Текст книги "Письма из Ламбарене"

Автор книги: Альберт Швейцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Я написал в Европу, прося, чтобы в Эльзасе или в Швейцарии мне нашли молодого плотника и прислали сюда по возможности уже к началу сухого времени года.

Вместе с тем строительные работы приходится вести еще и в старой больнице. В марте буйно помешанный, которого ко мне привезли в колодках, проломил стену изолятора и прорвался к больным, наводя на них ужас. С тяжелым сердцем приходится мне отправлять его обратно с людьми, которые его сюда привезли. Но что же станется с такими тяжелыми психическими больными, когда они окажутся у себя в деревне? Там ведь нет помещений, где их можно было бы держать запертыми. Из бамбуковой хижины они сумеют выбраться без труда. Поэтому придется все время держать их закованными, а это возбуждает их еще больше. Кончается все обычно тем, что их сживают со света. Людей этих морят голодом, отравляют или же связанными бросают в реку и топят. Из-за того, что у меня нет помещения для опасных психических больных, мне за последние месяцы пришлось отправить многих этих страдальцев назад. Как тяжко мне было посылать их на муки, а может быть, и на смерть!

Когда я строю новую больницу и посвящаю ей свои заботы, утешением мне служит мысль, что там у меня будут помещения для многих психических больных и что мне не придется никого из них отправлять обратно из-за того, что не окажется свободного изолятора, или из-за непрочности стен. Для того чтобы в ожидании, пока все это будет готово, я мог принять по крайней мере одного или двоих опасных психических больных, я восстанавливаю в старой больнице разрушенный изолятор. Теперь в нем две двери: массивная внутренняя дверь и наружная – с решеткой. Если больной относительно спокойный, то ему совершенно незачем находиться в темном помещении. Внутренняя дверь остается открытой, а через решетку в наружной двери туда проникает свежий воздух и свет и открывается вид на пристань и на реку. Не успеваем мы закончить оборудование изолятора, как в нем уже появляется новый жилец. Как я рад, что не пожалел своего труда для этой временной постройки, и наперекор притче, поставил на старое платье новую заплату!

* * *

В то время как плотники заканчивают строительство первого барака, я забиваю сваи для последующих. Целые недели отнимает у меня эта нелегкая работа. Часто для того, чтобы привести тяжелую сваю в надлежащее положение, приходится сдвинуть или повернуть ее всего на один или два сантиметра. Поручать это неграм я не могу. Они не способны на такой тонкий расчет и либо совершенно сместят сваю, либо повернут ее больше, чем надо. И вот мне не остается ничего другого, как залезать в яму самому, обхватывать руками тяжелую сваю и водворять ее надлежащим образом на место.

Чем шире яма, тем легче водрузить сваю, потому что тогда бывает достаточно свободного пространства вокруг. Теперь я рою ямы на полметра шире. Глубина их определяется высотой сваи: около трети столба должно находиться под землей.

Когда работа идет нормально, за один день мне удается забить около дюжины свай. Со временем нахожу для этой работы себе помощника, который более или менее с ней справляется. Это молодой негр по имени Тати. В больнице он находится по поводу остеомиэлита нижней челюсти и должен подвергнуться нескольким операциям. В промежутках между этими операциями он мне помогает. Он даже умеет пользоваться ватерпасом, которым мы проверяем, на одном ли уровне находятся верхние сечения свай.

Новая больница начинает напоминать настоящую деревню. Она должна вместить двести больных, со всеми сопровождающими их лицами. В своей самой длинной, идущей вверх по течению реки части она будет состоять из трех параллельных рядов зданий. Дальше же, выше по течению, первого ряда нет, для того чтобы перед большим бараком, в котором будут работать врачи, была свободная площадка, где от река веяло бы прохладой.

Все строения расположены более или менее в направлении от востока к западу, для того чтобы солнце всегда оказывалось над щипцом и не нагревало боковые стены. Мы находимся почти на самом экваторе. Солнце здесь лишь очень немного отклоняется к северу или югу. Следовательно, стены здания, тянущегося с востока на запад и крытого выступающей крышей, нагреваются солнцем только на рождестве или в середине лета. Поэтому в расположенном таким образом здании значительно менее душно, чем в том, что располагается от севера к югу и у которого стены нагреваются утренним и вечерним солнцем. На эти правила строительства домов в тропиках следует обращать гораздо больше внимания, чем это обычно делается.

И вот я намеренно строю длинный, узкий, тянущийся от востока к западу барак. Солнце окажется для него менее страшным. К тому же столь важную для всех возводимых в тропиках строений проблему света и воздуха под сильно выступающими крышами гораздо легче бывает разрешить для узких, нежели для широких построек. Поэтому и палаты в этих бараках расположены не рядом, а одна позади другой.

В течение весны я забиваю сваи для всей больницы-деревни. Помимо барака площадью 25 на 20 метров будет сооружено еще четыре барака: первый площадью 13.5 на 6.5 метров; второй – 23.5 на 6.5 метров; третий – 36.5 на 4.5 и, наконец, четвертый – 22.5 на 8 метров.

Одновременно с бараками для больных-негров начинаю строить и дом для белых больных. Он будет расположен несколько выше по течению и должен иметь двадцать два метра в длину и восемь – в ширину. Стоять он будет на сорока восьми сваях.

26 апреля приезжает Ганс Муггенштурм, молодой столяр из Сент-Галлена. Теперь я могу вздохнуть свободно. Правда, еще не совсем. Еще большой вопрос, будет ли он способен поладить с рабочими-туземцами. Если ему это не удастся, то он не сможет выполнить всего, что мы от него ждем. Через несколько дней видим, что ему это удается.

Из чего же складывается эта способность? Из того, чтобы в обращении с неграми разумно сочетать твердость и доброту, избегать излишних разговоров и уметь пошутить, когда это нужно.

Мой помощник-европеец начинает теперь руководить работой трех плотников и их помощников. Сам я могу посвятить себя целиком забивке свай, подготовке строительной площадки и доставке материалов. Главная моя задача сейчас – обеспечить согласованность различных работ между собой и добиться того, чтобы в наличии всегда были древесина и рифленое железо, винты и гвозди.

Теперь я могу предпринимать необходимые поездки за строительным лесом, зная, что работа у меня на участке не остановится.

Время торопит. До окончания сухого сезона – с конца мая до половины сентября – главные строения больничного поселка должны быть под крышей. Осенью, когда начнется сезон дождей, мы будем заниматься внутренними работами и оборудованием больницы.

С началом сухого сезона принимаемся копать колодец несколько ниже нашей больницы.

Осенью забиваю сваи для дома на холме, где мы будем жить сами. Для этого помещения, которое будет иметь тридцать метров в длину и восемь с половиной в ширину, надо забить сто пять свай.

На огороде, который засадили выше по течению реки, уродились бобы и капуста. К сожалению, река этой осенью так разлилась, что нижние гряды оказались затопленными, и нам удалось собрать только часть урожая.

X. 1926 год
В больнице

В первые месяцы нового года работы в больнице столько, что оба врача едва с ней справляются. У нас постоянно находится от ста двадцати до ста шестидесяти пациентов-негров. Это преимущественно больные малярией, фрамбезией, дизентерией, проказой, сонной болезнью. Около трети всего контингента, как обычно, составляют больные с тропическими разъедающими язвами. От пятнадцати до двадцати коек заняты послеоперационными больными и теми, которых готовят к операции.

Особенно много в эти первые месяцы у нас травм. Один падает с высокого дерева, куда он полез за медом, и поступает к нам с тяжелым переломом. Другой неподалеку от своей деревни срубает дерево, на котором, по его предположению, должен быть мед, чтобы вдоволь им насладиться. Дерево падает на хижину и убивает находившуюся в ней несчастную женщину. С лесного участка к нам привозят мужчину, придавленного катившимся бревном. У него тяжелые переломы, но он тем не менее поправляется.

Долгое время у нас лечится охотник-негр, которому горилла искусала своими страшными зубами руку. Он неожиданно столкнулся с ней на лесной тропе и радовался уже, что она убежала, вместо того чтобы на него кинуться. Однако горилла подстерегла его, когда он возвращался домой по той же тропе. Завязалась борьба, и наш охотник едва не поплатился жизнью.

Менее счастливо окончился для другого негра поединок со слоном. Слон этот подошел к одному месту близ Самкиты, где только что повалили дерево махагони. Увидав людей, он неторопливо уходит прочь. Лесорубы решают убить слона тем способом, который был в ходу еще у их предков: те подкрадывались к животному и ножом перерезали ему ахилловы сухожилия на обеих ногах. Сколько же тысяч слонов Центральной Африки этот коварный способ приводил прежде в беспомощное состояние и обрекал на мучительную смерть! Однако неграм из Самкиты не хватило сноровки, которая была у их предков. Слон заметил их приготовления и напал на них первый. Стоявшего всего ближе к нему он подбросил в воздух и вонзил ему в тело клыки, после чего спокойно побежал дальше. Ранения оказались настолько тяжелыми, что спасти несчастного нам не удалось.

В лесу нередки также случаи ранений, происшедшие от нечаянных выстрелов. Однажды утром нам приносят туземца, которого, в то время как он выкапывал в чаще коренья, другой принял за дикого кабана и выстрелил ему в спину. Незадачливый стрелок по имени Нзигге сам привез свою жертву. К сожалению, и этот случай оказался безнадежным. Как только раненый умирает, Нзигге спешит привезти к нам жену и ребенка. Ни сам он, ни его семья не могут уже больше чувствовать себя в безопасности. Держу его в больнице. Сам еду с ним к коменданту округа, который будет разбирать это дело, – для того чтобы по дороге его не убили. Так как в данном случае имело место убийство по неосторожности, суд ограничивается тем, что приговаривает его выплатить семье убитого немалую сумму и сверх того еще отдать ей козу. Когда совершено убийство, то в возмещение потери родным всегда отдается что-то живое. Чтобы не бояться за свою жизнь, да к тому же еще и подработать, Нзигге, славный и спокойный человек, остается с семьей у нас и помогает нам валить лес. Со временем он становится самым лучшим и самым преданным работником.

Однажды к нам привозят сразу шестерых раненых. Это жертвы кровопролитной драки, которая возникла между рабочими на одном из лесных участков.

В тяжелейшем состоянии находятся у нас два туземца: работая на строительстве дороги в ста пятидесяти километрах к югу от нас, они взрывали динамитом скалы и не успели вовремя отскочить. Один из них умирает через несколько дней. Другого удается спасти.

* * *

В начале года к нам привозят много психических больных. Иных приходится возвращать домой, потому что у меня нет для них места. В ряде случаев это преходящие нарушения психики – либо вследствие сонной болезни, либо под влиянием ядов, которые действуют возбуждающе.

В начале же года к нам прибывает один больной сонной болезнью с нарушениями психики. Зовут его Нзама. Он неимоверно исхудал. Лечим его трипарсамидом, новым средством против сонной болезни, которое мы только что получили из Рокфеллеровского института[77]77
  ... которое мы только что получили из Рокфеллеровского института... – Речь идет о нью-йоркском Институте медицинских исследований, основанном на средства американского промышленника Джона Дейвисона Рокфеллера (1839 – 1937).


[Закрыть] – для проверки его на наших больных. Постепенно возбуждение его проходит, но какие-то психические сдвиги остаются в форме тягостной клептомании, которая навлекает на этого несчастного жестокости со стороны пострадавших. Как то часто бывает с больными сонной болезнью, у него повышенный аппетит. И вот он заманивает моих кур, которые становятся его жертвами. Он передушил их уже немало. Как и многие другие наши больные, Нзама заболевает дизентерией и пребывает два месяца между жизнью и смертью. Он настолько слаб, что не может есть без посторонней помощи. Приходится кормить его с ложечки. Наконец к весне он поправляется от дизентерии. Теперь можно возобновить прерванное лечение трипарсамидом. Постепенно наклонность к воровству исчезает. Нзама уже достаточно окреп, чтобы ходить. Весь день он проводит на берегу за ловлей рыбы, но улов его невелик. И вот как-то раз, когда надо выгружать и сносить в больницу доски, я шутливо зову удящего рыбу Нзаму поработать. Он берет на голову доску и несет ее. В больнице это вызывает всеобщее ликование. Теперь всем становится ясно, что даже больных с последней стадией сонной болезни, которые прежде считались неизлечимыми, можно вернуть к жизни. В начале лета Нзама просит, чтобы ему разрешили работать на очистке леса, в остается у нас уже как рабочий.

– Доктор – это мой отец, – говорит он, – а больница – моя деревня.

Единственными последствиями сонной болезни у него остались быстрая утомляемость и повышенная возбудимость. Ввиду этого мы позволяем ему работать только в присутствии одного из нас, чтобы его не слишком перегружали и чтобы другие над ним не подтрунивали.

Вылечить его нам удалось с помощью шести с половиной граммов трипарсамида. С тех пор нам довелось еще не раз видеть прекрасные результаты применения этого средства.

«Байер 205» (германии), изготовляемый на баварских заводах красителей, и американский трипарсамид – оба знаменуют собой большое достижение в борьбе с сонной болезнью. У каждого из этих средств есть свои преимущества и свои недостатки. В далеко зашедших случаях трипарсамид оказывается более действенным, чем «Байер 205». Однако, как и ранее применявшийся атоксил, он обладает побочным действием: в ряде случаев он может повредить зрительный нерв и повлечь за собой слепоту. Несмотря на все принятые меры предосторожности, один такой случай у нас был.

Насколько мы чувствуем себя сейчас увереннее в борьбе с сонной болезнью по сравнению с тем, что было раньше! За последние месяцы мы диагностировали начальную стадию сонной болезни у трех европейцев. Всех троих удалось спасти. Им даже не надо будет ехать для поправки в Европу: окончив курс лечения, они смогут вернуться к работе.

А скольких негров, которым мы раньше были бессильны помочь, оттого что они прибывали к нам с последней стадией этой болезни, мы теперь имеем возможность вылечить!

Однажды у меня были какие-то дела в факториях, и я поехал туда. Вдруг в стороне от дороги вижу спящего туземца. Никто о нем ничего не знает.

– Он лежит тут уже целый день и, верно, напился, – говорят мне негры, которых я спрашиваю о нем, и идут своей дорогой. Я беру спящего к себе в лодку и привожу в больницу. Там с помощью микроскопа мне удается установить, что спал он на припеке не сном пьяного, а сном больного сонной болезнью. Когда несколько недель спустя к нему возвращается речь, выясняется, что он шел с побережья и хотел вернуться к себе на родину в глубину страны.

* * *

Один за другим видим мы много случаев отравления. Лесоторговец-негр, тот самый, который указал мне место, где я смог найти сваи для моих построек, заметил, что его развитой и бойкий сынишка начинает ни с того ни с сего шататься и смотрит на отца тупым бессмысленным взором. Сразу же подозреваю, что это может быть отравление. Изолируем мальчика, даем ему древесный уголь в порошке и следим, чтобы он принимал только проверенную нами пищу. Постепенно он поправляется. Скорее всего, отравивший его человек хотел этим за что-то отмстить его отцу.

В странном состоянии привозят к нам одного моего знакомого лесоторговца-негра. Сознание его, казалось бы, не помрачено, но он не может ни говорить, ни глотать. Мышцы его странным образом одеревенели. Руки и ноги едва заметно подрагивают. Налицо явления каталепсии: рука его остается в том положении, какое ей придают. Знаками он просит дать ему перо, чтобы что-то написать, но ему это не удается. Всю еду он выплевывает, и его целыми неделями приходится кормить через нос с помощью трубки. Спасение его зависит от того, удастся ли нам расслабить одеревеневшие мышцы. Даем ему хлоралгидрат и вводим внутривенно средства, способствующие расслаблению мускулатуры.

Сколько сил отдает этому человеку доктор Трене, который впервые в жизни сталкивается с подобным отравлением! По истечении трех месяцев больного можно считать поправившимся. О том, что с ним было, он ничего не помнит.

У этого лесоторговца недавно была ссора из-за денег с родственниками, принимавшими участие в его деле. Так что же, значит, они-то и дали ему яд? Нет, когда речь идет об Африке, таких поспешных выводов делать нельзя. Тот, кто знает мышление туземцев, сочтет более вероятным, что некий враг, который давно уже его подстерегал, или кто-то, кто хотел убрать его со своего пути, воспользовался наличием этой ссоры, решив, что подозрение непременно падет на родственников, у которых были с ним нелады.

До чего же страшна Экваториальная Африка множеством таких драм, в которых участвует яд!

В ряде случаев имеют место отравления по ошибке. Больному, явившемуся за помощью к колдуну, тот дает своего опасного зелья больше, чем положено. Весной один такой пациент всех нас очень перепугал: он не мог ни стоять, ни говорить, ни глотать. Много сил пришлось нам потратить, чтобы вырвать его у смерти.

Одновременно с ним в больнице находится и один колдун с глубокой язвой на языке. Возбудителем этой язвы, как мы обнаруживаем, оказываются веретенообразные бактерии и спирохеты, точно такие, как при тропических разъедающих язвах стопы. Мы считаем его своим коллегой. Нам хочется сохранять хорошие отношения с колдунами, чтобы сами они направляли к нам больных в тех случаях, когда их искусство оказывается бессильным.

В том, что европейские медикаменты следует применять с большой осторожностью, мы убеждаемся на опыте применения четыреххлористого углерода против анкилостом. Средство это далеко не так безвредно, как это обычно считают. Оно противопоказано больным, у которых не совсем в порядке печень. Следовательно, прежде чем назначать его больному, необходимо убедиться, что печень его функционирует нормально.

В общем же, мы приходим к выводу, что и негров предпочтительнее лечить не четыреххлористым углеродом, а хеноподиевым маслом. Надо только следить за тем, чтобы масло это было очищенное и без примесей. Большое удовлетворение приносит нам «терпентиншталь», швейцарский препарат, представляющий собою смесь скипидара и хинина. Вводимый внутримышечно, он весьма эффективен при различных гнойных процессах, в особенности же – при упорном фурункулезе.

* * *

В лечении разъедающих тропических язв у нас есть теперь новые успехи. От ранее применявшегося нами выскабливания этих язв под наркозом мы, как я уже говорил, отказались, ибо способ этот требует слишком больших усилий, слишком больших затрат на эфир и к тому же у многих пациентов насильственное погружение в сон вызывает страх. Раз как-то вечером нам довелось услышать, что один больной, которому перед тем, как выскабливать язву, давали наркоз, говорит другому:

– Знаешь, доктор хотел меня отравить. Он влил мне в нос яду, и я уже умер. Только яду-то у него не хватило и, видишь, я ожил.

Вместо того чтобы выскабливать, мы теперь очищаем язву, усиленно прижигая ее таблеткою сулемы, однако это очень мучительно. Для того чтобы избавить несчастного от этой боли, прибегаем к орошению. После попыток применять самые различные методы мы останавливаемся на одном, который нас во всех отношениях удовлетворяет. Большим преимуществом его является то, что мы теперь, насколько это возможно, избегаем всякого прикосновения к язве и что нам удается гораздо лучше, чем мы это делали раньше, ввести антисептики сквозь толстый слой некротизированной ткани в самое основание язвы. С помощью марлевого тампона гной осторожно удаляется и снимаются куски ткани. Таким образом удается избежать всякого трения и давления, чрезвычайно болезненных для пациента. После этого язва промывается кипяченой водой. Затем вступает в действие орошение. Это главное. Один грамм цианистой ртути растворяется в шести или семи литрах воды. Каждое утро мы подвергаем язву действию падающих капель с высоты от пятидесяти до семидесяти пяти сантиметров в течение определенного времени – от пяти до двадцати минут, в зависимости от величины язвы. Вначале падающие с такой высоты капли причиняют острую боль. Поэтому первые дни высота их падения всего несколько сантиметров. Эти капли прокладывают себе путь сквозь толстый некротизированной слой язвы, пробивая его своими ударами. Таким образом антисептический раствор проникает в самое основание язвы.

К этому присоединяется еще, по всей вероятности, благотворное действие, которое постоянное падение капель оказывает на язву. Всякий раз за несколько дней язва очищается. Она приобретает хороший красный цвет и начинает заживать – с такой быстротой, какой мы не наблюдали ни при одном другом методе лечения.

Если мы имеем дело с большими и стремительно развивающимися разъедающими язвами, то мы подвергаем их капельному орошению дважды в день – утром и вечером. Кроме того, мы в этих случаях повышаем концентрацию раствора: один грамм цианистой ртути мы растворяем в трех или двух литрах воды.

Чем именно присыпается язва в промежутках между этими процедурами при перевязке, уже не имеет большого значения. Обычно мы берем для этой цели смесь в равных долях йодоформа, дерматола и салола. Капельное орошение мы продолжаем и тогда, когда уже происходит натяжение, только берутся более слабые растворы, чтобы избежать малейшего повреждения свежих грануляций. Под конец мы растворяем один грамм цианистой ртути в десяти-двенадцати литрах воды.

Когда занимающая большую поверхность язва бывает очищена, мы стараемся ускорить ее заживление с помощью пересадки кожи. Если последняя удается, то заживление происходит в полтора раза скорее.

До сих пор пересадку кожи мы делали по методу Тирша: накладывали на раневую поверхность длинные полосы по возможности тонко срезанной кожи. Однако поверхность эта может оказаться не вполне чистой. Под пересаженной кожей образуется тогда нагноение и мешает процессу заживления. В силу этого мы теперь собираемся применить метод Девиса, при котором кожа вырезается маленькими кружочками, примерно по полсантиметра в диаметре. Кружочки эти накладываются на подлежащую заживлению раневую поверхность в виде маленьких островков, расположенных в расстоянии полусантиметра один от другого. Если почему-либо образуется нагноение, эти кусочки кожи будут представлять меньшую опасность, чем большие полосы, употребляемые при методе Тирша.

Лечение методом капельного орошения дает хорошие результаты не только при разъедающих язвах, характерных для тропиков, но и при других видах язв. Во многих случаях неплохо действует раствор сернокислой меди – полграмма на литр воды. Вообще же при таком способе лечения можно употреблять любой из антисептиков в слабом растворе. Исключительно эффективным при лечении различных видов язв показал себя в нашей практике новый швейцарский препарат бреозан, который мы чаще всего применяем в виде мыла. Поразительно его действие на свежие язвы. Так называемые язвы кро-кро европейцев, болезнь, происхождение которой пока еще не выяснено и при которой микроскопическое исследование обнаруживает чаще всего в чистой культуре стафилококков, мы лечим теперь исключительно этим средством.

Я испробовал бреозан на себе. Раньше любая царапина или ссадина у меня на ноге неизменно переходила в язву, с которой мне приходилось возиться по неделям. Достаточно было где-нибудь на строительном участке ушибить ногу бревном или натереть ботинком, как я уже в точности знал, что на этом месте возникнет язва. Стоило мне только начать лечить каждую царапину бреозаном, как я совершенно избавился от язв.

Мы взяли теперь за правило вкладывать каждому европейцу в его дорожную аптечку тюбики с бреозановым мылом, и многие уже нас за это благодарили.

Много хлопот доставляют нам больные, – по счастью, их сравнительно мало, – у которых типичные для тропиков разъедающие язвы инфицируют окружающие язву глубокие мышечные ткани. Дело в том, что при этом заболевании, как правило, инфекция не распространяется за пределы самой язвы. Здоровая и больная ткань бывают отчетливо отграничены одна от другой. Если же инфекция, как исключение, распространится под кожей – на область межмышечной ткани или вдоль сухожилий – или на кость, течение болезни до чрезвычайности осложняется. Если осложнение это удается обнаружить в первые дни, то есть еще возможность не допустить дальнейшего разъедания тканей, прибегнув к хирургическому вмешательству. В противном случае сделать обычно уже ничего не удается. Инфекция распространяется все дальше и дальше. Больной умирает. Поэтому каждый, кто имеет дело с разъедающими язвами, должен внимательно следить, не углубляются ли хоть сколько-нибудь края раны. Если такое углубление налицо, то показано немедленное хирургическое вмешательство.

Остается невыясненным, почему разъедающие язвы никогда не поднимаются выше голени и, во всяком случае в районе Огове, почти не встречаются у женщин.

* * *

Занимаясь лечением дизентерийных больных, которых, к сожалению, еще много, доктор Трене делает важное открытие. Как известно, есть два вида дизентерии: вызываемая амёбами (одноклеточными организмами) и проистекающая от дизентерийных бактерий. В своей самым примитивным образом оборудованной бактериологической лаборатории доктор Трене делает посев испражнений, в которых не обнаружено амёб. И что же, вместо дизентерийных бактерий, которых можно было ожидать, он обнаруживает вибрионы, очень близкие к. холерным и отличающиеся от них только особенностями агглютинации. Итак, то, что мы принимали за бациллярную дизентерию, на этом основании в большинстве случаев можно считать тяжелой формой холерины, вызванной парахолерным вибрионом.

Анализы воды показывают, что этот вибрион присутствует в водах Огове. Поэтому мы даем ему название Vibrio gabunensis[78]78
  Габонский вибрион (лат.)


[Закрыть]. Доктор Трене собирается посвятить его исследованию научный труд.[79]79
  Доктор Трене собирается посвятить его исследованию научный труд. – Д-р Трене не имел возможности всесторонне исследовать этот вопрос в бытность свою в Ламбарене. Он никак не мог провести все лабораторные исследования на месте. Тогда он решил, что должен отвезти открытый им вибрион в Европу. Но неизвестно было, каким способом его туда доставить. Только введя этот вибрион в кровь животного или человека, он мог рассчитывать получить его в Европе свежим и действенным. Но это явилось бы нарушением существующих правил перевоза животных через границу. Поэтому он взял с собой пузырек с содержащей вибрионы жидкостью и, перед тем как сесть на идущий в Европу пароход, сам эту жидкость выпил. Он заболел сопровождающейся лихорадкой дизентерией, но по прибытии в Страсбург в начале 1927 г. в крови у него были свежие действенные вибрионы, которые он и смог исследовать (Marshall G., Poling D. Schweitzer. New York, 1971, p. 171 – 172).
  Подобным ж« образом несколько лет спустя, в феврале 1934 г., поступил и сам А. Швейцер. Американский профессор Эрнест Бьюдинг из Кливленда (штат Огайо) рассказывает о случае, имевшем место во время его работы в Париже в Институте Пастера. Группа ученых экспериментировала там над вакциной против желтой лихорадки. Вскоре после того, как в одной из парижских газет появилось сообщение об их работе, из Кольмара (Эльзас) последовал телефонный звонок: неизвестный им врач (фамилию они не расслышали) просил у них сведений о новой вакцине; он сказал, что собирается применить ее для лечения Сольных в Африке, Когда ему сообщили, что побочное действие новой вакцины еще недостаточно изучено и возможны серьезные осложнения, он ответил, что не станет, разумеется, широко пользоваться их открытием, прежде чем не испытает вакцину на самом себе. Его спросили, сколько ему лет, и, когда узнали, что около шестидесяти, стали решительным образом возражать против подобного опыта. Однако «врач из Кольмара» не стал слушать их доводы. На следующий день он приехал в Париж, и сотрудники Института Пастера увидели перед собой доктора Альберта Швейцера. Им ничего не оставалось, как уступить его требованиям, однако они настояли все же, чтобы он лег для этого на два дня в больницу при институте. По счастью, дело обошлось без осложнений, но д-р Бьюдинг вспоминал, что Швейцер был «плохим пациентом»: он сердился на них за то, что его «без надобности» уложили на больничную койку (см. Послесловие Эверета Скиллингса к американскому изданию книги: Schweitzer A. Out of my life and thought. New York, 1953, p. 195).


[Закрыть] Может быть, заболевание, которое считается дизентерией и постоянно вспыхивает в Экваториальной Африке среди рабочих, занятых на прокладке дорог или на железнодорожном строительстве, в большинстве тех случаев, когда нет оснований думать, что это амёбная дизентерия, является отнюдь не бактериальной дизентерией, а как раз такою вот холериной. Издавна уже я вел неясные случаи дизентерии как близкое к холере заболевание, давая больным раствор белой глины, – и получал при этом хорошие результаты. Теперь, с открытием доктора Тренса, становится ясным, почему этот способ лечения оказывался в какой-то мере эффективным. Мы здесь действительно имеем дело с болезнью, близкой к холере.

Выращивание в лабораторных условиях вибриона позволяет доктору Тренсу создать вакцину, с помощью которой подобные случаи холерины вылечиваются в два-три дня.

Обычно эти содержащиеся в воде бактерии холерины не представляют собой опасности для туземцев. Только тогда, когда в результате длительного питания рисом сопротивляемость кишечника снижена, инфекция может распространиться.

Оттого, что сейчас в Ламбарене нас, врачей, трое, у нас есть возможность вести исследовательскую работу и приходить к выводам, имеющим большое значение для лечения больных.

Врач, который работает в девственном лесу один, до такой степени поглощен текущей работой, что у него не остается ни времени, ни сил на то, чтобы глубоко исследовать неясные случаи. Поэтому в тропических странах в каждой больнице следует иметь по меньшей мере двоих врачей.

В девственном лесу маленькие медицинские учреждения так же не оправдывают себя, как и слишком маленькие миссионерские пункты.

Когда нас, врачей, несколько, мы имеем возможность совершать необходимые поездки по округе без того, чтобы от этого страдала работа больницы. Почти каждый месяц каждый из нас проводит по нескольку дней в разъездах. В начале июня доктор Лаутербург предпринимает длящуюся несколько дней поездку по воде и по суше в районы, расположенные к югу от Ламбарене. Начинаем уже беспокоиться, когда он не возвращается в назначенный срок и мы не получаем от него никаких известий. Но вот в один прекрасный день видим, как он, хоть и отощавший и поободравшийся, подплывает к нам в каноэ целый и невредимый – и к тому же счастливый. Он был первым врачом, побывавшим в этих районах, и сразу же сумел завоевать доверие туземцев, которые знали больницу в Ламбарене лишь понаслышке.

Его отчет утверждает нас в намерении предпринимать такие вот длительные поездки регулярно. В глубине страны есть немало больных, не имеющих возможности добраться до нашей больницы. Путь либо слишком длинен, либо затруднен наличием порогов, как это имеет место в районах, расположенных к югу от Ламбарене. Да зачастую на месте нет никого, кто мог бы привезти к нам больного. Если столько людей, нуждающихся в нашей помощи, не могут приехать к нам сами, то наша обязанность – ехать к ним.

Для того чтобы наша больница в полной мере могла развернуть свою работу, один из врачей должен постоянно разъезжать по округе, имея при себе хорошо укомплектованную походную аптечку и все самые необходимые инструменты, чтобы быть в состоянии оказать больным неотложную помощь; нуждающихся же в госпитализации он должен забирать с собой и привозить в Ламбарене.

Но для того, чтобы осуществить этот план, надо, чтобы в Ламбарене было трое врачей: один для текущей работы, один – хирург и один – для разъездов. Надо надеяться, что у нас будут и такие врачи, и необходимые для этого средства.

Наряду с бактериологией, мы уделяем должное внимание и операциям. Немалому числу больных с грыжами или элефантиазисом скальпель доктора Нчинда-Нчинда, как называют доктора Лаутербурга туземцы, приносит облегчение от страданий.

Как правило, оперированные больные испытывают большую благодарность к врачам. Однако может случиться, что никакое чувство благодарности не будет в силах удержать больного, и он среди ночи потихоньку удирает из больницы, прихватив с собою на память москитник. Так поступает один из больных, на которого Нчинда-Нчинда потратил немало сил, удалив ему огромную грыжу. Это обстоятельство, однако, не может омрачить нашему доктору радость от сознания того, что он спас человеку жизнь.

Мы предусмотрительно стараемся сделать так, чтобы полагающийся в знак благодарности за операцию подарок – обычно это бананы или другие плоды, ростки хлебных или банановых деревьев, копченая рыба – родственники больного приносили нам, пока тот еще лежит в больнице. Если же оперированный обещает привезти этот подарок сам, после того как вернется домой, то есть основание опасаться, что либо его собственная нерешительность, либо обстоятельства могут этому помешать. Один из таких больных, который действительно намерен исполнить данное им обещание, собирается оставить мне в качестве заложницы до того времени, пока он вернется, свою жену. Но я отказываюсь от его предложения: не так-то легко нам будет за этой заложницей уследить.