Текст книги "Письма из Ламбарене"

Автор книги: Альберт Швейцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)

Следует ли нам возражать против обычая покупать себе жену, или можно с ним примириться? Само собой разумеется, в том случае, если молодую девушку, не спрашивая ее согласия, обещают в жены тому, кто больше за нее заплатит, то тут надо протестовать. Если же дело обстоит так, что согласно существующему в стране обычаю человек, сватающийся к девушке, которая хочет за него выйти замуж, должен уплатить за нее определенную сумму, то возражать против этого у нас не больше оснований, чем против существующего в Европе обычая давать за невестой приданое. А платит ли жених перед свадьбой деньги семье невесты или сам получает от нее деньги – по сути дела одно и то же. И там и тут совершается определенная денежная сделка, которая происхождением своим обязана существующим общественным взглядам. Надо только следить за тем, чтобы как у нас, так и у первобытных народов это было не более чем сопутствующим обстоятельством и не влияло на самый выбор: в Европе – мужа, а в Африке – жены. Итак, нам отнюдь не следует бороться с самим обычаем покупать жену а только оказывать воспитательное воздействие на туземцев, чтобы они отдавали девушку не тому, кто за нее больше заплатит, а тому, кто может сделать ее счастливой и кто нравится ей самой.

Обычно негритянские девушки не лишены самостоятельности и не позволят продать себя первому встречному. Конечно, при заключении брака любовь не играет здесь такой роли, как у нас. Детям природы неведома наша романтика. Как правило, быть или не быть свадьбе, решается на семейном совете. И надо сказать, что в общем-то браки их счастливы.

Большинство девушек выходит замуж в пятнадцать лет. Почти каждая ученица существующей при миссионерском пункте школы для девочек уже предназначена в жены определенному мужчине и выходит замуж сразу же по окончании школы.

Девочка может быть даже и до рождения обещана кому-нибудь в жены. Об одном таком предосудительном случае покупки жены, имевшем место в Самките, мне довелось услышать от тамошнего миссионера. Некий туземец был должен другому четыреста франков, но и не подумал возвращать ему долг, а вместо этого купил себе жену и стал справлять свадьбу. И вот, когда все сидели за свадебным пиршеством, явился заимодавец и принялся упрекать его в том, что тот купил себе жену вместо того чтобы уплатить долг. Завязалась палавра. Наконец они сошлись на том, что должник отдаст в жены своему заимодавцу первую дочь, которая у него родится от этого брака, после чего тот остался в числе гостей и пировал вместе с ними. Шестнадцать лет спустя он пришел за обещанной ему женой. Так был уплачен долг.

Убеждение, что мы не должны стараться облагородить обнаруженные нами права и обычаи туземцев и что без особой нужды мы не должны ничего в них менять, я вынес из общения с самыми порядочными и умудренными опытом европейцами этого края.

* * *

В заключение несколько слов об отношениях между белыми и цветными. Как мне вести себя с негром? Должен ли я относиться к нем как к равному или как стоящему ниже меня?

Я должен показать негру, что в каждом человеке уважаю его человеческое достоинство. Я должен дать ему почувствовать эту мою убежденность. Но главное, чтобы между ним и мной было духовное братство Вопрос о том, в какой степени оно окажется выраженным в повседневном общении, следует решить, сообразуясь с обстоятельствами. Негр – это тот же ребенок. Если вы не пользуетесь авторитетом, вы ничего от него не добьетесь. Поэтому общение мое с ним я должен строить так, чтобы так или иначе проявился тот авторитет, который мне положено иметь. И вот какими словами может быть выражено мое отношение к негру: «Я твой брат, но твой старший брат».

Сочетать дружелюбие с авторитетом – вот великий секрет надлежащего общения с туземцами. Один из миссионеров, г-н Робер, несколько лет назад покинул миссионерский пункт для того, чтобы жить среди негров и во всех отношениях стать им братом. Он построил себе маленький домик возле негритянской деревни, расположенной между Ламбарене и Нгомо, и хотел, чтобы туземцы относились к нему так, как к своему соплеменнику. С этого дня жизнь его превратилась в сплошную муку. Перестав соблюдать привычное между белыми и неграми расстояние, он утратил всякое влияние на туземцев. Его слово перестало быть «словом белого человека», и ему приходилось по поводу каждого дела вступать с неграми в долгие пререкания, как будто он был просто одним из них.

Когда, еще до моего приезда в Африку, миссионеры и купцы говорили мне, что здесь надо непременно помнить о соблюдении внешних форм, утверждающих авторитет белого, мне, как и каждому, кому доводилось читать или слышать о подобных вещах в Европе, это казалось чем-то бездушным и противоестественным. Здесь я, однако, убедился, что самую искреннюю сердечность не только хорошо сочетать с соблюдением известного расстояния, но, больше того, она становится осуществимой лишь тогда, когда его соблюдают.

Один из неженатых миссионеров в Нгомо – это было несколько лет назад – позволял своему повару довольно фамильярно с собой обращаться. И вот однажды туда прибыл губернатор. Миссионер отправился на пароход приветствовать высокого гостя и стоял элегантно одетый, весь в белом, на палубе среди колониальных служащих и офицеров, как вдруг негр, не снимая шляпы и с трубкой во рту, растолкал стоявших вокруг и, подойдя к нему, спросил: «Послушай, а что мы сегодня на ужин готовить будем?». Повар этот хотел показать на людях, в каких он близких отношениях со своим господином.

Предупреждение ненужной фамильярности является, однако, всего-навсего технической стороной вопроса об авторитете. Настоящий авторитет белый способен завоевать только тогда, когда туземец проникается к нему уважением. Не следует думать, что дитя природы уважает нас за то, что мы больше знаем и больше умеем делать, чем он. Это превосходство наше – вещь настолько для него очевидная, что он уже больше не принимает его в расчет. Тот или иной белый импонирует неграм отнюдь не тем, что у белых есть железные дороги и пароходы, что они могут даже летать по воздуху и плавать под водой. «Белые дошлые, они все могут», – говорит Жозеф. Негру не под силу определить, в какой степени эти технические достижения могут обогатить духовную жизнь.

Однако неким безошибочным чутьем он определяет, действительно ли белый, с которым он имеет дело, является личностью, и притом личностью нравственной. Если у него это ощущение есть, то моральный авторитет белого становится возможным, если же нет, то его никакими средствами не добиться. Дитя природы, которому неведома наша извращенность, знает лишь элементарные критерии и измеряет все самым естественным из них – нравственным. Когда он обнаруживает в белом доброту, справедливость, правдивость, внутреннее достоинство – за тем внешним, которое определяется самими обстоятельствами, он склоняет перед ним голову и признает в нем наставника и господина; в тех случаях, когда он этого не находит, он, несмотря на все свое послушание, остается в душе непокорным; он говорит себе: «Этот белый стоит не выше меня, потому что он нисколько не лучше, чем я».

Я уже не говорю о том, что во все колонии приезжает много нерадивых, да и немало попросту недостойных людей. Дело в том, что даже людям высокопорядочным и высоконравственным трудно быть здесь тем, чем они хотели бы. Мы все здесь становимся в тупик, столкнувшись со страшным различием между европейским рабочим, который знает чувство ответственности и которому всегда некогда, и выросшим среди природы туземцем, которому чувство это незнакомо и у которого всегда в избытке свободное время. Колониальный чиновник должен к концу года добиться от туземцев определенных результатов работы по заготовке леса, содержанию дорог и уплаты определенной суммы налогов. Купцы и плантаторы должны добиться для своей компании определенных доходов на вложенный ею в дело капитал. При этом им постоянно приходится иметь дело с людьми, которые не разделяют тяготеющей над ними ответственности и затрачивают ровно столько труда, сколько может извлечь из них наниматель, а стоит тому на какое-то время ослабить свой присмотр, как они поступают, как им заблагорассудится, и бросают работу, не думая о том ущербе, который они этим могут ему причинить. В этом ежедневно, ежечасно возникающем конфликте с сынами природы каждому белому грозит опасность постепенного нравственного падения.

И жене, и мне было очень приятно слышать, как один вновь прибывший сюда лесоторговец в разговорах с нами всегда ратовал за человечность в отношении к туземцам и следил за тем, чтобы десятник не был с ними жесток и ничем их не обижал. Но вот что с ним приключилось весной. У него было много срубленных стволов махагони, сваленных в болоте на расстоянии около ста километров отсюда. В это время самого его вызвали в Ламбарене по поводу каких-то срочных писем – и это случилось как раз тогда, когда вода начала прибывать. Он попросил своего десятника и рабочих воспользоваться этими двумя днями половодья и по возможности перегнать все бревна в реку. Вернувшись, он видит, что вода уже спала, но ничего не сделано. Все это время его люди курили, пили, плясали. Лес, который и так уже долгое время пролежал в воде, почти весь погиб, и ему пришлось отвечать перед своей компанией за понесенный убыток. Люди его повели себя легкомысленно, оттого что недостаточно его боялись. После этого печального опыта он до неузнаваемости переменился. Теперь он подсмеивается над теми, кто думает, что от туземцев можно чего-то добиться, не будучи к ним безжалостным и строгим.

Недавно в один из ящиков, стоящих у меня на веранде, забрались термиты. Я опорожнил его, разбудил и отдал обломки негру, который мне помогал.

– Видишь, там термиты, – сказал я, – не вздумай только нести эту щепу вместе с дровами в больницу, не то термиты заберутся к нам в барак. Беги на реку и брось все это в воду. Ты понял?

– Да, да, будь спокоен.

Это было вечером. Я слишком устал, для того чтобы еще раз спускаться вниз к реке, и решил было уже вопреки обыкновению положиться на негра, это был парень расторопный и ловкий. В десять часов вечера меня, однако, охватило такое беспокойство, что я не утерпел, взял фонарь и спустился в больницу. Усыпанные термитами доски лежали там вместе с дровами! Для того чтобы не утруждать себя и не спускаться к реке, до которой было не более десяти метров, негр этот подверг опасности все наши больничные строения!..

Чем больше ответственности возлагается на белого, тем больше оснований бояться, что он будет жесток с туземцами. Мы, живущие на миссионерском пункте, в отличие от прочих белых легко становимся слишком самоуверенными. Оттого что нам к концу года не надо подобно колониальным служащим и купцам добиваться от туземцев определенных материальных результатов работы, вся доводящая до изнеможения борьба, которую приходится здесь вести, для нас менее тягостна, чем для них. С тех пор как я узнал душевное состояние белых, которым нужно бывает добиться чего-то определенного, – а кое-кто из них лежал у меня в больнице, – я больше не решаюсь осуждать людей, которые с холодным равнодушием говорят о туземцах. Мне думается теперь, что люди эти, приехав в Африку, идеализировали ее, а потом, устав и упав духом от всех этих повседневных конфликтов, постепенно утратили свое былое воодушевление.

Остаться человеком порядочным, ничем не погрешить против совести и вместе с тем продолжать быть носителем цивилизации – вот что безмерно трудно и трагично во взаимоотношениях белых и негров в Экваториальной Африке.

VIII
Рождество 1914

Рождество в девственном лесу в дни войны! Когда на маленькой пальме, заменившей нам елку, свечи наполовину догорели, я погасил их.

– Что ты делаешь! – спросила жена.

– Свечей у нас больше пет, – ответил я, – и надо сберечь их к будущему году.

– К будущему году?.. – она покачала головой.

4 августа, через два дня после нашего возвращения из Мыса Лопес, я приготовил лекарства для жившей там больной и послал Жозефа в факторию узнать, не пойдет ли туда в ближайшие дни пароход и не захватит ли он мою посылку. Он привез мне записку: «В Европе идет мобилизация и, может быть, уже началась война. Мы должны отдать наш пароход в распоряжение властей и не знаем, когда он отправится в Мыс Лопес».

Понадобилось несколько дней, прежде чем мы смогли свыкнуться с мыслью, что в Европе война. С начала июля мы не получали оттуда никаких известий и не знали обо всех осложнениях, которые привели к этой роковой катастрофе.

Вначале негры плохо представляли себе, что происходит. Негров-католиков этой осенью больше интересовали выборы папы, а не война.

– Доктор, – спросил меня Жозеф, когда мы как-то ехали с ним на лодке, – а как это кардиналы выбирают папу? Они что, берут самого строгого, или самого благочестивого, или самого умного?

– В зависимости от обстоятельств, когда одного, когда другого, – ответил я.

Первое время работники-негры не воспринимали войну как бедствие. Долгие недели от них ничего не требовали. Белые сидели все время кучками и обсуждали известия и слухи, приходившие из Европы. Теперь, однако, туземцы узнают, что событие это имеет свои последствия и для них. Из-за недостатка пароходов нет возможности производить вывоз леса, и фактории распустили нанятых из далеких деревень рабочих. А так как нет и речных пароходов, на которых те могли бы вернуться к себе домой, последние объединяются по нескольку человек и стараются добраться пешком до берега Лоанго, откуда большинство из них родом.

Внезапное вздорожание табака, сахара, риса, керосина и спиртных напитков также доводит до сознания негров тот факт, что идет война. Эта сторона заботит их пока больше всего остального. Недавно, когда мы вместе с ним занимались перевязкой больных, Жозеф уже не в первый раз стал жаловаться на войну, приведшую к тому, что все вздорожало.

– Жозеф, – заметил я, – ты не должен так говорить. Не видишь ты что ли, какие печальные лица у всех миссионеров, и у жены доктора, и у него самого? Для нас война несет куда большее горе, чем повышение цен. Каждый из нас скорбит о жизни многих любимых людей, и мы слышим, как там, далеко, стонут раненые и хрипят умирающие.

Он изумленно на меня посмотрел. С тех пор я замечаю, что кое-что начинает для него проясняться.

Мы все понимаем, что многих туземцев волнует вопрос, как это возможно, что белые, которые учат их завету любви, сейчас убивают друг друга и тем самым нарушают заповеди господа нашего Иисуса Христа. Когда они задают нам этот вопрос, мы бессильны что-либо им ответить. Всякий раз, когда с этим вопросом ко мне обращаются, негры, способные размышлять, я не стараюсь ничего объяснить, ничего приукрасить, а просто говорю им, что происходит что-то непонятное и страшное. Много времени пройдет, пока мы поймем, как от этой войны страдает авторитет белых – как нравственный, так и религиозный. Боюсь, что вред этот будет велик.

У себя дома я стараюсь сделать так, чтобы негры как можно меньше узнавали об ужасах войны. Иллюстрированные журналы, которые я получаю, – почта снова начинает работать более или менее регулярно, – я стараюсь не держать на виду, чтобы умеющие читать бои не могли углубляться в текст и в иллюстрации и потом рассказывать о них другим.

Медицинская работа снова идет обычным порядком. Всякий раз, когда я утром иду в больницу, мне кажется величайшей милостью, что теперь, когда столько людей считают своим долгом нести другим горе и смерть, я могу делать людям добро и сохранять человеческие жизни. Чувство это преисполняет меня сил и помогает мне справиться с неимоверной усталостью.

Последний пароход, оставивший Европу еще до объявления войны, привез нам несколько ящиков лекарств и два ящика перевязочных материалов. Последние – подарок одной из покровительниц моего дела. Таким образом на несколько месяцев больница моя обеспечена всем необходимым. Предназначенные для Африки товары, которые не удалось отправить с этим рейсом, и теперь еще лежат на набережных Гавра и Антверпена. Кто знает, когда они прибудут и прибудут ли вообще.

* * *

Обеспокоен тем, как достать продукты для больных. Край этот почти что голодает... из-за слонов. В Европе обычно думают, что там, куда приходит «культура», дикие звери вымирают. Может быть, в некоторых случаях это и так, но в других имеет место, пожалуй, обратное явление. Почему? По трем причинам. Если население убывает, как то происходит во многих местах, то меньше и охотятся на зверей. К тому же охотятся хуже. Туземцы разучились примитивному, но вместе с тем зачастую такому утонченному искусству ловить зверей, которым владели их предки. Зато они научились охотиться с ружьем. Но для того чтобы избежать возможных восстаний, в течение ряда лет все торгующие с Экваториальной Африкой страны стараются ввозить туда порох лишь в самом незначительном количестве. К тому же им не разрешается иметь современные охотничьи ружья, а одни лишь старые кремневые. В-третьих, охота на диких зверей ведется менее энергично еще и потому, что у туземцев не хватает на это времени. Заготовкой и сплавом леса они зарабатывают больше, чем охотой. Таким образом, слоны могут благоденствовать и множиться, и им ничто не грозит.

Сейчас мы начинаем это чувствовать на себе. Банановые плантации в деревнях, расположенных к северу от нас, откуда мы получаем продовольствие, постоянно посещаются слонами. Двух десятков их достаточно, чтобы за ночь опустошить большую плантацию. То, что они не съедают, они растаптывают.

Слоны представляют угрозу не только для плантаций, но и для телеграфа. Линии, которая ведет из Нджоле в глубинные районы, довелось кое-что от них испытать. Длинная прямая прогалина в лесу, по которой она проложена, сама по себе является соблазном для слонов. Что же касается прямых и гладких столбов, то они вызывают в слонах поистине непреодолимое влечение: можно даже подумать, что и ставят-то их специально для того, чтобы эти толстокожие могли об них тереться. Да и не всегда эти столбы бывают достаточно крепки. Стоит на них как следует надавить, и они валятся наземь. Поэтому всякий раз где-нибудь рядом приходится водружать еще один столб. Так вот, за одну ночь сильный слон может повалить целую телеграфную линию, и пройдет несколько дней, прежде чем ближайший сторожевой пункт обнаружит причиненные разрушения и восстановит порядок.

Несмотря на то что бродящие в окрестностях слоны причиняют мне столько хлопот, лишая моих больных пропитания, самому мне до сих пор не привелось видеть еще ни одного слона, да, может быть, и не придется. Днем они укрываются в недоступных болотах, а по ночам опустошают плантации, которые они заранее высматривают.

Один из туземцев, привезший сюда жену с болезнью сердца и умеющий вырезать из дерева, вырезал мне слона. Восхищаясь этим примитивным произведением искусства, я все же взял на себя смелость заметить, что пропорции туловища не совсем правильны. Обиженный умелец пожал плечами:

– Ты еще будешь меня учить, как выглядит слон? Я-то ведь лежал под ним, он меня чуть не раздавил.

Действительно, искусник этот оказался также и знаменитым охотником на слонов. Способ охоты таков: туземцы подползают к слону на расстояние десяти шагов и тогда стреляют в него из кремневого ружья. Если им не удастся убить его этим выстрелом и слон успеет навалиться на охотника, положение его не из приятных.

Прежде, когда не хватало бананов, я еще мог кормить моих больных рисом. Теперь я уже лишен возможности это делать. Оставшийся рис приходится беречь для нас самих. Большой вопрос, получим ли мы его еще из Европы.

IX
Рождество 1915

Снова встречаем рождество в девственном лесу, и это снова рождество в дни войны! Оставшиеся от прошлого года огарки свечей догорели теперь на нашей рождественской пальме.

Это был трудный год. Первые месяцы пришлось не только выполнять обычную работу, но и заниматься делом для нас необычным. Сильными грозовыми ливнями размыло место, на котором стоит главное строение нашей больницы. Пришлось сооружать вокруг него стену и со всех сторон рыть канавы, по которым могла бы стекать вода с высящегося над нами холма. Для этого потребовалось много больших камней. Одни мы привозили на лодке, другие просто скатывали по склону. Мне пришлось все время присутствовать при этой работе, все время принимать в ней участие. Потом надо было перейти к сооружению стены, тут мне помогал один понимающий в строительном деле туземец. По счастью, на пункте нашлась еще бочка подпорченного цемента. За четыре месяца все было сделано.

Я думал, что смогу теперь хоть немного отдохнуть. Но тут я обнаружил, что, несмотря на все принятые меры предосторожности, термитам удалось проникнуть в ящики с медикаментами и перевязочными материалами.[46]46
  ... термитам удалось проникнуть в ящики с медикаментами и перевязочными материалами* – Термиты в Тропической Африке представляют собой большую угрозу. Это было отмечено еще в прошлом столетии. Анри де Компьень (1846 – 1877) и Антуан Марш (1844 – 1898) – одни из первых исследователей-европейцев, испытавшие на себе губительный климат Габона и множество опасностей, подстерегающих там путешественника, – пишут об особой породе муравьев, которые, «не нападая ни на человека, ни на съестные припасы, тем не менее причиняют большие опустошения». «В Экваториальной Африке громадным бедствием являются термиты: ни одному дому, как бы прочен он ни был, если только из предосторожности его не построили на сваях, не выдержать их беспрерывного натиска. Стоит путешественнику оставить свой сундук на земле, как меньше чем за неделю и сундук этот, и находящиеся в нем платья и книги будут продырявлены термитами и превращены в решето. Стоит купцу уехать недели на две из своей фактории, как по возвращении он зачастую находит товары свои в самом плачевном состоянии. Помнится, мне довелось видеть в Адолинанго, как на глазах у охваченного ужасом купца Синклера были извлечены двадцать пять тюков такой материи, совершенно разъеденных этими насекомыми. В Габоне водится множество разновидностей термитов <...>, негры называют их всех ншелле; термитов здесь так боятся, что можно считать совершенно справедливым замечание г-на Дюшалью, что «одним из величайших благодеяний для этой части Африки было бы освобождение от этого бича»» (Компьень В. де. Экваториальная Африка. Габонцы. Пагуины. Галлуасы. Пер. с франц. СПб., 1879, с. 54 – 55).
  По подсчетам энтомологов, всего в мире насчитывается 1633 вида термитов, из них в Африке южнее Сахары – 631, в Южной Америке – 354 и т.д. Таким образом, по разнообразию термитов Экваториальная Африка занимает первое место в мире: только в Камеруне и бывших Французском и Бельгийском Конго их насчитывается 311 видов (Tembrock G. Die geographische Verbreitung der afrikanischen Termiten. Berlin, 1944, S. 149 – 195).


[Закрыть] Пришлось открывать и распаковывать множество ящиков. Это снова отняло у нас на целые недели все свободное время. Счастье еще, что я вовремя все заметил, иначе причиненный ущерб был бы намного больше. Тот особый тонкий запах, напоминающий запах гари, который испускают термиты, заставил меня насторожиться. Снаружи на ящиках не было никаких видимых признаков появления термитов. Они забирались туда снизу сквозь маленькую дырку в полу. Потом из одного ящика они прогрызали себе дорогу в те, что стояли на нем и рядом. Привлекла их, по всей вероятности, бутыль с медицинским сиропом, которая оказалась неплотно закупоренной.

О, сколько сил приходится затрачивать в Африке на борьбу с ползучими насекомыми! Сколько времени приходится терять на меры предосторожности! И какое бессильное отчаяние охватывает тебя, когда видишь, что они тебя еще раз перехитрили!

Моя жена научилась паять и теперь запаивает банки с мукой и маисом. Однако бывает, что даже в запаянных банках тысячами кишат опасные маленькие долгоносики (Calandra granaria). Заготовленный для. кур маис они за короткое время превращают в пыль.

Приходится также очень опасаться определенного вида маленьких скорпионов и других жалящих насекомых. Становишься настолько осторожным, что никогда не позволяешь себе, как в Европе, искать что-нибудь наощупь в ящике или шкафу. Сначала надо все хорошенько разглядеть и только потом совать туда руку.

Другие наши враги – это знаменитые кочующие муравьи, принадлежащие к роду Dorylus. Они причиняют нам много неприятностей. Совершая свои большие переходы, они маршируют колоннами по пять или шесть особей в ряд в образцовом порядке. Мне довелось однажды наблюдать неподалеку от моего дома, как одна такая вот колонна совершала свой переход: длился он ни больше ни меньше как тридцать шесть часов! Если путь этих муравьев пролегает по открытой местности или пересекает тропу, то воины их, у которых особенно развиты челюсти, выстраиваются по обе стороны шпалерами и охраняют продвижение всех прочих муравьев, которые тащат за собой своих малышей. Построившись, воины эти поворачиваются спиной ко всему шествию, подобно казакам, которые охраняли царя. В таком положении они могут оставаться часами.

Обычно три или четыре колонны маршируют рядом, но совершенно самостоятельно, в расстоянии от пяти до пятидесяти метров одна от другой. Внезапно они расползаются по сторонам. Как им передается команда, мы не знаем. Но за одно мгновение обширное пространство оказывается покрытым колыхающеюся черною массой. Все живое на этом участке неминуемо гибнет. Даже большим паукам, что на деревьях, и тем не удается спастись: грозные хищники целыми полчищами ползут за ними по дереву вплоть до верхних его ветвей. Если же пауки с отчаянья спрыгивают на землю, они становятся добычей муравьев, что кишат внизу. Это поистине ужасное зрелище. В девственном лесу идет своя война, напоминающая ту, что потрясает сейчас Европу.

Дом наш расположен на одной из главных магистралей кочующих муравьев. Выползают они обычно ночью. О надвигающейся опасности мы узнаем по скрежету и какому-то особому кудахтанью кур. Тут уже нельзя терять ни минуты. Я соскакиваю с постели, бегу к курятнику и отпираю его. Не успеваю я открыть дверь, как куры высыпают оттуда; стоит только оставить их взаперти, как они становятся добычею муравьев. Те заползают им в нос и в клюв и душат их. Потом они пожирают их, так что вскоре остаются одни только белые кости. Цыплята обычно погибают сразу, куры же могут еще некоторое время защищаться в ожидании помощи.

В это время жена снимает со стены рожок и трубит в него три раза. По этому сигналу Нкенджу и с ним еще несколько сильных негров из больницы должны прибежать с ведрами воды из реки. Мы делаем раствор лизола и поливаем им землю – под домом и всюду вокруг. При этом «воины» не остаются в долгу. Они ползут по нам и нас кусают. Однажды я насчитал их у себя на теле около полусотни. Они так цепко впиваются в вас своими челюстями, что их просто не отодрать. Когда пытаешься это сделать, тельце отрывается, а клешни остаются под кожей, и их приходится удалять отдельно. Вся эта драма разыгрывается во мраке ночи, освещенном только фонарем, который держит моя жена.

Наконец муравьи снова пускаются в путь. Запаха лизола они не выносят. Целые тысячи их лежат теперь мертвые в лужах.

На протяжении одной только недели на нас было совершено три таких нападения. Миссионеру Койару, чьи воспоминания я сейчас читаю,[47]47
  Миссионеру Койару, чьи воспоминания я сейчас читаю... – Койар Франсуа (Coillard Francois; 1834 – 1904) – французский миссионер и исследователь Африки, неоднократно бывавший в различных африканских странах и оставивший путевые заметки. Имеется в виду его книга «В верховьях Замбези» (Sur le haut de Zambeze. Paris, 1898).


[Закрыть] в бытность его в Замбези также пришлось немало страдать от кочующих муравьев.

Большие передвижения муравьев совершаются обычно в начале и в конце периода дождей. В промежуточное время меньше оснований бояться этих нашествий. Величиной своей эти насекомые ненамного превосходят наших красных европейских муравьев. Однако челюсти у них значительно сильнее, и передвигаются они куда быстрее. Эта поразительная быстрота передвижения, насколько я могу судить, свойственна всем видам африканских муравьев.

* * *

Жозеф покинул меня. Оттого что я был отрезан от Страсбурга, лишен возможности получать оттуда деньги, как раньше, и мне пришлось залезть в долги, я был вынужден уменьшить его жалованье с семидесяти франков до тридцати пяти. Я объяснил ему, что прибегнуть к этой мере меня могла заставить лишь крайняя нужда. Несмотря на все мои заверения, он заявил, что уходит от меня, ибо «достоинство не позволяет ему служить за такую ничтожную плату». Он открыл свою копилку с деньгами, предназначенными на покупку жены. В ней оказалось около двухсот франков. За несколько недель он их все растранжирил. Живет он у родителей на противоположном берегу реки.

Теперь мне приходится довольствоваться помощью только одного Нкенджу. Он услужлив, за исключением тех дней, когда бывает в дурном настроении. В такие дни к нему не подступиться. Многое из того, что делал Жозеф, приходится делать теперь самому.

Для лечения нагноений оказался очень полезен чистый метилвиолет; в продаже он известен под названием «пиоктанин»; выпускает его завод красителей Мерка. Заслуга проведения решающих опытов над дезинфицирующим действием концентрата этой краски принадлежит страсбургскому профессору-окулисту Штиллингу.[48]48
  Заслуга проведения решающих опытов ... принадлежит страсбургскому профессору-окулисту Штиллингу. – Штиллинг Якоб (1842 – 1915) – глазной врач, учился в Германии и Франции. С 1880 г. работал в Страсбурге. С 1884 г. – профессор Страсбургского университета.


[Закрыть] Он прислал мне изготовленный под его непосредственным наблюдением пиоктанин, для того чтобы я мог его испытать в местных условиях. Это было незадолго до начала войны. Я не очень-то верил в успех. Однако результаты оказались настолько ободряющими, что я без труда примирился с его неприятным синим цветом. Метилвиолет обладает свойством убивать бактерии, не затрагивая и не раздражая тканей, и он ни в малейшей степени не ядовит. В этом отношении он обладает значительными преимуществами перед сулемой, карболовой кислотой, а также перед настойкой йода. Для врача, работающего в девственном лесу, он просто незаменим. По моим наблюдениям, пиоктанин в сильной степени способствует также заживлению язв.

Перед войной я начал взимать плату за лекарства с больных; исключение делалось только для самых бедных. Эти двести или триста франков в месяц, которые я получал, только частично окупали мои затраты на лекарства, однако это все же было существенно. Сейчас в стране больше нет денег. Мне приходится лечить почти всех даром.

Среди белых есть такие, кому война помешала вернуться на родину и кто находится в Экваториальной Африке уже четыре или пять лет. Иные из них совершенно обессилели, и им приходится обращаться к доктору, чтобы «починиться», как говорят на Огове. Такие пациенты иногда по неделям лежат у нас в больнице. Случается, что они приходят по двое или по трое. Тогда я укладываю их у себя в спальне, а сам переселяюсь на затянутую проволочного сеткой и недоступную для москитов веранду. Надо сказать, что это не столь уже большая жертва с моей стороны. На веранде больше воздуха, чем в комнате. Выздоровлению этих больных способствуют порой не столько лекарства, сколько хорошее питание, которым их обеспечивает моя жена. Мне приходится уже противиться тому, чтобы больные прибывали сюда из Мыса Лопес подкрепляться здесь хорошим питанием, вместо того чтобы лечиться у тамошнего врача, если есть таковой. По счастью, у меня есть еще большой запас сгущенного молока для больных. С иными из моих белых пациентов я очень подружился. Из разговоров с теми из них, которые живут здесь уже давно, я все время узнаю что-то новое относительно Африки и вопросов колонизации.

* * *

Здоровье наше не блестяще, однако нельзя сказать, что оно совсем плохо. Налицо, правда, тропическая анемия. Проявляется она в быстрой утомляемости. Достаточно мне подняться из больницы на холм, где расположен мой дом, как я уже совершенно выбиваюсь из сил, а ведь подъем этот длится всего-навсего четыре минуты. Мы замечаем в себе также и ту необыкновенную нервозность, которая обычно сопровождает тропическую анемию. Вдобавок и зубы у нас в плохом состоянии. Мы с женой ставим друг другу временные пломбы. Ей я могу в какой-то степени помочь. Но самому мне никто не может сделать то, что действительно нужно: удалить два негодных кариозных зуба.

Зубная боль в девственном лесу. Каких только не наслушаешься об этом рассказов! Один белый, которого я знаю, несколько лет назад страдал от невыносимой зубной боли.

– Жена, – вскричал он, – достань из ящика с инструментами маленькие кусачки.

После этого он улегся на пол. Жена уперлась коленом ему в грудь и зажала как смогла кусачками зуб. Тогда муж обхватил ее руки, и вдвоем они выдернули зуб, который случайно оказался податливым и не стал противиться этой хитроумной затее.

Несмотря на всю мою усталость и малокровие, мне каким-то чудом удается сохранить почти полную душевную свежесть. Если день был не очень напряженным, то после ужина я провожу два часа за работой, посвященной роли этики и культуры в истории человеческой мысли. Нужными книгами, помимо тех, что я привез с собой, меня снабжает профессор Цюрихского университета Штроль. Работаю я в совершенно удивительных условиях. Стол мой стоит возле выходящей на веранду решетчатой двери, дабы, сидя за ним, можно было вволю испить освежающего вечернего ветерка. Легким шелестом. своим пальмы вторят звучащей вокруг шумной музыке – стрекотанью сверчков и жерлянок. Из леса доносятся пронзительные зловещие крики. Карамба, мой верный пес, тихонько ворчит, чтобы напомнить мне о своем присутствии. Под столом у моих ног лежит маленькая карликовая антилопа. В этом уединении я пытаюсь привести в порядок мысли, которые волнуют меня с 1900 года, – о том, как содействовать восстановлению нашей культуры. Уединение в девственном лесу, как мне отблагодарить тебя за то, чем ты для меня было!..