Текст книги "Письма из Ламбарене"

Автор книги: Альберт Швейцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Для лечения больных, страдающих сонной болезнью и язвами, приходится прибегать к внутривенным вливаниям, а это требует большой затраты труда. Часто мне приходится делать больше двадцати таких вливаний за день. А делать внутривенные вливания неграм значительно труднее, чем белым. Того голубоватого проблеска, который обозначает у белого направление вены на руке, здесь не увидеть. В результате получается, что часто из-за множества гематом кожа наших пациентов становится твердой как броня, так что даже самые чувствительные пальцы не могут прощупать биение кровеносных сосудов. А многие больные сонной болезнью до того исхудали, что стали похожи на скелеты и делать вливание в их спавшиеся вены до чрезвычайности трудно. Поэтому надо бывает предпринять несколько попыток, прежде чем игла находит наконец верный путь. Эти трудные случаи, иной из которых может потребовать около часа усилий, я обычно оставляю напоследок, когда мы уже управимся с «хорошими венами». Маленькая девочка Зитомбо, больная сонной болезнью, – вот пациентка, которой мы больше всего боимся. Приходится сначала положить ей в рот несколько кусочков сахара, чтобы она не плакала, когда иголка снова и снова будет вонзаться в ее тоненькую ручонку. Когда вливание закончено, я сам выношу ее на руках из больницы. По субботам – а это именно тот день, когда делаются вливания больным сонной болезнью, – г-жа Херман знает, что мы появимся за столом с опозданием на час или на два. Но она очень снисходительна к нам.

По счастью, Ноэлю удалось быстро освоить технику внутривенных вливаний, и он сильно облегчает мою работу.

Туземцы называют Ноэля «лейтенант». Со времени военного управления страной население ее привыкло, что при каждом командующем округом находится лейтенант. Так как они знают только военных врачей, то и во мне видят что-то военное. Поэтому естественно, что находящийся при мне помощник в их глазах отождествляется с лейтенантом. Ноэль уже привык к этому имени. Да и на миссионерском пункте никто не называет его иначе.

* * *

Жители Огове сохранили похвальный обычай привозить ко мне больных, а потом удирать. Прошло всего каких-нибудь две недели со дня моего приезда, как вдруг однажды утром я вижу сердечного больного, старика, полуголого, без одеяла и без москитника. Никто не знает, откуда он взялся. Сам он утверждает, что у него много родни и все это люди влиятельные, живущие неподалеку от Самкиты. Родичи его должны скоро явиться сюда, они привезут ему продукты, а мне – хороший подарок. Даю ему одеяло, москитник и кормлю его. Несколько недель – пока наконец смерть не избавляет его от страданий – он остается у нас. Он едва в силах говорить, но все время твердит о богатых родственниках, которые должны приехать. Последняя добрая услуга, которую я могу ему оказать, – это всякий раз выслушивать его и с ним соглашаться. Лежащий с ним рядом больной, такой же слабый, как и он, и, как он, брошенный своими близкими, ждет его смерти, чтобы завладеть его москитником и одеялом. Москитники и одеяла, которые я привез с собой в багаже, все уже розданы, а когда прибудут те семьдесят три ящика, которые были отправлены в феврале из Страсбурга, пока неизвестно.

Из одной не очень далеко отстоящей от Ламбарене деревни мне привозят женщину – она тоже в лохмотьях и тоже безнадежно больна. Родных у нее никого нет; поэтому в деревне своей она никому не нужна. Рассказывают, что соседка ее попросила у другой топор, чтобы нарубить ей немножко дров и в сырые ночи несчастная могла хоть немного согреться. «Как! – ответили ей. – Топор для этой старухи? Отвези-ка ее лучше к доктору, и пусть она лежит у него, пока не умрет». Большая опасность заключена в том, что таким путем легко может выработаться привычка свозить сюда стариков и больных, от которых в деревне хотят отделаться. Это ляжет большой тяжестью на мою больницу. Такой больной обременяет меня иногда в течение нескольких месяцев. К тому же от этого неимоверно увеличивается число смертных случаев. А это плохо действует на других больных, тем более что несчастный умирает всякий раз у них на глазах. У меня до сих пор еще нет особого помещения для безнадежных больных.

У моих коллег, туземных колдунов, никогда ни один пациент не умирает. Все безнадежные случаи предусмотрены ими заранее. Они ведут себя, как иные профессора в европейских клиниках, которые не хотят портить своей статистики. Если же у колдуна неожиданно умирает пациент, то, оберегая свою репутацию, он немедленно устанавливает, кто именно так околдовал больного, что тот должен был умереть. Негры уверены, что медицинские познания врача проявляются прежде всего в том, что он может сказать заранее, умрет его больной или нет, и поэтому никогда не обращает свое искусство на того, кто, в его глазах, уже умер. Если же больной, которого он взялся лечить, все же умирает, то это означает, что он просто еще не распознал, неминуемо ли ведет данная болезнь к смерти или ее можно вылечить. Еще во время моего первого пребывания здесь Жозеф настойчиво убеждал меня отправлять обратно всех безнадежных больных, чтобы их смерть у меня в больнице не испортила моей репутации. Сейчас речь снова идет о том же самом.

Трое таких подброшенных нам несчастных умирают один за другим. По этому поводу в больнице поднимается ропот. Одного мужчину с долго не заживающими язвами, на лечение которого я потратил много времени и труда, родные увозят домой. Двое других следуют его примеру. Такое мне приходится переживать уже не впервые; но я твердо стою на своем. Больница моя существует для тех, кто страждет. Если я не в состоянии спасти больного от смерти, то я могу согреть его любовью и этим, может быть, облегчить ему наступление смертного часа. Так пусть же и впредь по ночам мне подбрасывают этих несчастных. Если мне все-таки удастся кого-нибудь из них вылечить, то не надо сейчас задумываться над тем, как я потом его доставлю домой. Весть о том, что он снова способен работать и на что-то годен, к тому времени уже достигнет его деревни, и наступит еще одна ночь, когда потихоньку, втайне от всех, так же как его когда-то привезли сюда, его увезут обратно.

На могиле несчастной старухи, которой было отказано в дровах, чтобы согреться, миссионер Херман проникновенно говорит, что она была брошена своим племенем и нашла прибежище среди чужих, ибо через Христа на землю пришла любовь. Солнце волшебным светом освещает сквозь пальмы могилу этой отверженной, в то время как ученики школы поют заупокойный хорал.

Похороны всякий раз причиняют нам много хлопот. Дело вовсе не в том, чтобы просто дать троим или четверым мужчинам, которые сопровождали сюда больного, в руки кирки и лопаты, обещать им подарки и отправить их рыть могилу. Стоит кому-нибудь умереть, как обычно все трудоспособные мужчины сразу же исчезают; проносится слух, что они якобы уехали на рыбную ловлю или отправились за продуктами. Туземец не хочет иметь никакого дела с посторонним ему покойником. Здесь вступают в силу первобытные еще представления о «нечистоте» мертвых. Если, например, в какой-нибудь семье ожидают ребенка, то ни один из членов этой семьи не вправе прикасаться к покойнику. Иногда случается даже, что, когда родится ребенок, отец и мать его приносят обет, что он никогда в жизни не коснется мертвого. Этому обету он должен быть верен.

Однажды мне удается скрыть от всех случившуюся ночью смерть, и двое молодых людей, чьи язвы мне удалось успешно вылечить, до такой степени ошеломлены моим обращением к ним с просьбой вырыть могилу, что не успевают от меня удрать. Когда я собираюсь дать им кирки и лопаты и обещаю им обоим хорошие подарки, они вдруг со слезами на глазах кидаются мне в ноги и умоляют не принуждать их делать то что им не положено. Я совсем не хочу насильно навязывать им эту работу. В четырнадцатой главе своего Послания к римлянам апостол Павел предупреждает, что следует щадить слабых духом.[59]59
  В четырнадцатой главе своего Послания к римлянам апостол Павел предупреждает, что следует щадить слабых духом. – В Евангелии сказано: «Немощного в вере принимайте без споров о мнениях» (Послание к Римлянам, гл. XIV, 1).


[Закрыть] Это верно еще и для наших дней и также – для Африки.

Католической миссии приходится сталкиваться с теми же трудностями. В больнице у меня умерла одна негритянка-католичка. Я оповещаю об этом патера и спрашиваю его, можно ли будет похоронить ее на католическом кладбище.

– Да, – отвечает он, – когда будут люди, чтобы выкопать у нас на кладбище могилу. Мы уже больше не поручаем эту работу ученикам школы.

Копать могилу и нести покойника у нас на пункте обычно берутся питомцы протестантов. Однако когда их нет на месте, нам приходится все делать самим. Ноэлю уже несколько раз приходилось и быть могильщиком, и выносить покойников из больницы. Я очень ценю, что Гмба в таких случаях оказывается выше всех предрассудков и добросовестно мне помогает.

* * *

Полдень – это худшее время дня. Каждый, кто только способен ползать, подбирается в этот час к двери приемной и требует себе «рацион». Рацион этот состоит из семисот граммов риса и щепотки соли, или из десяти больших бананов, или же из шести палочек маниока. За приготовлением пищи больные следят сами.

Вообще-то говоря, я назначаю на питание только тех больных, что прибыли издалека, тех, у кого нет никаких средств и кому приходится оставаться длительное время в больнице. Кормлю я также и тех, кто по определенным дням на меня работает. Но последние получают в двенадцать часов только половину своего рациона. Вторая половина им выдается вечером. Если же в двенадцать часов они получат всю порцию, то можно быть уверенным, что работать они больше не станут.

Однако каждый день бывают случаи, когда мне приходится отступать от установленного мною правила и выдавать не предусмотренные ранее рационы. Кто-то из больных, например, работал на меня вчера, сегодня чувствует себя худо, а завтра надеется снова работать. На этом основании он хочет получить питание и сегодня. Или же являются больные, которые ранее получали бананы и маниок из своей деревни. Но вот уже два дня как им ничего не привозят. Может быть, как раз в эти дни у них в деревне нет свободного каноэ, или не могли найти гребцов, или же ехавших сюда по дороге задержали солдаты-негры из-за того, что у тех не уплачены за этот год налоги, или же, наконец, дикие кабаны погубили их плантации... Так вот меня «обрабатывают», приводя десятка два объяснений, почему тому или иному больному не подвезли продуктов, пока наконец сердце мое не смягчается и я не даю указания стоящему у корыта с рисом Гмба временно включить просителя в список назначенных на питание. Но зато как часто на этом все и кончается! Стоит только их родственникам в деревне проведать, что, несмотря на то что они ничего им не привозили, я все же не даю больным голодать, как они преисполняются равнодушия и начинают все меньше думать о том, что обязаны их обеспечить.

Еще один случай. Один из больных приезжает ко мне с деньгами и получает вместе со своими родными за обусловленную плату свой дневной рацион. Деревня его находится слишком далеко, чтобы оттуда можно было привезти продукты питания, или же в том районе сейчас голод. Болезнь затягивается надолго, и все деньги у него выходят. И вот он в двенадцать часов присоединяется к толпе просящих и хочет, чтобы я на время включил его в список. Состояние его таково, что я не могу бросить его на произвол судьбы. Что же мне делать? Я должен кормить и его самого, и его родных и воодушевиться верой в то, что он исполнит свое обещание и возместит мне все мои издержки.

Сколько раз, слыша, как часы Страсбургского собора бьют двенадцать, я думал: «Это как раз то время, когда в Африке тебе приходится выслушивать всех просящих и быть довольным, когда их палавра длится не больше часа».

Я не должен быть чересчур строг к моим просителям. Недавно как-то я начинаю давать наркоз одному больному, который все время получал питание из дома. Когда я спрашиваю его, выполнил ли он мое распоряжение перед дачей наркоза утром ничего не есть, он отвечает:

– Мне уже два дня как есть нечего.

Оттого что я с таким недоверием относился к его словам о том, что продукты ему больше не привозят, он и его жена больше не осмелились сказать мне, что оба они голодают. Разумеется, я сейчас же включаю обоих в список состоящих на довольствии.

Когда я не могу отлучиться от работы, Гмба распределяет рационы один и с поистине соломоновой мудростью решает, удовлетворить ли такую-то новую просьбу или в ней отказать. То, что в силу обстоятельств я вынужден предоставить ему полную свободу распоряжаться рисом, для него большой искус. Могу только надеяться, что он ему не поддастся.

Обычно распределению подлежат двадцать или тридцать рационов в день. Часто, однако, их бывает больше. Сколько же мешков риса мы издержали!

Сразу же после троицына дня наши ремонтные работы приостанавливаются. Вместо того чтобы продолжать работать над перестройкой второго барака, нам приходится срочно сооружать изолятор для психических больных. У одного страдающего сонной болезнью молодого лесоруба по имени Нгонде сейчас как раз период возбуждения, какие иногда бывают у этих больных, и он становится опасным для окружающих. В моем распоряжении всего-навсего полдюжины досок. Их приколачивают ко вбитым в землю столбам, и они образуют остов будущего изолятора. Промежутки заполняют привезенными из леса кругляками толщиною с ладонь, которые прибивают гвоздями к доскам. Постройкой этого временного изолятора занимается Ноэль. Больше десяти дней уже эти кругляки и Нгонде отравляют ему жизнь: кругляки – оттого что они из отличного африканского твердого дерева и поэтому гвозди на них гнутся, Нгонде – потому что он снова и снова ухитряется отыскать в этом сооружении наиболее уязвимые места и потом ночью или во время обеда его ломает. Чтобы дать Ноэлю возможность довести свое дело до конца, мне приходится успокаивать моего пациента на несколько часов, давая ему скополамин или вводя морфий. Кроме как в этом недостроенном изоляторе, нам держать его негде. Стены больничных помещений все из бамбука, а крыши – из обутов.

Не успеваем мы покончить с изолятором, как под ногами Ноэля, который в этом время считает кур, проваливается прогнивший пол нашего курятника, а вслед за тем перегородки, которые увлекают за собой стены. Ни о каком ремонте не может быть и речи, потому что в прогнившем насквозь дереве не будет держаться ни один гвоздь. Поэтому еще раз приходится оставлять всю другую работу и спешно строить новый курятник... спешно потому, что старый уже нисколько не защищает наших кур от леопардов и змей.

К африканскому курятнику предъявляются совершенно иные требования, чем к европейскому. Для того чтобы сделать его недоступным для полчищ муравьев, приходится ставить его на сваях, причем свай этих должно быть возможно меньше. Чтобы уберечь кур от леопардов, постройка должна быть очень прочной и иметь такую крышу, в которой лапа самого сильного леопарда не могла бы пробить дыру и проникнуть внутрь. Стены, и пол, и крыша должны быть абсолютно непроницаемы, чтобы сквозь них не могли пролезть змеи. Так как мой курятник стоит пока что на временном месте и, возможно, в дальнейшем будет перенесен на другое, надо к тому же строить его с тем расчетом, чтобы его можно было без особого труда разобрать, а потом собрать снова.

Для такой искусной работы строительных способностей Ноэля не хватает. Поэтому постройкой курятника мне приходится руководить самому, и я трачу на это по два-три часа в день, отрывая их от моих больных.

По счастью, я успеваю обнаружить, что муж одной из моих больных, страдающей сонной болезнью, разбирается в плотничном деле. Так как жена его начинает чувствовать себя лучше, Моненцали – так зовут этого человека – соглашается в течение некоторого времени регулярно на меня работать за питание и подарки, которые я ему обещаю. К сожалению, он не знает метрической системы. Поэтому, чтобы указать ему необходимые размеры, мне приходится давать ему соответственно отпиленные куски бамбука и неотступно наблюдать за его работой. В остальных отношениях его нельзя назвать неумелым. Не могу даже представить себе, как за эти несколько недель без его участия я справился бы с этой работой.

* * *

21 июня речной пароход привозит наконец мои семьдесят три ящика. В тот же самый день прибывает большой моторный катер для миссионерского пункта, а в нем новый двадцатитрехлетний миссионер, г-н Абрезоль из Швейцарии. Он обучился в Европе искусству водить катера и сразу же предоставляет в мое распоряжение новый катер, который возьмет на буксир те каноэ, на которых будут перевозить мои ящики с места причала. Если до наступления темноты не удастся переправить их в больницу, им придется лежать на траве под открытым небом, где до них легко добраться и дождю, и ворам. Католическая миссия предоставляет мне большое каноэ, которое может за один раз перевезти восемь самых больших ящиков. С помощью моторного катера лодке этой до наступления вечера удается совершить два рейса. Наконец уже на заходе солнца неожиданно появляется маленький пароходик голландского лесоторговца, который несколько недель находится у меня на лечении. Разумеется, мы забираем и его себе на помощь. К восьми часам вечера все ящики перевезены, за исключением тех, в которых уложена кухонная плита и которые мы оставляем под навесом для лодок. Там они останутся на две или три недели, защищенные от дождя так, как может защитить продырявленная крыша навеса, и в такой безопасности от воров, какую могут обеспечить двое моих больных, которым поручено их охранять. Перевезти же их у нас нет времени, да и негде их сложить.

На следующий день меня вызывают в Нгомо к двум больным детям миссионеров. Это как раз день, когда мне надо написать письма, которые на обратном пути захватит с собой привезший мои ящики речной пароход. Теперь приходится оставить недописанными те заказы, которые я уже начал делать. Катер, которым управляет наш новый друг, привозит меня в Нгомо, где все дети больны тяжелой формой гриппа. До глубокой ночи вожусь с пискливыми младенцами и учу негритянок, как надо ставить их детям согревающие компрессы. Вощеную бумагу заменяют банановые листья. Оба ребенка поправляются.

Отправляясь назад, грузим на катер тридцать сделанных из древесных отходов брусьев и досок. Теперь наконец мы будем иметь возможность достроить курятник! Теперь мы сможем окончательно доделать изолятор для буйных душевнобольных! Надо пожить в африканском девственном лесу, чтобы понять, какое это сокровище – самая обыкновенная доска.

С отъездом миссионера Пело докторский дом освободился, и все его четыре комнаты поступают в наше распоряжение. Спешим сделать все самое неотложное из ремонтных работ. Потом распаковываем ящики. Шкафов у нас первое время нет. Сооружаем их для начала из больших ящиков, ставя последние один на другой и привинчивая к крышкам ручки. Работу эту можно делать понемногу. Но распаковывать ящики надо немедленно. Хранить их под открытым со всех сторон навесом для лодок – дело очень опасное. Поэтому не остается ничего другого, как рассовать их содержимое по всем четырем углам нашей комнаты, нагромоздив одно на другое, белье и кухонную посуду, хирургические инструменты и шторы, обувь и аптечную посуду, книги и перевязочные материалы. Чтобы найти что-нибудь, нам приходится производить в этой куче раскопки вроде тех, что производили грабители в усыпальнице египетских фараонов. Злоключения нашей бивуачной жизни немного смягчаются тем, что предвидевшие это положение мои страсбургские друзья сшили для меня несколько дюжин мешков различных размеров. Я могу теперь разложить в них содержимое ящиков и буду знать, что где лежит.

Начиная с третьей недели нашего пребывания здесь нам приходится постоянно держать в больнице двоих или троих белых. Для того чтобы освободить для них место, Ноэль переселился на веранду. Г-жа Херман так добра, что согласилась кормить наших подопечных до тех пор, пока я не подыщу себе повара.

В начале июля повар наконец найден. Во время короткой поездки своей с миссионером Херманом Ноэль случайно обнаруживает, что один из сопровождающих их воспитанников-протестантов по имени Битеге умеет немного готовить. Так как протестантская школа на три месяца закрывается, а воспитанники разъезжаются на каникулы по своим деревням, я стараюсь уговорить Битеге поступить ко мне в услужение и работать у меня это время поваром. Обещаю подарить ему москитник и платить семьдесят франков в месяц. Последнему обстоятельству он очень рад, потому что ему надо вносить задаток за жену, которую он собирается себе купить. Работает он очень старательно.

Большую услугу оказывает мне г-н. Морель, который приезжает сюда на восемь дней из Самкиты, чтобы врезать замки как у меня в доме, так и в больнице. Вслед за тем один из моих белых больных в течение трех недель, до своего выздоровления, все время для меня что-то мастерит. Его задача – привести в порядок все ящики, которые должны заменить нам шкафы, и снабдить их замками.

18 июля из Страсбурга приезжает фрейлейн Матильда Коттман, она возьмет на себя уход за больными.[60]60
  18 июля из Страсбурга приезжает фрейлейн Матильда Коттман, она возьмет на себя уход за больными. — Коттман Матильда (1897 – 1974) родилась в Эльзасе; окончила акушерскую школу в Страсбурге. Проработала свыше сорока лет в Ламбарене (1925 – 1967) и снискала большую любовь габонцев. Умерла в приюте для престарелых «Сареита» в Билсфельде (ФРГ); по желанию Матильды Коттман урна с прахом ее была перевезена и похоронена в Ламбарене.


[Закрыть] Тучи начинают рассеиваться. Теперь нам уже не придется постилать нашим белым больным скатерти вместо простынь. Ноэль уже не должен будет заправлять лампы, кипятить воду для питья и каждую неделю стирать белье. Не придется ему также по вечерам считать кур и отыскивать только что снесенные яйца. Сам же я теперь освобожден от наблюдения за приготовлением пищи и мытьем посуды. Кучи вещей, в которых нам приходилось совершать раскопки, постепенно перекочевывают в шкафы, сооруженные из поставленных друг на друга ящиков.

Разумеется, в первые недели Матильде Коттман придется столько сил тратить на хозяйство и уход за белыми больными, что на ее помощь в больнице нечего и рассчитывать. Зато наконец вернулся Жозеф и приступил к исполнению своих обязанностей. Сколько времени он пробудет у нас, не знаю. Лихорадка, вызванная ростом лесоторговли, перекинулась и на него. Совместно с несколькими приятелями он арендовал большой участок леса, чтобы с помощью нанятых на год поденщиков его разработать. Он берет с меня обещание, что я в любую минуту отпущу его, чтобы он, мог туда наведаться. Вначале на лесном складе, отстоящем от нас на расстояние трех дней езды, за работами вместо него самого следит его жена. Боюсь только, что Жозеф, как и очень многие негры, самостоятельно ведущие торговлю лесом, на этом деле не разбогатеет, а разорится. Мне очень радостно, что некоторые туземные лесоторговцы из числа тех, которым удалось кое-что заработать, – а таких немного, – по инициативе Эмиля Огумы делают значительные вклады на содержание больницы. Может быть, они хотят, чтобы из их пожертвований составилась сумма, необходимая для покрытия стоимости приезда сюда Матильды Коттман. Но я не уверен, что им удастся собрать столько денег.

После троицына дня я несколько недель чувствую себя плохо. Мне с большим трудом удается работать. Как только я возвращаюсь из больницы – вечером или днем, – я должен сейчас же лечь. Я не в силах даже сделать необходимые заказы на медикаменты и перевязочные материалы. Недомогание это вызвано главным образом, должно быть, плохим состоянием нашей крыши. Я не заметил, как в ней снова появились дырочки, и, по всей вероятности, у меня был небольшой солнечный удар. Когда на крыше поставлены заплаты, осматривать ее следует каждый день. Достаточно малейшего дуновения ветра, чтобы прогнившие листья сместились так, что между ними образуется новая дыра.

* * *

Вместе с тем немаловажную роль тут играют и переутомление на работе в больнице, и все тревоги, связанные со строительством. В своей строительной программе я зашел, видно, слишком далеко: я предусмотрел даже обжиг кирпича. В Ламбарене есть несколько недель в году, когда можно делать эту работу. Крытых помещений, где можно было бы просушить кирпич, у нас нет. Поэтому просушивать его приходится прямо на земле под лучами солнца. Это осуществимо лишь в июле и в августе, когда здесь обычно не бывает дождей. На пункте есть великолепная глина, есть – хоть и пришедшая в запустение – печь для обжига кирпича. Есть также возле самого болота, откуда берут глину, большая площадка, годная для его просушки, сделана она очень давно. Теперь, оттого что в течение долгих лет ею не пользовались, она вся заросла.

Иметь кирпич мне хотелось для того, чтобы мои бараки из рифленого железа, которых я ждал из Европы, можно было поставить на кирпичный фундамент, для того чтобы в комнатах было больше света и я мог бы поднять некоторые помещения над уровнем земли и этим сберечь ящики, запасы продуктов и инструмент. К тому же я мог бы тогда сделать в кое-каких из дополнительно запланированных строений больницы кирпичные стены вместо бамбуковых.

Тщетно силюсь я найти такого туземца, который бы взял на себя работу по изготовлению кирпича. Есть, правда, несколько человек, научившихся этому делу у г-на Мореля или у католических миссионеров. Но все они гонятся теперь за золотом и пустились торговать лесом. Единственный из них, кто предлагает мне свои услуги, хочет, чтобы я сделал его за это также своим лекарским помощником. И вот я берусь за эту работу сам, хотя об обжиге кирпича знаю не больше, чем написано в Библии о том, как фараон принуждал к этому свой народ.[61]61
  ... хотя об обжиге кирпича знаю не больше, чем написано в Библии о том, как фараон принуждал к этому свой народ. – Имеется в виду библейское сказание о том, как фараон заставлял работников каждый день изготовлять «положенное число кирпичей» и не заниматься «пустыми речами» (Исход, гл. V, 7 – 19).


[Закрыть] А в том, что народ приходится принуждать, если хочешь иметь кирпич, я убеждаюсь сполна, когда сам становлюсь фараоном. Прежде всего необходимо очистить площадку для просушки кирпича. Собираю утром всех, кто стоит на ногах, даю им топоры или секачи[62]62
  ... секачи...* – Почти все народы, живущие в тропиках, пользуются в быту большими ножами, которые служат им для самых разнообразных нужд: ими рубят кустарник, выкапывают корни ямса или маниока, обороняются от змей, мелких грызунов и т.п. В Центральной и Южной Америке ножи эти называют «мачете»; в Африке, в странах, бывших прежде французскими колониями, их называют «куп-куп» (от франц. couper – резать). «Без такого ножа, – пишет наш соотечественник журналист Ю.Н. Казеев, хорошо знакомый с бытом населения Камеруна, – местные жители редко пускаются в путь, даже если идут в гости к соседу по деревне. Чаще всего это оружие применяется против змей» (Казеев Ю.Н. Путешествие по Камеруну. М., 1976, с. 9). Подобного рода ножи часто называют «мечами», что не совсем удачно передает назначение этого орудия. Швейцер называет его весьма точным термином – Buschmesser, что в переводе мы передаем русским словом «секач». Почти каждая народность Экваториальной Африки имеет свои формы такого рода ножей – все они довольно большого размера, часто обоюдоострые и имеют обычно широкое и прочное лезвие.


[Закрыть] и отправляю их на болото, как мужчин, так и женщин. Время не терпит, ибо близится уже сухой сезон, хотя пока еще почти каждый вечер разражаются грозы. Многие хотят уклониться от работы под тем предлогом, что они якобы должны ехать утром на рыбную ловлю. Узнав о моем намерении изготовлять кирпич, все мои больные воспламеняются вдруг такой страстью к рыбной ловле, что можно подумать, что они решили выловить из Огове всю рыбу. Тут уж мне приходится воздействовать на упорствующих и принимать определенные меры. Я сокращаю им рацион, а то даже перестаю перевязывать их нуждающиеся в лечении язвы. Каждый вечер увещеваю туземцев и стараюсь, чтобы они поняли, сколь, в сущности, немногого я от них хочу, да и то не для себя, а для больницы. Обещаю им также подарки. Но за день они делают ничтожно мало. Проходит целый месяц, пока они хоть немного очистят площадку. А моя репутация хорошего человека уже пошатнулась. Одному англичанину довелось услышать, как в Игендже, деревне, что ниже Нгомо, некая негритянка говорила другой:

– Нечего тебе ехать к доктору в Ламбарене. Он теперь злой и заставляет людей работать.

Всюду разносится слух: «Доктор притесняет народ, ему кирпичи нужны».

Четыре или пять раз в день бегу я на болото, чтобы подгонять работающих там больных. По ночам мне снятся кирпичи. Но сочетать фараона и десятника в одном лице – это уже свыше человеческих сил. В конце концов мне приходится отказаться от этой затеи и обходиться без кирпича.

Весть, что я перестал быть фараоном, воспринимается в больнице с заметным удовлетворением. С грустью напеваю я стихи чудесного хорала «Томящееся сердце, успокойся»,[63]63
  ... стихи чудесного хорала «Томящееся сердце, успокойся»... – Речь идет о хорале И.С. Баха «Beschwertes Herz, leg ab die Sorgen vor».


[Закрыть] ибо там есть слова:

 
Покинь Египта суету
С его жнивьем и кирпичами!
 

И как я правильно делаю, что следую этим прекрасным словам! Так или иначе предприятие мое погибло бы от ливней. Сухой сезон так и не наступает. В июле все еще идут дожди. Один такой дождь в католической миссии в Нджоле уничтожает за несколько ночей весь сушившийся там кирпич – тридцать тысяч штук.

Отсутствие в этом году сухого сезона – это нечто такое, с чем туземцам до сих пор еще не доводилось сталкиваться и о чем даже не помнят их старики. Это непонятное явление смущает и многих христиан. Так как на туземном языке нет слов и выражений, обозначающих понятия «зима» и «лето», то миссионеры перевели для них предсказание бога по поводу всемирного потопа: «Пока стоит земля, вечно будут дожди и засухи, дни и ночи!». Теперь они должны разъяснять, как могло случиться, что в действительности все происходит иначе, чем сказано в Писании.

* * *

В июле мы повержены в глубокую скорбь смертью недавно приехавшего к нам миссионера Абрезоля. Он утонул, купаясь на рассвете в озере близ Нгомо, на глазах у миссионера Хермана и Ноэля, с которыми он поехал туда на несколько дней. Тело его находят. Но доставить его в Ламбарене не удается, катер попадает на мель и выходит из строя. Поэтому его хоронят в Нгомо, на холме. Это был славный и на редкость дельный человек, и все мы успели его полюбить.

В начале августа к нам приезжает на две недели г-н Морель с женой, чтобы отсюда ехать потом к себе в Эльзас. Они должны сесть здесь на речной пароход, ибо вода в верховьях реки несколько спала и неизвестно, сумеет ли пароход дойти до Самкиты.

Около школы для девочек г-н Морель убивает огромного удава (Boa constrictor). Так как застрелил он его из моего ружья, то по существующей договоренности я получаю для больницы половину добычи. К сожалению, в нем только пять с половиной метров длины и он не очень жирен. Когда начинается дележ этого лакомства между больными, дело едва не доходит до драки.

На предпоследней неделе августа вместе с Морелями уезжает и Ноэль. Не знаю даже, как мне отблагодарить моего друга за всю его доброту и за неоценимую помощь, которую он мне оказал. Моим страдающим от писчего спазма рукам будет очень не хватать его пишущей машинки, на которой он поистине виртуозно печатал. Ему же самому, когда он начнет слушать лекции в Оксфордском университете, покажется далеким сном то время, когда он был в Африке лекарским помощником, десятником, могильщиком да и много кем еще.

В докторском доме постоянно находятся белые больные. Иные из них живут там по нескольку недель. Вскоре после отъезда Ноэля их там какое-то время четверо. Тем, кто прибывает сюда, прожив несколько месяцев лагерной жизнью на заготовке леса, первое время даже не верится, что они лежат на настоящей чистой постели.

Есть у меня теперь и постоянный повар. Это Алоис, который уже служил у меня во время моего первого пребывания здесь. Под руководством Матильды Коттман он из нашего скромного запаса продуктов отлично готовит вкусные и разнообразные блюда. А ведь было так, что одному моему пациенту, страдавшему тяжелой формой лихорадки, приходилось в течение многих недель питаться только консервами, которые он получал в банках холодными, и ему было нечем согреться.

Среди моих белых пациентов есть представители всех национальностей. В моем маленьком журнале, куда я заношу имена всех прибывающих ко мне иностранцев, значатся уже англичане, швейцарцы, голландцы, шведы и американцы. Большинство их лежит у меня по поводу язв стопы или малярии. Лежало у меня и двое больных с гемоглобурийной лихорадкой, один в очень тяжелом состоянии, а другой в самой ранней стадии этого заболевания. Гемоглобурийная лихорадка возникает как последствие малярии, когда при не вполне еще выясненных обстоятельствах происходит массовый распад красных кровяных шариков. Распавшиеся эритроциты закупоривают почки, и больному грозит смерть. Красящее вещество распавшихся эритроцитов отлагается в моче и окрашивает ее в темно-красный цвет. Отсюда и происходит название этой болезни.[64]64
  Отсюда и происходит название этой болезни. – Оно образовано из трех слов: греч.αιμα – кровь, лат. globulus – шарик и греч. ουρον – моча.


[Закрыть] Лечение заключается в том, что делаются попытки приостановить начавшийся распад эритроцитов. Самые надежные результаты дает подкожное введение, каждые восемь часов, трехпроцентного стерильного раствора поваренной соли. Это очень болезненно, но когда курс начат более или менее вовремя, он, как правило, спасает больного. Для того чтобы наладилась работа почек, больному дополнительно вводят внутривенно однопроцентный раствор цианистой ртути – от одного до двух кубических сантиметров в день.