Текст книги "Письма из Ламбарене"

Автор книги: Альберт Швейцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

О том, что у жителей Экваториальной Африки совсем иные представления об истории, чем у нас, можно судить хотя бы по одному маленькому– примеру. Мы делаем перевязку коленного сустава одному мальчику, и тот переносит мучительную боль, ни разу не вскрикнув.

– Ты – настоящий Бисмарк, – говорит ему сосед по койке.

– А что же ты знаешь о Бисмарке? – спрашиваю я.

– О Бисмарке? О, это был очень храбрый француз,[80]80
  – Ты – настоящий Бисмарк... – О, это был очень храбрый француз... — Бисмарк Отто Эдуард Леопольд фон Шенхаузен (1815 – 1898) – немецкий государственный деятель. В 1871 – 1890 гг. рейхсканцлер Германской империи.


[Закрыть] – отвечает он.

Оперируя людей пожилых, – я имею в виду тех, кому больше пятидесяти лет, – в Экваториальной Африке следует быть особенно осторожным. Пожилым людям здесь не под силу переносить постельный режим. Зачастую после операции они совершенно теряют аппетит и у них развивается сильная слабость, которая может оказаться опасной для жизни. На основании опыта мы пришли к заключению, что пожилых людей следует оперировать только в тех случаях, когда для этого имеются жизненные показания.

С апреля у нас работает сиделкой фрейлейн Марта Лаутербург, сестра доктора Лаутербурга. Она приехала к нам вместе с Гансом Муггенштурмом. Новая, очень опытная сиделка берет на себя все обслуживание больницы, так что фрейлейн Коттман может теперь целиком посвятить себя работе на плантациях, в саду и на строительном участке. В течение нескольких месяцев один европеец помогает нам руководить рабочими, которые валят лес.

Фрейлейн Эмма Хаускнехт ведет хозяйство. Это, пожалуй, самое трудное из всего. Каких трудов ей стоит добиться, чтобы повар соблюдал все необходимые правила, готовил нам еду в чистоте и не прибегал к опасной для здоровья сырой воде! Почти ежедневно приходится готовить пищу человек на двенадцать – пятнадцать европейцев. Ведение хозяйства особенно осложняется тем, что почти каждый день надо устраивать стирку и постоянно штопать и чинить белье. Уборка палат, где лежат больные-европейцы, также является обязанностью фрейлейн Хаускнехт. Для этой работы в ее распоряжении есть, правда, бои, прибывшие к нам вместе со своими больными хозяевами. Но чего это стоит – добиться, чтобы эти шестеро боев вас слушали!

К этому надо добавить еще уход за курами и козами. Для того чтобы не платить большие деньги за привозимое из Швейцарии молоко, мы пытаемся вырастить стадо коз. Надо сказать, что эти полудикие козы дают не больше чем полстакана молока в день. Мы, однако, надеемся, что постепенно нам удастся улучшить эту породу.

Фрейлейн Хаускнехт, самая занятая из всех нас, редко появляется где-либо одна: за передник ее постоянно цепляется Фифи, маленькая шимпанзе. Ее принесли к нам год назад, всего нескольких дней от роду. Охотник-негр застрелил ее мать. Сначала фрейлейн Хаускнехт боялась этого на редкость безобразного существа и не решалась даже до него дотронуться. Однако чувство сострадания пересилило в ней соображения эстетики. Теперь у Фифи уже прорезались зубы, и она может без посторонней помощи есть ложкой.

Недавно у обезьянки этой появилась подруга по играм – другая маленькая шимпанзе, чуть постарше ее, которую нам оставил один возвращавшийся на родину европеец: он хотел, чтобы любимица его попала в хорошие руки.

* * *

У едущих в отпуск домой белых постепенно вошло в привычку оставлять у нас своих собак. Они не решаются доверить их неграм, ибо те способны отнестись к животным нерадиво и даже жестоко.

Но в том, что сострадание к несчастным тварям можно пробудить в сердцах даже самых диких туземцев, я имел случай убедиться, когда мы забивали сваи. Прежде чем поставить сваю в вырытую для нее яму, я смотрю, нет ли там муравьев, жерлянок или какой другой живности, и вытаскиваю их оттуда рукой, чтобы их не раздавило сваей или во время трамбовки землей и камнями. Тем, кто работает со мной, я объясняю, почему так поступаю. Одни смущенно улыбаются, другие пропускают мои слова мимо ушей. Как-то раз одному из работавших со мной на забивке свай, совершеннейшему дикарю, велено было вместе с другим туземцем отправиться к г-же Рассел и срубить у нее куст. Увидав на кусте жабу, товарищ его хотел убить ее ножом. Тогда первый схватил его за руку и стал говорить ему и всем, кто был рядом, что живые существа тоже сотворены богом и что людям, которые бессмысленно мучают их или убивают, бог устроит большую палавру. Меньше всего мог я думать, что именно на этого дикаря произведет впечатление все то, что я делал и говорил во время забивки свай.

С живым интересом относятся негры к приехавшему из Европы чревовещателю, который объезжает все Западное побережье и дает представления и в Мысе Лопес. Он устраивает также сеансы, на которых за известную мзду предсказывает будущее и дает советы, как разыскать потерянные вещи. До сих пор о расцветших пышным цветом суевериях белых знали только те негры, которые читали европейские газеты. Сколько раз уже их «интеллигенты» расспрашивали меня по поводу красующихся в газетах объявлений ясновидящих и гадалок – тех, что промышляют в столицах Европы! И вот теперь европейское суеверие посылает представителей к неграм!

В какое же они ставят положение нас, которые стараются, чтобы туземцы освободились от своих собственных суеверий!

– У белых тоже есть свои колдуны, – говорит мне один туземец. – Почему же миссионеры, да и ты тоже, от нас это скрыли?

Победоносное шествие европейских суеверий в колониях – событие, имеющее огромные последствия. Авторитету нашему, сильно уже пошатнувшемуся с войной, наносится этим новый страшный удар. Развитые туземцы смущены тем, что и мы сами еще не можем избавиться от суеверий. Языческие же суеверия торжествуют, приобретя неожиданного союзника, который является из-за моря им на помощь.

Европейские профессионалы от суеверий начинают уже и сейчас эксплуатировать негров. Туземцы нашего района, в том числе и лекарские помощники в моей больнице, получают проспект от Роксрой Студиос, Эммастраат, 42, из Гааги (Голландия). Им предлагается, приложив 50 франков, выслать прядь волос и сообщить дату своего рождения. За эту мзду им составят гороскоп, а потом пришлют талисман «Ки-Маги», соответствующий знаку зодиака, под которым они родились. В ответе своем они должны будут сообщить, хотят ли они иметь талисман для достижения успеха в делах, счастья в любви, хорошего здоровья или удачи в игре. Предлагают и такой талисман, который обеспечит просящему исполнение всех этих желаний вместе взятых, но такой стоит значительно дороже, чем все прочие.

Обрадованные тем, что могут приобщиться к этим сокровенным знаниям, двое моих лекарских помощников являются ко мне и просят выплатить им определенную сумму в счет жалованья, чтобы они могли выслать все требуемое с ближайшей почтой. Один из них с сожалением замечает, что не помнит в точности, когда он родился. Он, однако, надеется, что астрологу достаточно иметь его волосы и тот сможет составить ему гороскоп. Боюсь, что, несмотря на все мои попытки отговорить их от этого безрассудства и на отказ выдать для этой цели аванс, они тем не менее откликнулись на присланный им проспект.

* * *

Летом Жозеф покидает нас. Получаемого у меня жалованья ему не хватает. Он женился и хочет теперь одеть свою жену, энергичную и умную женщину, в выписанные из Европы платья, так, как двое или трое нажившихся на лесе торговцев сумели одеть своих. Работа лекарским помощником, разумеется, не может дать ему столько денег.

И вот он сам хочет сделаться лесоторговцем. Мне жалко отпускать того, кто был моим самым первым помощником. Но расстаемся мы добрыми друзьями. Когда один из нас может оказать другому какую-либо услугу, он неизменно это делает. Жозеф продолжает именовать себя «первым помощником доктора Альберта Швейцера».

По счастью, мы находим несколько новых лекарских помощников из числа негров. Самый добросовестный из них – это Болинги; поручаем ему уход за оперированными больными.

Летом нам приходится предоставлять иногда нашим лекарским помощникам неграм больше свободы, чем нам бы этого хотелось, потому что сами мы бываем зачастую заняты другой работой.

В июне у нас кончаются доски. На лесопильне в Нгомо не оказывается бревен нужной нам породы дерева. Поэтому я выпрашиваю у дружественно расположенных ко мне лесоторговцев бревна, которые или недостаточно длинны, или недостаточно хороши для экспорта, и связываю их в большой плот. Под руководством Эмиля Огумы, нашего старого верного друга, лес этот сплавляют между песчаными отмелями в Нгомо.

Едва только эта работа завершена, как нас ждет другая: необходимо починить и просмолить лодки. В этом нам охотно помогают выздоравливающие европейцы.

Много беспокойства причиняет нам в июле известие о том, что идущий к нам почтовый пароход сел на мель. Две миссионерские семьи с маленькими детьми прибыли с верховьев реки в Ламбарене. Они возвращаются в Европу и остаются пока гостями миссионеров и нашими в ожидании прибытия речного парохода, который должен доставить их к морю. Нам сообщают, что, из-за того что в пути пароходу надолго пришлось застрять на мели и теперь он опаздывает, в Ламбарене он будет стоять очень мало. Несколько раз сажаем мы всех наших гостей в лодки, грузим их вещи и везем их к находящемуся в расстоянии семи километров от нас месту причала на главном русле реки. Несколько раз приходится привозить их обратно домой, когда выясняется, что сведения о прибытии парохода ошибочны и он все еще продолжает сидеть на мели. Когда же его наконец вызволяют и он привозит обе эти семьи к морю, оказывается, что почтовый пароход в Европу уже ушел. Теперь им придется ждать целых три недели на взморье.

Помимо всего прочего, каждому из нас приходится поработать и маляром. Для того чтобы сделать деревянные стены прочнее, мы каждое здание новой больницы сразу же красим. Краску мы приготовляем, добавляя в хорошо процеженный раствор извести растворенный в горячей воде столярный клей. Надлежащим образом приготовленной и наложенной краской этой в тропиках можно заменить гораздо более дорогую масляную краску. К последней мы прибегаем, только окрашивая те части здания, которые во время налетающих торнадо захлестывает дождем.

Вначале мы надеялись, что сможем научить наших негров малярному делу. Однако они обладают способностью совершенно виртуозно портить те немногие кисти, которые у нас есть. Достаточно примитивному человеку получить в свое распоряжение кисть, как через два дня в ней не останется ни единого волоска. Как у них это получается, не знаю. Но факт остается фактом. А так как нашу составленную из извести и клея краску надо наносить очень аккуратно, нам ничего не остается другого, как красить самим. Врачи и сиделки соревнуются между собой в этом непривычном для них искусстве.

Фрейлейн Коттман приходится много дней заниматься восемьюдесятью мешками риса, которые подмокли в то время, как их перевозили на лодках. Прежде всего, надо освободить место, чтобы поставить эти мешки в ряд, вместо того чтобы наваливать их друг на друга. Потом в каждом мешке надо надрезать мокрое место, высыпать мокрый рис, а углы снова зашить. В этом жарком климате двух пригоршен мокрого риса достаточно, чтобы порче подвергся весь мешок. Сколько времени уходит у нас на то, чтобы сохранить этот рис!

Нам постоянно необходимо иметь не меньше двух тонн риса. Голод начинает стихать, но только потому, что сейчас из Европы уже поступает в достаточном количестве рис. Если бы мы полагались только на местные плоды, мы оказались бы в трудном положении. Бананы и маниок получить почти невозможно. Того, что нам удается достать, едва хватает, чтобы прокормить нескольких больных, которые риса совершенно не переносят. Только после Нового года, когда недавно посаженные банановые деревья принесут плоды, край этот сможет прокормить свое население.

Особенно упорно нам приходится трудиться из сочувствия к пальмам. На участке, где должна стоять наша больница, много масличных пальм.

Проще всего было бы их срубить. Масличная пальма в этих краях нисколько не ценится. Их тут так много. Но совесть не позволяет нам заносить на них топор, особенно теперь, когда мы освободили их от лиан и у деревьев этих начинается новая жизнь.[81]81
  Но совесть не позволяет нам заносить на них топор, особенно теперь, когда мы освободили их от лиан и у деревьев этих начинается новая жизнь. – В этой связи интересно не вошедшее в книги Швейцера об Африке письмо, где он пишет о том, как важно щадить все живое и не допускать уничтожения жизни, и наряду с этим признает, что есть случаи, когда необходимость заставляет жертвовать жизнями не только растений, но и животных:
  «Уже несколько дней, как голубая мгла окутала лес. Ночью низко нависшие тучи дыма сменяются мириадами огненных стрел, устремляющихся к темному горизонту. Все это оттого, что стоит сухое время года, когда приходится жертвовать густыми лесами, чтобы очистить землю для новых плантаций. Однако несмотря на сухой воздух тяжелые стволы горят медленно и так и не сгорают до конца: когда в первых числах сентября снова начинаются дожди, оказывается, что поваленные деревья сгорели только наполовину. И от этого нередко можно видеть, как ростки бананов и злаки пробиваются в трясине среди обугленных ветвей, бревен и пней.
  В это время года, когда я вижу алые отблески, озаряющие вечернее небо, меня охватывает сострадание к несчастным зверям, которые гибнут при лесных пожарах. В древнем Китае сожжение лесов считалось преступлением, ибо оно несло смерть великому множеству живых существ. Здесь же оно просто необходимо для туземцев. Нет возможности ни вырубить, ни вывезти эти лесные гиганты» (Schweitzer А. Letter from Lambarene. – The Living Age, 1938, vol. CCCLV, p. 70 ff.).


[Закрыть] И вот в свободные часы мы осторожно выкапываем те из них, которые еще жизнеспособны, и пересаживаем на новое место. Это большая работа. А пересаживать можно и большие пальмы – возрастом до пятнадцати лет.

Шалость к животным негры мои способны понять. Но когда я требую, чтобы они пересаживали на новое место тяжелые пальмы, дабы те жили и не были срублены, рассуждения эти кажутся им чересчур мудреными.

* * *

В больнице у нас постоянно находятся на излечении европейцы. В начале года здесь появляются на свет два белых ребенка. Чтобы рожать в нашей больнице, одна из матерей проделала длинный путь вдоль южного побережья. Две недели негры несут ее через леса и болота, пока наконец не доставляют в Мыс Лопес, откуда она продолжает путь на речном пароходе. Для того чтобы дать ей возможность вернуться, я отыскиваю катер, который как раз следует в расположенную к югу от Мыса Лопес лагуну Фернан Вас. Там есть католический миссионерский пункт, где она найдет приют и куда явится потом ее муж с носильщиками, чтобы забрать ее домой.

Однажды в начале весны, воскресным вечером, некий европеец извещает нас о том, что неподалеку от его лесного участка, в двух днях езды от Ламбарене вниз по реке, одного белого пришибло деревом, которое буря вырвала с корнем. Рано утром доктор Лаутербург отправляется вместе с этим человеком в путь, чтобы оказать пострадавшему первую помощь и, если представится возможность, привезти его сюда.

Спустя несколько дней он его привозит. У несчастного инфицированный перелом таза и тяжелый шок. Через десять дней он умирает, так и не приходя в сознание. На меня ложится обязанность сообщить печальную весть его жене, которую он вместе с двумя детьми оставил в Европе. Как тягостно писать такие письма!

Еще через несколько дней ночью под проливным дождем из глубины страны к нам прибывает тяжелобольная европейка, которую привозит муж, служащий Колониального управления. Расселяем наших белых больных так, чтобы освободить для нее отдельную комнату. После того как мы осмотрели ее и сделали все необходимые назначения, нам приходится принять также пятьдесят негров, которые в продолжение всего дня гребли под проливным дождем и которым было нечего есть. Они прибыли из голодных районов. Сколько мне приходится тратить сил на уговоры и сколько бранить моих больных, чтобы те в и без того уже переполненных бараках потеснились еще и, уступив вновь прибывшим немного своих дров, дали им возможность согреться. Потом мы вынуждены при свете фонарей выгружать багаж европейцев из обеих больших лодок, складывать его под навес и приставлять к нему охрану. И наконец мы щедро всех кормим. Усталые и промокшие, глубокой ночью возвращаемся мы домой.

И вот утром в воскресенье 7 марта, когда больная уже транспортабельна, я ищу оказии, чтобы отправить ее в Мыс Лопес. Упрашиваю капитана маленького торгового парохода, который должен отчалить около полудня, подождать до вечера, чтобы нам хватило времени доставить туда больную и ее багаж. Так как ходит слух, что обычный рейсовый пароход как будто потерпел где-то аварию, то для того, чтобы успеть сесть на океанский пароход, который повезет его в Европу, доктор Нессман решает, что он поедет тоже на этом маленьком пароходе тем же рейсом, что и моя больная. Пока с помощью своих коллег и помощниц он быстро укладывает ящики и чемоданы, я провожу весь день на реке и слежу за погрузкою багажа. Наконец туда приезжает моя больная с мужем и вместе с ними доктор Нессман. С горящими факелами в руках наши больные сажают уезжающего от них врача в лодку. Прощание происходит в большой спешке. Едва только мы успеваем посадить наших пассажиров на пароход и погрузить их багаж, как нам надо торопиться домой, чтобы нас не застал надвигающийся торнадо.

Почти половина всех наших белых больных страдает малярией. Было также два случая гемоглобурийной лихорадки. Сверх того, за эти месяцы к нам поступает немало больных с солнечными ударами, среди них – два тяжелых случая.

Из глубины страны прибывает купец, совершенно истощенный хронической амёбной дизентерией. Он уже подумывает о том, чтобы бросить свое дело и вернуться в Европу. Через несколько недель он совсем здоров и может вернуться к прежним занятиям. В его районе лучше всего умеют вырубать каноэ, и, зная, что я нуждаюсь в них, он хочет в благодарность подарить мне две лодки. Он посылает их, но они так до меня и не доходят.

Из миссионерского пункта Ована, расположенного в глубине страны, в трехстах километрах от Ламбарене, в голодном районе, приезжает на лечение к нам в больницу жена миссионера Русильона. Ей даже не верится, что она снова попала в более или менее нормальную обстановку. При первых же известиях о голоде в Оване здешние миссионеры и мы начали с каждой оказией посылать в этот край продукты. Теперь только я наконец узнаю, что мешок с сорока килограммами риса, который я поручил отвезти туда одному моему пациенту-европейцу, они получили вовремя и раньше, чем остальные посылки. Все посланное до-этого либо прибыло позднее, либо исчезло где-то по дороге.

Как-то раз, – это было в сухое время года, – когда доктор Трене и фрейлейн Лаутербург возвращались из поездки и когда уже почти совсем стемнело, боцман их лодки своими острыми глазами разглядел на песчаном берегу неподалеку от больницы какой-то странного вида предмет. Он остановился и стал присматриваться. Оказалось, что это парализованный, потерявший сознание европеец вместе со своим багажом. Выясняется, что приехал он из глубины страны, где вербовал рабочих, и что гребцы, которые его привезли сюда, – а все это были завербованные им люди из отдаленных районов, – решили, что, чем нести его в больницу, проще будет бросить его на берегу. В больнице у нас он поправляется настолько, что спустя несколько недель оказывается уже возможным отправить его в Европу.

Однако, как правило, европейцы не торопятся ехать в больницу. Нередко они попадают к нам, когда бывает уже слишком поздно. Работа их – как на лесных участках, так и в отдаленных факториях – настолько ответственна, что они лишь в самых крайних случаях решаются покинуть свой пост. Кому же они могут доверить на время своего отсутствия все запасы продуктов и товары, за которые они отвечают? Кто без них позаботится о том, чтобы бревна успели своевременно скатить в болота, и озера, и лесные ручьи к началу половодья – единственного периода, когда их можно сплавить в Огове? Лечь в больницу, не оставив у себя на участке заместителя, для них равносильно полному разорению. И трогательно бывает видеть, как в таких случаях живущие в девственном лесу европейцы ведут себя как добрые соседи, и даже тогда, когда друг от друга их отделяют долгие километры трудного пути.

Нередко европейцы преждевременно покидают больницу. Один молодой человек, который далеко не окончательно излечился от малярии и болезни сердца, хочет непременно воспользоваться представившейся оказией и вернуться на свой участок в верховьях реки. Никакие просьбы и предостережения не помогают. Через три недели приходит известие, что он лежит там в тяжелом состоянии. Доктор Трене тут же снаряжается в дорогу. В последнюю минуту он узнает, что больной умер.

Осенью мы боремся за жизнь двоих моих близких знакомых. Один из них – г-н Баннелье, который после поездки под дождем заболевает острой скоротечной формой туберкулеза; другой – патер Бувье, настоятель католического миссионерского пункта в Нджоле, который поступает к нам с сердечной недостаточностью, тяжелой формой холерины и какой-то загадочной лихорадкой. Оба они лежат у нас долгие недели. И в обоих случаях мы оказываемся бессильны. Смерть этих любимых людей для нас большой удар.

Поздней осенью из Либревиля приезжает жена миссионера Мореля, заболевшая тяжелою малярией.

XI. В новой больнице
1927

К началу нового года в нашей новой больнице построено уже столько зданий, что мы можем переводить туда больных. Внутри, правда, остается еще много всего сделать. Но надо воспользоваться коротким сухим временем года для переезда. К тому же надо освободить помещения старой больницы, разобрав их, чтобы использовать материал на строительстве новой. В девственном лесу любой старый брус и любая старая доска представляют большую ценность.

21 января происходит переезд. Доктор Лаутербург, его сестра и фрейлейн Хаускнехт остаются в старой больнице следить за погрузкой инвентаря и эвакуацией больных. Фрейлейн Коттман и Ганс Муггенштурм принимают людей и вещи в новой больнице. Сам я целый день нахожусь на реке и езжу взад и вперед на катере, беря на буксир груженые каноэ и отвозя обратно пустые. Кое-кто из белых пациентов, у которых есть свои катера, мне помогает.

В самом разгаре переезда к новой больнице подплывает европеец с женой. Жена его должна рожать. По счастью, я учел возможность такого коварства со стороны судьбы и успел приготовить на этот случай в доме для белых больных три палаты по две койки каждая. Через четверть часа больная уже устроена. Можно продолжать переезд.

Вечером я еду в последний рейс и привожу оставшихся больных, среди которых есть и психические. Ведут они себя очень спокойно. Им уже рассказали, что в новой больнице они будут жить в палатах с деревянным полом. Поэтому они думают, что переселяются во дворец. До сих пор они жили в помещениях с земляным полом, где было сыро.

Никогда не забыть мне первый вечер, проведенный в новой больнице. От всех разложенных костров, из-под всех москитников раздаются крики: «Какая славная у нас хижина, доктор, какая славная хижина!».

В первый раз с тех пор, как я живу в Африке, мои больные оказались в, человеческих условиях. Сколько я выстрадал за эти годы, когда мне приходилось втискивать их в темные и душные помещения! Всей душой благодарю я бога за то, что он послал мне такую радость. С глубоким волнением благодарю я друзей моего дела, живущих в Европе. Полагаясь на их помощь, отважился я перевести больницу на новое место и заменить бамбуковые хижины бараками из рифленого железа.

На другой день после переезда возвращается из своей поездки доктор Трене. Он не подозревает, что больница уже здесь, и собирается плыть дальше вниз по течению. Когда ему кричат об этом, он не сразу верит нашим словам, и проходит какое-то время, прежде чем он пристает к берегу.

Теперь доктор Лаутербург, доктор Трене и фрейлейн Лаутербург живут в новой больнице, в доме для больных-европейцев. Ганс Муггенштурм переселился туда еще с осени.

Все остальные, в том числе и я, первое время продолжают жить в старом докторском доме на миссионерском пункте. Тут же пока остается и кухня. Специальная лодка, которую мы зовем «Кормилица», возит еду тем, кто уже переселился на новое место.

Через три дня после нашего переезда начинается такой наплыв больных-европейцев, что мы не знаем, как их и разместить.

После того как аптека уложена, я сразу же начинаю разбирать принадлежащие нам строения старой больницы. Некоторые из них являются собственностью миссионерского пункта и были предоставлены нам лишь во временное пользование. Как внимательно приходится следить, чтобы, ломая стены, негры мои не повредили брусьев и досок! Какого труда стоит вытащить из дерева гвозди и выпрямить их все, чтобы. они снова были годны к употреблению!

Полученные при разборе строений доски идут главным образом на сооружение коек, которые, как и в старой больнице, располагаются по две одна над другой. Этой работой занимается в свободные часы доктор Трене. Как человек практичный, доктор Трене придумывает такой способ скрепления досок, который позволяет их время от времени снимать, чтобы вынести из барака, вымыть и высушить.

Но прежде чем он успевает сколотить последнюю койку, ему приходится бросить молоток и возвращаться в Европу. Его отпустили к нам только на год. 18 февраля он нас покидает. Надеемся, как и он сам, что в будущем ему еще удастся вернуться в Ламбарене.

На его место 23 марта прибывает доктор Эрнст Мюндлер из Швейцарии. Вместе с ним появляется г-жа Рассел из Канады, которая приехала сюда на несколько месяцев, чтобы помочь нам.

4 мая приезжает женщина-врач из Шотландии – тоже на короткое время – помочь нам в работе. Перед этим она работала на американском миссионерском пункте в Бельгийском Конго. Она посвящает себя дизентерийным больным и больным сонной болезнью и, кроме этого, работает в лаборатории.

Г-жа Рассел очень скоро находит свое призвание. Она берет на себя руководство людьми, которые валят лес и работают на плантациях. Этим она дает возможность фрейлейн Коттман освободиться для другой работы.

Новой производительнице работ скоро удается завоевать симпатию негров, и они охотно ее слушаются. Примечательно, что из всех нас эта белая женщина пользуется самым большим авторитетом среди туземцев.

Неразлучной спутницей ее становится ручная обезьянка, которую я подарил ей, когда она к нам приехала. Каждое утро она отправляется вместе со своей хозяйкою в лес. Полазав там по деревьям, она неизменно возвращается.

Работы у нас все время столько, что нет возможности с ней справиться, и поэтому мы с благодарностью принимаем предложение некоего г-на Карла Суттера оказать нам посильную помощь. Г-н Суттер – швейцарец и перед этим торговал лесом. Вместе с г-жой Рассел он руководит работами на плантациях и в лесу. Пока не окончилось сухое время года, нам хочется очистить большой участок от леса.

По счастью, к этому времени готово уже несколько комнат нашего дома на холме, а то мы не знали бы, как и где разместить всех вновь прибывших. В самом начале лета новая кухня возле жилого дома покрыта крышей. Теперь можно готовить на новом месте. Вскоре вступают в строи курятник и хлев для коз, и можно уже перевозить туда всю нашу живность.

В то время как врачи завершают внутреннее оборудование больницы, а Ганс Муггенштурм заканчивает постройку жилого дома на холме, я забиваю сваи для еще одного дома из пяти комнат, который будет стоять на склоне холма напротив больницы. Впоследствии там будут жить врачи. Дом на холме предназначается прежде всего для наших сиделок. Мало того, там есть еще палата для больных женщин-европеек, наша общая комната и столовая и к тому же еще и складские помещения. При африканском доме не строят ни склада, ни погреба. Все должно храниться в комнатах.

Помимо всех упомянутых работ надлежит еще возвести изгородь, которая должна отгородить больницу вместе с жилыми домами и садом от леса. Длина ее достигнет пятисот метров. Столбы для этой изгороди найти нетрудно. Дело в том, что здесь, в лесу, есть такие деревья, которые, будучи срублены, а потом снова посажены в землю, тут же пускают корни и продолжают расти. Так мы строим изгородь с живыми столбами. Между этими столбами натягиваем проволочную сетку. Всю эту большую работу по ограждению территории мы предпринимаем ради разведения коз, которым мы здесь занимаемся. Коз наших нельзя пускать в лес, там они неминуемо станут добычею леопардов.

Как же выглядит теперь наша новая больница? В большом бараке (двадцать два с половиной метра длины и восемь – ширины) находятся приемная и процедурная, операционная для обычных операций и еще другая – для гнойной хирургии, аптека, кладовая для хранения запасов медикаментов, кладовая для белья и перевязочного материала и лаборатория.

Окна этого помещения, равно как и окна наших жилых домов и отделения для больных-европейцев, затянуты сеткой, предохраняющей от москитов. Благодаря этому врачи могут в случае необходимости работать в этом бараке также и вечерами, не подвергая себя опасности заразиться малярией. Под крышей из рифленого железа есть, – как и в отделении для больных-европейцев и в наших жилых домах, – еще и другая дощатая крыша, чтобы в помещениях было насколько возможно прохладнее. Между дощатой крышей и крышей из рифленого железа оставлено пустое пространство, высота которого двадцать пять сантиметров. Известно, что воздух – лучший изолятор.

Перед этим бараком ближе к реке стоит небольшой домик пять с половиной метров в длину и пять в ширину. Часть этого помещения занимает прачечная, другую – перевязочная для больных с язвами стопы. Со стороны барака, в котором работают врачи и сиделки, эти помещения остаются открытыми, для того чтобы, не оставляя своей работы, мы могли наблюдать за тем, как исполняют свои обязанности прачки и лекарские помощники.

Далеко растянувшийся в длину и расположенный ближе всех к реке барак предназначен главным образом для дизентерийных и психических больных.

Для изоляции дизентерийных больных сделано все необходимое. Их палаты наглухо отделены от остальных и имеют свой выход к реке. От реки же эти больные отделены изгородью, чтобы они не загрязнили в ней воду.

Для психических больных отведено восемь палат и одно открытое общее помещение. Тем, что я мог столько для них сделать, я обязан пожертвованию в пользу этих несчастнейших из несчастных моей больницы со стороны общества Гилдхаус в Лондоне в память покойного члена этого общества г-на Эмброза Померой-Крэгга.

В следующем, расположенном выше по склону холма бараке наряду с палатами для больных находятся также кладовые для хранения продуктов и посуды. Под этим построенным на сваях домом больным раздается пища.

В бараке, расположенном выше всех, размещаются семьи с детьми,. а также женщины и девушки, прибывшие сюда без родных.

В расположенном на такой же высоте, но несколько выше по течению реки бараке сосредоточены послеоперационные больные.

Во всех больничных бараках имеются комнаты для обслуживающих эти бараки лекарских помощников.

Если пациенты наши будут терпеливы как овечки и скопом войдут в свой загон, то больница сможет вместить что-нибудь около двухсот пятидесяти больных вместе с сопровождающими их лицами. Обычно же в ней находится от ста сорока до ста шестидесяти больных.

Немного выше по реке у самой воды построен сарай-навес для лодок (четырнадцать метров в длину и шесть в ширину). На воде должны оставаться только те лодки, которые все время курсируют. Остальные же лучше сохраняются, когда они на суше и под крышей.

В этом сарае отведено также место для гребцов, которые привозят к нам больных европейцев; в прежней больнице нам всегда стоило большого труда разместить их на ночлег.

* * *

После того как самые срочные работы по внутреннему оборудованию больницы закончены, доктор Лаутербург и доктор Мюндлер могут снова всецело посвятить себя больным. Насколько же легче нам работать в новой больнице, чем было в старой! Теперь у нас наконец простор, много воздуха, много света. Как благодатно действует на всех врачей то, что здесь значительно прохладнее, чем на прежнем месте!