Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж (другой перевод)"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Глава XXVII
Мюскаден

Прошло около двух часов после событий, о которых мы рассказали вам.

Лорэн прохаживался по комнате Мориса, Сцевола же чистил сапоги своего хозяина в прихожей, чтобы им было удобнее беседовать, дверь в комнату была открыта. Лорэн остановился, чтобы задать слуге несколько вопросов.

– Так ты говоришь, гражданин Сцевола, что твой хозяин ушел утром?

– Да, Боже мой, да.

– В обычное время?

– Может, на десять минут раньше или позже, я не могу сказать точно.

– И с тех пор ты его не видел?

– Нет, гражданин.

Лорэн замолчал и, сделав по комнате три или четыре круга, заговорил снова:

– Он взял с собой саблю?

– Когда он идет в секцию, то всегда берет ее с собой.

– Ты уверен, что он пошел именно в секцию?

– Так он, во всяком случае, мне сказал.

– В таком случае я отправлюсь к нему, – сказал Лорэн. – И если мы разминемся, ты скажешь ему, что я приходил и скоро вернусь.

– Подождите, – сказал Сцевола.

– Что?

– Я слышу его шаги на лестнице.

– Ты уверен?

– Я уверен в этом.

Почти в ту же минуту дверь отворилась, и вошел Морис. Лорэн бросил на него быстрый взгляд и не заметил в облике друга ничего необычного.

– А, вот наконец-то и ты! – сказал Лорэн. – Я жду тебя уже два часа.

– Тем лучше, – улыбнулся Морис. – Значит, у тебя было достаточно времени, чтобы сочинить двустишье или четверостишье.

– Ах, дорогой Морис, – ответил Лорэн, – я этим больше не

занимаюсь.

– Четверостишьями?!

– Да.

– Ба! До чего же мы дожили? Конец света?

– Морис, друг мой, мне очень грустно.

– Тебе грустно?

– Я несчастен.

– Ты несчастен?

– Да, меня мучает совесть.

– Совесть?

– Да, Бог мой, – ответил Лорэн, – ты или она, ведь середины здесь быть не могло. Ты или она. Ты хорошо знаешь, я-то ни секунды не колебался. А вот Артемиза в отчаянии. Эта была ее подруга.

– Бедная девушка!

– А поскольку Артемиза сообщила мне ее адрес…

– Тебе, наверное, не нужно было вмешиваться, пусть бы все шло своим чередом.

– Конечно, и тебя бы приговорили вместо нее. Очень разумно. И я еще пришел к тебе за советом!

– Ладно, продолжай.

– Понимаешь? Бедная девушка, я хотел бы сделать хоть что-то для ее спасения. Порой мне кажется, что если бы я хоть подрался с кем-нибудь, и то стало бы легче.

– Ты что, с ума. сошел, Лорэн? – пожал плечами Морис.

– А что, если пойти в Революционный трибунал?

– Слишком поздно, приговор ей уже вынесен.

– И то правда, – ответил Лорэн, – и это ужасно, что девушка вот так погибнет.

– А самое ужасное то, что мое спасение повлекло за собой ее смерть. Но, в конце концов, Лорэн, нас должно утешать то, что она участвовала в заговоре.

– Ах, Боже мой, сейчас почти все в большей или меньшей степени заговорщики. Она поступила, как все. Бедная девушка!

– Не сожалей о ней так много, друг мой, – сказал Морис, – потому что мы тоже часто попадаем под обвинения. Мы сами еще далеко не окончательно смыли обвинение в соучастии, на нас осталось пятно. Сегодня в секции капитан стрелков Сент-Ле обозвал меня жирондистом. Мне пришлось взяться за саблю, чтобы доказать ему, что он ошибается.

– Так вот почему ты вернулся так поздно?

– Вот именно.

– А почему ты не предупредил меня?

– Потому что в дела такого рода ты не должен вмешиваться. Нужно было покончить с этим сразу, и чтобы не было лишнего шума.

– И этот негодяй обозвал тебя, Морис, жирондистом?

– Да, черт возьми! А это говорит о том, мой дорогой, что еще одна такая передряга, и мы лишимся своей популярности. А ты знаешь, что значит в наше время слово «непопулярный»: это значит – подозрительный.

– Я хорошо это знаю, – сказал Лорэн, – от этого слова вздрагивают даже самые храбрые. Но это неважно… Мне отвратительно опускать на гильотину голову бедной Элоизы, даже не попросив у нее прощения.

– Чего же ты в конце концов хочешь?

– Я хочу, чтобы ты остался здесь, Морис, ведь тебе не в чем себя упрекнуть? А что касается меня, то здесь совершенно другое дело. Раз я ничего не могу для нее сделать, я хочу встать на дороге, по которой ее повезут, понимаешь, Морис, я хочу пожать ей руку.

– В таком случае, я буду сопровождать тебя, – сказал Морис.

– Друг мой, это невозможно, только подумай: ты – гвардеец муниципалитета, секретарь секции, ты был в этой истории замешан, в то время как я был только твоим защитником. Тебя и впрямь посчитают виновным. Оставайся. Я же не рискую ничем, поэтому и пойду.

Все это было настолько логично и верно, что Морису нечего было возразить. Если бы он обменялся хоть одним взглядом с дочерью Тизона, идущей на эшафот, то признал бы этим свое участие в заговоре.

– Иди же, – сказал он Лорэну, – но будь осторожен.

Лорэн улыбнулся, пожал руку Мориса и ушел.

Морис открыл окно и грустно помахал ему вслед. Пока Лорэн дошел до угла улицы, он несколько раз оборачивался, будто его притягивала какая-то магнетическая сила и, улыбаясь, смотрел на Мориса.

Когда Лорэн исчез из вида, Морис закрыл окно и упал в кресло. Он находился в своего рода забытьи, в котором у натур сильных и чутких проявляется предчувствие большого несчастья. Это сродни затишью перед бурей в природе.

Из этого забытья его вывел слуга, вернувшийся домой после того, как выполнил ряд поручений. Он имел вид возбужденный, какой обычно бывает у слуг, когда они горят от нетерпения поделиться с хозяином новостью, которую только что узнали.

Но, увидев озабоченного Мориса, он не осмелился отвлекать его и довольствовался тем, что без всяких на то причин настойчиво прохаживался туда и обратно.

– Чего тебе нужно? – небрежно спросил Морис. – Говори, если хочешь мне что-то сказать.

– О, гражданин, еще один заговор, подумать только!

Морис пожал плечами.

– Но это заговор, от которого волосы на голове встают дыбом, – настаивал Сцевола.

– Да что ты! – ответил Морис тоном человека, привыкшего к тридцати заговорам на день.

– Да, гражданин, – продолжал Сцевола, – от этого невольно вздрогнешь! У настоящих патриотов по спине бегают мурашки.

– Ну, что же это за заговор? – спросил Морис.

– Австриячка чуть не убежала.

– Да ты что! – сказал Морис, который начал внимательнее слушать рассказ слуга.

– Похоже, – сказал Сцевола, – что вдова Капета поддерживала связь с дочерью Тизона, которую сегодня гильотинируют. Она не смогла ей помочь, несчастная.

– Каким образом королева поддерживала связь с этой девушкой? – спросил Морис, чувствуя, что его лоб покрывается потом.

– На сей раз при помощи гвоздики. Представляете, гражданин, план побега, оказывается, был спрятан в цветке.

– В гвоздике! И кто же хотел ей помочь?

– Шевалье… де… подождите… это имя очень известно… но я всегда забываю имена… Шевалье де… ох, как же я глуп! Шевалье де Мезон…

– Мезон-Руж?

– Да, да, именно так.

– Невозможно.

– Почему невозможно? Я же вам говорю, что нашли подземный ход, и говорят, что были уже подготовлены кареты.

– Но ведь ты еще ничего мне об этом не рассказал.

– Так сейчас расскажу.

– Рассказывай! Если это и сказка, то по крайней мере красивая.

– Нет, гражданин, это не сказка, есть масса доказательств. В этом вы сами сможете убедиться. Так вот, аристократы из дома на улице Кордери прорыли подземный ход, ведущий в подвал хибары гражданки Плюмо. Ее тоже обвинили в соучастии. Вы ведь ее, надеюсь, знаете?

– Да, – ответил Морис. – И что дальше?

– Вдова Капета должна была бежать через этот подземный ход. Представляете, она уже поставила ногу на первую ступеньку, чтобы спуститься вниз. Но гражданин Симон схватил ее за платье. Поэтому звучал большой городской набат, а в секциях били в барабаны. Можно было подумать, что пруссаки уже в Даммартине и заслали на нашу территорию своих разведчиков.

В этом потоке правды и лжи, реальности и абсурда Морис едва успевал следить за главной линией сюжета. Все началось с гвоздики, которую на его глазах взяла королева, с той, что он сам купил у несчастной цветочницы. В цветке был спрятан план заговора, который должен был осуществиться так, как более или менее правдоподобно рассказал Сцевола.

В это время на улице раздалась барабанная дробь, и Морис услышал следующее:

– Большой заговор в Тампле разоблачен гражданином Симоном. Заговор в пользу вдовы Капета раскрыт в Тампле!

– Да, да, – сказал Морис, – то, чего я больше всего боялся действительно произошло. И еще Лорэн. Если среди этой экзальтированной толпы он попытается протянуть девушке руку, его разорвут в клочья…

Морис взял шляпу, пристегнул к поясу саблю и в два прыжка оказался на улице.

«Где он? – спросил себя Морис и ответил. – Конечно же на дороге из Консьержери».

И он бросился к набережной.

В конце набережной Межиссери он увидел большую толпу, был там и вооруженный отряд, штыки и пики возвышались над людьми. Морису показалось, что среди этой толпы он видит фигуру в знакомой одежде, окруженную враждебно настроенными людьми. Сердце его сжалось, и он рванулся к этому скоплению народа.

Он увидел Лорэна, которого окружали люди из отряда марсельцев. Лорэн был бледен, губы – сжаты, взгляд – угрожающий, руку он держал на сабле, просчитывая расстояние, удобное для нанесения удара.

В двух шагах от него стоял Симон. Он гнусно посмеивался, и, указывая на Лорэна марсельцам и прочим любопытным, говорил:

– Смотрите! Вы видите этого типа, я выгнал его из Тампля как аристократа: это один из тех, кто помогал вести переписку в гвоздиках. Это сообщник дочери Тизона, которую скоро здесь повезут. Он спокойно прогуливается по набережной в то время, когда его соучастницу везут на гильотину. А может, она была не только соучастницей, но и любовницей, с которой он пришел попрощаться, а может, – попытаться спасти.

Лорэн был не тем человеком, который мог бы выслушивать и дальше подобные речи. Он вынул саблю из ножен.

В это время толпа расступила сь перед широкоплечим молодым человеком, который опрокинул по пути трех или четырех любопытных, мешавших ему идти вперед.

– Радуйся, Симон, – сказал Морис. – Наверное, ты сожалел, что меня не было рядом с моим другом, это удвоило бы твое рвение доносчика. Ну что ж, можешь разоблачать, я здесь.

– Да, – ответил Симон с гнусным смешком, – ты пришел кстати. А это, – сказал он, – красавец Морис Линдей, его обвиняли вместе с дочкой Тизона, но он выпутаться, потому что богат.

– Бей их! Бей их! – закричали марсельцы.

– Попробуйте, – ответил Морис.

Он сделал шаг вперед и, к;ак бы примериваясь, уколол в лоб одного из самых ярых крикунов, глаза которого тотчас же залила кровь.

– Убивают! – закричал о н.

Марсельцы приготовили пики, топоры, взвели курки. Испуганная толпа отступила. Позади двух друзей был дом, а перед ними – отряд марсельцев, для которых они представляли хорошую мишень.

С последней гордой улыбкой они переглянулись, готовясь погибнуть в угрожавшем им круговороте железа и пламени. Но в этот момент дверь дома, к которому они были прижаты, открылась, и отряд молодых людей, одетых так, что в них можно было узнать мюскаденов, вооруженный саблями и пистолетами, кинулся на марсельцев. Началась ужасная схватка.

– Ура! – прокричат Морис и Лорэн, воодушевленные внезапно подоспевшей помощью, не подумав о том, что, сражаясь в рядах пришедших им на помощь людей, они оправдывали обвинения Симона.

Но, если сами они не думали о своем спасении, то нашелся человек, который подумал за них. Это был высокого роста молодой человек двадцати пяти-двадцати шести лет, с голубыми глазами, сражавшийся с бесконечным жаром, ловко орудуя саблей, которую, казалось бы, его маленькая женская рука не должна была и удержать. Заметив, что Морис и Лорэн, вместо того, чтобы убежать через специально для них открытую дверь, сражались рядом с ним, повернулся к ним и негромко сказал:

– Бегите через эту дверь. То, чем мы будем здесь заниматься, вас не касается, вы себя только напрасно скомпрометируете.

Затем, видя, что друзья колеблются:

– Назад! – закричал он Морису. – С нами не должно быть патриотов. Гвардеец Линдей, мы – аристократы!

Толпа издала вопль, услышав слово, которое в то время означало одно – смерть.

Но молодой блондин вместе с тремя или четырьмя друзьями не испугался криков, они втолкнули Мориса и Лорэна в открытую дверь и захлопнули ее за ними, после этого снова кинулись в драку. В толпе прибавилось любопытных, потому что должна была проехать повозка с приговоренной.

Морис и Лорэн, таким чудом спасенные, удивленно переглянулись.

Они вышли во двор, отыскали потайную дверь, выходившую на улицу Сент-Жермен-Локсеруа.

Со стороны моста Шанж появился отряд жандармов, который быстро очистил набережную, хотя на соседней улице, где находились двое друзей, еще какое-то время шла ожесточенная борьба.

Их обогнала повозка, на котором везли на гильотину бедную Элоизу.

– Галопом! – крикнул чей-то голос. – Галопом!

Повозка пронеслась мимо. Лорэн заметил несчастную молодую девушку, которая стояла с улыбкой на губах и гордым взглядом. Но он не мог обменяться с ней даже жестом. Она проехала, не взглянув на это людское море, кричавшее:

– К смерти аристократку! К смерти!

В это время маленькая дверь, откуда вышли Морис с Лорэном, вновь отворилась, и появились три или четыре мюскадена в разорванной окровавленной одежде. Вероятно, это были те, кто уцелел из небольшого отряда.

Последним шел молодой блондин.

Он швырнул свою окровавленную саблю и бросился на улицу Лавандьер.

Глава XXVIII
Шевалье де Мезон-Руж

Морис поспешил вернуться в секцию, чтобы подать жалобу на Симона.

Правда, Лорэн перед тем, как расстаться с ним, предложил более эффектное средство: собрать несколько фермопилов, дождаться первого выхода Симона из Тампля и убить его в драке.

Но Морис был категорически против.

– Ты пропащий человек, – сказал он Лорэну, – если пойдешь по пути самосуда. Сделаем все законно. Для правоведов это должно быть несложно.

И вот, на следующее утро Морис направился в секцию, чтобы оформить жалобу.

Его удивило, что в секции председатель не прореагировал на нее, уклонился от ответа, сказав лишь, что не может быть судьей между двумя славными гражданами, воодушевленными любовью к родине.

– Хорошо! – сказал Морис. – Теперь я знаю, что нужно сделать для того, чтобы заслужить репутацию хорошего гражданина. Для этого нужно собрать людей и убить другого человека, который вам не нравится. Значит это вы называете проявлением любви к родине? Тогда мне придется присоединиться к мнению Лорэна. Начиная с сегодняшнего дня, я буду проявлять свой патриотизм так, как понимаете его вы, и начну с Симона.

– Гражданин Морис, – ответил председатель, – по-моему, в этом деле Симон меньше виноват, чем вы. Ведь он раскрыл заговор, хотя это и не входит в его обязанности, и раскрыл его там, где ничего не увидел ты, чей долг был раскрыть его. Кроме того, случайно или намеренно, этого мы не знаем, ты потворствуешь врагам нации.

– Я? – спросил Морис. – Скажи на милость, это уже что-то новенькое. Кому же это я потворствую, гражданин председатель?

– Гражданину Мезон-Ружу.

– Я? – сказал ошеломленный Морис. – Вы говорите, что я связан с шевалье де Мезон-Ружем? Я его не знаю, я его никогда…

– Видели, как ты с ним разговаривал.

– Я?

– И пожимал ему руку.

– Где это было? Когда?.. Гражданин председатель, – сказал Морис, убежденный в своей невиновности, – ты лжешь!

– Твое патриотическое рвение далековато тебя заносит, гражданин Морис, – ответил председатель. – Ты не обрадуешься тому, что я сейчас тебе скажу, потому что докажу, что не лгу. Вот три обвиняющих тебя донесения от разных людей.

– Хватит, – сказал Морис, – не думайте, что я настолько глуп, чтобы поверить в вашего Мезон-Ружа.

– А почему ты не веришь в него?

– Потому что это не заговорщик, а призрак, которому вы стремитесь приписать все интриги и заговоры наших врагов.

– Почитай донесения.

– Не стану я их читать, – сказал Морис. – Я протестую, потому что я никогда не видел шевалье де Мезон-Ружа и никогда с ним не разговаривал. Пусть тот, кто не верит моему честному слову, скажет мне об этом, и я знаю, что ему ответить.

Председатель пожал плечами. Морис, который не любил оставаться в долгу, тоже выразил свое недоумение.

Атмосфера во время заседания секции была мрачной и напряженной.

После заседания председатель, который слыл истинным патриотом, за что и был избран на это место, подошел к Морису и сказал:

– Мне нужно с тобой поговорить.

И Морис направился за председателем, который провел его в маленький кабинет, примыкающий к залу заседаний.

Когда они вошли, председатель посмотрел Морису в лицо, затем положил руку на плечо молодого человека.

– Морис, – сказал он, – я знал и уважал твоего отца, люблю и уважаю тебя. Морис, поверь мне, ты подвергаешься большой опасности, потому что не веришь, а это – первый признак упадка революционного духа. Морис, друг мой, когда теряют веру, теряют и верность. Ты не веришь во врагов нации: из этого следует, что ты проходишь мимо, не замечая их, а значит, даже не подозревая об этом, становишься инструментом их заговоров.

– Какого черта! Гражданин, – сказал Морис, – я знаю себя, я смелый, преданный патриот, но мое рвение не делает меня фанатичным. Вот уже в двадцати заговорах виноват один и тот же человек. Хотелось бы, наконец, увидеть этого «виновника».

– Ты не веришь в заговорщиков, Морис? – спросил председатель. – Ну хорошо, а скажи мне тогда, ты действительно не веришь в ту красную гвоздику, из-за которой вчера гильотинировали дочь Тизона?

Морис вздрогнул.

– Ты не веришь и в подземный ход в саду Тампля, который соединил подвал гражданки Плюмо и один из домов на улице Кордери?

– Нет, – ответил Морис.

– Тогда сделай так, как обычно поступают в таких случаях, сходи и убедись лично.

– Но я больше не состою на службе в Тампле. Меня туда не пропустят.

– Теперь в Тампль может войти каждый, кто хочет.

– Как это?

– Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.

– Как! – воскликнул Морис, читая рапорт. – До такой степени?

– Продолжай.

– Королеву переводят в Консьержери?

– Ну и что? – ответил председатель.

– Да…

– И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такие крайние меры?

– Эта мера принята, но она не будет выполнена как, впрочем, и ряд других. Я все это видел уже не раз…

– Прочитай же все до конца, – сказал председатель.

И он протянул Морису последний документ.

– Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери? – воскликнул Морис.

– Уже два часа, как она заключена под стражу.

На этот раз Морис задумался.

– Ты знаешь, Коммуна действует отнюдь не поверхностно, – продолжал председатель. – Она идет прямо и широкими шагами, ее меры далеки от ребячества и она выполняет принцип Кромвеля:

«Королей надо бить только по голове».

– Познакомься с секретной запиской из Министерства полиции.

Морис прочитал следующее:

«Учитывая, что мы располагаем достоверными данными о том, что шевалье де Мезон-Руж находится в Париже, что его видели в разных частях города, что он оставил следы нескольких заговоров, удачно разоблаченных, я призываю всех руководителей секций усилить надзор».

– Ну как? – спросил председатель.

– Ну что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель, – воскликнул Морис.

И он продолжал чтение:

«Приметы шевалье де Мезон-Ружа: рост пять футов три дюйма, волосы светлые, глаза голубые, нос прямой, борода каштановая, подбородок округлый, голос мягкий, руки женственные, 35–36 лет».

Когда он читал приметы шевалье де Мезон-Ружа, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, который накануне спас его и Лорэна.

– Черт возьми! – прошептал Морис. – Неужели это был он? В таком случае, когда в доносах писали, что видели, как я с ним разговаривал, это не было ложью. – Только Морис не помнил, чтобы пожимал ему руку.

– Итак, Морис, – спросил председатель, – что теперь скажешь обо всем этом, друг мой?

– Я должен сказать, что верю вам, – с грустью ответил Морис, потому что уже в течение некоторого времени чувствовал, как злой дух собирает тучи над его головой.

– Не играй так своей популярностью, Морис, – продолжал председатель. – Популярность сегодня – это жизнь. Непопулярность – остерегайся ее – это подозрение в измене.

На подобные доводы Морису нечего было ответить, он и сам думал так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.

– Ну что ж, – прошептал он, – отдохнем немного. Слишком много подозрений и борьбы. А я ведь тоже имею право на отдых и радость. Пойду-ка я, навещу Женевьеву.

И Морис отправился на старинную улочку Сен-Жак.

Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном как раз оказывали помощь Женевьеве, с которой случился сильный нервный припадок.

Поэтому Мориса не сразу впустили в дом, как это было обычно.

– Доложи все-таки обо мне, – сказал слуге обеспокоенный Морис, – и, если Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.

Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.

Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие больше не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.

Диксмер сам вышел навстречу Морису.

– Входите, дорогой Морис, – сказал он. – Вы не из тех, для кого закрыта эта дверь.

– Что случилось? – поинтересовался молодой человек.

– Женевьева больна, – ответил Диксмер, – и не просто больна, а бредит.

– О, Боже мой! – воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. – Что случилось?

– Знаете, дорогой мой, – продолжал Диксмер, – в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.

Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран, который подносил ей соль.

– Ну как? – спросил Диксмер.

– Без изменений, – ответил Моран.

– Элоиза! Элоиза! – прошептала молодая женщина обескровленными губами.

– Элоиза! – удивленно повторил Морис.

– Ах, Боже мой, – сказал Диксмер, – Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть повозку с этой бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.

– Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.

– Конечно, потому что из-за этого сам чуть не лишился головы.

– О, мы знаем об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и сообщил нам, что вы вышли на свободу.

– Тихо! – прошептал Морис. – Она, кажется, опять что-то говорит.

– Да, но слова не разобрать, – ответил Диксмер.

– Морис, – прошептала Женевьева, – они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!

Эти слова сменились глубокой тишиной.

– Мезон-Руж, – прошептала еще Женевьева, – Мезон-Руж!

Морис почувствовал как в его мозгу, подобно молнии, мелькнуло подозрение. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы обратить на эти слова должное внимание.

– Вы приглашали врача? – спросил он.

– Все не так страшно, – ответил Диксмер. – У нее просто расшатались нервы.

И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя, со стоном открыв глаза, которые до сих пор были закрыты.

– А, вы все здесь, – прошептала она, – и Морис тоже с вами. Я счастлива видеть вас, друг мой. Если бы вы только знали, как я…

И она поправилась:

– … как все мы страдали эти два дня!

– Да, – сказал Морис, – мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Есть одно имя, которое вам лучше пока не произносить, сейчас оно отнюдь не является святым.

– Какое? – быстро спросила Женевьева.

– Имя шевалье де Мезон-Ружа.

– Я назвала имя шевалье де Мезон-Ружа? Я? – со страхом произнесла Женевьева.

– Конечно, – с натянутой улыбкой подтвердил Диксмер. – Видите ли, Морис, в этом нет ничего удивительного, потому что его публично назвали сообщником дочери Тизона, ведь это он руководил попыткой похищения, которая, к счастью, не удалась.

– Я и не считаю, что в этом есть что-то удивительное, – ответил Морис. – Я только говорю, что ему надо хорошо спрятаться.

– Кому?

– Шевалье де Мезон-Ружу, черт возьми! Его ищет Коммуна а у сыщиков хороший нюх.

– Пусть его только арестуют до того, – сказал Моран, – как он предпримет очередную попытку, которая будет удачнее последней.

– Во всяком случае, – заметил Морис, – королеве это в любом случае не поможет.

– Почему? – спросил Моран.

– Потому что королева отныне находится в надежном укрытии, там он не доберется до нее.

– Где же она? – поинтересовался Диксмер.

– В Консьержери, – ответил Морис. – Сегодня ее перевезли туда.

Диксмер, Моран и Женевьева вскрикнули, но Морис принял этот возглас за проявление удивления.

– Итак, вы видите, – продолжал он, – что шевалье придется расстаться со своими планами в отношении королевы. Тюрьма Консьержери гораздо надежнее, чем Тампль.

Моран с Диксмером переглянулись, но Морис этого не заметил.

– Боже мой! – вскричал он. – Мадам Диксмер опять побледнела.

– Женевьева, – сказал Диксмер жене, – тебе нужно лечь в постель, дитя мое, ты больна.

Морис понял, что его выпроваживают таким способом. Он поцеловал руку Женевьеве и ушел.

Вместе с ним вышел и Моран, который проводил его до конца старинной улочки Сен-Жак.

Там они расстались, Моран направился к ожидавшему его слуге, который держал под уздцы оседланную лошадь.

Морис был так погружен в свои мысли, что даже не спросил у Морана, с которым они, впрочем, не обменялись ни словом, после того, как вместе покинули дом Диксмера, кто был этот человек, и зачем нужна лошадь.

Морис направился вдоль улицы Фоссе-Сен-Виктор и вышел на набережную.

«Как все это странно, – говорил он себе. – Рассудок мой помутился? Или все события сразу обрели свою истинную значимость?.. Но у меня такое чувство, что я вдруг увидел все словно под микроскопом».

И, чтобы немного успокоиться, Морис, облокотившись на перила моста, подставил лицо вечернему ветру.