Текст книги "Больше, чем что-либо на свете (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 48 страниц)
– Моё имя – Вук. Я помощник Её Величества по особым поручениям.
Что-то в нём было примечательное. Хорош собой он был бесспорно, но даже не красота и голубоглазая, золотоволосая стать привлекала в нём. Его глаза напоминали Северге её собственные – пронзительные, холодные. Он был не из презираемых Севергой лизоблюдов, в нём проступало достоинство и какая-то цепкая, хлёсткая сила. Сила нездешняя: что-то в нём чувствовалось чужое, иномирное. Может, оттого, что он не красил глаз чёрной тушью, в отличие от большинства мужчин Нави, а может, что-то в его выговоре настораживало Севергу. Почему-то ей показалось, что он говорит на неродном для себя языке, хотя ошибок он не допускал и произносил всё чётко и правильно. Пожалуй, слишком правильно, даже образованной Темани было до него далеко.
– Слушай порядок казни. Сначала осуждённой зачитают приговор. Её спросят, раскаивается ли она в содеянном. Потом ей дадут последнее слово. Пока будет продолжаться вся эта говорильня, ты должна будешь стоять около плахи вот так. – И Вук расставил ноги чуть шире плеч, опираясь на рукоять длинного и тяжёлого двуручного меча. – Стой спокойно, расслабленно. Ты представляешь собой власть. Сильная власть всегда спокойна. Когда осуждённая закончит последнее слово, её подведут к плахе и поставят около неё на колени, ты нагнёшься к ней и скажешь: «От имени Дамрад прощаю тебя. Умри с миром». Она должна положить голову на плаху. Если замешкается, помоги ей, уложи сама, но только вежливо. Грубость с осуждёнными в их смертный час недопустима, они уж натерпелись. В объятия смерти их провожать надо мягко и учтиво.
– А ты сам, часом, не из палачей будешь? – усмехнулась Северга. – Всё так досконально знаешь...
– Нет, я не палач, – чуть улыбнулся Вук, показывая острые белые клыки. – Но по долгу своей службы обязан разбираться и в этом. Я, как ты помнишь, помощник Владычицы по особым поручениям, а поручения всякие бывают. Так вот... Самое главное: отрубить голову нужно с одного удара, чтоб бедолага не мучилась. Сможешь?
Северга хмыкнула. На поле боя она только и делала, что упражнялась в этом.
– Ещё спрашиваешь...
– Я обязан спросить, – сказал Вук с любезной улыбкой, но от этой любезности мороз пробирал по коже. – Ты всё-таки женщина... Женщину в качестве палача я вижу впервые.
Глухое раздражение зарокотало в груди рыком. Северга оскалилась:
– Слушай, приятель... Я не женщина, я – воин. – И она распахнула плащ, под которым был мундир. – Окончила школу головорезов Дамрад. Слыхал про такую? А потом участвовала в стольких войнах и заварушках, что уже со счёту сбилась. Так что засунь себе свои вопросики в задницу, красавчик.
– Понял, – усмехнулся Вук с поклоном. – Прости, если обидел. Так вот... Когда голова отрублена, надо поднять её и показать толпе. Если есть волосы, то за волосы. Наша осуждённая пострижена, так что бери за уши, она уже не обидится. Потом тело с головой положат в гроб, но это уже не твоя работа. Твоя работа окончена, можешь спускаться сюда, переодеваться и идти домой.
– А что будет с телом? – полюбопытствовала навья.
– Сожгут, – ответил Вук. – Обычно родственникам отдают, но с государственными преступниками всё иначе. Они уже изгои даже для своей семьи. Ну что ж, вот твоё рабочее орудие, – Вук вручил Северге меч, – а вот одёжа. Мой долг выполнен, наставления тебе даны, так что всего доброго и прощай.
– Честь имею кланяться, – чуть нагнула голову Северга.
Всё облачение палача было чёрным: жёсткие перчатки с раструбами почти до локтя, кожаные штаны и короткая приталенная куртка со стоячим воротником, высокие сапоги и маска-колпак с прорезями для глаз, полностью скрывавшая голову и шею. Поверх неё надевалась простая чёрная треуголка без перьев. Переодевшись во всё это и спрятав волосы, Северга вскинула меч на плечо и неспешно поднялась на помост. Толпа заговорила, зашушукалась:
– Палач... палач...
Навья встала на своё место и приняла позу «спокойной власти». Была только половина девятого, осуждённую ещё не привезли. От нечего делать разглядывая толпу, Северга вздрогнула: в первых рядах она увидела Темань в чёрной шляпке с пышными чёрными перьями. Бледность её лица просто пугала, она была на грани падения в обморок, но каким-то чудом держалась на ногах. Порой она закрывала глаза, словно ею овладевали приступы дурноты. Северга окаменела с одной только мыслью: «Крошка, ну зачем?» Жене было трудно стоять, но сидячие места предназначались только для высокопоставленных лиц и самой Дамрад – в стороне от толпы, на возвышении справа от помоста. Владычица тоже была здесь – и тоже вся в чёрном, только белые перья на её шляпе колыхались на ветру. Когда Макша выглядывала из-за туч, голенища сапог государыни сверкали, точно зеркала. Она сидела в окружении своих мужей и громил-охранников. По правую руку от неё расположилась её старшая дочь Санда; неизменные восемь кос на её голове были на сей раз уложены в виде корзины, которую венчала маленькая шляпка. Жемчужно-серый наряд открывал соблазнительную грудь, украшенную сверкающим ожерельем. Красива была дочь Владычицы, но какой-то стервозной, сволочной красотой, змеино-ядовитой и вызывающей.
Впрочем, Северге было не до прелестей наследницы престола. Она не сводила взгляда с жены, которая еле стояла, то и дело закатывая глаза. Навья под маской скалилась и кусала губы: не подойти, не подхватить. Почему-то Темань не взяла с собой никого из своих приятельниц – может, не догадалась, а может, те сами не захотели пойти. Вот и вся цена их дружбы. Темани даже опереться не на кого было.
Зря навья так буравила супругу тревожным взглядом: та, будто что-то почувствовав, тоже посмотрела на неё. Разумеется, она не узнавала Севергу в облачении палача; её бледное, но прекрасное лицо выражало такое ледяное, пронзительное презрение и смертельную ненависть, что Севергу невольно охватило дыхание мороза среди лета. Конечно, вся ненависть Темани была предназначена палачу, который собирался лишить жизни её матушку, но стоило лишь снять маску – и то же самое получила бы сама Северга. «Если она узнает, я потеряю её», – давила на грудь угрюмая, лохматая, как волк, боль.
Вот показалась наконец повозка с осуждённой. На свидании госпожа Раннвирд держалась бодрее, а сейчас её круглое лицо как-то разом осунулось, глаза мертвенно ввалились, став тусклыми, пустыми. Это была печать смерти, печать обречённости. Северга неотступно следила за Теманью; у той при виде матушки градом покатились по лицу слёзы. Начали зачитывать приговор, но Северга не вслушивалась. «Только не падай, крошка, только не падай, – мысленно молила она жену. – Я не смогу тебя подхватить».
Она стояла, расставив ноги и опираясь на рукоять меча, непоколебимая, как гора, и неумолимая, как правосудие. Когда взгляд Темани задерживался на ней, в нём проступал ужас. Осуждённая между тем отказалась от последнего слова, а на вопрос о признании своей вины ответила так:
– Я не считаю себя преступницей. Я считаю себя борцом за свободу своего родного края от удушающего гнёта нынешней власти.
Лицо Дамрад осталось каменным, глаза ледышками сверкали из-под шляпы. Она чуть приметно взмахнула рукой в чёрной перчатке, и госпожу Раннвирд поставили на колени перед плахой. Настало время Северге говорить положенные слова, а она опять не могла оторвать взгляда от Темани, которую, похоже, охватил какой-то припадок: она то задыхалась, ловя ртом воздух, то зажмуривалась, то широко распахивала глаза. Да, не подозревала Северга, замышляя покарать госпожу Раннвирд своей рукой, что это будет так трудно. Если б Темань осталась в гостинице, всё было бы проще, и душа навьи не рвалась бы в клочья. Она не могла бросить меч, сойти с помоста и обнять жену, ей оставалось только мысленно молить: «Темань, девочка, держись, прошу тебя».
За плечом Северги раздалось чьё-то «кхм», и она вспомнила о своих обязанностях. Склонившись к уху осуждённой, она проговорила вполголоса, но внятно, чеканя каждое слово – так, чтобы слышать могла только бывшая градоначальница:
– Госпожа Раннвирд, вам привет от вашей дочки Темани. Она вас очень любит, чего я не могу сказать о себе. К счастью, моя дочь, смерти которой вы так страстно желали, жива и невредима, а подосланные вами убийцы получили по заслугам. Как сейчас получите и вы. Ваша борьба против власти меня не касается. Я караю вас только за то, что вы посмели поднять руку на чистое, невинное создание, юное и прекрасное, не сделавшее зла никому в своей жизни.
Глаза госпожи Раннвирд выпучились и безумно засверкали.
– Ты?.. – прохрипела она. – Так это ты...
Рука Северги неумолимо уложила её наголо остриженную голову на плаху. На затылке госпожи Раннвирд собрались жирные, покрытые щетиной складки. Меч уже взвился в воздух, как вдруг над толпой вспорхнувшей птицей пронёсся пронзительный крик:
– Нет! Матушка!
Осуждённая вскинула голову, Северга устремила взор на звук. Случилось то, чего она и боялась: Темань лишилась чувств и упала в толпе.
– О нет... Темань, детка! – вскричала госпожа Раннвирд. Она сама бросилась бы к дочери, но мешали кандалы. – Да помогите же ей кто-нибудь! Её же растопчет проклятая толпа! – И, вскинув на Севергу сверкающий жгучей ненавистью взор, прорычала сквозь клыки: – Ты, чудовище! Сделай что-нибудь!
Северга вонзила меч в плаху и под всеобщее изумлённое «ах!» спрыгнула с помоста – стройная, сильная, как гибкий чёрный зверь. Она и без просьбы госпожи Раннвирд бросилась бы к Темани без колебаний. В толпу она врезалась неистовым вихрем, раскидывая всех направо и налево, и нашла жену... Та лежала, безжизненно раскинув руки и подогнув ноги, а из её ноздрей текла тонкая струйка крови. Северга помертвела: неужели кто-то из этих тупых зевак ударил её, лежащую, ногой? Или наступил на неё? Поворот головы был ужасающе глубок – так обычно бывало, когда шея свёрнута... Бросаясь к ней и поднимая её на руках, она хриплым, неузнаваемым шёпотом бормотала:
– Детка, нет, нет... Девочка моя... – Вынося её из толпы, навья уже только шевелила губами без звука: – Живи, крошка. Прокляни меня, убей... Только живи.
Перед нею очутилась Владычица Дамрад – видно, сошла со своего зрительского помоста. Заглядывая Темани в лицо, она проговорила деловито:
– Дай-ка, я её осмотрю. – Стянув перчатку, Дамрад прощупала на шее сердцебиение, кивнула. – Ничего, всё хорошо, прелестная госпожа Темань жива. У неё всего лишь глубокий обморок от переживаний, а кровь пошла носом от них же.
Севергу кольнуло то, как она сказала это: «Прелестная госпожа Темань» – с нежным придыханием и ядовитой лаской во взгляде. В женской красоте государыня толк понимала, хоть и содержала несколько мужей и кучу наложников. Она любила и тот, и другой пол. Впрочем, сейчас это было неважно: от облегчения сердце Северги словно провалилось куда-то в живот. Жива, это главное. А Темань вдруг открыла глаза, в течение нескольких мгновений смотрела на Севергу, потом перевела взгляд на Дамрад и тут же снова бесчувственно запрокинула голову.
– Дай её мне, – сказала государыня, заботливо протягивая руки к Темани. – Я подержу её, а ты возвращайся к своим обязанностям.
Изящно сложенная Дамрад не выглядела могучей, но Темань приняла на руки легко, будто дитя:
– Иди ко мне, – приговаривала она ласково. – Вот так... Всё хорошо.
Северга была вынуждена оставить жену с нею и вернуться на помост. Госпожа Раннвирд по-прежнему корчилась у плахи: подняться на ноги ей не позволяли, и она переминалась с колена на колено. Ёрзала она не только от волнения за дочь, но и оттого, что ей с её весом просто больно было так стоять на твёрдом.
– Что с Теманью? Как она? – желала она знать.
– С ней всё хорошо, – коротко проронила Северга, выдёргивая меч из временного пристанища – плахи. Её голос из-под маски прозвучал неузнаваемо – низко, холодно и гулко.
Осуждённая закрыла глаза. Её лицо разгладилось, снова принимая на себя печать смерти. Опуская голову на плаху, она проговорила глухо и обречённо:
– Делай своё дело, палач.
*
Темань кто-то держал на руках. Толпа тошнотворно колыхалась, расстилаясь, как море. Едва сознание забрезжило в ней, она всем сердцем устремилась к матушке. Как её ужасно изуродовали в этой проклятой тюрьме – обрили голову, одели в нищенское рубище... Какие жестокие слова она говорила на свидании... «Дура недалёкая». А потом целовала через решётку с безумной страстью. Эти поцелуи врезались Темани в сердце навсегда.
Какая-то госпожа с холодными глазами и ядовито-сладким изгибом губ говорила ей:
– Ну, вот и очнулась. Ничего не бойся, милая Темань. Со мной ты в безопасности.
Её волосы прятались под шляпой, виднелись только серебристые виски, но то была не седина, а природный цвет. Темань попыталась вырваться, но от слабости голова поплыла в облако колокольного звона.
– Не надо, дорогая, тебе рано вставать на ноги. Ты слаба.
– Госпожа, тебе тяжело, – пролепетали пересохшие губы Темани.
Та улыбнулась – ядовито-сладко.
– Ну что ты. Красивая женщина – не тяжесть. Мне только приятно.
Было в ней что-то от Северги. Слова о красивых женщинах... Но на этом сходство и заканчивалось. Сердце заныло: Северга... Где она? Потерялась в толпе? Темань долго искала её, придя на площадь, но так и не нашла.
Сердце ёкнуло чёрной болью: помост, плаха. Палач... Страшный, в длинных перчатках и высоких сапогах. Он так долго, пристально, жутко, леденяще смотрел на неё. А потом, кажется, нёс в объятиях... Почему он это сделал?
Матушка!
Луч Макши сверкнул на занесённом мече – огромном, холодном. Клинок опустился на плаху... Хрясь.
Всё оборвалось: сердце, душа, дыхание. Просто это короткое, глухое и тупое: хрясь. Один удар, уверенный и неумолимый.
Луч, пробившийся сквозь тучи, слепил Темань. Палач что-то поднял в руках – что-то круглое. Он стоял, широко расставив ноги, и показывал это толпе. А из груди рвался вой – низкий, почти звериный. Это кричала она сама, Темань.
– Ну-ну... Ну-ну, – приговаривала госпожа. – Не смотри туда, не надо.
Она отвернулась так, чтобы Темани не было видно помоста и плахи. Кто-то обратился к ней:
– Государыня, приговор приведён в исполнение. Твои распоряжения?
Госпожа ответила:
– Всё как обычно.
Темань застыла в скорбном ужасе. Душа рвалась в небо, по лучу-лестнице, следом за матушкой, но слово «государыня» пригвоздило её к земле. Государыня! Вот эта изящная светловолосая госпожа, державшая её на руках – Дамрад?!
– Не надо так пугаться, милая Темань, – ласково проговорила та, щекоча дыханием ей ухо. – Страшна я только тем, кто идёт против меня и нарушает законы, а такому дивному созданию, как ты, бояться нечего. Всё кончено, пора домой – отдыхать. Позволь, я отвезу тебя.
Луч-лестница, объятия туч, кровавая плаха и палач, страшный меч и «хрясь» – всё осталось позади, а Северга где-то потерялась... Лишь к ней рвалась Темань, только её звала надрывающимся в крике сердцем, а её уносили прочь и сажали в роскошную повозку, обитую изнутри красным бархатом.
– Моя супруга... Там...
– Не волнуйся, твоя супруга никуда не денется, – успокаивала Дамрад.
Она выговаривала слова чуть-чуть жеманно, как бы сквозь зубы, с обольщающей сладостью. Впрочем, с подчинёнными она общалась иначе – властно, чётко, коротко, хлёстко:
– Трогай! – Как удар кнута. И снова сладко и обволакивающе – Темани: – Прелестная моя, дивная, не плачь, умоляю... Твои слёзы – слишком драгоценная вещь. Я понимаю: для меня Раннвирд – преступница, а для тебя она всегда будет матушкой. Увы, она сама избрала свой путь. Безнадёжный, потому что все заговоры будут раскрываться неизбежно. Всегда.
– Северга, – плакала Темань, с тоской устремляя взгляд в оконце. – Я потеряла её в толпе...
– Да не беспокойся ты так о ней, – нежно мурлыкнула Дамрад, завладевая её рукой. – Найдётся, не иголка. Ни о чём не волнуйся, всё будет хорошо.
– Умоляю, государыня, отпусти меня... – Темань отстранялась в угол сиденья от этих хищных глаз, от этого сладкого яда улыбки.
– О нет, не надейся просто так уйти от меня, – рассыпалась чувственным, бархатисто-низким смешком Дамрад. Её губы тепло щекотали руку Темани поцелуями. – Ни одна прелестная женщина ещё не ускользала от Владычицы Дамрад. Не надо, не надо бояться. Я уважаю твоё горе. Дай мне лишь полюбоваться тобою, чаровница.
Темань откинулась на мягкую, удобную спинку сиденья, закрыла глаза. Горе. Этот зубастый зверь, который выл внутри, выгрызая сердце... «Хрясь», – всё ещё отдавалось в ушах, заставляя рваться душой в небо.
– Мне отдадут тело матушки? – Сухой, хриплый голос царапал горло, а перед мысленным взором стоял этот жуткий палач. Нашёлся всё-таки, проклятый.
– Тела государственных преступников обычно не выдаются родным, – ответила Дамрад, по-прежнему увлечённая поцелуями пальцев Темани. – Но для тебя, обворожительная моя, я готова сделать исключение. Если желаешь, тебе отдадут прах твоей матушки после сожжения. Преследования не бойся. Ты передо мною как книга, я вижу тебя... Ты неспособна плести интриги: у тебя не хватит ни смелости, ни – прости! – ума на это, очаровательная моя. – Дамрад, словно извиняясь за низкую оценку способностей Темани, нежнейшим образом перецеловывала все пальцы на обеих её руках. – Участие членов твоей семьи в заговоре тоже не доказано, у твоей матушки хватило совести не втягивать их.
Только об одном думала Темань: чтобы Северга поскорее нашла её. Сил не осталось даже на горе, она всё выплакала в ожидании казни, и душа осталась иссохшей, измотанной. Это страшное «хрясь» что-то обрубило внутри.
– Завидую Северге, – продолжала обольстительно мурлыкать Дамрад. – Несомненно, у неё прекрасный вкус... А ведь стоит мне только захотеть – и ты будешь моей, изумительная Темань! – Глаза Владычицы зажглись опасным огнём, в улыбке сквозило что-то змеиное. – Мне ничего не стоит отправить на плаху кого угодно, в том числе и твою доблестную супругу... Её голова упадёт с плеч, а ты упадёшь в мои объятия.
Рваной раной закровоточила душа, зверь-горе завыл, и Темань затряслась, не вытирая тёплых солёных ручейков со щёк. Никто не мог прийти на помощь, она была один на один с могущественной, властной силой, способной корёжить и убивать, брать всё желаемое, не оставлять мокрого места от неугодных. Не было от неё спасения.
– Нет... нет, только не её... Лучше убей меня сразу, государыня, лучше сразу казни и меня, – в голос рыдала Темань.
Она очутилась в объятиях Владычицы, слишком слабая, чтобы отбиваться от поцелуев в шею. Руки государыни казались тонкими, но обнимали крепко – не вырваться. Почти как у Северги.
– Ну что ты, что ты, не бойся! Нет, конечно же, нет! – жарко зашептала Дамрад, обжигая её влажными жадными ласками и подбираясь к губам. – Я этого никогда не сделаю. Таких, как Северга, надо ценить и поощрять. Их мало, и они на вес золота! Пока она служит мне верой и правдой, она в безопасности. Я всего лишь пошутила, моя милая, не надо плакать, молю тебя! Ах, что же я за чудовище – напугала и довела до слёз несравненную Темань... Нет мне прощения! Тише, тише! Ну, не надо...
Дамрад успокоительно гладила Темань по волосам и вытирала ей щёки холеными пальцами. Хватка когтистых лап птицеящера драмаука и то была бы не столь ужасна.
Повозка остановилась. Темань не двигалась, обессиленная, изнасилованная – не телесно, но душевно. Дамрад вышла и открыла дверцу с её стороны, протягивая к ней руки.
– Позволь помочь тебе, дорогая.
– Я могу передвигаться сама, государыня, благодарю, – мертвенно прошелестели губы Темани. Тело на самом деле уже дышало из последних сил, на движение ушли бы их остатки – вместе с сознанием.
– Нет уж, никаких «сама!» – засмеялась Дамрад. – Я хочу баловать и нежить тебя. А за то, что я заставила тебя плакать, я обязана носить тебя на руках вечно!
Темань уже не видела, куда её несли. Чёрной птицей над нею реял, клевал душу единственный вопрос: почему тот палач так смотрел и почему она оказалась у него в объятиях? Две части этого вопроса раскинулись крыльями, закрывая небо и лишая её воздуха.
Придя в себя в собственной комнате, Темань не поверила, что жива. Быть может, она умерла и душой унеслась в прошлое? Здесь она выросла, здесь прошли её детство и юность, здесь была жива матушка... А может, матушка и сейчас здесь? И жива? Безумная мысль заставила Темань встрепенуться и подняться на локте, упираясь в подушку.
– Как долго ты спала, дорогая Темань! Я ждала твоего пробуждения, как рассвета.
Проклятый сладко-ядовитый голос, втекающий в душу тонкой холодной струйкой. И снова эта назойливая, опротивевшая щекотка поцелуев на пальцах... Над нею склонилась Дамрад – уже без шляпы, с гладко зачёсанными и убранными в узел белыми волосами. Ничего в ней не было приятного, несмотря на правильные черты лица; этот пронзающий, высасывающий душу холод глаз убивал всё красивое, что могло бы быть. Страшные глаза, страшная ласка, и ещё неизвестно, что смертоноснее – её гнев или её милость. Гнев обезглавливал, а милость отравляла.
– Да, моя дорогая, ты в своём доме, – молвила государыня, словно прочитав мысли Темани. – Гостиницы в этом городе убогие, даже самые лучшие комнаты оставляют желать, мягко говоря. Пришлось мне немного потеснить твою семью. Но это ненадолго. Как ты себя чувствуешь?
– Благодарю, государыня, мне лучше, – проронила Темань. Что за ужасная, невыносимая необходимость – отвечать ей! Быть учтивой, почтительной с этим чудовищем.
– Ну, вот и славно. – Дамрад присела рядом, снова поцеловала ей пальцы. – Ты пережила потрясение, и отдых тебе был нужен, как воздух.
– Где моя супруга? Я могу вернуться к ней? – Только это сейчас и снедало Темань, а кровожадные призраки разговора в повозке воскресали вокруг крылатыми тенями. А что, если Северги нет так долго потому, что Дамрад и её велела казнить?! – Или... Или ты её – тоже?
Дамрад вздохнула, нежно сжимая руку Темани в своих.
– Дорогая моя... Это называется «сама придумала, сама испугалась». О, священная кровь Маруши! Конечно же, нет. Твоя супруга жива и здорова, она уже здесь. Скоро подадут обед, и я надеюсь, что ты выйдешь к столу. Мы с Севергой тебя ждём. Покидаю тебя, чтоб ты могла одеться и привести себя в порядок.
Северга была здесь, и жизнь вернулась в тело и в душу. Не оборвалась с коротким «хрясь», не распласталась подстреленной птицей, и не страшна стала даже Дамрад с её домогательствами. Оставшись в комнате одна, Темань откинула одеяло и села. Кто-то заботливый переодел её в ночную сорочку, а одежду бережно сложил на мягком стуле у кровати. Даже сумочка каким-то чудом не потерялась в этой жуткой круговерти. Неужели сама Владычица? От этой мысли Темань передёрнулась... Или кто-нибудь из домашних? Два мужа матушки и младшая сестричка должны были находиться где-то здесь, если Дамрад их не выгнала на время своего пребывания. Старшие сёстры уже жили своими семьями отдельно.
Одевшись, причесавшись и припудрив лицо, на котором под глазами виднелись красные следы едких слёз, Темань вышла в трапезную. Дамрад сидела во главе длинного стола, рассчитанного на сотню гостей, а по правую руку от неё – Северга в своём безупречном мундире. Как всегда, собранная, суровая и сдержанная, бесконечно дорогая и любимая... Увидев её, Темань уже больше ничего вокруг не видела и не помнила.
– Ну, ну... Я с тобой, крошка. Как ты?
Родные сильные руки обнимали её, и Темань нежилась в них, обвив шею Северги исступлённо-нежными объятиями.
– Мне было так плохо, так ужасно, – измученно простонала она. – Где ты была?
– Похоже, разминулись мы с тобой, милая, – сказала Северга. И прибавила, сурово хмурясь: – Зачем ты пошла на площадь? Мы же решили, что ты будешь отдыхать в комнатах.
Темань могла только прильнуть к её груди и застонать. Протянув Северге губы, она получила ласковый, но сдержанный поцелуй – из-за присутствия Дамрад, конечно.
– Какое трогательное и умилительное воссоединение, – вторгся в их с Севергой кокон нежности кисловато-сладкий ручеёк голоса Владычицы. – Очаровательно.
Подали обед. Умный дом всё подносил сам, оставалось только есть. Оба мужа матушки были за столом, Темань их просто не заметила сразу, забыв обо всём при виде Северги. А в дверях показалась хорошенькая светловолосая девочка лет шести-семи. Увидев Владычицу, она застыла на пороге. Дамрад, поднимаясь из-за стола, протянула к ней руки:
– А это что за прелесть? – с улыбкой замурлыкала она. – Это что за чудо сладкое? Иди ко мне, малышка, не бойся... Ну же, подойди.
Обманчивая приветливость околдовывала, оплетала цепкими чарами, и девочка, заворожённая змеиными кольцами этого голоса, приблизилась. Государыня подхватила её на руки и чмокнула в щёчку. Переводя взгляд с девочки на Темань и обратно, она проговорила:
– Как две капли воды... Вырастешь такой же обворожительной, как твоя сестрица. – И добавила, вздохнув: – Жаль, безумно жаль. Вместо того, чтобы растить и воспитывать тебя, милое дитя, твоя матушка погрязла во всех этих... нехороших делах. Не тем она занималась, не тем. Ну... Беги на своё место, кушай.
Она отпустила Ирмрид, и та уселась рядом со своим отцом. После первого блюда Дамрад сказала:
– У меня душа болит за это дитя. Я приняла решение установить для неё пособие по потере кормилицы, которое будет выплачиваться ей до достижения ею совершеннолетия. Много выделить не смогу, расходы государственной казны и так велики, но бедствовать девочка не будет.
– Государыня, мы от всей души благодарны тебе, – подал голос Ремингер, отец девочки. – У нас с Треймом имеется свой доход, так что Ирмрид и так не бедствовала бы. Но и твоя доброта лишней не будет. Ещё раз благодарим.
Матушка обеспечила своих мужей скромными должностями, и те, в отличие от отца Темани, от службы не отлынивали и жалованье своё получали не даром. И этому доходу в ближайшее время предстояло стать единственным в семье: все деньги осуждённой матушки, согласно закону, уходили государству, а мужьям оставался только этот огромный дом. Его можно было продать и перебраться в маленький особнячок, а вырученных средств хватило бы на несколько лет сытой, почти роскошной жизни.
– Притеснений вам не будет, обещаю, – сказала Дамрад. – Можете не бояться ни за свои жизни, ни за доходы. За вами никакой вины не обнаружено, поэтому и причин вас преследовать у нас нет. Преступников и врагов государства я караю безжалостно, но невинные страдать не должны. В том, как я полагаю, и состоит суть справедливости.
– Ты, безусловно, мудрейшая и справедливейшая из правительниц, государыня, – почтительно поклонился Ремингер. – Суровая, следует признать... Но без строгости не будет и порядка.
– Верно, – усмехнулась Владычица, щупальцами своего пристально-зачаровывающего взгляда оплетая его душу и как бы проверяя на искренность. – Я рада, что мои подданные это осознают.
Ремингер с Треймом не поднимали глаз на повелительницу, держались покорно, верноподданически. А что оставалось устрашённым супругам казнённой преступницы? Жестокая правительница обходилась с ними ещё вполне милостиво, и им не приходилось бояться за старших дочерей и младшенькую, которой предстояло расти без матушки.
– Всё это вызывает во мне печаль, – проговорила Дамрад, осушая кубок вина. – Так бездарно окончить жизнь, так позорно... Такое горе для родных.
Темань улучала каждую возможность, чтобы приложиться к горячительному. Кроме вина стояла на столе и куда более крепкая хлебная вода, и она, дабы быстрее ощутить приятное тепло и успокоительный, лечащий душу хмелёк, хлопнула пару жгучих чарочек. Обычно она предпочитала лёгкие и сладкие напитки, но сейчас приходилось спешить. Северга, заметив, строго нахмурилась.
– Милая, не увлекайся.
До конца обеда Темань не смела больше прикоснуться к напиткам. Вместе с лёгким хмелем по жилам струился жгучий стыд. Но душа бунтовала: почему Северге можно было расслабляться у камина и «приговаривать» целый кувшинчик, а ей – не более одной чарки в день? Впрочем, Северга в последнее время почти не пила при ней, словно бы не желая вгонять её в соблазн. А соблазн был велик... Хмель грел сердце, раскрепощал думы, и они летели на крыльях, а не ползли по земле. Творческая мысль работала, неслась, появлялась глубина, точность образов, яркость, необычность... Темань воспаряла над обыденным, а перечитывая потом написанное, удивлялась силе своего слога и зрелости суждений. Опасность существовала, да. Подстёгивая таким образом творческий полёт, можно было втянуться и пропустить ту роковую грань, за которой расцвет сменяется упадком. Такова была цена у работы на «волшебном топливе» – высокая и губительная. И самое печальное – когда она кого-нибудь останавливала?..
После обеда Северга откланялась.
– Благодарю за гостеприимство, государыня. С твоего позволения, нам с супругой пора.
– Скорее уж, это твою восхитительную спутницу жизни следует благодарить, потому что это её дом. – Дамрад остановилась перед Теманью, пронзая её цепким, вонзающимся в сердце острыми крючками взглядом. – Мне жаль расставаться с тобой. Пообещай мне, что я увижу тебя снова, прекраснейшая из прекрасных.
Темань пробормотала какие-то учтивые слова, и они с Севергой сели в повозку. Прильнув к плечу супруги, Темань растворялась в её жёсткой силе, которая, несмотря на всю свою неуютность и колкость, держала её на плаву, как крепкая, надёжная рука. По дороге она задремала, и ей снилась матушка за решёткой – но не в тюремном тряпье и с бритой головой, а такая, какою Темань её всегда знала. Она умоляла матушку не уходить, но та говорила: «Мне пора, дитя моё», – и целовала её сквозь холодные прутья разделяющей их преграды снова и снова. «Матушка, ты бросилась в эти заговоры, потому что я от тебя уехала? – спрашивала Темань. – Потому что я тебя покинула?» Матушка только смотрела на неё печально и ласково, уходя в светлую дверь.
Темань проснулась, горячо рыдая в зажимающую рот собственную ладонь. За оконцем повозки расстилалась ночная тьма. Они ехали где-то вне времени и пространства, и пальцы Северги смахивали с её щёк слёзы.
– Ну, ну, крошка... Я с тобой.
– Это я виновата, – выдыхала Темань жаркими, отчаянными толчками невыносимую боль. – Мне не следовало оставлять матушку...
Вздох Северги коснулся её лба.
– Ни в чём ты не виновата, девочка. Уж ты-то – точно ни в чём.
*
На первой же остановке в отделении Извозного Двора Северга отправила короткое письмо в Верхнюю Геницу.
«Здравствуй, тётя Беня! Всё кончено, Рамут в безопасности, охрану можно снимать. У меня всё в порядке. Письмо сразу же по прочтении сожги, чтобы дочь не увидела. Северга».
Навья не знала, что письмо это сперва попало в руки Рамут, которая жадно ждала хоть весточки, хоть знака от матушки. Догадавшись, на какое «дело» Северга так спешила, уезжая от неё, Рамут заплакала. Её чувствительная к боли душа рвалась на части. Вытерев слёзы, она осторожно отклеила сломанную печать, растопила её и повторно налила на бумагу – будто так и было. И тётушка Бенеда, не обратив внимания на мелкие следы этой уловки, со спокойной совестью сожгла письмо, думая, что девушка ни о чём не догадывается. Но Рамут знала всё. И всё равно любила и ждала матушку всем сердцем, всей душой.
