Текст книги "Избранник Небес"

Автор книги: Алек Кадеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 52 страниц)

Глава X
Ужин в гостях у Белуджи

/2011.08.20/19:15/

Рим

Шон еще крепко спал, когда дворецкий Фредерико постучал в дверь его комнаты.

– Мистер Ма-айлз, вы просили разбудить вас к приезду господина Белууджи, – растягивая гласные буквы, почти пропел Фредерико.

– Доктор Ма-айлз, господин Белуджи жде-ет ва-ас, – громко повторил дворецкий, окончательно развеяв удивительный сон.

Майлз разгладил ладонями помятое лицо. Надев мягкие махровые тапочки, он накинул халат и приоткрыл дверь. В коридоре стоял улыбающийся Фредерико с тележкой, накрытой сверху кристально чистой, накрахмаленной салфеткой. В сознании Шона все еще всплывали образы лиц кардинала, Абулафии и главного инквизитора. До сих пор его сны никогда не были такими навязчивыми, но сегодняшний был явным продолжением позавчерашнего кошмара.

– Благодарю вас, Фредди, входите.

Свинцовая тяжесть во всем теле после длительного перелета теперь улетучилась, оставив лишь легкую приятную усталость. Дворецкий раздвинул плотные шторы, и яркий солнечный свет залил всю комнату, ослепив еще сонного гостя. Зажмурившись, он прикрыл глаза, зевнул и полушепотом произнес:

– Это не сон, а просто мексиканский сериал какой-то.

Не расслышав четко фразу, вскользь оброненную ученым, Фредерико резким отточенным движением руки снял салфетку и, наливая горячий кофе в чашку, сказал:

– Моя жена тоже их любит смотреть, чего не могу сказать о себе. По-моему, это самая беспощадная на свете трата времени, которого нам Господь и так немного отвел. Лучше бы она уже просто спала. Хотя бы не жевала чипсы все это время.

Удовлетворенный тем, что, наконец, высказался, так как дома он боялся даже заикнуться об этом, он поправил бабочку и продолжил:

– Сливки, сахар и печенье, док, вы найдете на столике. Господин Белуджи просил передать, что будет ждать вас в обеденном зале уже через полчаса. Этажом ниже вы повернете направо и пройдете по коридору до конца. Теперь, если у вас не будет никаких поручений, позвольте мне удалиться.

– Спасибо, дорогой Фредди, я вам очень признателен.

Вежливо склонив голову, вышколенный дворецкий вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Приятный, ни с чем не сравнимый запах свежемолотого кофе, как катализатор, запустил сложные химические процессы в коре головного мозга, моментально вернув чувство утраченной реальности.

Глубоко вдохнув кофейный аромат, Шон взял в руки чашку и подошел к открытой балконной двери. Ухоженный ландшафтный дизайн Лувра выглядел, как австралийский буш во время засухи в сравнении с тем, что предстало перед его взором.

Разбросанные по зеленой лужайке размером с три футбольных поля многочисленные фонтаны выстреливали высоко вверх мощными струями, и там, где они развеивались веером мелких капель, в воздухе проявлялись, словно голограммы, радужные блики. Каскады искусственных водопадов, альпийские горки, редкие тропические и экваториальные растения смешались в лучах склонившегося к закату солнца в яркую палитру красок и полутеней с полотна Клода Моне. Эта ботаническая симфония, облагороженная заботливыми человеческими руками, не могла не заворожить взгляд своим великолепием.

Двое мужчин, прогуливающихся по садовой дорожке, привлекли внимание Шона. Один из них, тот, что был одет в дорогой элегантный серый костюм и сверкал начищенными до зеркального блеска черными лакированными туфлями, был на вид лет шестидесяти. Ничем особенным он не отличался от устоявшегося стереотипа о внешности сильных мира сего.

Но Майлза заинтересовал не он, а его собеседник – уверенный в себе, смуглый и высокий мужчина в расцвете сил, одетый в сияющие золотом одежды египетского фараона. На его лицо был нанесен толстый слой грима, и он выглядел в точности так, каким изображали фараонов в иллюстрированных изданиях по истории Древнего Египта, которые Шон любил часами напролет рассматривать в детстве.

Он окинул взглядом сад вокруг странной пары, но нигде не увидел ни операторов, ни статистов, ни вообще ничего, что свидетельствовало бы о том, что хозяин разрешил в своем саду проводить съемки фильма. В каждом движении актера, изображавшего фараона, чувствовалась хорошо отрепетированная манера властвовать над людьми. Его коллега, играющий роль то ли президента, то ли олигарха, склонив перед ним голову, застыл в раболепном поклоне. Проявив милость, фараон прикоснулся своим изогнутым жезлом к его лысеющей голове, дав тем самым понять, что его царское величество удовлетворено покорностью вассала.

Пальцы доктора Майлза разомкнулись сами по себе, и чашка с наполовину выпитым кофе полетела на пол, когда разодетый в египетского царя актер вдруг просто растворился в воздухе, причем не сразу, а постепенно, как сахар в горячем чае. Джентльмен в сером костюме, осознавая нелепость сложившейся ситуации, оглянулся по сторонам и поспешно скрылся в зарослях высокого бамбука.

«Бред какой-то, но каким образом? Эти киношники действительно научились творить чудеса с голографическими эффектами», – подумал Шон и нагнулся, чтобы поднять кофейную чашку.

Белые махровые тапочки с вышитыми на них золотыми вензелями «ШВ» внутри лаврового венка, означающими начальные буквы имени хозяина виллы, теперь выглядели безнадежно испорченными из-за пролитого на них кофе. Не желая анализировать таинственное исчезновение «фараона», Шон принял холодный душ и надел смокинг.

Он был вынужден купить его только потому, что ректор старался не пропускать ни одного благотворительного светского приема, прихватывая с собой молодого ученого в качестве свиты. Улыбаясь на все тридцать два зуба, ректор Блейк постоянно дефилировал с бокалом шампанского среди богатых вдов, очаровывая их рассказами о свободе нравов, которой пользовались римские аристократки дохристианских времен, при этом Майлз должен был поддакивать, как будто без пяти минут как вернулся с разнузданной вечеринки брата Цицерона.

В поисках новых спонсоров для приобретения дорогостоящих электронных микроскопов и телескопов, о которых грезили университетские геохимики и астрономы, предприимчивый ректор даже умудрялся каким-то образом добывать списки приглашенных на светские приемы, чтобы заранее изучать круг интересов наиболее состоятельных персон. Он рассказывал им во время приема какую-нибудь любопытную, не всегда правдивую историю из жизни той или иной исторической личности, как бы невзначай проводя параллели с кумиром потенциального спонсора.

Не прошло и трех месяцев, как удивленные ученые университета нежно поглаживали ладонью стальные корпуса своих распечатанных приборов. Вскоре уже квантовые физики начали забрасывать удочки Блейку, намекая на то, что не мешало бы получить в стенах университета конденсат Бозе-Эйнштейна, который невозможно выделить из жидкого водорода без дорогостоящих лазеров и сопутствующего оборудования стоимостью в восемь миллионов долларов.

Прослышав о полном техническом перевооружении университета, из ЦЕРНа вернулся профессор Грингот, который был одержим идеей мини-коллайдера. Он предлагал построить его прямо под университетским стадионом и даже собрал подписи коллег, готовых работать во имя торжества науки по выходным бесплатно. И хотя ректор уже выбрасывал его чертежи из окна, а самого профессора пару раз направлял на обследование к психиатру, так или иначе все знали, что в одно прекрасное утро идея получать антивещество рядом с трубами университетской канализации, покажется ему не такой уж и безумной.

Вот почему, спускаясь по белоснежной мраморной лестнице, Майлз нисколько не сомневался в том, что портрет медиамагната, описанный Блейком вчера в кабинете, полностью соответствует истине. Исходя из предварительной характеристики, Шон заранее приготовился к беседе с экстравагантным меценатом, ударившимся на склоне лет в археологию, поэтому, по просьбе Блейка, он заранее принял для себя решение соглашаться во всем со своим спонсором и даже ненавязчиво придавать легкую окраску гениальности любым его научным откровениям.

Проследовав через холл с высокими цветными витражами, который Фредерико скромно назвал «коридором», он вошел в хорошо освещенный хрустальными люстрами просторный зал с потолками, расписанными в стиле Сикстинской капеллы Микеланджело. Массивные колонны из полудрагоценных сортов мрамора в сочетании с мраморным полом поддерживали атмосферу дворцовой помпезности. Стены были увешаны большими картинами в тяжелых позолоченных рамах, и если бы не длинный классический стол, сервированный серебряной посудой, то обеденный зал загородного дома больше походил бы на Лувр.

«Букингемский дворец – просто жалкая забегаловка по сравнению с этим домом», – поймал себя на мысли Шон и, поправив бабочку, уверенным шагом направился в другой конец зала.

С левой стороны от хозяина, спрятавшегося за раскрытой газетой, молча выстроились в ряд четыре официанта в ливреях из красной парчи, белых гольфах и длинных классических париках. Услышав шаги приближающегося гостя, Белуджи отложил газету и, поднявшись из-за стола, попытался изобразить на лице подобие радушной улыбки:

– Я вас представлял себе другим человеком, – первым протянув руку, сказал Белуджи.

– Обрюзгшим и старым? – улыбнулся Майлз.

Знакомый серый костюм и слегка припыленные лакированные туфли не оставили никаких сомнений, что собеседником «фараона» был именно хозяин виллы.

– Прошу вас, присаживайтесь.

В ту же секунду официант выдвинул из общего ряда стул с мягкой обивкой в стиле Людовика XV, приглашая гостя жестом руки занять место справа от хозяина. Прекрасная полифония церковного песнопения негромко исходила из скрытых где-то в стенах и под потолком динамиков, заполняя мягкими вибрирующими волнами весь обеденный зал.

– Изумительный, ненавязчивый моноритмический текст. Какое восхитительное чувство благородства. Эта поздняя работа Палестрина «Альма редемторис» звучит очень по-итальянски, поскольку мелодия позаимствована из народной песни и исполняется в простых нотах разговорного языка, – сказал Белуджи, неподдельно восхищаясь звучанием действительно прекрасных голосов.

Хозяин виллы не стремился своим поведением выразить искреннее радушие и гостеприимство и где-то в глубине его глаз Шон уловил какую-то настороженность и даже злобный холодок. Лакей слегка наклонился и на расстоянии вытянутой руки, справа от гостя, начал неторопливо предлагать на выбор блюда итальянской кухни. Доктор Майлз мог только отдаленно догадываться, что же скрывается на самом деле за этими замысловатыми названиями.

Заметив легкую растерянность, Белуджи решил помочь ему определиться с выбором:

– Рекомендую вам попробовать мясо фазана. Мои друзья разводят их в охотничьих угодьях и строго следят за численностью популяции. У него необыкновенно нежное мясо, особенно, если оно было замариновано в красном сухом вине с небольшим количеством специй, чтобы не заглушить специфический вкус дичи.

«Мясо фазана, надо же – экзотика какая», – подумал Шон, но ответил уставшим голосом так, как будто они надоели ему, как и евреям в пустыне перепела, которых они ели на протяжении целого месяца:

– Ну, если с небольшим количеством специй, о'кей, пусть будут фазаны.

Пригубив старое вино, Майлз скривился от его терпкого вкуса. Но, вовремя осознав, что этим может выдать свою некомпетентность, слегка приподнял бровь и изобразил приятное удивление.

– Восхитительный букет. Мягкие фруктовые ноты, не говоря уже о насыщенном аромате. Его можно сравнить разве что с запахом трав альпийской долины в мае.

Поскольку эту фразу ректор Блейк частенько употреблял на светских приемах, Шон произнес ее вполне уверенно. Подобие улыбки на лице Белуджи сразу увяло. Ему не хотелось провести ужин с очередным рассеянным кретином от науки, который будет нести всякую чушь за столом только потому, что эти фразы у него засели в голове, и они ему кажутся очень уместными. Уловив оттенок досады на лице медиамагната, Шон понял, что сморозил чепуху, так как никаких фруктовых ароматизаторов и альпийских трав в это старое вино сроду никто не добавлял. Он уже ругал себя за то, что вообще согласился остаться на вилле и решил как можно быстрее откланяться, не желая обременять себя неловкостью и зацикливаться на всякой ерунде. Ему всегда было о чем подумать и чем заняться, и от всех этих утомительных светских посиделок его тошнило.

– Я благодарен вам за столь радушный прием, но все же я не хотел бы злоупотреблять вашим гостеприимством. К тому же я выспался и хотел бы побродить по вечерним улицам Рима.

Попробовав нежное мясо фазана, он добавил:

– Если честно, мне давит на мозги вся эта дворцовая роскошь. Я предпочитаю скромное очарование простых гостиничных номеров.

Белуджи вспомнил, как ректор университета Стивен Блейк ни в какую не соглашался подписывать контракт, пока в него не добавят пункт о размещении Майлза в пятизвездочной гостинице со стоимостью одноместного номера не ниже двухсот евро, и никак иначе.

«Надо же, спартанец какой», – подумал Джино и лишь пренебрежительно отмахнулся в ответ:

– Перестаньте, док, какие мелочи. Зачем нужна какая-то гостиница, пусть даже и самая лучшая, со своей однообразной суетой и навязчивой прислугой. Если вы боитесь стеснить меня своим присутствием, то в этом доме достаточно места для того, чтобы мы никогда с вами не встретились в течение дня. А когда вы прогуляетесь по сказочному саду, над которым работали лучшие ландшафтные дизайнеры с мировым именем, то вы окончательно оставите эту бредовую идею поселиться в каком-то муравейнике, где всех оценивают и вешают ярлыки, исходя из стоимости костюма, обуви и чемоданов из крокодиловой кожи.

Почувствовав очередной прилив радости после проглоченных десять минут тому назад волшебных листочков, он залился не по возрасту бодрым смехом:

– После того, как вы пробудете здесь денек-другой, боюсь, что вы влюбитесь в это место и начнете проводить раскопки ассирийских древностей прямо в моем саду.

– Я полагаю, что вездесущие киношники опередили меня и, по всей видимости, уже облюбовали ваш тропический рай, так что вряд ли они придут в восторг, увидев меня с лопатой в руках.

– Киношники? Что вы имеете в виду, – искренне удивившись, спросил Белуджи, с наслаждением рассматривая искрящееся в лучах заходящего солнца густое красное вино, которое он слегка взбалтывал в бокале.

– Перед тем, как спуститься вниз, я выглянул из окна своей спальни и увидел в вашем поистине райском саду актера, загримированного и наряженного под фараона. Когда же он просто так взял и исчез на моих глазах, я подумал, что это какой-то новоиспеченный Спилберг экспериментирует со спецэффектами в вашем саду для съемок исторического фильма.

Согнутая в локте рука медиамагната дрогнула, и вино в кристально чистом бокале всплеснулось сильнее обычного. За долгие годы общения с умными и наблюдательными людьми старый лис научился скрывать свои истинные чувства и не оставлял для собеседника никаких шансов обнаружить даже тень волнения на своем лице. Мгновенно сообразив, что дрогнувшая рука все-таки могла его выдать, Джино протянул в сторону Шона бокал так близко, чтобы тот отчетливо мог разглядеть в нем каждую стекающую по тонкому стеклу каплю. Легким круговым движением кисти он взболтал вино, заставив его вращаться против часовой стрелки. Когда вращение замедлилось, на стенках бокала отчетливо стали видны полупрозрачные следы в виде стекающих слез.

– Я вам только что продемонстрировал один из визуальных методов определения качества вина. Что именно, на ваш взгляд, из того, что вы только что увидели, может подсказать о его возрасте?

Озадаченный такой резкой сменой темы разговора, Майлз пожал плечами и, прислушавшись к своей интуиции, быстро ответил:

– Я полагаю, скорость вращения. Если вино старое, оно более густое и, естественно, вращается в бокале медленнее, чем молодое и более жидкое.

– Очень тепло. У вас абсолютно правильное логическое мышление, и вы рядом с правильным ответом.

– Да здесь ничего сложного нет. Даже ребенок на моем месте ответил бы точно так же, – пожал плечами Шон.

– Так-то оно так, но вы только представьте себе, какие жаркие споры разгорались бы каждый раз между виноделами, да еще и после трехчасовой дегустации, если бы они пытались убедить друг друга в том, что именно его вино вращается в бокале медленнее всего. Вот почему специалисты смотрят не на скорость вращения, а на то, «плачет» ли бокал после встряски в нем вина или нет. И чей бокал дольше «плачет» – значит, и вино, соответственно, в нем старше и лучше. Тем не менее иногда некоторым виноделам очень хочется выдать продукт средней паршивости за хороший, и они начинают убеждать в этом и себя, и других. И через какое-то время всем действительно начинает казаться, что вроде бы да, они тоже видят «слезы» на стенках бокала. Но это всего лишь иллюзия и не более того. Так и вы, занимаясь всю жизнь мистикой, хотите на подсознательном уровне увидеть что-нибудь эдакое: призраков или духов. Так что зрительный обман – вполне объяснимая вещь. Иллюзия всегда работает на разнице между тем, что видят глаза и тем, что видит мозг.

Удовлетворенный тем, что посеял зерна сомнения в сознание наблюдательного гостя, медиамагнат откинулся на спинку мягкого стула и сделал добрый глоток «Гранд Крю».

– Перфекта, какой насыщенный вкус! Это одна из немногих радостей в жизни, которая еще осталась у старого и больного Джино Белуджи. Впрочем, о чем это я? Не обращайте внимания на сентиментального старика, – тяжело вздохнул медиамагнат. – Я теперь стал похож на состарившегося канцлера Бисмарка с прогрессирующим букетом мучительных заболеваний, у которого все друзья либо умерли, либо стали врагами, а новых уже не будет. Правда, в отличие от него, я не впадаю в длительные депрессии и не страдаю обжорством и пьянством. Разве что морфинозависимость нас с ним объединяет на физиологическом уровне.

Шон удивился очередной неожиданной смене настроения медиамагната, которое теперь резко пошло по синусоиде вниз. Нежный вкус жаренного на вертеле фазана и специфический аромат трюфелей вытеснял из головы все остальные мысли, делая их второстепенными. Майлз никогда не был гурманом, и если бы сейчас вместо свежей дичи ему предложили горячие хот-доги, которые вот уже пятнадцать лет прямо у входа в университет готовит чернокожий старик Вильямс, их вкус показался бы Шону не менее аппетитным. Однако когда изысканные блюда выглядели, как произведения искусства, и приготовление пищи превращалось в некое таинство, Майлз, как и все нормальные люди, не прочь был полакомиться.

Лишь краем уха выслушивая жалобы Белуджи о «тяжком» бытии стареющего мультимиллиардера, Шон быстро расправился с фазаном, закусил фуа-гра блинчиками с осетровой икрой и запил все двумя бокалами любимого вина медиамагната. Майлз подозревал, что тот в восторге от этого терпкого на вкус «киселя» только потому, что вино было урожая 43-го года, в который он и родился.

Поблагодарив хозяина за великолепный ужин, Шон охотно прошелся вместе с ним вдоль уникальной картинной галереи, с удивлением узнавая в ней некоторые известные на весь мир работы импрессионистов, а также итальянских художников XV–XVII веков. Настроение Белуджи снова приподнялось из-за очередной волны эндорфинов, хлынувших в кровь. Заметив, что ученый слегка осоловел от плотного ужина, он начал постепенно втягивать его в теологический диспут, чтобы тот вдруг не вспомнил о бессмысленном переезде в гостиницу.

– Эти картины невольно наталкивают на мысль о вечном конфликте между человеком и его Создателем, который вынужден терпеть наше хамство лишь в силу ограниченности нашего сознания и несовершенства. Вот, к примеру, мы с вами. Идем себе, непринужденно беседуем, но стоит мне случайно сейчас наступить каблуком вам на пальцы, и первое, что придет вам на ум, будет следующее: «Вот же, дурень старый, мог бы передвигать своими ластами и поосторожнее!»

Или в более вежливой форме: «Мог бы быть и внимательнее, дурень старый»!

Или просто: «Дурень старый, черт бы тебя побрал»!

Но как в первом, во втором, так и в третьем варианте, фраза «дурень старый» все равно бы осталась.

– Ну-у, если бы вы наступили больно, тогда вполне возможно, – рассмеялся Шон, не став отнекиваться.

Указав пальцем на потолок, Джино продолжил:

– Поэтому, дорогой доктор Майлз, только молитва может примирить Его с нами. Тайна существования дерзкого человечества после всего, что мы натворили и продолжаем творить, скрыта только в ежедневной мольбе, усмиряющей гнев Божий. Ведь не зря святые отцы христианской церкви говорили, что в молитве человек должен разговаривать с Богом так, как будто он стоит перед Ним наяву, и осознавать, что его жизнь полностью зависит от Его воли.

Остановившись перед картиной Караваджо, медиамагнат в задумчивости сложил руки за спину и спросил:

– А что думаете по этому поводу вы, теолог, изучающий иудаизм и его мистические тайны под одним емким словом Каббала?

– В этом мистическом учении практикуется немного иной метод общения с Богом. Хотя, безусловно, правила предписывают сначала славить Его и только потом обращаться к Нему с просьбами, как и в любой другой молитве, будь то христианской, мусульманской или буддистской. Обращение молящегося направляется, скорее, не к Господу, а к могущественной силе Его Имен для того, чтобы молитва была эффективной и была услышана. Вот почему молитва каббалиста похожа больше на некий мистический ритуал с использованием магических словесных формул. Он должен проходить по строго определенным правилам, иначе взывающий к тайным Именам Бога может нанести как душе, так и телу непоправимый вред, – попытался Майлз ответить на непростой вопрос Белуджи.

– За одни эти мысли вас бы в Средние века уже давно поджарили на костре. Ни в одном месте Святого Писания не говорится о том, что святые патриархи монотеизма – Авраам, Ицхак, Яаков или Моисей превращали молитву в какой-то магический, а по сути, колдовской ритуал. Да вы только представьте себе, как кто-то из них стоит в облаке дыма над кипящим котлом с трясущимися пальцами и, закатывая вверх глаза, выкрикивает Имена Бога. Ведь это же уму непостижимо! – развел руками Белуджи.

Шон рассмеялся, представив себе эту картину.

– У вас богатое воображение, господин Белуджи, но смею вас заверить, что ритуал вхождения в мистический транс на самом деле выглядит куда прозаичнее. Я уверен, что праотцам еврейского народа неизвестно было колдовство в привычном для нас понимании этого слова. Ведь даже ветхозаветный колдун Бильям, который изначально был мудрецом, получал ответы на самые сложные вопросы не при помощи колдовства, а благодаря общению с Господом. Он называл себя человеком с просветленным взором, слышащим речения Бога и прозревающим тайное. Вот почему пророкам, беспрекословно исполнявшим волю Всевышнего, тем более незачем было обращаться к магии и чародейству, – улыбнулся Шон.

Заметив, что медиамагнат немного потеплел, и категоричность на его лице растаяла, он добавил:

– Господь выводил их за пределы земного мира, раскрывая им тайны мироздания, о которых, как сказано в первоисточниках, даже ангелы говорили шепотом. Патриархи находились на такой ступени святости, что Господь всегда первым обращался к ним, поскольку в этом и заключалось их основное предназначение как пророков – воспринимать Божественные откровения и доносить их народу без искажений.

– Одним словом, если я правильно вас понял, то все дело в богоизбранности. Кого-то Бог избрал, а кого-то нет.

– Должен вам сказать, господин Белуджи, что мне действительно импонирует ваша манера смотреть сразу в корень проблемы. Если быть откровенным, то я удивлен смысловой нагрузке вопросов, которые задаете вы, занимающийся большим бизнесом человек, у которого, наверняка, не хватает времени, чтобы уделить внимание родным и близким вам людям, не говоря уже о теологии. Но раз уж мы коснулись темы избранности, то позвольте все-таки спросить: какое я – теолог, специализирующийся в основном на мистике иудаизма, могу иметь отношение к магическим текстам ассирийских жрецов? Ведь это же кардинально отличающиеся друг от друга древние культуры!

– Давайте выйдем на свежий воздух и там продолжим беседу, – уйдя от прямого ответа на вопрос, предложил Джино.

Утомившись от просмотра успевших ему надоесть картин, он молча повел гостя через комнату отдыха, напоминающую своей искусной воздушной резьбой по камню залы мавританских дворцов, прямо к открытой террасе, залитой мягким матовым светом.

Выйдя из прохлады, поддерживаемой в доме автоматической системой кондиционирования, доктор Майлз окунулся в горячую ванну влажного летнего воздуха, наполненную ароматами тропического сада. Багровые сполохи уходящего дня на небе опустились сотнями алых воздушных шалей, плавающих в сумерках между деревьями. Крики экзотических птиц и вопли завезенных из джунглей животных добавляли в эту восхитительную картину, наполненную приятной тревогой, элемент торжества необузданности дикой природы.

– Удивительное чувство, не правда ли? – шепотом спросил Белуджи.

– Да, вы правы. В бетонных джунглях мегаполиса чувство любви к жизни быстро притупляется, и человек рано или поздно превращается в запрограммированную машину для зарабатывания денег, лишь изредка дающую сбой из-за вируса, пробуждающего нас от ежедневных стереотипов. Вы создали поистине райский уголок, и я вам действительно искренне благодарен за оказанное гостеприимство, а по поводу гостиницы прошу извинить меня, если я вас обидел. Я не привык висеть у кого-то на шее.

– Послушайте, Шон, я вижу, что вы порядочный малый, и на вас можно положиться. Я не стану сейчас долго распространяться о предмете ваших будущих научных исследований. Скажу лишь, что у меня есть веские основания полагать, что где-то в гробнице спрятан рецепт долгожительства и исцеления. Именно это меня в конечном итоге и интересует.

Белуджи вздохнул полной грудью:

– Вы правы, здесь под открытым небом, глядя на звездную россыпь, действительно чувствуешь себя живой частичкой бескрайнего космоса. Но я отчетливо помню, как не хотел приходить в этот земной мир. И когда ангелы, одетые почему-то во все черное, мельком показали мне всю мою будущую жизнь, я воспротивился изо всех сил, не желая рождаться заново. А теперь – не хочу умирать так рано.

Предложив Майлзу сигару, медиамагнат продолжил:

– Всю свою дрянную жизнь я карабкался на финансовую вершину мира, не зная отдыха и элементарного человеческого счастья. И вот теперь, когда мне перевалило далеко за шестьдесят, я стал безнадежно больным, медленно сгнивающим заживо мешком, нафаршированным деньгами. Почти прожив жизнь, я так и не понял, для чего мне Бог ее дал. Моя жена и дети погибли из-за подонков, подложивших бомбу в автомобиль. Когда мои головорезы нашли этих ублюдков, я им лично отрезал яйца, а затем залил расплавленный свинец в горло, но боль от потери дорогих мне людей не ушла, и легче от этого мне не стало. Я попытался заполнить внезапно возникшую пустоту и потерю смысла жизни неустанными молитвами и просил у Господа исцеления для души и тела. Но Он не слышит меня, я ему безразличен. Боли с каждым днем все усиливаются и усиливаются, а надежда на выздоровление становится все более призрачной.

Джино налил себе в бокал немного виски и, добавив свежего льда, вдруг неожиданно для Майлза рассмеялся:

– Вчера мой лечащий врач рассказал интересную историю, которая привела в замешательство многих светил онкологии. Одному уже немолодому инженеру из Швеции врачи поставили неутешительный диагноз – рак мозга. Они дали ему максимум месяц, объявив, что химиотерапия в его запущенном случае не имеет смысла. Выслушав приговор, инженер продал городскую квартиру, переехал к другу в деревню и пустился вместе с ним во все тяжкие. Они практически не вылезали из сауны, где парились с деревенскими красавицами, ныряли в ледяную прорубь и выпивали по литру самодельной шведской водки каждый день. Каково же было удивление врачей, когда через месяц на месте исчезнувшей опухоли, они обнаружили лишь зарубцевавшуюся ткань. Однако вскоре инженер скончался, но уже от цирроза печени.

– Вы же не станете испытывать этот сомнительный метод на себе?

– Нет, что вы, док. Для меня это смерти подобно. Даже за эти пятьдесят граммов виски со льдом я непременно утром буду расплачиваться ужасной головной болью и тошнотворным состоянием вдобавок к тому букету болевых ощущений, которые, как стая голодных крыс, и так набрасываются на меня каждый день.

Выслушав исповедь медиамагната, Шон решил проявить обычное человеческое сострадание:

– Великий каббалист Моше-Хаим Луццато говорил, что когда душа погружается во тьму страха и тревог, прорывается искра любви к Милосердному Богу, которая мгновенно разгорается и превращается в пламя, и тогда страх сменяется радостью и восторгом. Пожалейте себя и не терзайте больше воспоминаниями о своей семье.

Джино скривился не столько от виски, сколько от слов Майлза. Он терпеть не мог жалости ни по отношению к себе, ни по отношению к другим, считая ее чем-то вроде опасного вирусного заболевания, и уже сожалел о том, что излил душу перед незнакомым человеком. Он взял себя в руки и резко перешел на деловой тон:

– Все это я рассказал не для того, чтобы вы меня пожалели, а для того, чтобы вы помогли мне спастись и отнеслись к этой работе серьезно. Не могу вам говорить многое из того, что знаю, но от результатов ваших научных исследований напрямую зависит срок моей жизни. Завтра утром вы полетите к месту раскопок на моем частном самолете. Руководить экспедицией будет непосредственно мистер Трейтон. Он достаточно надежный и опытный человек, и я ему полностью доверяю, вот почему я просил бы вас держать его в курсе ваших научных исследований. Рядом с ним вы всегда будете в полной безопасности. Если профессор Штейман станет вас допекать предвзятым отношением, прошу вас всегда помнить о том, что вы работаете на меня, и не следует принимать близко к сердцу все его странности, которых у него предостаточно, как и у любого ворчливого старика.

Легким кивком головы попрощавшись, Белуджи оставил перегруженного информацией доктора Майлза в объятиях теплой римской ночи.