Текст книги "Неоконченный портрет. Нюрнбергские призраки"
Автор книги: Александр Чаковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 50 (всего у книги 53 страниц)
Лавируя в потоке движущихся машин, Рихард вернулся на свой наблюдательный пункт.
…Он не заметил, каким образом возле него оказался полицейский.
– Что вы здесь делаете, майн герр? – сверля Рихарда взглядом и держа правую ладонь на кобуре пистолета, спросил он. – Я наблюдаю за вами уже около двух часов. Мой пост на той стороне улицы.
Все это было для Рихарда столь неожиданно, что он не сразу сообразил, что ответить. Потом сбивчиво произнес:
– Я – у меня… Мне здесь назначено свидание. – И добавил уже более определенно: – С девушкой.
– Если девушка не приходит на свидание в течение двух часов, то она недостойна того, чтобы уважающий себя мужчина ее ждал. Если, конечно, у нее нет уважительной причины.
– Да, да, вы правы, – уцепившись за последнюю фразу полицейского, быстро проговорил Рихард. – Наверное, с ней что-то случилось… Может быть, заболела. Я сейчас уйду, господин полицейский, и позвоню ей из дома по телефону.
– На вашем месте я сделал бы это по крайней мере полтора часа назад, – снисходительно заметил полицейский.
Предвыборная борьба в Германии разгоралась. Теперь против НДП стали наиболее активно выступать профсоюзы. В Эссене, например, НДП арендовала большой зал, чтобы провести очередной предвыборный митинг. Но когда члены партии подъехали на автобусах, то оказалось, что зал заседаний заняли две тысячи рабочих и проводят там свое собрание.
Американская «антикоммунистическая лига» прислала в Германию своего представителя, профессора из Чикаго, который на большом митинге, организованном НДП в Даррингене, произнес речь, почти целиком напечатанную в «Дойче Националь Цайтунг», в «Дер Таг» и в «НДП Курир».
В этой речи искушенный в красноречии профессор заявил:
«…Если НДП обзывают нацистской партией, то такой яр(лык ей приклеивают не за границей: это делают здесь, в Германии… Мы, американцы немецкого происхождения, – продолжал оратор, – и поныне храним верность Германии и боремся за ее восточною территорию. Мы от этого не отступимся, потому что землю, которую немцы возделывали на протяжении восьмисот лет, нельзя просто так отдать за какие-нибудь два десятилетия. И если находятся политические деятели, которые уже сейчас готовы отказаться от этих территорий, то – не обижайтесь на меня – в моих глазах они предатели!»
Профессор закончил свою речь следующими словами:
«В рамках демократической системы нельзя запретить партию, будь то христианские социалисты, социал-демократы или какую-либо другую. Все они имеют право на свое мнение и на деловую дискуссию. И если против этой новой национальной партии всеми средствами ведется борьба, то мы должны сказать: видимо, кое-кто в Бонне чувствует, что под ним шатается стул…»
Еще в недавнем прошлом многое говорило о том, что НДП идет от успеха к успеху. Ее представители стали депутатами в ландтагах Рейнланд-Пфальца, Шлезвиг-Гольштейна, Нижней Саксонии, Баден-Вюр-тенберга, а также в парламенте Бремена. Но в 1969 году положение стало меняться. Если еще совсем недавно наиболее право настроенные иабиратели отходили от ХДС/ХСС вследствие создания «Большой коалиции» и стали поддерживать НДП, соблазненные ее радикальными обещаниями в кратчайшие сроки не только ликвидировать безработицу, но и вообще восстановить былое могущество Германии, то, убедившись, что слова остаются только словами, обманутые в своих ожиданиях, перестали поддерживать НДП.
Более того, «Большая коалиция», то есть ХДС/ХСС совместно с социал-демократами, перешла к более гибкой «восточной политике», сделала проблему формирования отношений с социалистическими странами предметом широких, открытых дискуссий, это тоже возбудило брожение умов, в особенности у тех немцев, которые до сих воспринимали как «истинно германские» только лозунги НДП.
Снова в повестку дня различных митингов и дискуссий стала нота Советского правительства правительству ФРГ, с которой Москва выступила еще два года назад в связи со съездом НДП в Ганновере. В этом документе Советское правительство напоминало и правительству Федеративной республики, и правительствам ряда других стран – тех, кто раньше входил в антигитлеровскую коалицию, а теперь объединенных в агрессивном блоке НАТО, – об их международно-правовом долге.
Но тот факт, что советская нота была оставлена Бонном и вообще странами НАТО без внимания, усилил в ФРГ антифашистскую борьбу, активизировал профсоюзы. Антифашистские настроения в стране все более усиливались. В 1968 году в Мюнхене был создан комитет «Январь-68». Его председателем стал писатель и президент «Немецкой лиги в защиту прав человека» Франк Арнау, а заместителями – баварский профсоюзный деятель Ксавер Зенфт и писатель Бернт Энгельман. В связи с тридцать пятой годовщиной прихода нацистов к власти «Январь-68» провел в Мюнхене антифашистскую демонстрацию. В том же году в Дахау состоялся Европейский слет протеста против фашизма и неонацизма. В нем участвовали 15 тысяч человек. Его участники выступили за европейскую безопасность и взаимопонимание между народами…
Какой вывод сделало из всего этого руководство НДП? Только один и главный: надо действовать – объявить беспощадную войну антифашистам и прежде всего коммунистам, натравить на них ту часть еще окончательно не сформировавшего своих взглядов населения, которая смогла бы сыграть решающую роль на выборах в сентябре нынешнего, 1969 года.
Неоштурмовики из группы Клауса, конечно же, не проникали в хитросплетения западногерманской политики. Но, связанные через тайные каналы с ее различными сторонами, они глубоко усвоили главную цель своего нынешнего существования. Эта цель определялась двумя словами – провокации и террор.
«Политика» группы Клауса, если ее действия можно было называть этим словом, развивалась в двух направлениях: во-первых, показать населению, что НДП существует, что она является единственной в Германии партией дела, а не слова, а во-вторых, восстановить немцев против Коммунистической партии Германии. Для этого они прибегали к несколько однообразным, но обычно успешным провокациям, – вступали в драки с коммунистами и социал-демократами, громили книжные магазины, в том числе и принадлежавшие НДП, и обязательно оставляли на месте преступлений листовки, из которых следовало, что инициатором драк и погромов неизменно была Германская компартия.
Рихард целиком одобрял тактику НДП и если видел в ней какие-нибудь недостатки, то прежде всего в том, что главное направление ее политики, то есть явный, почти открытый террор, несколько отставало от акций чисто пропагандистского характера.
«Действовать, надо действовать!» – неоднократно повторял мысленно Рихард. Он сравнивал заискивающие, как ему казалось, интервью и речи фон Тадде-на, нынешнего руководителя НДП, со множеством оговорок чисто парламентского характера и думал о том, как бы повел себя на его месте подлинный вождь, то есть фюрер…
Когда Рихард узнал из газет, что в Кесселе Клаус Коллей, один из телохранителей фон Таддена, выстрелил в двух антифашистов, то этот неизвестный Рихарду Коллей стал на какое-то время его героем…
Он спрашивал себя: почему прошлогодний налет на здание, где помещалось боннское бюро ГКП, налет, сопровождавшийся стрельбой по окнам, не имел никакого продолжения? Почему подобные акции не производятся сейчас?
Рихард, этот еще молодой, но уже сформировавшийся нацист, никак не мог понять, усвоить разницу между Германией далеких двадцатых – тридцатых годов и нынешней ФРГ, хитросплетения боннской политики казались ему легкоразрешимыми, если десятки тысяч людей возьмут в руки пистолеты и дубинки.
За два дня до предполагаемой «акции», налета на универмаг, основной состав группы Клауса вновь собрался у него на квартире.
Каждому было предложено слово для сообщения, какой именно универмаг он предлагает в качестве объекта для нападения. Одно за другим предложения отвергались по различным причинам: или в предлагаемом районе было слишком много полицейских постов, или пути отхода оказывались неудобными, или кассы предлагаемого магазина располагались слишком близко одна от другой.
Общее одобрение вызвал только один план, тот, который предложил Рихард. Он недаром потратил много времени, обходя «супермаркеты». В «его» магазине было только два входа и выхода, кассы находились на значительном расстоянии друг от друга; только в двух местах, на серых, поддерживающих потолок колоннах, под стеклом, располагались кнопки противопожарной сигнализации, хотя это, конечно, не исключало наличия под прилавками другой сигнализации, связанной с полицией.
Клаус предложил, не теряя времени, всем вместе отправиться и осмотреть этот магазин, а через полтора часа вновь собраться и обсудить все еще раз.
Предложенный Рихардом объект, как выяснилось, удовлетворил всех. Затем Клаус провел последний инструктаж. Он сводился к тому, что члены группы должны, как и при налете на суд, получить у него оружие, иметь при себе маски-чулки. Сигналом для того, чтобы надеть их и приступить к действиям, послужит отданный через мегафон приказ Клауса «Всем лечь!» и предупредительный выстрел в воздух, который произведет он же.
Одновременно все должны будут натянуть маски, выхватить оружие и направить его на тех, кто к этому времени будет находиться в магазине; трое должны стоять у касс и держать под прицелом кассиров, двое других блокируют застекленные двери и наклеивают изнутри объявление «Закрыто», чтобы никто с улицы не мог ни войти в магазин, ни выйти из него. Остальные изымают из кассы все имеющиеся там деньги.
На всю операцию отводится пятнадцать минут. Затем по команде «Отход!» все разбрасывают листовки и устремляются к дверям, оказываются на улице, стараются смешаться с прохожими или скрываются в ближайших дворах или подъездах.
Сбор для подведения итогов операции на другой день в девять утра здесь, на квартире Клауса. Захваченные деньги необходимо принести с собой.
Затем посыпались вопросы. Клауса спрашивали, в каких случаях можно будет пустить в ход оружие, не целесообразно ли дать очередь из автоматов поверх уложенных на пол людей, чтобы сразу же парализовать их волю к какому-либо сопротивлению, и, главное, что будет написано в листовках, поскольку прежние тексты вряд ли подойдут: изъятие денег не характерно для тактики коммунистов. Когда был задан именно этот вопрос, Клаус встал из-за стола, вышел в соседнюю комнату и, вернувшись с листовкой, сказал, поднимая руку:
– Это копия с оригинала. Оригинал заканчивают печатать в типографии. А копию я вам сейчас прочту.
И Клаус, по-прежнему стоя, начал читать:
– «Немцы! Мы, члены единственной до конца честной партии Германии – НДП, приносим свои извинения за экспроприацию некоторых находившихся в кассах сумм. И мы, и вы знаем, что террор, ограбления и т. п. чужды нашей партии, – это свой ственно коммунистам и прочим левакам, желающим обобрать и физически уничтожить своих политических противников, а честных предпринимателей лишить их собственности, которая в цивилизованном государстве является священной. Но у нас нет выхода. Избирательную кампанию коммунистов, социал-демократов и прочих врагов Германии, как известно, субсидируют Москва, так называемая ГДР и компартии других стран. Мы же – НДП, партия порядка, можем использовать в своей мирной деятельности только добровольные пожертвования своих членов. А за аренду помещений для собраний, за изготовление предвыборных плакатов и за все другое надо платить. Мы остались без средств. А выборы, как говорится, на носу. Поэтому мы позволили себе занять деньги у немецких налогоплательщиков, которые выиграют гораздо больше, если НДП получит места в бундестаге. Итак, простите нас!
Национал-демократическая партия Германии». Окончив чтение, Клаус опустил руку с зажатой в пальцах листовкой и после паузы спросил:
– Ну как?
Какое-то время все молчали, точно ошарашенные. Как, открыто признаться, что вину за ограбление магазина берет на себя НДП?! Почувствовав общую растерянность, Клаус усмехнулся, снова занял свое место за столом и, положив перед собой листовку, поучительно сказал;
– Вы, кажется, слишком привыкли к штампам в нашей оперативной работе. А надо отвыкать. В чем сила этой листовки? В том, что, признаваясь в своей акции, мы аргументируем ее тем, что коммунистов кормят Москва и ГДР. И что если, упаси боже, они выиграют на выборах, то ФРГ грозит превращение в советского или восточногерманского сателлита. Добавлю, что текст этой листовки, с которым я вполне согласен, составлен не мной, а с помощью наших руководителей и… американских друзей.
Именно эти последние слова Клауса привлекли особое внимание Рихарда. Ему уже давно было ясно, что между спецслужбами Соединенных Штатов и НДП существует тайная связь И, более того, несомненно, какая-то связь существовала между американскими и германскими спецслужбами. Потому что в ином случае трудно было предположить причину, по которой «акции» НДП, как правило, проходили без особых для нее последствий, если не считать столкновений с обычной полицией и шума, поднимаемого газетами.
В то время как остальные члены группы, оправившись наконец от непривычного для них содержания листовки, начали задавать Клаусу различные вопросы и высказывать свои сомнения, Рихард взял лежавшую на столе листовку, внимательно ее перечитал и сказал:
– Я голосую за эту листовку!
В конце концов к его мнению присоединились и остальные
…На другой день члены группы получили от Клауса оружие и пластмассовые сумки-пакеты, в которые были уложены листовки. Вручая Рихарду его «вальтер», Клаус с многозначительной улыбкой сказал:
– Надеюсь, на этот раз ты докажешь, что умеешь им пользоваться.
Вечер, предшествующий налету, Рихард провел один в своей маленькой квартире. Он не звонил Герде с того времени, как они были в кафе «Под липами». Что же удерживало его? Во-первых, чувство стыда после слежки за ее домом. Стыд при воспоминании о том, как он, будто ожидающий подаяния нищий, два часа проторчал в подворотне, вместо того чтобы зайти к Герде и рассеять свои подозрения или убедиться в их справедливости. Но он не зашел. – И кто знает, может быть, именно в это время Герберт был у нее или пришел позже, когда его, Рихарда, уже прогнал полицейский…
И, кроме того, завтра предстояла «акция». Не думать о ней он не сможет, даже если рядом будет Герда. Значит, снова раздвоенность! А смысл своего общения с Гердой Рихард видел прежде всего в слитности, не только в физической близости, но именно в слитности душ…
Рихард, не раздеваясь, лег на постель, закрыл глаза и стал думать о завтрашней «акции». Итак, они входят в застекленные двери.
…Итак, они вошли двумя группами в обе двери разом. Большинство членов группы было вооружено пистолетами, двое скрывали под своими куртками автоматы «Узи». В пластмассовых сумках лежали листовки.
Рихард помнил последнее напутствие Клауса: операция может пройти успешно только в том случае, если займет максимум 15–20 минут, желательно даже меньше. В ином случае они так или иначе привлекут внимание полиции. А если ей удастся блокировать входы и выходц, вся группа окажется в мышеловке и придется вступить в перестрелку с полицией, что вовсе не входило в планы «акции».
Итак, все шло по расписанию. Рихард и еще двое членов группы прошли в дальний конец магазина, к серой колонне, близ которой находилась одна из касс. Здесь помещался отдел готового платья. Покупатели снимали вместе с вешалками пальто, куртки и примеривали их тут же или забирали с собой в прикрытые легкими шторами специальные кабинки-примерочные.
Рихард не видел, как оставшиеся у дверей члены группы сразу заперли их изнутри на задвижки и наклеили объявления «Закрыто».
Ему казалось, что время тянется очень медленно, но фактически прошло лишь три – пять минут до того, как раздался громкий, усиленный мегафоном голос Клауса: «Всем лечь!»
Следом прозвучал негромкий, очевидно, пистолет Клауса был снабжен глушителем, выстрел.
…Сначала легли не все. Многие, очевидно, еще не отдавали себе отчета в происходящем и растерянно озирались Тогда Рихард выстрелил поверх голов людей – пуля ушла в противоположную стену – и зычно крикнул:
– Всем лечь!
Люди стали поспешно опускаться на пол, некоторые были с детьми и старались прикрыть их своими телами…
Через минуту-другую все, в том числе и кассирша – объект особого внимания Рихарда, – лежали на полу. Рихард видел, как его товарищи в масках обегают кассы и засовывают в карманы захваченные деньги. Операция пока что проходила удачно и приближалась к концу.
В этот момент Рихард заметил, как лежащий у основания колонны рослый, светловолосый молодой человек стал медленно подниматься на колени с явным намерением встать и дотянуться до выделяющейся на сером фоне красной кнопки пожарной тревоги. И вдруг… вдруг Рихарду показалось, что лицо этого человека ему знакомо. Спустя еще мгновение Рихард уже не сомнеаался, что это был Герберт, да, да, тот самый проклятый Герберт, который отравил его отношения с Гердой, враг – не только по убеждениям, но и враг личный. Чувство ненависти охватило Рихарда. Он забыл обо всем, забыл все указания Клауса, не видел лежащих на полу, обхвативших головы руками людей, перед глазами его маячил сейчас только Герберт, который уже успел встать на колени, втянув голову в плечи, и рука которого медленно шарила по поверхности колонны.
– Лежать! – истерично выкрикнул Рихард. Но на Герберта это не произвело никакого впечатления. Больше того, он уже сделал движение, чтобы подняться с колен, теперь его ладонь отделяли от кнопки какие-нибудь два десятка сантиметров.
На весь магазин прозвучал голос Клауса:
– Отход!
И тогда Рихард снова выстрелил. На этот раз прямо в него, в этого проклятого коммуниста, его соперника… Тот рухнул на пол.
Все, кто был в масках, кинулись к дверям, на ходу разбрасывая листовки. Потом к ним присоединился и Рихард. Достигнув дверей, они стянули с голов свои маски и бросились в открытые теперь двери на улицу.
Оказавшись на тротуаре, они увидели спешащих к магазину полицейских, на ходу вытаскивающих пистолеты и дубинки. Откуда-то издалека донеслось завывание полицейской сирены.
На проезжей части напротив магазина столпились люди, привлеченные выстрелами, донесшимися из-за закрытых дверей магазина.
Вместо того чтобы бежать прочь, Рихард нырнул в толпу и остановился там среди людей. Это был ловкий ход. В то время как полицейские устремились в погоню за теми, кто бросился врассыпную, Рихард спокойно стоял в толпе, наблюдая, как из дверей магазина стали наконец выходить задержанные там покупатели, взлохмаченные, растерянно озиравшиеся, как вскоре подъехала полицейская машина, а несколько минут спустя и фургон «скорой помощи». Затем пришла машина телевидения.
Не став дожидаться того, что произойдет дальше, Рихард выбрался из толпы и спокойно, неторопливо направился к своему оставленному за два квартала от магазина «оппелю».
Всгореон уже был дома.
…До сих пор Рихард держал себя в руках. Но, повернув ключ от входной двери и перешагнув порог своей квартиры, он вдруг почувствовал, как сильно бьется его сердце. Стук его ощущался не только в груди, но и в висках, руках – словом, во всем его теле.
Рихард опустился в кресло и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, как после напряженной физической зарядки, поднимая и опуская на колени кисти рук.
Но сердцебиение не проходило.
Сидя в кресле и закрыв глаза, Рихард как бы заново переживал все происшедшее. Ему вдруг стало казаться, что полицейские заметили его, преследовали его машину и с минуты на минуту ворвутся сюда, к нему, в его квартиру.
Рихард уговаривал себя, убеждал, что это нелепость, что никто не мог его заметить, когда он стоял в толпе или шел к своей машине.
Но о чем бы сейчас ни думал Рихард, какие бы картины ни восстанавливал в памяти, на первый план все время выступала одна: рухнувший на пол после выстрела Герберт.
Он убил его! Конечно, убил! Потому что стрелял почти в упор. Ну, а что ему оставалось делать? Дожидаться, пока тот нажмет кнопку пожарной сигнализации? «Нет, я поступил правильно, другого выхода не было», – убеждал себя Рихард.
Он гнал от себя мысль о том, что выстрелил в Герберта именно потому, что узнал его, что им руководила возможность, желание – пусть подсознательное – уничтожить человека, чье существование отравило ему жизнь, его отношения с Гердой, внезапно вставшего между ними.
Рихард позвонил Клаусу, чтобы узнать, всем ли участникам «акции» удалось благополучно скрыться. Но телефон Клауса не отвечал.
Позвонить Герде? Сделать это было не в его силах. Он не сможет говорить с ней как ни в чем не бывало. «Позвоню завтра», – сказал себе Рихард, а если она сама сообщит ему, что во время налета на магазин был убит Герберт, что ж… придется разыграть удивление, высказать соболезнование… Но хватит ли у него сил сохранить в этом разговоре самообладание? Рихард не мог ответить на этот вопрос, только, представляя, что слышит голос Герды, снова почувствовал сердцебиение.
«Нет, надо подождать утренних газет, – подумал Рихард, – тогда будет ясна официальная версия сегодняшней „акции“. И поскольку, судя по выстрелам, предупредительному, произведенному Клаусом, и двум другим, сделанным Рихардом, был убит только один человек, то не исключено, что имя коммуниста Герберта будет в газетах названо.
Все это значительно облегчит разговор с Гердой. Конечно, Рихард выскажет ей свое возмущение действиями НДП, перешедшей, по-видимому, от идейной борьбы к террору, и посожалеет о смерти Герберта.
„Впрочем, – подумал Рихард, – зачем ждать завтрашнего утра? Ведь не исключено, что об „акции“ будет сообщено в одном из вечерних телевизионных выпусков“.
И Рихард включил свой маленький телевизор, который приобрел, когда переезжал на новую квартиру. Шел репортаж с выставки тортов из здания Немецкого театра. По другой программе сообщалось о смерти первого в Германии человека, которому было пересажено сердце; еще по одной программе диктор рассказывал о самой крупной сенсации в мюнхенском зоопарке – девятилетняя самка орангутанга Кесси благополучно родила двойню…
Рихард раздраженно выключил телевизор и посмотрел на часы. Было двадцать минут второго. Это означало, что с момента завершения „акции“ прошло совсем немного, времени и ожидать каких-либо сообщений по телевидению было пока рано.
Рихард вспомнил, что сегодня еще не обедал, и, хотя есть ему совершенно не хотелось, он, чтобы как-то убить время, вышел из дома и направился в расположенную неподалеку закусочную, предварительно запрятав свой пистолет за решетку вентиляционного отверстия в стене.
Долгожданное телесообщение было передано лишь в девять вечера. Впившись взглядом в экран, Рихард наблюдал знакомое ему здание, скопление людей возле него, видел, как подъезжают полицейские машины. И вот на фоне так хорошо теперь знакомой Рихарду картины появился диктор и объявил, что сегодня, после полудня, группа замаскированных налетчиков ограбила универмаг „Все для вас“. Нападающие похитили наличные деньги из касс и разбросали листовки, в которых ответственность за нападение берет на себя партия национал-демократов, оправдывая свои действия недостатком средств для ведения предвыборной кампании, в то время как ГКП, главный противник национал-демократов, щедро субсидируется из Москвы и других так называемых социалистических стран.
„Во время налета, – продолжал диктор, – нападающие произвели три выстрела, одним из которых был тяжело ранен покупатель, согласно оказавшимся при нем документам, тридцатилетний инженер-электрик Бруно Цимерман, член партии ХСС, чья кандидатура была выставлена на предстоящих выборах в ландтаг Баварии“.
В то время как диктор произносил эти слова, на заднем плане показались люди в белых халатах. Они держали носилки, на которых лежал до половины прикрытый простыней человек, и направлялись к стоявшей у тротуара санитарной машине-фургону. Задние двери фургона были распахнуты, и, когда санитары втаскивали в него носилки, лицо раненого на мгновение оказалось хорошо различимым. Это было лицо того самого человека, которого Рихард принял за Герберта.
Ужас сковал Рихарда. Его неподвижный взгляд был прикован к телеэкрану, хотя санитарная машина уже уехала, а спустя минуту-другую изображение магазина и все, что было с ним связано, исчезло и на экране остался только диктор, который рассказывал что-то о конкурсе говорящих птиц… Рихард оцепенело сидел перед экраном.
Наконец он пришел в себя. Выключил телевизор и стал поспешно ходить взад и вперед по комнате, мысленно повторяя: „Нет, нет! Не может быть… Это был Герберт! Я узнал его! Это был Герберт, Герберт! – Он остановился на мгновение. – Хорошо, – решил он, – сейчас я проверю!“
Он схватил телефонную трубку и набрал номер Герды. Она ответила тотчас же.
– Здравствуй, дорогая, – сказал Рихард, стараясь ничем не выдать своего волнения.
– Здравствуй, Рихард, милый! – послышалось в ответ. – Рада тебя слышать! Куда ты пропал?
Герда говорила дружески, даже ласково. Ничто не показывало, что она взволнована его звонком.
– Немного простудился и пару дней не выходил, – произнес Рихард первое пришедшее ему в голову объяснение.
– Так почему же ты не позвонил? Я бы приехала к тебе, вызвала бы врача.
– Да ерунда! – небрежно ответил Рихард. – Я просто не хотел тебя волновать. А сейчас уже все в порядке, температура нормальная.
– Тогда, может быть, приедешь?
– А не поздно? – Рихард бросил взгляд на часы.
– С каких пор ты стал беспокоиться о времени? – то ли с усмешкой, то ли с обидой в голосе спросила Герда.
– Тогда, если не возражаешь, я сейчас приеду.
– Жду! – Герда положила трубку.
По дороге Рихарда неотступно преследовала мысль о том, что вместо Герберта он убил или тяжело ранил ни в чем не повинного человека. О, насколько бы легче ему было, если бы тот человек оказался Гербертом, коммунистом! Оставалось только одно оправдание: рука этого Бруно, или как там его звали, – была уже вблизи кнопки сигнала тревоги.
…И вот Рихард входит в квартиру Герды. Она встречает его с радостной улыбкой. На ней домашний халат, туго перетянутый поясом, отчего и без того тонкая талия кажется еще тоньше, ее обычно собранные в тугой пучок волосы сейчас распущены, на лице Герды нет никакой косметики, даже губы не подкрашены, и поэтому глаза ее кажутся Рихарду еще более голубыми, чем обычно.
И снова, как всегда, когда он встречал Герду, Рихарда покинули все мысли, все, кроме одной: сознание, что Герда рядом, что они опять вместе и ничто и никто не в силах их разлучить.
Впрочем, на этот раз одна затаенная мысль все же как бы скреблась глубоко в душе Рихарда. Ведь если Герберт жив, значит, по-прежнему есть основания предполагать, что между ним и Гердой существуют отношения не только дружеские… Это подозрение все еще копошилось в душе Рихарда даже в тот момент» когда они обнялись и поцеловались.
– Идем на кухню! – сказала Герда, опуская свои руки и мягко освобождаясь от объятий Рихарда.
Когда ты позвонил, я решила приготовить кофе. Вода, наверное, уже закипела.
В кухне стоял небольшой квадратный стол, покрытый цветной клеенкой, и возле него, по обеим сторонам, два стула. На газовой плите похлопывал крышкой кипящий эмалированный чайник.
– Сейчас я займусь кофе, – сказала Герда, снимая чайник с конфорки. – А ты посиди. К сожалению, почему-то запоздали вечерние газеты. Наверное, из-за этого налета на магазин. Ты смотрел телевидение?
– Да, – коротко ответил Рихард.
– Какое варварское нападение! Я еще понимаю – просто ограбить кассы. Но при этом убить ни в чем не повинного человека!
– Но телевидение сказало, что он не убит, а ранен.
– Тяжело ранен! – поправила его Герда и добавила: – А может быть, он уже умер в больнице.
Рихард ничего не ответил, исподлобья наблюдая, как Герда достает из висящего на стене белого шкафчика банку с кофе, а из холодильника бутылку сливок.
– Я думаю, что сливки надо немного подогреть, иначе кофе будет холодным, – деловито произнесла Герда, отлила из бутылки немного сливок в маленькую кастрюльку с длиной ручкой и поставила на огонь. Затем снова подошла к настенному шкафчику, достала из него пачку печенья, Надорвала бумагу и положила пачку на стол. Потом сняла с огня кастрюлю со сливками, достала с полки две чашки, насыпала в них кофе…
– Тебе с сахаром? – спросила она.
– Да, если можно, – ответил Рихард.
– А я считаю, что сахар только портит вкус кофе, – сказала Герда, ставя на стол сахарницу. – Ну… кажется все. Извини за скудость стола. Я дома не веду никакого хозяйства.
…Они молча выпили кофе и перешли в спальню.
– Ты останешься? – спросила Герда.
Рихард вздрогнул. Проклятая мысль о Герберте вновь засвербила в душе.
– Да, если разрешишь, – не глядя на Герду, произнес Рихард и неожиданно для самого себя добавил: – И… если ты никого не ждешь.
Подняв голову, Рихард заставил себя посмотреть прямо Герде в глаза. Он увидел в них недоумение.
– В каком смысле «жду»? – удивленно спросила Герда. Она приподняла брови, и от этого ее большие глаза стали казаться еще больше.
– Ну, у тебя же есть знакомые, кроме меня? – Кого ты имеешь в виду?
«Я скажу! Сейчас я ей все скажу! – внезапно принял решение Рихард. – Я не могу больше мучиться! Я расскажу ей, как стоял в подворотне напротив, расскажу, что двигало моей рукой, когда я стрелял в того человека!..»
Но вместо этого Рихард спросил, пристально глядя на Герду:
– Тебе давно звонил этот… ну, как его… Герберт?
– Звонил сегодня вечером, – пожала плечами Герда. – А что, он тебе нужен?
– Я подумал, что, может быть, он нужен тебе? – сорвались с губ Рихарда слова.
– Ты что имеешь в виду? – спросила Герда, медленно вставая. – Ты предполагаешь, что я могу… с двумя?! Подонок!
Никогда до сих пор Рихард не слышал, чтобы она произнесла что-либо с таким возмущением, обидой, негодованием…
Герда сжала кулаки, повернулась к Рихарду спиной и громко сказала:
– Уходи! Убирайся! И немедленно!
О, с какой радостью воспринял все эти гневные, возмущенные слова Рихард, хотя теперь окончательно убедился, что стрелял не в того, какой тяжкий груз снимали эти слова с его плеч! Теперь он знал, что Герда никогда не обманывала его. Такое возмущение, такое негодование не могла бы сыграть даже самая великолепная актриса! В них кричала правда, неподдельная, чистая правда, и чем резче, чем унизительнее для Рихарда звучала она, тем легче становилось ему дышать, тем больше он любил Герду.
– Герда, прости! – умоляюще произнес Рихард.
– Уходи! – жестко повторила она. Но Рихард не двигался с места.
– Пойми, – прижимая руки к груди, сказал он, – для меня уйти сейчас от тебя – значит уйти совсем… Может быть, даже уйти из жизни!
