Текст книги "Больше, чем что-либо на свете (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 48 страниц)
Рамут сидела на постели, прижав к себе подушку, и смотрела в окно. При появлении Северги она учтиво поднялась на ноги и тут же отвела взор, спрятав его в тени ресниц.
– Я уезжаю, детка. – Северга остановилась в паре шагов от дочери. – Зашла попрощаться.
– До свиданья, матушка, – проронила Рамут, не глядя на Севергу.
Губы навьи скривились в подобии горькой усмешки.
– При встрече поцеловала, а сейчас, значит, не хочешь? Ладно, как тебе угодно... Я благодарю тебя за всё, девочка. Ты спасла меня и поставила на ноги. Ты – чудесная целительница.
– Не стоит благодарности, матушка. Я делала то, что должна была, – проронила дочь, всё так же пряча взгляд.
– Может, хотя бы руку дашь на прощание? – Северга протянула ладонь к Рамут.
Прохладная ладошка робко легла в неё, и навья, склонившись, прильнула поцелуем к пальцам дочери. Они вздрогнули и смущённо выскользнули из её руки.
Раденвениц был совсем маленьким городком, чуть больше деревни. Плохие, выщербленные мостовые имелись не на всех улицах, а лишь на главных, а прочие, не мощёные, после дождя и по весне до безобразия раскисали: пройдёшь – и сапоги в грязи до самого верха. Отпустив сыновей Бенеды, Северга заказала повозку. Заказ приняли, но сказали, что придётся ждать примерно два дня. Единственная гостиница оказалась закрыта, и в её здании теперь размещались какие-то торговые конторы; в прошлый раз она, кажется, ещё работала, но хозяйка, видно, решила, что дело убыточное. Навья была вынуждена ютиться в сумрачной комнате ожидания в отделении Извозного Двора. От долгого сидения спину сводило болью и судорогой, и Северга, разминаясь, с кряхтением поднималась и принималась хромать взад-вперёд. В груди висело унылое, как осенняя грязь, чувство, что всё, будто нарочно, складывается самым издевательским образом: и эта боль в спине, и туманные выражения в письме г-жи Брегвид, и закрытие гостиницы, и задержка с повозкой...
Завезли свежие новостные листки – гладкие, хрустящие, ещё пахнущие краской. От нечего делать Северга купила один и уселась с ним поближе к окну. Передовица была посвящена новому указу Владычицы Дамрад: отныне в Длани разрешались браки между лицами одного пола. Северга хмыкнула. Где-то в глубине души загорелась искорка одобрения, которая сменилась грустью при мысли о Темани. Прочие статьи навья просмотрела наискосок.
Она проголодалась. В отделении Извозного Двора подавалась кое-какая еда, но выглядела и пахла она сомнительно, и Северга не стала рисковать.
– Где в городе можно прилично поесть? – осведомилась она.
Служитель, обиженный тем, что гостья побрезговала их обслуживанием, хмыкнул:
– Ежели не хочешь кушать у нас, любезная госпожа, то тебе в кабак. Там тоже кормят. Но не думаю, что еда там существенно лучше.
Северга всё-таки решила попытать удачи. В кабак пришлось идти закоулками, и чтобы её сапоги не покрылись брызгами грязи, она попыталась проскакать по островкам из хмари, но с больной спиной ловкости у неё поубавилось. Навья соскользнула с островка и едва не искупалась в грязной жиже целиком, но каким-то чудом приземлилась на ноги, отделавшись лишь испачканной обувью. Изображая из себя вышеописанным образом горную козочку, в довершение всех неприятностей Северга обронила в лужу свои белые перчатки и досадливо рыкнула. Постирать их в этой дыре было, скорее всего, негде, и навья махнула рукой. Проще и дешевле было где-нибудь по дороге купить новые. Перчатки остались лежать в луже, а она, чавкая шагами по непролазной слякоти, направилась к единственному в городе питейному заведению с дурацкой вывеской «Три пьяных драмаука». В какую похмельную головушку пришла мысль так назвать кабак, Северга боялась даже предположить. Жалкая потуга к остроумию увенчалась нелепостью: кто и где видел пьяных птицеящеров?! В иных обстоятельствах Северга за версту обошла бы заведение с таким названием, но в этом захолустье выбор был, мягко говоря, невелик.
Заведение оказалось на удивление чистеньким и вполне пристойным. Северга ожидала увидеть отвратительную, вонючую, грязную корчму, но пол здесь подметать не ленились, а посуду мыли до блеска. Посетителей было немного. Едва она села за свободный столик, покрытый белой скатертью, к ней тут же подскочил вёрткий, как уж, служитель:
– Чего изволите, господин? – Он принял Севергу в мундире за мужчину.
– Госпожа, братец, госпожа, – поправила навья. – А чего сам посоветуешь?
– У нас сегодня мясо по-северному – м-м, пальчики оближешь! – чмокнул холуй.
Чем уж отличалось «мясо по-северному» от всех прочих способов, Северга судить не взялась. Мясо как мясо: средней прожарки, с пряностями, коричневато-красной подливкой и распаренными почти в кашу маслянистыми овощами. Явно переусердствовали с их готовкой, и навья откинула эту склизкую гадость в сторону.
– У нас к еде заказ выпивки обязателен, – предупредил служитель. – Что прикажешь подать, госпожа?
Северга не стала мудрствовать и попросила хлебную воду: уж она-то подавалась всегда и везде. Напиток принесли в небольшом хрустальном кувшинчике. Цвет Северге понравился: золотисто-янтарный, тёплый. На вкус – тоже ничего; не высший сорт, конечно, но и не гадкая дешёвка.
– Мы наших уважаемых гостей абы чем не поим, – похвалился служитель. – Хоть городок у нас и невелик, но стараемся держать доброе имя заведения на должном уровне.
– Вывеска вот только подкачала, – хмыкнула Северга.
– А что? – пожал плечами служитель. – По-моему, весёленькая.
– Ну, если вы поставили цель рассмешить посетителя, то вам это, пожалуй, удалось неплохо. – И Северга выпила первую чарку.
На закуску принесли бочковые грибы, но Северга их не любила и попросила лучше отварных земняков с маслом и слабосолёной рыбой. Клубни оказались сладковаты – не иначе, подмороженные, но под хлебную воду сошло и так. Когда по телу заструился приятный, тёплый хмелёк, боль в спине притупилась весьма существенно, и это натолкнуло Севергу на мысль прикупить живительной водицы в дорогу: сидеть ей предстояло очень долго – поясница просто отвалится и ноги занемеют.
– Братец, а вы напитки на вынос продаёте? – полюбопытствовала она.
– А как же! – поклонился тот. – Сколько угодно, сударыня. Но только в ваш собственный сосуд.
Ей нацедили полную флягу объёмом в три таких же кувшинчика, какой стоял на столе. Северга его уже почти прикончила, но второй заказывать не стала. Напиваться в стельку она не собиралась, хотела лишь притупить боль в спине и в сердце. Последняя, увы, от хмеля только усугублялась.
Навья вернулась в комнату ожидания. Повозка ещё не прибыла, и мучительное для спины сидение продолжилось. Если б не лёгкое обезболивание хлебной водичкой, которая плескалась в Северге и грела её изнутри, ей бы пришлось весьма туго. Время от времени навья разминалась, прохаживаясь хромой, прыгающей походкой от окна к окну. Боль отдавала то в одну ногу, то в другую, распространяясь по задней стороне бёдер к коленям и ниже, к ступням; похоже, началось то самое воспаление, о котором предупреждала Бенеда. Садясь и откидываясь затылком на холодную стену, Северга думала: «Темань, девочка, зачем? Нет, я не умру сразу же следом за тобой, у меня иная судьба, но тебе удалось подкосить меня. Этот удар ещё побольнее того: ты совершенствуешься в этом... Впрочем, быть может, я и заслужила всю эту боль. Тебе я причинила её не меньше».
При извозных отделениях принимали и переписку, и Северга, пользуясь возможностью, составила послание-заявление своему непосредственному начальнику, пятисотенному Вертверду. Она просила о внеочередном отпуске – начиная со дня своего ранения и с открытой конечной датой, но в целом – не более сорока пяти дней. Восемнадцать из них уже истекло. Северга надеялась, что так её хотя бы не сочтут самовольно отлучившейся; Вертверд был несколько вспыльчивым, но разумным и ей благоволил, а потому Северга не очень беспокоилась. В письме она обтекаемо упоминала чрезвычайные и уважительные семейные обстоятельства, из-за которых ей и приходилось отлучаться, а также выражала надежду на то, что г-н пятисотенный войдёт в её положение.
Северге доложили, что повозка её ждёт. С ворчанием: «Наконец-то! В этой дыре умереть можно», – навья поплелась во двор, где её ждал крытый кузов и четверо дюжих носильщиков. Ребятушки эти были раза в два больше Северги; мускулистые, огромные, с блестящими бритыми черепами, гружёный седоками и скарбом кузов они поднимали, как лёгкую коробчонку. На эту работу брали только самых сильных и выносливых мужчин. На случай нападения разбойников они были вооружены; впрочем, Дамрад довольно успешно боролась с преступностью в своих землях с помощью многочисленной сыскной службы, и разбойничьих шаек на дорогах орудовало мало. Смертную казнь Владычица применяла широко, считая, что содержать заключённых в тюрьмах годами слишком затратно, да и страх перед высшей мерой поубавит прыти у наглецов. И это, в целом, работало. Трупы повешенных грабителей болтались вдоль дорог, пока полностью не истлевали – в назидание остальным.
– Красавцы, – присвистнула навья, окинув взглядом дюжих носильщиков.
– Других не держим, – усмехнулся главный смотритель отделения. – Распишись, госпожа, в бумаге, что заказ исполнен.
Северга поставила закорючку и вскочила на сиденье. Имущества у неё с собой было немного – один вещмешок. В дороге она время от времени прикладывалась к фляге, и боль отступала, но в теле постоянно плавал умеренный хмель. Северга поддерживала этот уровень опьянения, который не затрагивал ясности разума, только уменьшал чувствительность. Ночами, правда, приходилось иногда выпивать больше: спина начинала ныть сильнее. Носильщики строго придерживались расписания и заходили во все города и сёла по назначенному пути следования, подбирая седоков; в отделениях Извозного Дома можно было привести себя в порядок, поесть или что-либо купить. Северга почистила сапоги и снова наполнила флягу хлебной водой, на сей раз получше качеством, а когда вернулась, в повозке сидели попутчицы – женщины в чёрном. Одна была совсем юной девушкой, с шелковистыми тёмными волосами и глубокими чёрными глазами, тонкими чертами свежего личика и невинным ротиком; сопровождала её госпожа зрелых лет, очевидно – её матушка. Ехали они, по странному совпадению, на похороны какой-то родственницы. Северга невольно залюбовалась красивой девушкой, но наткнулась на суровый взгляд её матери.
– Сударь, так откровенно разглядывать незнакомых людей – неприлично, – заметила госпожа строго и поучительно. – Уважать женщин вас не учили?
– Прости, досточтимая госпожа, – усмехнулась Северга, подчёркивая дружелюбие обращением на «ты». – У меня и в мыслях не было обидеть ни одну из вас. Женщин я уважаю, потому что и сам... то есть, сама в некотором роде принадлежу к этому полу.
Чопорное лицо старшей из попутчиц удивлённо вытянулось.
– Кхм... Вот как! Честно говоря, ваш мундир ввёл меня в заблуждение. Прошу прощения за ошибку.
После выяснения настоящего пола необычной попутчицы девушка посмотрела на неё с некоторым любопытством. Может быть, оттого что за свою юную жизнь ещё не видела женщин на военной службе, а может, что-то в облике Северги её привлекало. Они с матушкой обсуждали вполголоса какие-то свои семейные дела, а у Северги некстати заныла спина, и ей пришлось отхлебнуть из фляжки. Мать царапнула её своим неприветливым взглядом, острым, как птичий коготок.
– Простите, а вы не могли бы воздержаться от этого?
– Чем это тебе мешает, госпожа? – Северга закрутила пробку и убрала флягу.
– Пьяные попутчики – не очень приятное соседство, – последовал ответ.
Северге пришлось собрать в кулак всё своё терпение и навыки светского обхождения, чтобы не рявкнуть этой занудной матушке в лицо. Самым мягким, самым вежливым и извиняющимся голосом она объяснила:
– Прости, госпожа. Я ещё не совсем оправилась после тяжёлого ранения в спину, поэтому вынуждена принимать это немудрящее обезболивающее средство. Путь я держу домой, и тоже, как и вы, по не очень весёлому поводу, к сожалению. Дорога долгая, приходится всё время сидеть, и спина начинает меня сильно беспокоить. Если ты боишься, что я начну буянить и безобразничать, то напрасно. Ничего подобного не будет, не волнуйся.
Старшая попутчица издала горлом «кхм, кхм», а её дочка, проникнувшись к Северге сочувствием, начала:
– Матушка, пусть госпожа...
Она слегка запнулась и всмотрелась в наплечники навьи, пытаясь понять её чин, и Северга подсказала:
– Сотенный, сударыня.
– Благодарю, – улыбнулась девушка и продолжила: – Пусть госпожа сотенный офицер принимает своё обезболивающее. Поверь, нас это совершенно не касается и никоим образом не мешает нам.
Матушка лишь высокомерно изогнула бровь и ничего не ответила, а Северга едва приметно приподняла уголки суровых губ:
– Благодарю, милая госпожа. Ты очень добра.
– Меня зовут Рамут, – блеснула девушка в улыбке белыми зубками.
Один звук этого имени, ворвавшись в унылое, тесное пространство повозки, сделал его теплее и подхватил Севергу мягкой улыбчивой волной.
– Надо же, – проговорила навья. – Какое совпадение. Одну... хм, очень дорогую мне особу зовут точно так же. Ты позволишь?
Северга протянула девушке руку, и та дружелюбно вложила в неё свою. Навья приложилась губами к гладкому чёрному шёлку перчатки, сквозь который чувствовалось щемяще-нежное тепло. А про себя она думала: «Рамут... Ты и здесь меня поддерживаешь, спасительница моя светлая». Ей казалось, будто это её дочь каким-то своим непостижимым волшебством послала ей в попутчицы эту милую барышню, доброта которой согревала сердце. Навья мысленно улыбалась этому нежданному и приятному привету издалека, но на её жёстких губах, как обычно, ничего не отражалось.
Рука задержалась в руке слишком долго для вежливого приветствия: Северга замечталась, попав под тёплые чары юной тёзки своей дочери, а девушка тоже отчего-то не спешила прерывать рукопожатие. Она тоже глядела на навью, как заворожённая, пока мать не толкнула её локтем в бок.
Дорога стала для Северги значительно светлее и приятнее, даже боль в спине как будто забылась. Девушка вовлекла её в лёгкую, занимательную беседу обо всём подряд; навье нравился ход её мыслей и живой, цепкий ум, а также самостоятельность суждений. Где-то навье не хватало знаний для поддержания разговора, но юная попутчица, словно чувствуя эти неловкие загвоздки, мягко сглаживала их и переходила к следующей мысли. Слушая её и любуясь ею, навья опьянела сильнее, чем от хлебной воды. «Что с тобой? – возмущался внутренний голос, трезвый и до тошноты правильный. – Темань, возможно, мертва... Возможно, ты едешь, чтобы развеять её прах. Какие девицы? О чём ты?» Но если Северга пользовалась хмельным напитком для уменьшения боли в спине, то девушка-попутчица стала для неё средством против тоски и боли сердечной.
Во время остановки в Церевинде они все вместе вышли в тамошнем отделении Извозного Двора: матери с дочерью надо было что-то купить и припудрить носики в уборной, а Северга в очередной раз пополнила свои запасы «обезболивающего». Пудрой и прочими средствами красоты она никогда не пользовалась, а потому зашла в уборную по самому прямому её назначению. Старшая попутчица задержалась у торговой лавки с перчатками, шейными платками и шляпами, а её дочка мыла руки перед большим настенным зеркалом. Увидев в нём отражение Северги у себя за спиной, она немного вздрогнула, но тут же улыбнулась. А Северга закрыла дверь уборной и защёлкнула изнутри на засов. Наверно, взгляд навьи подействовал на Рамут устрашающе, потому что она попятилась.
– О нет, не бойся, – промолвила Северга тихо и мягко, с бархатной, притягательной хрипотцой, которая неизменно воздействовала на девушек каким-то волшебным образом, заставляя их воском растекаться в её руках. – Я не сделаю тебе ничего плохого. Как я могу причинить зло такой прекрасной юной госпоже? От встречи со мной может пострадать только мужчина, с которыми я и воюю с тех пор, как окончила школу головорезов Дамрад. Женщине в моих объятиях бояться нечего. Женщин я только люблю, целую и ношу на руках.
Темноокая Рамут смотрела на неё большими, заворожёнными глазами, будто слова Северги повергали её в какое-то сладкое оцепенение. Северга сняла шляпу и повесила на крючок, а в следующий миг уже ласкала стан девушки, прижимая её к себе. Нет, навья не стремилась овладеть ею: юная красавица пахла девственностью. Она должна была лишиться её на шёлковых простынях, а не в общественной уборной. Её мягкие губки податливо раскрылись, но сразу стало ясно, что целовалась она в первый раз в жизни. Это было так трогательно, что Северге захотелось чмокнуть её в носик, как ребёнка, что она и сделала.
– Ты моя прелесть юная, – шепнула она ласково. – Нет, дорогая, не так. Ты в дороге развлекала меня умными и познавательными беседами, благодаря тебе я узнала много нового, расширила свой кругозор. Разреши и мне научить тебя чему-то... Например, целоваться. Ну, не робей, обними меня. Давай сюда свой язычок...
Ученица схватывала всё быстро. Её руки поднялись и обвили плечи и шею Северги, а навья ныряла в её ротик жадно и глубоко, но при этом старалась не напугать девушку слишком яростным напором. Нежность, только нежность – самая сладкая. Для первого в жизни раза – самое то.
От стука в дверь девушка вздрогнула, и поцелуй прервался.
– Рамут, дитя моё, ты там? Почему ты заперлась изнутри?
– Не обращай внимания, продолжаем. – И Северга вновь овладела этими неискушёнными, девственными губками, ещё влажными от предыдущего поцелуя.
Может быть, она переусердствовала с обезболивающим хмелем и хлебнула лишнего из фляги... Имело ли значение имя? Нет, Северга никогда не нарушила бы чистоты даже своих мыслей о дочери, а всякому, кто посмел бы осквернить эту молчаливую, выстраданную, оплаченную девятимесячной болью нежность подозрением в «подражании Дамрад», она срубила бы голову без суда и следствия – и пусть бы её саму потом судили. Это будило в ней зверя, готового убивать – чёрного волка с холодными глазами. Сейчас её просто безотчётно потянуло к красивой попутчице, к её юности и неиспорченности, свежей и чистой, как едва раскрытый на утренней заре цветок. Это было словно подарок свыше, пусть совсем мимолётный, бесследно тающий в дорожном тумане, но такой чудесный, сладкий и трогательный... Он вливался в грудь глотком живительного воздуха перед близившимся погружением в тёмную, непроглядную скорбь под названием «смерть Темани». Северга не могла им впрок надышаться, впиваясь в губы девушки снова и снова, и настойчивый стук в дверь только спускал тетиву этих поцелуев.
В заключение она коснулась губами высокого и чистого лба красавицы, шепнув:
– Благодарю тебя, милая. Это было лучшее обезболивающее на свете. Выходи сперва ты, а я чуть позже последую за тобой. – И добавила с коротким смешком: – Иначе твоя матушка может подумать... что-нибудь дурное.
Глаза девушки светились по-иному – каким-то осознанием новых для неё ощущений, чувств и граней бытия. Её мир рухнул, а на его обломках воздвигалось нечто совсем другое. Так светился взгляд Темани после их с Севергой первой ночи...
Ну, вот и всё, кончилась светлая сказка. Навья окунулась в боль, провожая взглядом изящную фигурку в чёрном, которая выскользнула из уборной. Северга стояла, прислонившись спиной к стене – так, чтобы в приоткрытую дверь её никто не мог заметить.
– Что ты там делала так долго? – накинулась мать на дочь. – Зачем заперлась?
– Матушка, я кое-что мыла. Думаешь, было бы хорошо, если б меня за этим кто-нибудь застал? Не вгоняй меня в краску такими вопросами...
Это «кое-что» Северга с удовольствием бы угостила сладкой нежностью на шёлковых простынях, но... Сказкам всегда приходит конец. Она подождала немного, а потом вышла – настолько непринуждённо, насколько ей это позволяла хромая походка и больная спина. Задержавшись у шляпной лавки, купила пару чёрных перчаток и чёрный шейный платок, а также пару белых – взамен упавших в грязную лужу. Тут же, перед услужливо предложенным зеркалом, повязала новый платок и натянула чёрные перчатки, кивнула торговцу и направилась к повозке.
Они снова тронулись в путь. Заметив перемену в её наряде, девушка спросила тихо, с грустной догадкой:
– Значит, у тебя тоже кто-то умер? Прими наши соболезнования, госпожа Северга.
Навья молчала, жёстко сжав губы и приподняв подбородок. Сказка закончилась, возврата к ней не было... Девушка скорбно потупилась, а Северга открутила пробку и сделала несколько обжигающих глотков из фляги.
Попутчицы сошли в Бейдвермере – городке в одном дне пути от дома Северги. Дождь пузырился на лужах, всё затянула бескрайняя, тоскливая, острая сырость. Сапоги Северги шлёпнули по воде около повозки; она встала у дверцы и подала руку тёзке своей дочери, помогая ей сходить: мундир обязывал ухаживать за женщинами. Высокомерной мамаше навья даже не подумала помочь. Пусть сама выкарабкивается со своими узлами.
– Ну, вот мы и на месте, – неуверенно и грустно улыбнулась девушка. – Тут мы расстаёмся. Дальше ты поедешь без нас, госпожа Северга. А куда направляешься ты?
– Подними наголовье плаща, дитя моё, – занудно вмешалась мать. – Дождь такой! Вымочишь шляпу и волосы!
– Схожу в Дьярдене, на следующей остановке, – сдержанно, без улыбки ответила Северга. – Всего тебе хорошего, дорогая Рамут. Было приятно познакомиться и скоротать часть этого нелёгкого и невесёлого пути в твоём обществе.
Когда они прощались рукопожатием, Северга почувствовала, как что-то просунулось ей под перчатку. Уже в повозке она достала оттуда белый прямоугольничек из плотной бумаги, украшенный витиеватыми узорами и надписью золотым тиснением. Имя, город, улица, дом. Хм, девочке понравилось целоваться, и она хотела продолжения? Брови Северги сдвинулись, губы затвердели. «Что ж вы все во мне находите, милые создания? – думалось ей. – Я ведь страшная, с тяжёлым взглядом и шрамом на лице. Бежать вам надо от меня без оглядки, а не лететь, как мотыльки на огонь... Почему хорошим девочкам нравятся безжалостные твари?»
В родной город она прибыла рано утром. Чем ближе она подъезжала, тем тягостнее, холоднее ложилась на душу тоска по имени Темань, и Северга прикладывалась к фляге чаще, а выпивала больше. Когда повозка остановилась у ворот дома, снова шелестел серый дождь; навья вышла, слегка пошатнувшись, но расставила ноги и устояла. Устремив взгляд к окнам, она сама не знала, что ждала там увидеть. Живую Темань или её призрак? Под перчаткой что-то мешало... А, карточка той девочки. Северга разорвала её и бросила под ноги, на мокрую брусчатку. Шаг к воротам – и сапог наступил на обрывки.
– Сказки не будет, милая. Ради твоего же блага.
Дом приветствовал её звоном, услужливая вешалка приняла шляпу, перчатки и плащ, и Северга захромала в гостиную, где, как ей казалось, слышалось какое-то движение. Там горел камин, а в кресле пила отвар тэи с молоком госпожа Брегвид. Она поднялась Северге навстречу – рослая, холеная, с гладким и здоровым, румяным лицом, но с припудренными сединой светло-каштановыми волосами. Часть их, уложенная крупными локонами, складывалась в венец на голове, а остальные спускались вдоль спины объёмной косой.
– Здравствуй, Северга. Рада видеть тебя живой.
На рукопожатие навья ответила, но присаживаться не спешила – насторожив все чувства, пыталась понять, что здесь творилось и почему ей казалось, что в доме есть ещё кто-то.
– Вижу в твоих глазах недоумение, объясняю. – Брегвид снова отхлебнула глоток отвара. – Темань опасно оставлять одну, она может... повторить попытку. Я наведываюсь к ней, проверяю.
Тёмная стена скорби рассыпалась кирпичиками, оставляя Севергу отягощённой долгим дорожным хмелем, подкошенной болью в спине и до смешного одураченной. Глупо, смехотворно севшей в лужу.
– Так она жива? – Хрип прорвался из горла вместе с хохотом, который зарождался в груди раскачивающим, мучительным вихрем.
Звуки этого смеха странно раскатывались в тихой, наполненной утренним сумраком гостиной – с гулким, царапающим эхом. Брегвид ждала, когда этот приступ неестественного веселья кончится; Северга, упав в кресло, продолжала трястись, и градоначальница обратилась в пространство:
– Дом, подай своей хозяйке воды. У неё, кажется, припадок.
– Не надо, – слабо взмахнула рукой Северга, давясь чёрными обрывками этого изнуряющего содрогания внутренностей. – У меня своё обезболивающее.
Отхлёбывая из фляжки, она поперхнулась и вновь затряслась.
– Жива... Гадина, дрянь, крошка моя, детка... За эти пять растреклятых долбанных дней в дороге я похоронила её тысячу долбанных раз... – И Северга откинулась на спинку кресла, запрокинув голову и пытаясь ладонью стереть судорожный оскал с лица.
– А сколько раз она похоронила тебя? – В янтарно-карих, выпуклых глазах Брегвид блестели колкие искорки осуждения. – Ты всего несколько дней пребывала в тягостном неведении, а она – с самого твоего отъезда в войско. Признаюсь, я нарочно написала тебе расплывчато, чтобы ты на своей шкуре поняла, каково это. И чтобы испытала хоть малую толику того, что Темани довелось перенести из-за твоего молчания.
– Ну, знаешь ли, госпожа Брегвид... – Северга понемногу оправлялась от трясучки, помогая себе хлебной водой. – На войне не всегда есть возможность вести переписку. Да и письма в действующее войско не всегда доходят.
– Если есть желание, возможность всегда найдётся, верно? – Брегвид тоже присела, поставив на столик пустую чашку и плеснув себе в чарку вина из кувшинчика. И спросила: – Твоя походка... Ты была ранена?
– Да. – Северга надолго присосалась к фляжке, зажмурилась и уткнулась себе в рукав. Голос её прозвучал глухо и сдавленно от хмельного жжения в горле. – Сорвалась домой, не долечившись. Думала, она умерла. А эта дрянь жива.
Брегвид с каменной маской холодного неодобрения на лице молвила:
– Северга, настоятельно прошу тебя не называть Темань оскорбительными словами. Эта восхитительная женщина перенесла много страданий... по твоей вине, к сожалению.
Северга припечатала флягу о столик так, что тот едва не раскололся пополам. Брегвид, впрочем, не дрогнула: не из робких была и на своём ответственном посту видала всякое.
– При всём моём уважении к тебе, госпожа градоначальница... Ты здесь гостья, поэтому не указывай мне в моём доме, какие слова мне говорить! – Навья, захлёбываясь, снова неистово смяла рукой лицо – пыталась свернуть шею этому нервному оскалу, до боли растянувшему мышцы. Голос прерывался, ломался, мучительно выкручиваемый удушьем. – На совести у Темани тоже кое-что есть, но пусть это остаётся там... Ей... как восхитительной женщине... простительно. Мне, как... не такой восхитительной – нет. И я целиком... и полностью готова ответить... за свои поступки, если в них есть какая-то вина.
Брегвид невозмутимо потягивала своё вино. Её голос был ровен и отчётлив, каждое слово маленьким ударом клинка отдавалось под лепниной потолка и падало в камин, сгорая там с треском.
– Северга, я думаю, после всего, что было между тобой и Теманью, тебе следовало бы поступить, как подобает благородным и порядочным людям. То есть, взять её в жёны. Теперь такая возможность есть – благодаря новому указу Владычицы Дамрад. Он уже вступил в силу. Женщине не пристало быть наложницей, это ниже достоинства прекрасной Темани! Я лично засвидетельствую ваш брак и выдам соответствующую бумагу. В противном случае последствия для тебя могут быть не слишком приятны, мягко говоря. Я более никогда не пожму твоей руки, а также, будь уверена, позабочусь о том, чтобы в этом городе от тебя отвернулись все.
– Да имела я твой город... Я бываю здесь раз в год от силы. И не вращаюсь в этом твоём... треклятом высшем обществе!.. – Голос зверски хрипел, оскал не уходил, сколько Северга ни пила, сколько ни терзала себе лицо.
– Что ж, – холодно молвила Брегвид, поднимаясь. – Как ВАМ будет угодно, госпожа Северга. Честь имею откланяться. Извините, у меня сейчас дела... Оставляю Темань вашим заботам. Она сейчас спит, лучше её не беспокоить. И прошу, – добавила она, показывая на флягу, – не усердствуйте с этим. Хотя бы ради Темани, которой сейчас нужен покой и присмотр.
Градоначальница села в свою личную повозку и уехала, а Северга осталась со своим вывернутым, кровоточащим нутром и гнетущим хмелем, навалившимся на неё с мрачной и властной силой.
«Госпожа Северга, прикажешь наполнить купель и подать завтрак?»
– Благодарю, старина, чуть позже. Надо посмотреть на это спящее дитя и поцеловать его в лобик. – Навья поднялась, пол качнулся под ногами, но в том не было вины дома: это она сама вдруг надрызгалась за короткое время беседы с гостьей так, как ей не случалось за всю нелёгкую дорогу.
Спина не беспокоила, но походка оставалась хромой и шаткой. Северга остановилась на пороге спальни, всматриваясь в лицо той, ради кого она проделала весь этот мучительный путь и вытерпела щедрую меру боли. В глаза ей бросилась белая повязка на шее Темани.
Темань, конечно, уже не спала, разбуженная звоном дома. Она просто лежала в постели, откинувшись на подушки с кружевными наволочками и пряча руки под пуховым сугробом одеяла. Её чудесные золотые волосы разметались волнистыми прядями, и даже болезненная бледность и голубые тени у глаз не портили её тонкой, одухотворённой красоты. Её глаза медленно наполнялись слезами, глядя на Севергу, а губы дрогнули в улыбке.
– Ты жива... Ты здесь...
Подходя к ней, Северга захромала сильнее обычного: ногу свело тягостной судорогой, и она невольно поморщилась. Слабость обнаруживать не хотелось, но было слишком поздно.
– Что с тобой? – Голос Темани прозвучал нежной тревогой и состраданием. – Ты хромаешь...
– Я после ранения. Ничего, пройдёт скоро. – Навья села на край постели, ища для ноги удобное положение и не находя его.
Дрожащие пальцы гладили ей лицо, дыхание щекотало губы, а влажные глаза Темани были до жаркой оторопи близко.
– Я знала... Я чувствовала, что с тобой что-то случилось. Но, к счастью, ты жива и снова со мной... – Страстно дыша совсем рядом с лицом Северги, Темань учуяла запах, но лишь тихонько, со счастливым исступлением засмеялась: – Пьяная немножко, но живая.
– Да, я пила всю дорогу. – Северга осторожно, не грубо, но твёрдо отводила её руки от своего лица, уклоняясь от поцелуев. – Приходилось глушить боль в спине... Ну, и скажи мне, дорогая, зачем ты всё это учудила? Наши личные отношения стали достоянием общественности, а госпожа градоначальница намекает... да нет, какое там намекает – говорит открыто, что я, дескать, обязана на тебе жениться.
