Текст книги "Письма из Ламбарене"
Автор книги: Альберт Швейцер
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)
Новый год начинается у нас плохо. Мы все трое больны. Второй доктор лежит с фурункулезом. Матильда Коттман тоже больна. У меня самого наступило ухудшение: язвы мои распространяются выше по ноге. Не могу надеть ботинок. Ковыляю в деревянных башмаках. Едва справляемся с самым необходимым в нашей работе.
Большую радость доставляет нам наш больной сонной болезнью. День ото дня ему становится лучше. Лихорадка уже прошла, и мучительные головные боли тоже проходят. На его примере еще раз убеждаемся, как мы правильно поступаем, когда при каждом случае заболевания, сопровождающегося лихорадкой, головными болями или ревматизмом, исследуем кровь под микроскопом. Если бы у нас не было данных этого анализа, мы такой вот случай начинающейся сонной болезни рассматривали бы как малярию и лечили хинином, что не дало бы никаких результатов и привело бы только к потере времени. Да и новые средства против сонной болезни сколько-нибудь эффективны только при первой или второй стадии этой болезни. Разумеется, пациенту мы говорим, чем он болен, только тогда, когда он начинает выздоравливать.
Приходит радостное известие, которое придает нам бодрость: третий врач, доктор Марк Лаутербург из Берна, прибудет к нам через несколько недель. Доктор Нессман и я уже убедились, что и вдвоем мы не в состоянии справиться с работой. Как и прежде, нас не хватает на хирургию. Для того чтобы делать в этой области все необходимое, следовало бы отвести под регулярные операции три утра в неделю. Мы не в состоянии это сделать. Текущая работа отнимает у нас столько времени, что мы просто не знали бы, откуда, выкроить эти три утра для хирургии. И потом дело не в одних только операциях. Вся канитель, связанная с подготовкой к операции и с уборкой после нее, которая в Европе достается на долю операционной сестры и лекарского помощника, ложится здесь на плечи самих врачей. В операционный день надо бывает простерилизовать тампоны, перевязочный материал и белье. Да и мытье и кипячение инструмента нельзя производить без нашего присмотра. После операции надо вычистить и смазать инструмент, выстирать, прокипятить, высушить и уложить операционное белье и внимательно проследить за тем, чтобы ничего не пропало. На это у нас совершенно не хватает ни времени, ни сил. К тому же к операции надо приступать со свежею головой, чего при той изнурительной работе, которой мы заняты с утра до вечера, нам никак не добиться. Новый доктор, к сожалению, тоже успел узнать, как тесно связаны между собою Африка, нервное возбуждение и усталость.
Вместе с тем я сейчас более чем когда-либо убежден, что больница в девственном лесу только тогда сполна удовлетворяет своему назначению, когда хирургия занимает в ее работе надлежащее место. В стране, где так распространены грыжи и вызванные элефантиазисом опухоли, которые требуют хирургического вмешательства, скальпель должен быть всегда наготове. Весть об удачной операции доносится до самых отдаленных уголков края и вселяет в больных доверие к белому врачу. Словом, здесь должен быть врач, занимающийся главным образом хирургией. Он-то теперь к нам и прибудет.
Приезд третьего доктора, за которым, естественно, должна последовать и вторая, если не третья сиделка, вынуждает меня расширить мои строительные планы. Теперь наш трехкомнатный домик, который мы предназначали для второго врача и для белых больных, сможет служить только жилым помещением для медицинского персонала. Так или иначе, обеих этих маленьких комнаток, в которых мы рассчитывали поместить наших белых больных, надолго нам бы все равно не хватило, мы в этом могли убедиться уже в рождественские дни. Как мне было жаль четверых больных, которым пришлось ютиться в низкой и тесной каморке, куда едва можно было вдвинуть четыре койки! А если бы среди них оказался умирающий, куда бы я его положил? И достаточно, чтобы на пункт приехал еще один миссионер с семьей, чтобы в миссионерском доме не оказалось больше места для белых больных. Значит, надо оборудовать для них четыре, а то и пять палат.
Помимо этого мне необходимо еще иметь пять подсобных помещений для наших запасов. Одно – для бинтов, белья и постельных принадлежностей, второе – для медикаментов, третье – для продуктов и хозяйственных предметов. Все эти запасы хранятся сейчас в нагроможденных друг на друга чемоданах и ящиках, из которых многие продолжают оставаться под навесом, никак не могущим служить достаточно надежной охраной от дождя и воров. Для того чтобы достать какой-нибудь нужный нам предмет, приходится созывать негров и переставлять целый десяток тяжелых ящиков. Оба мы, доктор Нессман и я, приходим в содрогание всякий раз, когда надо бывает достать те или иные медикаменты из наших закромов!
Европейцу трудно представить себе, какие именно запасы и в каком количестве следует иметь для того, чтобы обеспечить бесперебойную работу больницы в девственном лесу Экваториальной Африки. Раньше я думал, что надо иметь примерно шестимесячный запас. Теперь я рассчитываю на год. Средства сообщения между Экваториальной Африкой и Европой по временам таковы, что заказанное сегодня я могу получить самое раннее через восемь или десять месяцев – при условии, что все придет вовремя и не будет повреждено в пути. Всего у нас, должно быть, около сотни сундуков и ящиков с запасами. С каким нетерпением мы ждем, что настанет день, когда содержимое их будет расставлено у нас по полкам в надлежащем порядке!
Нужны нам и еще две комнаты: одна для Жозефа, а другая для нашего повара Алоиса. Так как для Жозефа у меня сейчас помещения нет, он живет у себя в деревне немного выше по течению реки и является сюда только на работу, а это означает, что приходит он поздно и рано уходит. Если с утра идет дождь, то он не является вообще, ибо, как и все южане, в дождливую погоду он не выходит из дома. Если же вечером ожидается торнадо, то он покидает нас в три часа, и переубедить его я не в силах. Гребля – речь идет о перегоне длиною в каких-нибудь полтора километра – до такой степени утомляет его, что это заметным образом влияет и на работу его, и на его настроение. Алоис живет далеко от нас, на другом конце миссионерского пункта, в хижине, лишь на время предоставленной в наше распоряжение.
Словом все это означает: «Строй еще, незадачливый доктор, и приготовь еще десять комнат!».
На участке земли, который отведен мне миссионерским пунктом, есть уголок, где можно построить дом длиною в шестнадцать и шириною в двенадцать метров. Там можно будет разместить белых больных, сложить запасы и поселить Жозефа и повара. Под домом, между сваями, можно будет найти место и для кур.
Живей за работу! При этом не забыть только об одном: новое здание должно быть сконструировано так, чтобы в случае надобности его можно было без особых трудностей разобрать и перенести в другое место! Миссионерское общество, чьим гостеприимством я с благодарностью пользуюсь, позволило мне возвратиться на его территорию и расположиться на его землях при условии, что я буду рассматривать свое пребывание на миссионерском пункте как временное. Оно держится того мнения, что предприятие такого большого размаха, как наше, может создать ряд неудобств для самого пункта и находящихся при нем школ, и это усугубляется еще и тем, что холмы, скалы и болота, которыми покрыта его территория, не позволяют возвести здание больницы в более отдаленном месте. Нечего говорить обо всех существующих в этом вопросе «за» и «против». Пока что мы пришли к соглашению, и все устроилось. Если бы я по приезде мог раздобыть брусья, и доски, и строительных рабочих, то можно было бы сразу же заняться перенесением больницы на новое место. У нас нет ни того, ни другого, ни третьего! Поэтому в силу необходимости мы остаемся на прежнем месте. И совесть моя в этом отношении чиста. Для миссионерского общества преимущество иметь возле себя больницу настолько велико, что причиняемые ее пребыванием неприятности не могут идти с этим в сравнение. К тому же, как мне кажется, те месяцы, которые мы провели здесь вместе, г-н Херман и я, доказали, что разумное и корректное поведение их руководителей позволяет миссионерскому пункту и больнице существовать бок о бок на одной территории, даже если они пространственно не отделены друг от друга так, как обоим бы этого хотелось, и что при всем этом каждое из этих двух учреждений получает весьма значительные выгоды от присутствия другого. Да и миссионеры района Огове тоже хотят чтобы я остался на пункте.
Однако я непременно должен считаться с возможностью дальнейшего перенесения больницы на новое место и соответственным образом возводить все мои постройки, в том числе и курятник.
Новый дом будет построен на сваях и покрыт рифленым железом. Американец, г-н Крау, теперь уже совершенно поправившийся, едет с надежными гребцами, которых я получаю на несколько дней в свое распоряжение, за тридцать километров вверх по течению, чтобы привезти оттуда с маленькой речки необходимые нам сваи твердого дерева. В вечерние часы новый доктор и я срываем землю, чтобы выровнять строительную площадку. Лесопильня в Нгомо обещает сделать все возможное, чтобы обеспечить нам доставку материала. Надо надеяться, что все подготовительные работы к началу сухого времени года продвинутся настолько, что можно будет приступить к строительству.
Постройка нового дома – смелая затея. Стоит только моему плотнику-негру от меня уйти, как все сразу остановится. Но дом должен быть построен.
В настоящее время плотник-негр работает мало. Его больной сонной болезнью жене становится все хуже. Она обречена.
* * *
До второй половины января новый доктор продолжает болеть фурункулезом. Иногда ему на несколько дней становится лучше. Потом приступы лихорадки возобновляются, и на теле появляются новые фурункулы. То, что приезжающие в Африку европейцы часто заболевают длительно протекающим фурункулезом, общеизвестно. Матильда Коттман чувствует себя лучше. Мои язвы начинают, кажется, заживать. Когда же я наконец смогу сбросить свои деревянные башмаки – такие неудобные и тяжелые?
17 января смерть избавляет жену моего плотника от долгих страданий. Мы заботливо ухаживали за ней и, во всяком случае, не допустили образования пролежней, до крайности отягчающих длительное течение этой и без того тяжелой болезни. Все мы отдаем несчастной страдалице наш последний долг.
Теперь мой плотник-негр долгое время, не будет работать. Печали принято предаваться в праздности. С этим ничего не поделать. Несколько недель будет теперь вдовец сидеть в своей хижине, порвав на себе одежду, и ни до чего не коснется. Этого требует от туземца священный долг. Первобытные народы чтят своих умерших больше, чем мы, во всяком случае в своих обычаях.
Итак, дом для обоих врачей мне приходится строить теперь одному. Доктор Нессман до сих пор еще пользуется гостеприимством четы Херманов.
Г-н Крау, американец, который должен был 20 февраля возвращаться домой, едет проведать своего друга и получает тяжелый солнечный удар. От этого сопротивляемость организма настолько снижается, что инфекция, с которой он после многомесячной борьбы, казалось, справился, снова одерживает над ним верх. Возобновляются приступы лихорадки – тяжелой и упорной. Образуются новые абсцессы. Жизнь его снова в опасности. Скольких забот уже потребовал от нас только один этот белый пациент, скольких трудов он нам стоил!
Но зато как приятно бывает видеть больных, в лечении которых при небольшой затрате сил удается многого добиться! Вечером как-то, когда мы сидим за столом, в комнату к нам врывается вдруг некий лесоторговец; он отчаянно жестикулирует.
– Я с ума сойду! – кричит он.
В испуге вскакиваем мы с мест, чтобы тем или иным способом его успокоить. Но, как тут же выясняется, причина его страданий кроется отнюдь не в мозгу, а в зубе. Под пломбой у него болит корень, В глуши девственного леса несчастному пришлось в течение нескольких дней терпеть жестокую и все возраставшую боль, вызванную тем, что образующиеся при гниении газы не находили выхода. Чтобы добраться до меня, ему пришлось ехать два дня в каноэ вверх по реке. На следующий день после того, как я удалил ему зуб, веселый сидит он с нами за столом. Он тоже обещает мне брусья.
Уже несколько недель, как на миссионерском пункте свирепствует леопард. Жертвой его становится среди бела дня коза, которая паслась со своими козлятами неподалеку от нашего дома.
27 января мы с Матильдой Коттман едва не тонем. Взяв хороших гребцов, возвращаемся домой из фактории, где мы совершали покупки. Лодка наша сильно нагружена, и уже совсем темно. Приказываю гребцам не подходить близко к берегу, потому что на пути туда заметил упавшее в воду дерево с огромными сучьями. Спустя некоторое время мне все-таки кажется, что мы слишком к нему приблизились. Гребцы разуверяют меня, и я успокаиваю себя тем, что глаза сынов природы в этой беспросветной тьме различают предметы гораздо лучше моих. Внезапно меня охватывает необъяснимое беспокойство. Я вскакиваю и заставляю гребцов повернуть в сторону от берега. В ту же минуту из воды высовываются сучья огромного дерева. Нам едва удается проплыть мимо, не задев их. Если бы не этот поворот, мы бы со всей силой врезались в них, были бы оглушены ударом и выброшены из лодки. На здешних негров никак нельзя полагаться, даже в тех вещах, в которых они действительно знают толк. Легкомыслие их столь велико, что надо быть готовым к любым неожиданностям.
На следующий день после описанного мною приключения приходит тот самый предназначенный для больницы катер, который мы так долго и с таким нетерпением ждем. Приобретен он на пожертвования наших милых шведских друзей, которые начиная с 1922 года собирали на него деньги. У нас нет слов, чтобы сказать, как мы им за это благодарны.
Наличие этого катера означает для нас прежде всего возможность надежного, более быстрого и более удобного передвижения по реке. Натянутый над всей палубой навес служит защитой от солнца и от дождя, если дождь не очень силен. На нашем каноэ тоже есть навес. Но для того, чтобы не вывести лодку из равновесия, он сделан таким низким и узким, что под него с трудом можно подлезть. Теперь мы свободны от всех волнений, связанных с необходимостью набирать гребцов, стараться их удержать у себя, кормить их и вознаграждать за их труд. К тому же на катере можно перевозить гораздо более тяжелый груз, чем на обыкновенном каноэ. Самое главное преимущество его, однако, в том, что поездки на нем обходятся не дороже, как можно было думать, а дешевле, чем на лодке с нанятыми гребцами. Поездку, на которую нам раньше требовалось пять дней, мы теперь совершаем за два. Питание гребцов, и оплата их, и подарки, которые им приходилось делать, стоят гораздо дороже, чем необходимое количество бензина и масла! На катере мы можем также привозить из отдаленных районов бананы, которыми прежде мы не имели возможности снабжать больницу. Это последнее обстоятельство, как и все то, что облегчает обеспечение продуктами питания в условиях девственного леса, приобретает огромную важность.
Построенный в виде довольно узкой гондолы, катер отлично справляется с сильным течением. Осадка у него небольшая, для того чтобы в сухое время года он мог проходить по мелким местам. Длина его восемь с половиной метров, ширина – полтора метра. Перевозит он до тонны груза. На нем одноцилиндровый, чрезвычайно простого устройства мотор в три с половиной лошадиных силы, потребляющий около полутора литров бензина в час. Идя против течения и при средней нагрузке, он делает от семи до восьми километров в час, идя же по тихой воде – несколько больше двенадцати.
Катерами такого рода здесь пользуются почти все лесоторговцы, и они показали себя очень удобными. Наш носит шведское название «Tack sa mycket», что означает «Большое спасибо».
10 февраля на большом и удобно снаряженном катере к нам приезжает из Мыса Лопес больная голландка. Владелец катера, г-н Дру, дружественно расположенный к нам англичанин, настолько добр, что соглашается захватить с собою нашего американца, которому стало немного лучше. Мы считаем, что у него хватит сил доехать до дому. Ему необходимо делать ежедневные перевязки, и по этому случаю доктор Нессман сопровождает его до моря.
На десять дней я снова остаюсь единственным врачом в больнице. Последнее время у нас почти постоянно находится пять-шесть белых больных. Поляк г-н Роховяцкий, попавший сюда по поводу травмы стопы, во время своего пребывания у нас заболевает вдруг гемоглобурийной лихорадкой. Он уже считает, что его дни сочтены: в Родезии ему довелось видеть семь случаев этой болезни, и все они закончились смертью. Стараюсь утешить его тем, что у нас, напротив, все больные гемоглобурийной лихорадкой остались живы. И в его случае мой метод лечения достигает успеха. А заключается он в том, что я стараюсь возможно скорее ввести больному подкожно в каждое бедро двести кубических сантиметров трехпроцентного раствора поваренной соли. Через шесть часов я повторяю эти вливания – и так два или три раза. Вливания эти очень болезненны. Но страшная боль эта появляется не сразу, а только спустя несколько дней, когда жизнь больного уже вне опасности, и, понимая, что жизнь его спасена, он реагирует на нее уже не так бурно. Опыт мой убеждает меня, что эти вливания – самое действенное средство в лечении гемоглобурийной лихорадки. Наряду с этим я, как положено, ввожу еще стерилизованную сыворотку крови, равно как и искусственную сыворотку, и даю больному большие дозы хлористого кальция.
Пример этого больного еще раз подтвердил, что большие дозы хинина, принятые единовременно человеком, к ним не привыкшим, могут вызвать приступ гемоглобурийной лихорадки. Г-на Роховяцкого начало лихорадить, и он по совету находившихся с ним в одной палате больных принял довольно большую дозу хинина, привычки к которому у него не было. На другое утро у него началась гемоглобурийная лихорадка. При каких обстоятельствах хинин вызывает массовое разрушение эритроцитов, которое предшествует гемоглобурийной лихорадке, мы, разумеется, не знаем, ибо в болезни этой многое и посейчас остается для нас загадочным. Неясно, например, почему она всегда поражает только европейцев, у негров же почти никогда не встречается.
Как только г-н Роховяцкий немного поправляется, он начинает помогать мне в строительстве. Он – плотник и столяр. Я многому от него научаюсь. Он учит меня более простому способу возведения деревянных построек, который распространен в Южной Африке, где он прожил долгое время.
Вернувшись из Мыса Лопес, доктор Нессман находит домик для врачей уже готовым и тут же занимает в нем одну из трех комнат. До прибытия доктора Лаутербурга в две другие я кладу белых больных.
Одновременно с радостью по поводу окончания строительства нас постигает и огорчение, вызванное пропажей двух наших самых больших каноэ. Вечером Доминик их недостаточно крепко привязал, и ночью они уплыли вниз по течению. Несколько ниже нашей больницы река разветвляется на три рукава. По которому же из них придется бедному Доминику, – а он сознает, что это его вина, – вместе с несколькими неграми пускаться на поиски? Скорее всего, находчивые туземцы уже поймали оба наших каноэ и спрятали где-нибудь в болотистой чаще. Потом, когда они до неузнаваемости их перекрасят, они продадут их где-нибудь в глубине страны. Каноэ здесь ценятся очень дорого, потому что туземцы сейчас их почти совсем не вырубают. Достать их можно только с большим трудом. Уже несколько месяцев, как на миссионерском пункте нет ни одного годного большого каноэ, и обслуживают его исключительно лодки, принадлежащие больнице. Несмотря на наличие катера, без каноэ нам не обойтись. Для доставки, например, дерева и бамбука, за которыми приходится ездить на короткие расстояния, нужны именно они.
Через два дня Доминик возвращается ни с чем. Но это лишь передышка: терзания нечистой совести, которые обнаруживаются в нем с необычной для негра силой, гонят его на новые поиски. И на этот раз, выбрав один из трех рукавов, он оказывается на верном пути и привозит домой оба каноэ, что вызывает бурное ликование во всей больнице. И его самого и всех его спутников по этим поискам угощают на славу и им дают выспаться вволю.
Последнее время у нас удивительно много пациентов с травмами – как белых, так и негров. Один белый, механик, приезжает из Нджоле с железным осколком на роговице. Негр-штурман речного парохода получил травму черепа от удара внезапно отскочившего брашпиля.
Есть у нас еще два негра, искусанные людьми. Одного из них искусали, когда он хотел схватить своего давнего должника. Кусать своего противника при нападении или защите у негров гораздо более принято, чем у нас.
– Когда укусил леопард, что очень худо, – говорит Жозеф. – Еще хуже – когда укусила змея; еще того хуже – когда обезьяна; а самое худшее из всего – это когда тебя укусил человек.
В этом есть доля истины. До настоящего времени мне довелось наблюдать в Африке примерно двенадцать случаев травм, вызванных укусами людей. У всех этих больных вскоре же проявились симптомы тяжелого нагноения. В двух случаях пострадавшим грозила опасность общего заражения крови, хотя ко мне они явились спустя всего несколько часов после укуса. У одного из явившихся сейчас укушенных приходится ампутировать дистальную фалангу пальца руки. Его зовут Вендакамбано, и он столяр. Беру с него слово, что он по выздоровлении будет помогать мне два месяца в строительных работах, и он пламенно заверяет меня, что исполнит свое обещание.
Многие европейцы обращаются к нам по поводу зубной боли.
Число больных-негров непрерывно возрастает. К чему это приведёт? Недавно с одного только лесного участка к нам привозят четырнадцать бенджаби с тяжелыми разъедающими язвами стопы. Иные из этих больных находятся в таком ужасном состоянии, что нам вряд ли удастся их спасти. От длительного течения болезни изъязвленные, нагноившиеся ткани тяжелейшим образом влияют на общее состояние организма. Больные слабеют и только в редких случаях поправляются. Смерть чаще всего наступает внезапно.
Утром, когда их зовут на перевязку, больные эти ползут на четвереньках: язвы не дают им возможности идти. Мы бы рады были избавить их от этого пути и делать перевязки на месте. Но в бараках слишком темно. Один из этих калек – самый злостный в нашей больнице вор. Несчастная негритянка воображала, что прячет свои бананы в надежном месте, но сколько этих бананов уже сделалось его добычей!
* * *
Больные лепрой (проказой) прибывают к нам непрерывно. Насколько их было бы у нас больше, если бы лечение не требовало такого длительного времени! Только после нескольких недель больной начинает чувствовать, что состояние его улучшается. Однако многие теряют терпение и перестают лечиться. Обычно они приезжают только для того, чтобы получить у нас годное для приема внутрь хаульмогровое масло, которое для этого приходится смешивать с большим количеством кунжутового и арахисового масел. Смесь эту они увозят с собой домой. К такому лечению они давно привыкли. Втолковать же им, что можно достичь гораздо лучших результатов подкожным введением того же хаульмогрового масла, не очень-то удается хотя бы потому, что последнее требует их длительного пребывания в больнице. Однако мы надеемся, что, применяя этот метод, мы добьемся успеха и у нас будут живые примеры, которые смогут их убедить. Я, конечно, готов согласиться с ними, что жить в переполненном бараке не особенно приятно.
В течение некоторого времени мы в соответствии с данными медицинских журналов производили опыты внутривенных вливаний хаульмогрового масла, растворенного в других маслах и в эфире. Результаты не слишком-то нас ободряют. То, что производимые ежедневно вливания эти отнюдь не безопасны и поэтому делать их должен сам врач, является существенным недостатком данного метода лечения. Откуда нам взять столько времени?
Теперь мы находимся в счастливом положении, оттого что можем вводить хаульмогровое масло под кожу. Исследования гамбургского профессора Гимзы[67]67
Исследования гамбургского профессора Гимзы... – Гимза Густав (1867 – 1948) – немецкий химик и фармаколог. Окончил Лейпцигский университет в 1894 г. В 1895 – 1898 гг. работал в Восточной Африке. В последующие годы – профессор в Берлине и Гамбурге.
[Закрыть] и его ассистента доктора Адольфа Кесслера, любезно предпринятые ими ради нас, за что мы им глубоко благодарны, показали, что хаульмогровое масло, которое в других случаях дает осадок, хорошо растворяется в арахисовом масле, причем даже тогда, когда оба они берутся в равных количествах. Подкожное введение этой смеси переносится без боли, и она хорошо всасывается. К тому же впрыскивания эти совершенно безвредны. На основании полученных нами результатов мы лечим теперь проказу исключительно подкожными впрыскиваниями хаульмогрового масла. Делаются они гораздо быстрее, чем внутривенные вливания, и, так как они совершенно безопасны, их можно поручать лекарскому помощнику. Последнее время мы поступаем следующим образом: четыре части хаульмогрового масла растворяем в пяти частях арахисового масла и смесь эту разогреваем. Потом раствор стерилизуется. Стерильность свою он сохраняет довольно долго. Пациент получает ежедневно от полутора до двух кубических сантиметров, вводимых подкожно. Вопрос о том, как будут переноситься более сильные дозы, пока еще находится в стадии исследования. Чересчур большие дозы хаульмогрового масла могут принести вред. Успех нашего метода лечения очень нас воодушевляет.
Доктор Нессман особое внимание уделяет лечению разъедающих язв. Самая незначительная удача в этом деле приносит нам огромное облегчение. В первую очередь теперь делается то, на что раньше у нас не хватало времени: язвенные выделения исследуются под микроскопом. Это позволяет с достоверностью сказать, имеем ли мы дело с разъедающей язвой или нет. В выделениях разъедающих язв, как это ни странно, встречаются только два вида микробов, причем всякий раз тот и другой вместе. Это – разновидность спирохеты (Spirochaeta Schaudinni) и так называемые веретенообразные бациллы. Совершенно аналогичного вида возбудители обнаруживаются при особой форме ангины (плаут-винцентская ангина) в сообществе один с другим. Словом, исследование под микроскопом доказывает, что все язвы, которые мы по внешнему их виду принимаем за разъедающие, в действительности таковыми и являются.
Вслед за тем мы начинаем испытывать различные способы лечения. При этом обнаруживается, что рекомендованный бельгийскими врачами и слегка измененный нами метод лечения в большинстве случаев столь же хорошо очищает язву, как применявшееся нами до этого выскабливание. Сколько мы этим сберегаем времени, и сил, и денег! Наркоз оказывается уже ненужным. Теперь нам на год понадобится вдвое меньше эфира и хлорэтила. Это кое-что значит, ибо то и другое стоит здесь намного дороже, чем в Европе. Как вещества легко воспламеняющиеся, их приходится провозить на палубе, и по этой причине за провоз их взимается двойная плата. За доставку маленького ящичка берут не меньше, чем за целый кубический метр.
Новый метод лечения благотворно сказывается и на наших нервах. Какое тяжелое чувство испытываешь всякий раз, когда, для того чтобы делать выскабливание, пятерых или шестерых туземцев приходится укладывать одного за другим на стол и усыплять!
Применяемый нами теперь способ состоит в том, что язву полминуты довольно энергично протирают таблеткою сулемы. Это, правда, болезненно. Но боль начинает ощущаться лишь тогда, когда процедура уже близка к завершению. Через полминуты язву основательно промывают кипяченой водой. Потом ее посыпают йодоформом и накладывают на нее марлевый компресс, пропитанный слабым раствором метилвиолета. Компрессы эти часто сменяются, для того чтобы повязка всегда оставалась влажной. По прошествии двух или трех дней язва настолько очищается, что достаточно бывает посыпать ее дерматолом, аристолом, виоформом или каким-либо другим антисептическим порошком и наложить сухую повязку.
Но если язва большая, то для окончательного излечения требуется от восьми до десяти недель, а то и больше. Поверхность ее очень медленно затягивается кожей. Впоследствии, когда у нас будут производиться регулярные операции, мы хотим испробовать пересадку кожи, снимать узенькую полоску кожи с области бедра и накладывать ее на язву, чтобы она там прижилась. Если с язвами удастся проделать то, что удается с обычными ранами, то мы и тут много выиграем. Сколько мы сбережем труда, перевязочных материалов, медикаментов и риса, если нам удастся добиться хотя бы того, что заживление произойдет не за пятнадцать недель, а за семь!
Как фабрикант заботится о том, чтобы тот или иной предмет широкого потребления обошелся ему на несколько пфеннигов дешевле, чем раньше, дабы предприятие его сделалось более рентабельным, так и нам приходится думать о том, чтобы лечение разъедающих язв, этого «предмета широкого потребления» нашей больницы, происходило возможно быстрее.
Удивительно, что разъедающие язвы образуются только на нижней половине голени. Обычно они располагаются на сгибе пальцев ног, или несколько выше, и на тыле стопы. Иногда они начинаются с какого-нибудь пальца или с пятки. Создается впечатление, что все остальные части тела каким-то чудом от них застрахованы. По нашим наблюдениям, подвержены им предпочтительно мужчины, у женщин они почти совершенно не встречаются.
Из разных источников мне приходится слышать, что разъедающие язвы чаще всего встречаются там, где люди употребляют в пищу много пальмового масла. Насколько это соответствует действительности, я не знаю. Во всяком случае, я заметил, что лесозаготовительные участки, где люди особенно хорошо питаются, поставляют мне едва ли не большую часть всех больных с разъедающими язвами. Единственным жиром там обычно является пальмовое масло. Следовательно, в этом наблюдении, может быть, и есть доля правды. Но, вообще-то говоря, разъедающими язвами люди заболевают иногда и там, где не готовят на пальмовом масле.
Много времени и сил отнимает у нас один из наших больных-европейцев, г-н Рупин. По прибытии он ведет себя, как человек немного подвыпивший. У него понос и озноб. Температура не очень высокая. Только сбить ее оказывается делом совсем нелегким. Судя по внешнему виду, казалось бы, нет ничего особенно худого, и, однако, это тяжелый больной. Несчастный перенес несколько солнечных ударов, оттого что был недостаточно внимателен. Ведет он себя все дурашливее, и это плохой признак; ухаживать за ним становится все труднее. Но мы не теряем надежды. Мне уже приходилось видеть подобных больных, и они выздоравливали. Разумеется, как только он станет транспортабелен, его необходимо будет при первой же возможности отправить в Европу. Как это сделать, мы еще не знаем, ибо средств у него никаких нет.
