домов и в воротах, подобные диким зверям, забивающимся в свои норы от преследования охотников.

Итак, это был, как мы уже сказали, Париж 10 марта 1793 года.

А теперь несколько слов о чрезвычайно напряженной ситуации, приведшей к таким изменениям в облике столицы. А затем мы приступим к описанию событий, являющихся предметом нашего повествования.

После смерти Людовика XVI Франция разорвала связи со всей Европой. К тем трем противникам, которых она сперва победила – к Пруссии, Австрийской империи и Пьемонту, прибавились Англия, Голландия и Испания. Только Швеция и Дания по-прежнему сохраняли нейтралитет, наблюдая за Екатериной II, разрывающей на части Польшу.

Положение осложнялось тем, что Франция, к которой с пренебрежением относились как к реальной силе и презирали ее моральные устои после «сентябрьских убийств»[1]1
  2–5 сентября 1792 г. народ стихийно расправился с заключенными в парижские тюрьмы роялистами. Это были дни опасности иностранного вторжения.


[Закрыть] и казни 21 января[2]2
  21 января 1793 года был казнен Людовик XVI.


[Закрыть], была буквально блокирована, как какой-нибудь заурядный европейский городишко. Англия господствовала на нашем побережье, Испания – в Пиренеях, Пьемонт и Австрия – в Альпах, Голландия и Пруссия – на севере Нидерландов. Лишь на одном участке от Верхнего Рейна до реки Эско 250 тысяч солдат вели наступление на республику.

Наших генералов теснили повсюду. Мацински был вынужден оставить Экс-ла-Шапель и ретироваться в Льеж. Штейнгель и Нейи были снова отброшены в Лимбург. Миранда, который вел осаду Мэстрихта, отвел свои войска в Тонгр. Баланс и Дампьер при отступлении потеряли часть войскового имущества. Более 10 тысяч дезертиров наводнили тыл. Наконец, Конвент[3]3
  Конвент – высший законодательный и исполнительный орган Первой французской республики. Действовал с 21.09.1792 по 26.10.1795.


[Закрыть], у которого осталась надежда только на Дюмурье[4]4
  Дюмурье Шарль-Франсуа (1739–1823) – французский генерал, в 1792 году командовал центральной армией, действовавшей против войск коалиции, и одержал ряд побед. В апреле 1793 года составил заговор с целью восстановления монархии. Заговор был раскрыт, Дюмурье бежал в Австрию, оттуда в Англию, где и поселился.


[Закрыть], послал к нему гонцов с приказом покинуть границы Нидерландов, где тот готовился к высадке в Голландию, и возглавить армию на Мезе.

Подобно живому существу, Франция ощущала в Париже – своем сердце, каждый наносившийся ей в самых отдаленных местах удар, будь то вторжение, мятеж или измена. Каждая победа отзывалась всплеском радости, каждое поражение вызывало усиление террора. Поэтому легко можно понять, какое смятение вызвали известия о поражениях, следующих одно за другим.

Накануне, 9 марта, в Конвенте состоялось одно из самых бурных заседаний. Дантон, эта дерзкая голова, поднявшись на трибуну, воскликнул: «Так вы говорите, что не хватает солдат? Дадим же Парижу возможность спасти Францию, попросим у него 30 тысяч мужчин, пошлем их к Дюмурье, и не только Франция будет спасена, но и Бельгия освобождена, и Голландия оккупирована».

Предложение встретили криками энтузиазма. Во всех районах Парижа началась запись, записавшихся приглашали собраться вечером. Спектакли, как и все другие развлечения, были отменены. На ратуше в знак беды взвился черный флаг.

К полуночи в списках волонтеров было 35 тысяч имен.

Только в этот вечер произошло то, что и в памятные сентябрьские дни: добровольцы требовали, чтобы до их отъезда предатели были казнены.

Предатели, контрреволюционеры, заговорщики, изнутри подвергали опасности Революцию, которой и без того угрожали извне. Любое сказанное слово имеет множество смыслов, и каждая из противостоящих сторон толковала его в свою пользу. Предателями объявлялись самые слабые. А ими были жирондисты[5]5
  Жирондисты – политическая группировка, представляющая в основном республиканскую торгово-промышленную и земледельческую буржуазию, отражала интересы крупной буржуазии, выступившей против феодализма, но не желавшей революционной ломки феодального строя.


[Закрыть]. И монтаньяры[6]6
  Монтаньяры – революционно-демократическое крыло Конвента, представляющее якобинцев; занимало на заседаниях верхние скамьи. Отсюда и название. По-французски montagne – гора.


[Закрыть] решили, что именно жирондисты – предатели.

На следующий день, 10 марта, все депутаты монтаньяры пришли на заседание. Вооруженные якобинцы[7]7
  Якобинцы – члены Якобинского клуба, оставшиеся в его составе после изгнания из него жирондистов (1792 г.), наиболее смелые представители революционно-демократической буржуазии, выступавшей в союзе с крестьянством и плебсом против монархистов и феодалов.


[Закрыть] уже заполнили трибуны, когда появился Совет Коммуны[8]8
  Коммуна – орган парижского городского самоуправления в период Великой французской революции.


[Закрыть] во главе с председателем. Тот повторил обещание, данное единогласно накануне о введении чрезвычайного трибунала для суда над предателями.

Тотчас же громкими криками участники заседания потребовали доклада на Комитете общественного спасения[9]9
  Комитет общественного спасения – один из комитетов Конвента, фактически являлся высшим правительственным органом, назначал министров, генералов, послов, направлял комиссаров на фронт и в провинцию.


[Закрыть]. Комитет собирался немедленно, и уже через десять минут Робер Линде объявил, что трибунал будет создан и в его состав войдут девять независимых судей, собирающих доказательства всеми возможными способами, трибунал, будет преследовать в судебном порядке по требованию

Конвента или по собственной инициативе тех, кто попытается ввести народ в заблуждение.

Страсти были накалены до предела. Жирондисты поняли, что им дана отставка. Они одновременно встали со своих мест.

«Лучше умереть, – воскликнули они, – чем смириться с этой инквизицией».

В ответ на эти слова монтаньяры громко потребовали голосования.

– Да, – восклицает Феро[10]10
  Феро Жан-Бертран (1756–1795) член Конвента, комиссар в ряде департаментов. Убит во время народного восстания в мае 1795 года.


[Закрыть], – проголосуем, чтобы все знали людей, которые хотят убить невиновных именем закона.

Конвент проголосовал и большинством провозгласил: 1. необходимы присяжные; 2. присяжные назначаются в равном количестве от каждого департамента; 3. их кандидатуры утверждаются Конвентом.

В тот момент, когда это приняли, послышались громкие крики. Конвент был привычен к визитам черни. Участники заседания поинтересовались, чего от них хотят. Им ответили, что прибыла депутация от волонтеров, которые отобедали на Хлебном рынке и теперь требуют разрешения пройти торжественным маршем перед Конвентом.

Тотчас же открылись двери и шестьсот полупьяных мужчин, вооруженных саблями, пистолетами и пиками, под рукоплескания прошли маршем, громкими возгласами требуя смерти предателям.

– Да, друзья мои, – ответил им Колло д’Эрбуа[11]11
  Колло д’Эрбуа Жан-Мари (1749–1796) – член Конвента, якобинец. Содействовал перевороту 9 термидора, но во время термидорианской реакции арестован и сослан, умер в ссылке.


[Закрыть], – невзирая на интриги, мы вас спасем, вас и Свободу!

После этих слов он бросил взгляд на жирондистов, взгляд, дававший понять, что опасность для них еще не миновала.

Когда заседание Конвента закончилось, монтаньяры разошлись по клубам, побежали к кордельерам[12]12
  Кордельеры – члены французского политического клуба «Общество прав человека и гражданина», одного из наиболее демократических клубов французской буржуазной революции. Назывались по месту своих заседаний – в здании бывшего монастыря кордельеров. После восстания народа 10 августа 1792 г. участвовали в борьбе с жирондистами.


[Закрыть] и якобинцам, предлагая им объявить предателей вне закона и убить их этой же ночью.

Жена Луве[13]13
  Луве Жан-Батист (1760–1797) – французский писатель и политический деятель, автор авантюрного романа «Похождения кавалера Фоблаза». Был членом Конвента, примыкал к жирондистам.


[Закрыть] жила рядом с Якобинским клубом на улице Сент-Оноре. Услышав крики, она спустилась вниз, вошла в клуб, и услышав предложение покончить с жирондистами, поспешно возвратилась домой, чтобы предупредить мужа. Вооружившись, Луве бросился от одного дома к другому, чтобы оповестить друзей, но никого не нашел. От одного из слуг он узнал, что все они у Петиона[14]14
  Петион Жером (1756–1794) – деятель французской революции, член Учредительного собрания и Конвента, один из вождей партии жирондистов; после событий 31 мая—2 июня 1793 года исключен из состава Конвента, бежал в провинцию, где покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть]. Тотчас направился туда и застал их спокойно обсуждающими декрет, который предполагалось представить на следующий день, в надежде, что, используя случайное большинство, удастся его принять. Луве рассказал, что замышляют против них якобинцы и кордельеры, и призвал принять действенные меры.

Тогда поднялся всегда спокойный и невозмутимый Петион, подошел к окну, открыл его, посмотрел на небо, протянул руки за окно и, взглянув на намокшую ладонь, сказал:

– Идет дождь. Сегодня ночью ничего не будет.

Через это полуоткрытое окно донеслись последние отзвуки часов, пробивших десять.

Вот что происходило вечером 10 марта и было причиной того, что дома, предназначенные для живых, в сыром мраке и зловещей

тишине, стали темными и немыми, как склепы, населенные мертвецами.

И лишь патрули национальной гвардии с разведчиками, идущими впереди со штыками наперевес, тесные ряды кое-как вооруженных волонтеров, жандармов, осматривающих каждую подворотню и заглядывающих в каждую приоткрытую дверь, можно было встретить на улицах, насколько все инстинктивно понимали, что замышляется что-то неведомое и ужасное.

Холодный мелкий дождь, тот самый, что так успокоил Петиона, усиливал скверное настроение и беспокойство патрулей. Каждая их встреча выглядела приготовлением к бою: с недоверием осмотрев друг друга, патрули неспеша и нелюбезно обменивались паролем. Потом, разойдясь в разные стороны, оглядывались, будто боясь внезапного нападения со спины.

В этот вечер, когда Париж стал жертвой паники, которая столь часто возобновлялась, что к этому в какой-то степени можно было привыкнуть, когда тайно ставился вопрос об убийстве умеренных революционеров, которые проголосовав за смерть короля, сегодня не соглашались на казнь королевы, заключенной в башне Тампль со своими детьми и золовкой, в этот самый вечер неизвестная женщина, закутанная в длинную сиреневую накидку, капюшон которой совершенно скрывал голову, кралась вдоль домов по улице Сент-Оноре, прячась в нишах дверей, за выступами стен, всякий раз, при появлении патруля, замирая, как статуя, сдерживая дыхание, пока патруль не пройдет, и тогда возобновляя свой быстрый и беспокойный бег до тех пор, пока новая опасность не принуждала ее к неподвижности.

Благодаря этим мерам предосторожности, она уже благополучно проскочила часть улицы Сент-Оноре, когда на пересечении с улицей Гренель наткнулась не на патруль, а на небольшую группу удальцов-волонтеров, пообедавших на Хлебном рынке, патриотизм которых был вдохновлен многочисленными тостами, поднятыми за будущие победы.

Бедная женщина вскрикнула и бросилась бежать в сторону улицы Кок.

– Эй! Гражданка, – закричал командир волонтеров. Поскольку потребность командовать так естественна для человека, то эти достойные патриоты уже именовали себя командирами. – Ты куда направляешься?

Беглянка не ответила, продолжая свой путь.

– Целься, – скомандовал командир. – Это переодетый мужчина, аристократ, спасающий свою шкуру.

Звук двух или трех ружей, беспорядочно вскинутых в немного дрожащих, не слишком уверенных руках, подсказал бедной женщине, что этот роковой момент может стать для нее последним.

– Нет, нет! – закричала она, резко остановившись и повернувшись. – Нет, гражданин, ты ошибаешься, я не мужчина.

– А ну, подойди, – приказал командир, – и отвечай прямо, куда ты идешь, очаровательная ночная красавица?

– Но, гражданин, я никуда не иду… Я возвращаюсь.

– Ах, так ты возвращаешься?

– Да.

– Для честной женщины в такое время возвращаться поздновато, гражданка.

– Я иду от больной родственницы.

– Бедная кошечка, – сказал командир, сделав жест, заставивший испуганную женщину быстро отступить назад, – а где же наш пропуск?

– Мой пропуск? Какой, гражданин? Что ты имеешь в виду, чего ты от меня требуешь?

– Ты разве не читала декрет Коммуны?

– Нет.

И не слышала о его провозглашении?

– Да нет же. О чем говорится в этом декрете, Боже мой?

– Ну, для начала напомню тебе, что «Боже мой» больше не говорят.

– Простите, я ошиблась. Это старая привычка.

– Плохая привычка, привычка аристократки.

– Я постараюсь исправиться, гражданин. О чем ты говорил?

– Говорил, что декрет Коммуны запрещает после 10 часов вечера выходить без пропуска. Есть он у тебя?

– Увы! Нет.

– Ты его забыла у своей родственницы?

– Я не знала, что нужно выходить с пропуском.

– Ну что ж, пройдем на ближайший пост. Там ты и расскажешь все это капитану, и если он будет удовлетворен твоими объяснениями, то прикажет отвести тебя домой в сопровождении двух патрульных или же оставит у себя до тех пор, пока не получит о тебе дополнительные сведения. В колонну по одному, ускоренным шагом, вперед марш!

По крику ужаса несчастной пленницы командир волонтеров понял, что именно этого она безумно боялась.

– О! – сказал он, – я уверен, что задержали какую-то важную птицу. Итак, скорее в путь!

Командир схватил пленницу за руку и потащил за собой на караульный пост во Дворец Равенства.

Они были уже почти у цели, когда какой-то молодой человек высокого роста, закутанный в плащ, повернул за угол улицы Круа-де-Рети-Шан как раз в тот момент, когда арестованная пыталась мольбами добиться свободы. Не слушая, командир волонтеров грубо потащил ее за собой. Женщина закричала от боли и ужаса.

Молодой человек увидел эту борьбу, услышал крик и, перескочив с одной стороны улицы на другую, оказался лицом к лицу с этой небольшой группкой.

– В чем дело, и что вы делаете с этой молодой женщиной? – спросил он у того, кто показался ему старшим.

– Вместо того, чтобы задавать мне вопросы, займитесь лучше своими делами.

– Кто эта женщина, граждане, и чего вы от нее хотите? – повторил молодой человек более настойчиво.

– А кто вы такой, чтобы нас допрашивать?

Молодой человек распахнул плащ, и все увидели, как блеснул эполет на его мундире.

– Я – офицер, – сказал он, – и вы можете в этом убедиться.

– Офицер… А каких войск?

– Муниципальной гвардии.

– Ну и что? Разве это что-нибудь для нас значит? – ответил кто-то из волонтеров. – Разве мы знаем офицеров муниципальной гвардии?

– Что он там сказал? – спросил другой волонтер с протяжным ироничным выговором, характерным для простолюдина, точнее для парижской черни, когда она сердится.

– Он сказал, – ответил молодой человек, – что если эполеты не внушают уважения к офицеру, то сабля сделает это.

И тут же, сделав шаг назад, незнакомец распахнул складки своего плаща, и при свете фонаря блеснула широкая и мощная сабля. Потом, быстрым движением, свидетельствовавшим о привычке к вооруженным поединкам, схватил командира волонтеров за воротник куртки и приставил острие сабли к его горлу.

– Ну, а теперь, – сказал он ему, – поговорим как добрые друзья.

– Но, гражданин… – пробормотал командир волонтеров, пытаясь освободиться.

– Эй, я тебя предупреждаю, что при малейшем движении, которое сделаешь ты или твои «удальцы», я разрублю тебя пополам.

Все это время двое волонтеров продолжали удерживать женщину.

– Ты спрашиваешь, кто я такой, – продолжал молодой человек, – но ты не имеешь на это права, так как не командуешь регулярным патрулем. Однако, я тебе скажу. Меня зовут Морис Линдей, я командовал артиллерийской батареей 10 августа. Я – лейтенант муниципальной гвардии и секретарь секции Братьев и Друзей. Этого тебе достаточно?

– О! Гражданин лейтенант, – ответил командир, который чувствовал нажим острия сабли все сильнее, – это совсем другое дело. Если ты действительно тот, за которого себя выдаешь, то есть верный патриот…

– Ну вот, я так и знал, что мы поймем друг друга, обменявшись несколькими словами, – сказал офицер. – Теперь твоя очередь отвечать: почему эта женщина кричала и что вы ей сделали?

– Мы ее вели на караульный пост.

– Почему вы вели ее туда?

– У нее нет пропуска, а последний декрет Коммуны приказывает арестовывать всех, кто попадается на улицах Парижа после 10 часов вечера без пропуска. Ты забыл, что Отечество в опасности и что черный флаг висит на городской ратуше?

– Черный флаг висит на ратуше и Отечество в опасности, потому что двести тысяч наемников наступают на Францию, – произнес офицер, – а не потому что какая-то женщина бежит по улицам Парижа после 10 часов вечера. Но это не имеет значения, граждане, есть декрет Коммуны. Вы по своему правы и, если бы вы мне сразу все рассказали, объяснение было бы более коротким и менее грозным. Хорошо быть патриотами, но неплохо при этом быть и вежливыми людьми, и офицеров нужно уважать, ведь они – избранники народа. А теперь уведите эту женщину, если хотите, вы свободны.

– О! Гражданин! – закричала, схватив Мориса за руку женщина, с глубокой тревогой следившая за их спором. – Не оставляйте меня во власти этих полупьяных грубиянов.

– Хорошо, – сказал Морис. – Возьмите меня под руку, и я провожу вас вместе с ними до поста.

– До поста, – повторила женщина с ужасом. – Но зачем вести меня туда, если я никому не причинила вреда.

– Вас ведут на пост, – сказал Морис, – вовсе не потому, что вы сделали что-то плохое, и не потому что вы можете это сделать, а потому что декрет Коммуны запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.

– Но, сударь, я не знала.

– Гражданка, на посту вас встретят достойные люди, которые выслушают ваши объяснения, и которых вам нечего бояться.

– Сударь, – сказала женщина, сжимая руку офицера, – я вовсе не оскорблений боюсь, а смерти: если меня отведут на пост, – я

погибла.

Глава II
Незнакомка

В ее голосе было столько страха и одновременно благородства, что Морис вздрогнул. Этот дрожащий голос незнакомки взволновал его до глубины души.

Он повернулся к волонтерам, которые совещались между собой. Униженные тем, что им помешал всего лишь один человек, они явно намеревались перейти в наступление. Их было восемь против одного Мориса. У троих были ружья, у других – пистолеты и пики. У Мориса же – только сабля: борьба была бы неравной.

Да и сама женщина поняла это, потому что, вздохнув, она опять уронила голову на грудь.

Что касается Мориса, то, нахмурив брови, презрительно приподняв губу, вынув саблю из ножен, он пребывал в нерешительности: долг мужчины призывал его защитить эту женщину, а долг гражданина – оставить ее.

Вдруг на углу улицы де Бон Занфан блеснули вспышки выстрелов, и послышался размеренный шаг патрульного отряда. Заметив скопление людей, патруль остановился примерно в десяти шагах от группы волонтеров. Командир прокричал:

– Кто идет?

– Друг! – воскликнул Морис. – Друг! Подойди сюда, Лорэн.

Тот, кому было адресовано это обращение, быстро подошел в сопровождении восьми человек.

– А, это ты, Морис, – сказал Лорэн. – Ах, ты распутник! Что ты делаешь на улице в такое время?

– Ты же видишь, я возвращаюсь из секции Братьев и Друзей.

– Да, наверное для того, чтобы направиться в секцию сестер и подруг. Знаем мы это…

 
Знайте, моя красавица,
Как только полночь пробьет,
Верная рука любовника вашего,
Тихонько скользнув в темноте,
Отодвинет засов.
 

– Ну что! Разве не так?

– Нет, мой друг, ты ошибаешься. Я возвращался прямо к себе, когда встретил эту гражданку, отбивавшуюся от волонтеров. Я подбежал к ним и спросил, почему они хотят арестовать ее.

– Узнаю тебя, – сказал Лорэн.

Таковы уж французские кавалеры.

Затем он повернулся к волонтерам.

– Почему вы арестовали эту женщину? – спросил поэтично настроенный капрал.

– Мы уже говорили об этом лейтенанту, – ответил командир. – Потому что у нее не было пропуска.

– Ну! Полноте! – сказал Лорэн. – Вот так преступление!

– Ты что же не знаешь постановления Коммуны? – спросил командир волонтеров.

– Как же! Как же! Но есть и другое постановление.

– Какое?

– А вот такое:

 
На Пинде и на Парнасе,
постановляет Любовь,
Молодость, Красота и Грация,
в любое время дня
Могут везде ходить без пропуска.
 

– Ну, гражданин, что ты скажешь об этом постановлении? Оно изящно, мне кажется.

– Во-первых, оно не опубликовано в «Монитере»[15]15
  «Монитер» – так называлась французская правительственная газета, издававшаяся с 1789 по 1868 год. Позже переименована в «Журналь оффисьель».


[Закрыть], а во-вторых, мы ведь не на Пинде и не на Парнасе. Сейчас, к тому же, не день, да и гражданка, может быть, не молода, не красива и не грациозна.

– Держу пари, что наоборот, – сказал Лорэн. – Ну, гражданка, докажи мне, что я прав, сними свой капюшон, чтобы все могли оценить, распространяются ли на тебя условия декрета.

– О, сударь, – сказала молодая женщина, прижимаясь к Морису, – после того, как вы защитили меня от ваших врагов, защитите меня от ваших друзей, умоляю вас.

– Видите, видите, – сказал командир волонтеров, – она прячется. У меня такое мнение, что это шпионка аристократов, какая-нибудь мерзавка, шлюха.

– О, сударь, – сказала молодая женщина, заставив Мориса сделать шаг в сторону, и открывая свое лицо, очаровывающее молодостью, красотой и благородством. – Посмотрите на меня, разве я похожа на ту, о ком они говорят?

Морис был ослеплен. Он никогда даже и не мечтал увидеть то, что предстало его взору. Но незнакомка снова закрыла лицо и сделала это так же быстро, как и открыла.

– Лорэн, – тихо произнес Морис, – потребуй, чтобы арестованную отвели на твой пост. У тебя есть на это право, ведь ты командуешь патрулем.

– Хорошо! – ответил молодой капрал. – Я понимаю с полуслова.

Затем, повернувшись к незнакомке, продолжил:

– Пойдем, красавица. Поскольку вы не желаете доказать нам, что подходите под каноны декрета, следуйте за нами.

– Как это, за вами? – спросил командир волонтеров.

– Конечно. Мы проводим гражданку на пост у ратуши, где у нас караульное помещение, и там разузнаем о ней подробнее.

– А вот и нет, – сказал командир первой группы. – Она наша, и мы ее не отдадим.

– Эх, граждане, граждане, – заметил Лорэн, – ведь мы так и рассердиться можем.

– Можете сердиться, черт возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты Республики. Вы только патрулируете на улицах, мы же будем проливать кровь на фронте.

– Остерегайтесь распространяться об этом по пути на фронт, а то всякое может произойти, если вы не будете более вежливы, чем сейчас.

– Вежливость свойственна аристократам, а мы – санкюлоты[16]16
  Санкюлоты – от франц. sans – без и culotte – короткие штаны Аристократы называли так представителей городской бедноты, носивших в отличие от дворян не короткие, а длинные штаны. В годы якобинской диктатуры – самоназвание революционеров.


[Закрыть], – ответили волонтеры.

– Ну, хватит, – сказал Лорэн, – не говорите об этом при даме. Может быть она англичанка. Не сердитесь на такое предположение, моя прелестная ночная птичка, – добавил, он, галантно повернувшись к незнакомке.

 
Об этом сказал один поэт,
А мы повторяем недостойным эхом.
Англия – лебединое озеро
Посредине огромного пруда.
 

– Ага, вот ты себя и выдал, – сказал командир волонтеров. – Ты признался, что ты агент Питта[17]17
  Питт Уильям Младший – в те годы премьер-министр Великобритании.


[Закрыть], наемник Англии, ты…

– Тише, – ответил Лорэн, – ты ничего не смыслишь в поэзии, друг мой, стало быть, мне придется говорить с тобой в прозе. Послушай, мы национальная гвардия, мы добры и терпеливы, но все мы дети Парижа, а это значит, что когда нас раздражают, мы бьем крепко.

– Сударыня, сказал Морис, – вы видите, что происходит, и можете догадаться, чем все это кончится: через пять минут эти мужчины перережут из-за вас друг друга. Вы считаете, что причина, по которой вы скрываетесь, заслуживает того, чтобы из-за нее пролилась кровь?

– Сударь, – ответила женщина, прижимая руки к груди, – я могу сказать вам только одно: если вы позволите меня арестовать, то для меня и для других несчастья будут так велики, что умоляю вас, пронзите лучше мне сердце саблей, что у вас в руках, и сбросьте мой труп в Сену, но не оставляйте меня здесь.

– Хорошо, сударыня, – ответил Морис. – Я все беру на себя.

И отпустив руки прекрасной незнакомки, которые он держал в своих, Морис сказал патрульным:

– Граждане, как ваш офицер, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорэн, если этот сброд скажет хоть слово, – в штыки!

– Оружие к бою! – скомандовал Лорэн.

– О! Боже мой! Боже мой! – воскликнула незнакомка, еще глубже пряча голову в капюшон, и прислоняясь к каменной тумбе. – Господи, спаси его. Защити его!

Волонтеры попытались занять оборону. Один из них даже выстрелил из пистолета, и пуля пробила шляпу Мориса.

В сумерках произошел короткий бой, во время которого слышались выстрелы, потом проклятия, богохульства, но никто не осмелился выйти из дома, чтобы посмотреть, что происходит, ибо, как мы уже сказали, в городе ползли слухи о предстоящей резне и многие подумали, что уже началось. Только два или три окна приоткрылись, чтобы тут же снова захлопнуться.

Волонтеров было меньше, они были хуже вооружены, поэтому их вскоре вывели из строя. Двое были тяжело ранены. Четверо остальных стояли вдоль стены, к груди каждого из них был приставлен штык.

– Ну вот, – сказал Лорэн, – теперь, я надеюсь, вы будете ягнятами. Что же касается тебя, гражданин Морис, то поручаю тебе проводить эту женщину на караульный пост к ратуше. Ты понимаешь, что несешь за это ответственность?

– Да, – ответил Морис.

Затем тихо добавил:

– А какой пароль?

– Ах ты, черт! – выругался Лорэн, почесав за ухом, – Пароль… Ну…

– Не боишься ли ты, что я буду им злоупотреблять?

– Ах ты, Боже мой, – ответил Лорэн, – пользуйся им, как хочешь, это твое дело.

– Так ты назовешь мне пароль?

– Да, конечно. Но давай-ка вначале избавимся от этих молодцов. А кроме того, перед тем, как расстаться, я хотел бы дать тебе несколько добрых советов.

– Хорошо, я подожду.

Лорэн подошел к своим гвардейцам, продолжавшим держать в страхе волонтеров.

– Ну что, теперь с вас достаточно? – спросил он.

– Да, жирондистская собака, – ответил командир добровольцев.

– Ты ошибаешься, друг мой, – заметил Лорэн спокойно, – мы еще более достойные санкюлоты, чем ты, мы принадлежим к клубу Фермопил[18]18
  Фермопилы – горный проход к югу от Фессалийской равнины, соединяет северные и южные районы Греции. Во время греко-персидских войн, в 480 г. до 300 спартанцев во главе с царем Леонидом стойко обороняли Фермопилы от персов и все погибли в неравном бою.


[Закрыть], патриотизм которого, я надеюсь, никто не будет оспаривать. Отпустите граждан, – продолжал Лорэн. – Они, я думаю, не будут возражать.

– Да, это так же верно, как и то, что эта женщина подозрительна…

– Если бы она была подозрительна, то сбежала бы во время боя, вместо того, чтобы ожидать, пока драка закончится.

– Гм! – произнес один из добровольцев, – то, что ты говоришь, похоже на правду, гражданин Фермопил.

– Впрочем, мы все об этом узнаем, потому что мой друг отведет ее на пост. А мы все пойдем и выпьем за здоровье нации.

– Мы пойдем выпить? – спросил командир волонтеров.

– Конечно, а то меня мучает жажда. Я знаю один неплохой кабачок на углу улицы Томас-дю-Лувр.

– Ух! Почему же ты сразу не сказал об этом, гражданин? Мы ведь разозлились из-за того, что усомнились в твоем патриотизме. В подтверждении этих слов, во имя нации, давай обнимемся.

– Обнимемся, – сказал Лорэн.

И волонтеры стали с воодушевлением брататься с патрульными из национальной гвардии. В то время охотнее приветствовали объятия, чем отсечение голов.

– Итак, друзья, – воскликнули объединившиеся бойцы, – скорее в кабачок на Томас-дю-Лувр.

– А как же мы, – жалобно простонали раненые, – вы, что же нас бросите?

– Что ж, – ответил Лорэн, – придется оставить вас здесь, храбрецов, которые сражались за родину с патрулем, такова суровая действительность. За вами пришлют носилки. А пока, в ожидании, пойте «Марсельезу», это вас развлечет:

 
Вперед, сыны отчизны милой!
Мгновенье славы настает!
 

Затем, подойдя к Морису, который вместе с незнакомкой ожидал на углу улицы Кок, в то время как гвардейцы вместе с волонтерами, обнявшись, поднимались к площади Дворца Равенства, сказал:

– Морис, я обещал тебе дать совет, вот он. Лучше тебе пойти с нами, чем компрометировать себя, защищая эту гражданку, которая действительно мне кажется очень очаровательной, но от этого еще более подозрительной, потому что очаровательные женщины, которые бегают по улицам в полночь…

– Сударь, не судите обо мне по внешнему виду, умоляю вас.

– Ну так вот, вы говорите «сударь», а это большой промах с вашей стороны, слышите, гражданка? Да и сам я сказал «вы».

– Хорошо! Гражданин, позволь своему другу сделать доброе дело.

– Какое?

– Проводить меня до дома и охранять всю дорогу.

– Морис! Морис! – сказал Лорэн. – Подумай о том, что ты собираешься сделать: ты ведь себя ужасно компрометируешь.

– Я знаю, – ответил молодой человек. – Но что же делать, если я ее оставлю, то бедная женщина будет арестована первым же встретившимся патрулем.

– О, да! Тогда как вместе с вами, сударь… тогда как вместе с тобой, гражданин, я хочу сказать, я буду спасена.

– Ты слышишь, спасена! – заметил Лорэн. – Стало быть она бежит от какой-то большой опасности.

– Дорогой мой Лорэн, – сказал Морис, – посмотрим правде в глаза. Это либо добрая патриотка, либо аристократка. Если она аристократка, то мы виноваты, что защищаем ее, если же она патриотка, то охранять ее – наш долг.

– Прости, друг мой, но твоя логика абсурдна. Ты похож на того, кто говорит:

 
Забрали разум у меня
И мудрость требуют мою.
 

– Ну ладно, Лорэн, – сказал Морис, – прекрати ссылаться на Дора, Парни, умоляю тебя. Поговорим серьезно: ты мне скажешь пароль или нет?

– То есть, Морис, ты вынуждаешь меня пожертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом ради долга. Однако, боюсь, Морис, что долг превыше всего.

– Друг мой, решай вопрос в пользу долга или друга. Но, прошу тебя именем Неба, решай немедленно.

– Ты не будешь злоупотреблять паролем?

– Обещаю.

– Этого недостаточно. Поклянись.

– Чем?

– Поклянись Родиной.

Лорэн снял шляпу, повернул кокардой к Морису, и тот поклялся а этом импровизированном алтаре.

– А теперь я скажу тебе пароль: «Флагшток и Лютеция». Может быть кто-то и скажет вместо «Лютеция» – «Лукреция»[19]19
  Лютеция – древнее поселение паризиев, на месте которого расположен современный Париж. Лукреция – женское имя.


[Закрыть], не обращай внимания, происхождение одно и то же – римское.

– Гражданка, – сказал Морис, – теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорэн!

– Счастливого пути, – ответил тот, надевая шляпу.

И, верный своему анакреонтическому вкусу, он ушел, напевая:

 
Наконец, моя Элеонора,
Ты познала сей чудесный грех,
Которого боялась и желать.
Но испытав его.
Ты все еще страшишься, Нора,
Скажи же, что плохого в нем?