Текст книги "Письма из Ламбарене"

Автор книги: Альберт Швейцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Много хлопот мне доставляет один американец с большим количеством глубоко расположенных мышечных абсцессов. Не успеваю я вскрыть один абсцесс, как тут же показывается новый. До сих пор я вскрыл уже восемь. Сколько времени будет еще способен этот изнуренный пятилетним пребыванием в Африке и непосильной работой на заготовке леса человек выдерживать все новые гнойные нарывы и сопутствующую им упорную лихорадку, я не знаю.

Такие вот возникающие во множестве абсцессы встречаются здесь очень часто как среди негров, так и среди белых. Что же касается гемоглобурийной лихорадки, то у негров ее не бывает.

Мне привозят матроса, который уже едва дышит. Как и все, он решил попытать счастья в лесоторговле; на заготовке леса он пробыл всего несколько недель, подхватил тяжелую пневмонию. Очень скоро он умирает у меня на руках. На груди у него татуировка: «Нет в жизни счастья».

В больнице для негров лежит один мужчина, который, работая на лесозаготовительном участке, пострадал от упавшего дерева: ему раздробило на три части бедро. Терпеливо покоряется он необходимости лежать и держать ногу на вытяжении под большим грузом и начинает уже поправляться. Когда у меня бывали такие больные раньше, мне приходилось отказываться от этого испытанного метода лечения из-за того, что они не соглашались лежать спокойно; вместо этого я вынужден был накладывать им гипс.

Последнее время я каждое утро вызываю на перевязку «человека-леопарда». Это тихий юноша, на которого ночью, когда он спал у себя в хижине, напал леопард. Зверь вонзил ему когти в правое плечо, но тут же его отпустил: на крик пострадавшего прибежали люди с факелами. Так как негры из опыта знают, какую страшную инфекцию могут занести в кровь когти леопарда, они тут же положили пострадавшего в каноэ и повезли ко мне. Когда через двенадцать часов они приехали сюда, плечо уже сильно распухло и очень болело. К этому присоединилась и лихорадка. Однако на коже больного не было никаких следов травмы, если не считать четырех точек, словно от укола иглой. Меж тем стоило мне взрезать распухшее плечо скальпелем, как обнаружилось, что мышечная ткань поражена до самой кости. Теперь нашего человека-леопарда скоро уже можно будет выписать из больницы. Стараясь быть чем-нибудь полезным, он помогает нам гладить белье.

Поправился также и Нгонде, больной сонной болезнью, для которого нам пришлось сооружать изолятор. Так как родных у него нет и вообще неизвестно, откуда он родом, он останется у нас и будет моей «правой рукой». Главная работа его – это починка крыши, и в этом деле он мастер. Как только ему стало получше, он сказал мне:

– Ты меня вылечил, а теперь купи мне жену.

На это я не пошел. Но ему вручается копилка, с помощью которой он может скопить требуемую для покупки жены сумму. С тех пор как он сделался кровельщиком, он переменил имя и хочет, чтобы его звали не Нгонде, а Амброзиус.

Госпожа Херман и мадемуазель Арну настолько любезны, что на заходе солнца среди дымящихся очагов и кипящих горшков совершают в больнице вечернее богослужение. Разговор о прочитанном отрывке из Библии затягивается иногда надолго. Однажды некий негр, совершеннейший дикарь, упрекнул мадемуазель Арну за прочитанное ею место, где говорилось, что никто никогда не видел бога. Он сказал, что это неправда. Он своими глазами видел однажды бога в лесу.

Только что, вечером, когда я это писал, меня вызвали в негритянскую деревню, расположенную на другом берегу реки, умоляя вернуть к жизни новорожденного младенца. Нахожу его голым и холодным как лед на руках у старух; на тельце у него всевозможные коренья. Через полтора часа мне удается добиться, что он начинает ровно дышать. И тут же я беру с отца его обещание, что он подарит мне пятьсот обутов и что я через две недели их смогу получить. Моральные устои мои дрогнули. Как в детстве всякий раз, когда в гости к нам приходила тетка, я спрашивал ее, не принесла ли она мне подарка, так теперь выпрашиваю я у каждого, кому приходится иметь со мной дело, обуты или еще что-нибудь. Моя мечта – покончить наконец со строительством и иметь право остаться только врачом, больше не вымогать у туземцев обуты, не быть больше десятником, который отрывает людей от приготовления пищи, гонит их на принудительную работу и который, зная все их уловки, направленные на то, чтобы уклониться от всякой работы, старается их перехитрить. Но до этого еще далеко.

Миссионеры в Талагуге были так добры, что раздобыли для меня в нескольких деревнях, расположенных в верховьях реки, где нет такой оживленной торговли лесом, три тысячи обутов. Больше чем за сто километров вверх по течению приходится мне посылать мое каноэ, чтобы привезти этот необходимый мне материал для покрытия крыши! Только для того чтобы подняться вверх по реке, гребцам моим требуется три дня. А за один раз каноэ может привезти только от шестисот до восьмисот обутов.

Того, что я достаю ценою таких усилий и таких затрат, хватает лишь на починку старых крыш и на покрытие нового больничного барака. Мне настоятельно необходимо обновить крышу моего дома и барака из рифленого железа, где помещается лаборатория и операционная, но от всего этого приходится отказаться. Поэтому я с большой тревогой ожидаю наступления периода торнадо.

Дожди становятся все сильнее. То, что в этом году не было сухого сезона, большая беда. Сделалось невозможным корчевать и выжигать лес и после этого засаживать новые участки банановыми деревьями. А это означает, что нам предстоит голодный год.

Пока вода стоит высоко, туземцы не могут также устраивать большой рыбной ловли. Ни у кого не остается запасов копченой рыбы, которая раньше в течение месяцев возмещала недостаток мяса. Католической миссии, которая обычно бывает всем обеспечена, едва удалось набрать пять сотен маленьких карпов для учеников школы. И вот настоятель миссии, отличный стрелок, храбро отправляется охотиться на гиппопотамов. Взяв с собой двенадцать школьников, он едет в места, где они водятся, и затрачивает целый день на дорогу. А это означает, что им придется провести ночь на песчаном берегу или даже среди болот. Может статься, что после двух– или трехнедельной охоты им придется вернуться ни с чем, а может быть, их большое каноэ, переполненное копченым мясом гиппопотамов, отяжелев, чуть ли не до краев опустится в воду. Если так, то школа будет обеспечена питанием на зиму. Негритянский мальчик, получающий два или три раза в неделю мясо, становится послушным и хочет учиться; не получая его, он превращается в существо раздражительное и нерадивое. Сколько бы ему ни давали вместо этого риса, он все равно будет жаловаться на голод: У обитателей девственного леса прямо-таки болезненная потребность в мясе.

Боюсь, что в рассказе моем я слишком много внимания уделил прозе африканской жизни. Но что у кого болит, тот о том и говорит.

Тот, кто, живя в таких условиях в Африке, хочет делать людям добро, должен бороться за то, чтобы все эти повседневные трудности, как малые, так и большие, не подорвали его сил и чтобы работа продолжала быть для него вечной радостью. Для этого далекие друзья его тоже должны иметь представление о прозе африканской жизни. Тогда они смогут понять, какое это для него благо – получить свидетельство их далекой любви.

* * *

Не могу закончить этой главы, не поблагодарив горячо всех тех, кто своей принесенной от всего сердца лептой принял участие в моем деле. Выдержать работу в Африке и великое бремя материальных забот было бы свыше моих сил. Отсюда, из этой глуши, я с восхищением пожимаю руку всем тем, кто лептой своей принял на себя всю тяжесть моих материальных забот, и заверяю их, что, будучи их посланцем, я с помощью этих средств могу здесь сотворить много добра. Как радостно мне, что, положившись на верных друзей, я могу создать здесь запасы медикаментов и перевязочных средств и обеспечить себя досками и рифленым железом, чтобы в будущем не тратить сил на возведение недолговечных построек и на приобретение непрочного материала! Как счастлив я также, что могу купить для моих больных достаточное количество риса! Не могу даже выразить словами, как много значит для живущих здесь людей то добро, которое я могу сотворить благодаря предоставленным в мое распоряжение средствам. За эти месяцы мне удалось спасти несколько жизней и избавить немало людей от боли и от мук. Туземцы знают, что больница, которая делает им столько добра, поддерживается некими европейцами, которые хотят быть к ним милосердными. В трогательно нескладных и вместе с тем прекрасных словах не раз просили они меня передать заморским друзьям, как глубоко они им благодарны.

Тетрадь вторая. От осени 1924 до осени 1925

III. Поздняя осень и рождество 1924

С тех пор как я послал друзьям первую тетрадь моих «Писем из Ламбарене», большим событием в моей жизни явилось то, что у меня теперь есть второй врач и помощник. Мечта эта исполнилась скорее, чем я мог надеяться. Начиная с 19 октября мой земляк эльзасец Виктор Нессман разделяет со мною мою работу.[65]65
  Начиная с 19 октября мой земляк эльзасец Виктор Нессман разделяет со мною мою работу. — Нессман Виктор (ум. в 1943) – врач, родился в эльзасском селе Вестхофен. Окончил медицинский факультет Страсбургского университета. Пробыл в Ламбарене с середины октября 1924 до конца февраля 1926 г. Возвратился в Европу. В Страсбурге работал также и хирургом, сочетая врачебную работу с административной: опыт, приобретенный в Ламбарене, ему в этом помогал. В 1939 г., когда началась вторая мировая война, был мобилизован как военный врач. Во время немецкой оккупации Франции остался вместе с женой и четырьмя детьми на юго-западе страны в маленьком городке Сарла, где работал в госпитале. Во второй половине декабря 1943 г. был арестован гестапо. Его отвезли в Лимож и подвергли пыткам, требуя, чтобы он выдал французских патриотов. Был забит насмерть. Обстоятельства его гибели стали известны от его соседа по камере (Woytt Secrettan U. Victor Nessmann. – Cahiers, 1958, II, p. 17; Grabs R. Albert Schweitzer. Halle (Saale), 1962, S. 159-161).


[Закрыть] Это сын эльзасского пастора, учившегося в свое время со мною в Страсбурге.

Помощь подоспела вовремя. Я больше не в силах был нести одновременно двойное бремя – быть и десятником, и врачом. Как я страдал оттого, что не имел возможности довести до конца лабораторное обследование больных, которое необходимо было углубить, ибо даже при максимальном напряжении энергии мне на это не хватало ни времени, ни сил! А сколько беспокойства причиняла мне мысль, что, применяя в своей практике сильнодействующие и опасные средства, которых требует лечение тропических болезней, я не мог в достаточной степени проследить за состоянием каждого больного! Сколько раз мне надлежало обратиться за советом к микроскопу или пробирке, а я этого не делал! Да и к хирургическому вмешательству я прибегал только в самых крайних случаях и далеко не всегда, когда это было необходимо.

Итак, гудок парохода, который должен привезти моего земляка, означает для меня спасение от муки, в которую помимо моей воли ввергало меня слишком поверхностное занятие медициной. Быстро снаряжаются каноэ. Накрапывает первый дождь надвигающегося сезона дождей, когда мы причаливаем к пароходу и мой юный земляк, не знающий еще, что такое усталость, машет мне с палубы.

– Теперь вы должны отдохнуть, а всю работу я возьму на себя, – говорит он, пожимая мне руку.

– Хорошо, – отвечаю я, – а для начала проследите-ка за тем, как будут выгружать ваши ящики и чемоданы в каноэ.

Это уже некое испытание для впервые приехавшего в Африку человека. На речном пароходе ящики и чемоданы нагромождены друг на друга. Каждый должен отыскать в этой груде свои вещи и присмотреть за своими неграми, чтобы те ничего не забыли, не погрузили чужих вещей вместо ваших, не уронили ничего в воду и как следует распределили груз на дне каноэ. Новый доктор, на которого негры взирают с удивлением – так он молод, отлично справляется с этим делом. На пути к берегу я не в силах сказать ни слова, до такой степени я взволнован тем, что рядом со мною врач и мой новый помощник. Какое же это блаженство – иметь возможность признаться самому себе, до какой степени ты устал!

Впечатление, сложившееся у меня при выгрузке багажа, в последующие дни все более и более укрепляется. Новый доктор как будто создан для Африки. Он практичен, обладает административными способностями и знает, как обращаться с туземцами. К тому же у него есть чувство юмора, без которого здесь не проживешь. Несмотря на то что это плотный мужчина, негры называют его «маленький доктор». «Маленький» на языке, на котором они говорят, означает также «молодой».

Быстро входит он в работу больницы. Первые недели, правда, в нем еще можно почувствовать новичка. Когда ему приходится записывать в журнал какое-нибудь немыслимое для произношения имя совершеннейшего дикаря и ему никак не удается его усвоить, он с невинным видом, следуя европейской привычке, начинает спрашивать христианское имя больного.

В середине ноября мы теряем моего верного второго помощника Гмба: он умирает. Проведя день всех святых и день поминовения усопших у родных в деревне, он на обратном пути попадает в сильный дождь и простужается. У него тут же начинается лихорадка, с которой нам никакими средствами не удается справиться. Сам он прекрасно сознает, насколько он тяжело болен. За две недели лихорадка доводит его до полного изнеможения. Последние дни он впадает в коматозное состояние. Никогда не забыть мне его молящих скорбных глаз, которые он на нас устремляет, когда мы подходим к нему, чтобы чем-нибудь облегчить его страдание. Все мы очень переживаем его смерть.

Гмба сделался лекарским помощником по призванию. Работу свою он любил. Только я никогда не мог приучить его к тому, что забота о чистоте и порядке в палате также является одной из его обязанностей. Он мог спокойно смотреть на то, как жены больных сваливали пищевые отбросы и нечистоты возле самого барака, вместо того чтобы отнести их в помойную яму. Когда я уже не в первый раз поставил ему это на вид, он ответил:

– А что же я им скажу? Собственная жена меня не слушается. Как же будут слушаться меня чужие жены?

Жозеф, тот тоже никак не хочет заниматься делами, не имеющими непосредственного отношения к лечебной работе, ибо при этом всякий раз бывает не обойтись без длинных палавр с больными и их родственниками. Я не могу ставить ему это в вину. Очень уж трудное дело здесь для туземца, какое бы положение он ни занимал, добиться повиновения от таких же, как он. Работа на лесных участках также до чрезвычайности затрудняется тем, что невозможно найти негров-десятников, которые бы пользовались авторитетом среди своих. По этой причине новому доктору и мне приходится брать на себя наблюдение за санитарным состоянием самой больницы и территории вокруг нее и тратить много времени на мелкие и крупные палавры с больными, что, собственно говоря, должно было бы быть делом нашего персонала. Вот и выходит, что новый доктор, например, стремясь избавить меня от этих забот всюду, где только может, тратит два часа на выяснение того, чья же это жена выкидывает прямо на дорогу кухонные отбросы. Он, оказывается, может быть и отличным следователем.

На место Гмба поступает Доминик, один из наших выздоравливающих, который оказывается человеком довольно способным. Разумеется, он не умеет ни читать, ни писать. Я бы охотно взял себе еще двоих или троих помощников. Несмотря на то что я обещаю хорошее жалованье и питание, мне никого не удается найти. Работа, при которой не всегда есть возможность передохнуть в течение дня и которая порою затягивается до глубокой ночи, не по вкусу здешним неграм. Поэтому нам самим приходится выполнять много такого, с чем отлично могли бы справиться наши туземные помощники, и от этого неизбежно что-то упускать в чисто врачебных делах.

По счастью, Жозеф овладевает техникой внутривенных вливаний, играющих такую большую роль в лечении тропических болезней. При надлежащем наблюдении почти всю эту работу можно поручать ему. Она нередко отнимает у него целое утро.

* * *

Присутствие нового доктора позволяет мне, в случае необходимости, посвящать весь день строительным работам. Первым делом обеспечиваем два уже отстроенных барака койками. До этого у меня хватало дела с покрытием и ремонтом крыш. Прежде всего надо достать дерево для больничных коек, иначе говоря, для нар. С этой целью новый доктор выезжает вместе с группой больных в лес. Это его первая поездка на заготовку леса. При этом, не разобравшись и послушав негров, он едва не спиливает какаовое дерево, которое осталось от старой плантации и стоит еще на поляне.

Сам же я сколачиваю нары с помощью Минкёе, семнадцатилетнего туземца из Самкиты, которого в начале лета прислала ко мне г-жа Мо-рель и который тогда очень страдал от огромной язвы стопы. Я вылечил его с помощью неосальварсана, и теперь он старается быть мне полезным всюду, где только может. У него есть намерение сделаться впоследствии моим лекарским помощником. К вечеру к нам присоединяется обычно и новый доктор, чтобы поработать молотком и пилой и тем самым дать себе отдых от медицины.

Во время моего первого пребывания здесь я поручал установку нар туземцам. Больше я этого делать не стану. То, что они сооружают сами, очень скоро разваливается, ибо, стараясь не слишком утруждать себя, они выбирают мягкие породы дерева, которые легко прогрызают термиты. Такие нары приходится потом то и дело чинить, я это знаю по собственному опыту.

Больничные койки должны быть сколочены из хорошего твердого дерева; делать все следует с расчетом на то, чтобы их можно было снимать со вбитых в землю столбов, вытаскивать на солнце и чистить; располагаются они одна над другой, как в купе спального вагона, и тем самым пространство между полом и крышей используется сполна. Эти прочные и удобные койки мне приходится сколачивать самому. Остов их сбивается из жердей твердых пород и укрепляется на стоящих на полу ножках такого же твердого дерева. Ложе состоит из длинных топких бамбуковых палок, которые настилают вплотную друг к другу и привязывают с помощью лиан к раме, сделанной из ровных, одинаковой толщины кругляков.

Проще всего было бы, разумеется, сколотить эти койки из досок. Но досок у меня нет, нет и никаких видов на то, чтобы в ближайшее время их в достаточном количестве раздобыть. Поэтому мне и приходится сооружать койки из кругляков и бамбука, что обходится дороже, чем стоили бы самые дорогие доски, и на что уходит гораздо больше времени и сил. Сколько дней отняла у меня заготовка материала! Сколько пищевых рационов и подарков приходится мне раздавать людям, которые, руководимые Минкёе, предпринимают много поездок в леса и на болота! За бамбуком лодку приходится посылать на болото, находящееся в расстоянии двадцати километров вверх по течению. Прямые же деревья твердых пород, такие, какие мне нужны, растут только в глубине леса, и поиски их требуют больших усилий. Нередко бревна приходится тащить сквозь заросли, прокладывая дорогу топором и секачом.

Однажды, пообещав им большие подарки, я послал гребцов, работавших на одного европейца, который в это время лежал у меня в больнице, за деревом для коек. Люди эти, которых предоставили в мое распоряжение на три дня, как будто преисполнены рвения. Поздно ночью возвращаются они домой, и каноэ их каждый раз бывает до краев нагружено лесом. У нас в это время столько работы, что некогда передохнуть, и мне не приходит в голову проверить качество того, что они привезли. После того как они вместе со своим хозяином от нас уезжают, выясняется, что привезенное ими дерево все сплошь мягкой породы и совершенно непригодно для наших целей. Оказывается, что такого леса сколько угодно и у нас на берегу в каких-нибудь ста метрах от больницы, и там за полчаса можно было бы нарубить его полную лодку. Туземцы эти не знали, что. через несколько недель хозяин их должен вернуться к нам и продолжить свое лечение. Когда они снова попадают в мои руки, им приходится немного попотеть, расплачиваясь за то, что, работая на меня, они с таким легкомыслием пренебрегли различием между мягкими и твердыми породами дерева.

Наконец около сорока коек готовы. Теперь остается построить запирающуюся хижину, где можно было бы хранить весла и рабочий инструмент. До крайности необходимо нам также складское помещение для хранения бананов и мешков с рисом и большой, снабженный полками чулан, чтобы рассортировать и уложить жестяные банки, пузырьки и бутылки из-под лекарств. До чего бы все это было просто сделать, если бы у нас были доски! До чего все сложно и утомительно, когда приходится вместо них пользоваться жердями, которые к тому же надо привозить издалека! И как трудно из такого материала строить помещения, защищенные от воров!

Иногда работа прекращается на весь день из-за того, что люди не хотят ехать в лес. Им хочется как следует отдохнуть от своей последней поездки. Или же идет дождь. Во время дождя африканских негров невозможно заставить работать. Дождливый день в их глазах – посланный богом подарок. В этом нежелании своем мокнуть они правы. Каждый туземец в большей или меньшей степени заражен малярией, и малейшая простуда может вызвать у него приступ лихорадки. Я и сам смотрю за тем, чтобы в дождливое время меньше загружать их работой.

После того как складские помещения готовы, принимаемся строить новый барак для больных, рассчитанный на тридцать коек. Число больных непрерывно растет. Каждый вечер приходится принимать шестьдесят-семьдесят человек, не считая сопровождающих их лиц. К тому же становится очевидным, что нам надо иметь отдельную палату для послеоперационных больных – на пятнадцать коек. Коль скоро в больнице нашей действует хирургия в том объеме, в каком это здесь необходимо, то нельзя больше мириться с тем, чтобы послеоперационные больные, которых мы до сих пор размещали среди прочих, лежали как попало.

В то время как я посвящаю большую часть своего времени этим работам, Моненцали, плотник, прибывший к нам вместе со своей страдающей сонной болезнью женой, занят постройкой домика из трех комнат. Этот стоящий на сваях домик с полом из досок и с крышей из обутов предназначается для нового доктора и для наших белых больных. На постройку его уходят все брусья и доски, какие мне только удается добыть. В ответ на мои настоятельные просьбы мне из многих мест присылают бывшие в употреблении брусья. Доски для меня время от времени и в небольших количествах изготовляют на лесопильне миссионерского пункта в Нгомо. Но дело заключается в том, чтобы доставить сюда эти материалы. Доски из Нгомо приходится везти свыше сорока километров вверх по течению. Часть подаренных мне брусьев находится в расстоянии более ста километров от нас. А передвижение по реке затруднено еще тем, что наступило уже половодье. Нередко работа над домиком для нового доктора и для белых больных простаивает из-за того, что не хватает брусьев и досок. Часто также она прерывается по той причине, что плотник остается возле своей жены, которая уже парализована. С трогательным терпением он ухаживает га нею.

Наш плотник-негр более или менее знает свою работу. Но он не может пользоваться метром, ибо не имеет представления о начертанных на нем цифрах. Стоит мне только сказать ему, что одну из дверей надо делать на десять сантиметров шире, чем все остальные, как он в смущении призывает меня и просит, чтобы я показал ему на метре, какой отрезок это примерно составляет. Из-за этого я вынужден то и дело приходить на строительство, показывать ему все размеры, а потом его проверять. Все вопросы, связанные с различной длиной и толщиной старых брусьев, которые мне удалось выпросить в деревнях, требуют также моего присутствия.

До тех пор пока новый домик еще не готов, молодой доктор живет в просторном доме у миссионера Хермана и его жены. Радушный прием там находят и белые больные в тех случаях, когда в моем доме для них не хватает места.

* * *

Приток больных-негров сейчас гораздо больше, чем во время моего первого пребывания в Африке. Но это совсем другие больные. К сожалению, я должен отметить, что больница моя сейчас совсем не то, чем она была раньше. Это – результат перемен в экономической жизни всего района Огове.

Во время моего первого пребывания здесь люди, прибегавшие к моей помощи, в подавляющем большинстве своем принадлежали к коренному населению страны. В настоящее время большая часть моих туземных больных – это люди, которые переселились из отдаленных районов я, объединившись в отряды по пятьдесят и по сто человек, работают у белых: валят на их участках лес и его сплавляют. Это безродные пролетарии в самом печальном и вместе с тем плохом смысле этого слова.

Перемещение населения из глубины страны в бассейн нижнего течения Огове порождает трудные экономические и социальные проблемы. Само по себе оно вполне естественно, и приостановить его вряд ли возможно. Численность местного населения здесь уменьшилась, и его далеко не хватает, чтобы обеспечить лесоторговцев рабочей силой, которая необходима для разработки лесных богатств. Следовательно, для того чтобы ремесла и торговля не хромали, должен быть приток людей из глубины края. В нашем районе, по моим соображениям, в настоящее время эти переселенцы-пролетарии составляют около одной пятой общей численности населения.

Однако в какой степени допустимо, чтобы во имя разработки лесных богатств бассейна Огове отдаленные районы приходили в запустение, а на нас тяжелым бременем ложились переселенцы? Вследствие начавшей свирепствовать с конца войны испанки и вызванного тою же войной голода, не говоря уже об опустошениях, причиняемых сонной болезнью, население отдаленных районов и без того уже вымирает. Продолжающиеся еще и сейчас уход большого числа работоспособных мужчин означает для этих районов не только дальнейшее уменьшение населения, но я нарастание голода. Кто же будет валить лес, корчевать пни и заводить новые плантации, если в деревнях остались только женщины, старики и дети? Вместе с тем для нашего края приток этих людей также приносит с собою голод. Занятые исключительно заготовкой леса, они не в состоянии заводить плантации и вынуждены кормиться продуктами, которых у нас и без того не хватает.

Имея в виду эти обстоятельства, местные власти делают попытки упорядочить и ограничить приток людей из отдаленных районов, насколько это позволяет потребность лесоторговли в рабочей силе. Отданы распоряжения, что только определенный процент мужского населения деревни может быть завербован для работы на лесных участках. Обусловлено также, что приезжие рабочие не должны оставаться там длительное время. Перебираться туда совсем им запрещено. По истечении срока договора, то есть по прошествии года или самое большее двух лет, они должны возвращаться в свои деревни.

Таким образом, вербовка лесорубов и сплавщиков леса производится не так, как того хотелось бы европейским работодателям, но регламентирована до мелочей. Лесоторговцу, нуждающемуся в лесорубах, приходится их искать. Для этого он получает разрешение отправиться в отдаленные районы и завербовать там такое-то число рабочих. Территория, на которой он имеет право их подыскивать, и время, отведенное ему на вербовку, четко определены. Иногда ему приходится проделать четыреста километров по лесам, степям и болотам, прежде чем он доберется до указанных ему мест. По окончании срока договора он не имеет права бросить своих рабочих на произвол судьбы, но обязан доставить весь отряд в родные деревни. Всеми этими мероприятиями надеются как-то воспрепятствовать злу.

Имеются, однако, люди, хорошо знающие местные условия, и среди них также чиновники Колониального управления, которые еще и раньше склонны были разрешать прибывающим из отдаленных районов рабочим привозить в леса Огове, на участки, где им предстоит длительное время работать, жен и детей и жить там оседло. Обосновавшись там, люди эти могли бы что-нибудь посадить и, во всяком случае, оказались бы в значительно более благоприятных условиях, чем то имеет место сейчас, когда они ведут бездомное существование. Тогда бы они не стали претендовать на продукты питания, добываемые местными жителями.

Я и сам склонен согласиться с этой теорией. Не могу только умолчать о том, что она не учитывает одного важного обстоятельства. Каждые два или три года, если не раньше, лесной участок, как бы он ни был велик, оказывается до такой степени разработан, что приходится покидать его и переходить на новый. Это не означает, однако, что все деревья вокруг вырублены, просто на данном месте больше не остается леса, который можно было бы сплавлять по реке. Бугор всего в несколько метров высотой может оказаться препятствием для разработки великолепнейшего лесного участка. Он не позволяет спустить поваленные стволы в воду или требует приложения таких дополнительных усилий, которые себя не оправдывают. Поэтому придется перебираться на новое место, может быть на пятьдесят или сто километров дальше, туда, где густо растут деревья окуме, где почва ровная и неподалеку есть вода. Такая перемена места заставит лесорубов бросать свои насаждения, и как раз тогда, когда они начнут приносить плоды, что бывает через год или два после того, как совершена посадка. И тогда на новом участке не только самим лесорубам, но их женам и детям придется больше года питаться плодами, взращенными коренным населением этих мест, или, если таковых не окажется, – одним рисом, привозимым из Европы или из Индии.

Иные дальновидные европейцы хотят разрешить стоящую перед лесоторговцами проблему питания таким образом, чтобы заранее заводить плантацию по соседству с лесными участками, где в ближайшем будущем должна начаться разработка, чтобы к моменту начала работ она уже могла обеспечить лесорубов и их семьи плодами. Однако такие насаждения впрок обходятся очень дорого. Приходится содержать на далеко отстоящем от жилья участке большое число туземцев, которые, если за ними не присматривает никто из европейцев, обычно вообще ничего не делают. Часто же случается, что недостаток рабочей силы и вообще-то сводит этот план на нет, ибо все работоспособные мужчины оказываются занятыми лесоповалом и перекатом бревен.

Пользуюсь случаем, чтобы опровергнуть ложное представление о том, что все здешние лесоторговцы обогащаются на поте работающих на них негров. Если кто-нибудь из них и получает иногда большую прибыль, то он обязан этим счастливой случайности, которая не так-то скоро опять повторится. Вот что случилось, например, в этом году с одним молодым человеком, который решил заняться лесным промыслом, ничего в этом деле не понимая. В своем неведении он взялся за разработку великолепных участков, которые его конкуренты, по всей видимости проглядели. В действительности же это участки, откуда сплавить лес можно только при чрезвычайно высоком уровне воды. Поэтому были все основания ожидать, что он потеряет и деньги, и труд, затраченные на свое предприятие. И вдруг оказывается, что в этом году осенний подъем воды достигает небывалой за долгие годы высоты. Лес, который, по мнению всех, срубили совершенно зря, удается легко и без всяких затрат сплавить по воде. Река как бы сама пришла за ним. Наш лесоторговец изрядно нажился, и вот он возвращается домой... а потом, прельщенный богатствами девственного леса, возвращается туда снова, решается рискнуть вторично, но на этот раз вода не столь милостива к нему: он не только теряет все, что нажил, но и влезает в долги.