Текст книги "Больше, чем что-либо на свете (СИ)"

Автор книги: Алана Инош

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

– Молодец, пробивайся, – хихикнула Темань. – Вперёд, не стесняйся! Сама себя не продвинешь – никто за тебя этого не сделает.

От улыбки уже болели лицевые мышцы. Однако перебороть неловкость и скованность стоило: Рамут вскоре пожала первые плоды своих усилий. Стоя у стола и выискивая среди ярких и красиво приготовленных закусок растительные, она услышала за плечом:

– Гм-гм, моё почтение, госпожа врач.

К ней обратилась одна из дочерей хозяйки дома. Рядом с нею смущённо переминалась с ноги на ногу юная белокурая девушка – её собственная наследница. Черты её можно было бы считать миловидными, если бы не крупный заострённый нос, тяжеловатый для девичьего личика. Пересыпая свою речь множеством околичностей и время от времени переходя на вкрадчиво-вороватый полушёпот (всюду любопытные уши!), мать изложила своё пожелание. Рамут, бегло оценив состояние кожи и хрящей, про себя прикинула, что вполне могла бы сделать из этого ледоруба изящный носик, который не в пример лучше украсил бы внешность в целом отнюдь не уродливой юной госпожи. Они с заказчицей отошли в сторонку и обсудили подробности. Мать сказала, что приведёт дочурку на операцию в будущий четверг, но только не в Общество, а в личный кабинет Рамут: ей не хотелось огласки.

Темань тем временем тоже делала успехи в покорении столичного общества. Смотреть на неё было любо-дорого: быстро освоившись в привычной для неё обстановке светской встречи, она непринуждённо знакомилась и очаровывала всех, на кого падал её лазоревый взгляд. При этом ей самой не приходилось так уж много говорить: она умела бросать нужные слова, дабы развязывать чужие языки, а главное – потрясающе слушала. В её глазах сиял неподдельный, добросердечный интерес, и она постоянно казалась очаровательно и улыбчиво изумлённой, не скатываясь, впрочем, до образа простоватой дурочки. Наверное, это был своего рода дар, которым Темань пользовалась напропалую, чтобы заставлять собеседников разглагольствовать. Сияя говорящему ласковым, доброжелательно-тёплым взглядом, она выуживала из него всё больше речей словечками-затравками: «Ах, как любопытно!.. Вот как? И что же ты этому господину сказала?» Или: «Да-да, я слышала об этом! Удивительное происшествие!» Или же: «В самом деле? Ах, а я даже понятия не имела! Как познавательно!» При этом о себе Темань говорила лишь самую малость, а впечатление на всех производила самое благоприятное:

– Удивительной души госпожа! Такая прекрасная, светлая женщина, обворожительная и загадочная! А какая занимательная собеседница!

И чем же Темань заслуживала такие восторженные отзывы? Наверное, тем, что давала всякому желающему возможность почувствовать себя значительным, интересным, ярким, достойным внимания и обожания. Время от времени эта светская пройдоха делала заметочки в карманной записной книжке. Одним словом, это была её родная среда, и здесь она себя чувствовала как рыба в воде.

Матушка, не любившая «праздных сборищ» (так она называла подобные собрания), налегала на закуски и выпивку, ни с кем особо не общаясь. В последней она, впрочем, придерживалась умеренности. Дабы поддержать заскучавшую родительницу, Рамут некоторое время провела рядом с ней.

– Ты – мой глоток чистого воздуха, детка, – сказала Северга. – Без тебя здесь просто задохнуться можно.

Вдруг ненавязчиво звучащая музыка стихла, и тишину резко пронзил грозно-торжественный рёв труб, отозвавшись в груди Рамут тревожным эхом. Громовой голос глашатая прокатился по дому:

– Всеобщее внимание! Всеобщее внимание! Владычица Длани – Её Величество Дамрад с семейством!

Вместе с шепотками, как показалось Рамут, в пространстве прокатился зябкий сквозняк. Гости расступились, схлынули волной прибоя, и по расчистившемуся проходу в главную гостиную вступила она – та, от кого исходило это леденящее веяние. При каждом её шаге сверкали голенища высоких сапогов, чёрный двубортный кафтан с белыми брюками придавали своей носительнице торжественный и вместе с тем строгий вид. На узле белого шейного платка сияла сотней лучей алмазная брошь-звезда, а волосы цвета сплава золота с серебром были уложены в венец из тугих локонов. Несколько длинных завитых прядей спускались Дамрад на плечи и спину. Рядом с нею шагала, слегка опираясь на её руку, старшая дочь Санда – ядовито-красивая, надменная, в огромном и вызывающе роскошном ожерелье на открытой шее. Родительницу свою она небрежно держала под руку собственническим жестом, и на её круглом лице с заносчиво приподнятым подбородком была написана спокойная уверенность: «Матушка – моя, никто не смеет посягать на неё». Младшая дочь Владычицы, Свигнева, шагала чуть позади этой царственной пары – рядом со своим отцом. Сёстры были схожи чертами лица и вороным цветом волос, но если старшая открыто источала высокомерие и холодный яд, то младшая являла собой образец таинственной сдержанности – что называется, «себе на уме». За ними следовали мужья Владычицы, а замыкала шествие небольшая свита самых близких служителей. Среди них-то Рамут и увидела Вука – в неизменном чёрном облачении и того же цвета перчатках. Лишь по случаю торжественного приёма мрачность его наряда слегка разбавляло белое кружево рукавов и жёсткая полоска воротника, видневшаяся из-под чёрного шейного платка. Шагал он невозмутимой, мягкой походкой опасного хищника, бросая по сторонам привычно цепкий, холодный и острый взгляд, видевший всех насквозь.

Лицо Темани при виде Дамрад застыло мраморно-бледной маской, вся её милая оживлённость пропала, взгляд угас. Из обворожительной светской госпожи она вмиг превратилась в загнанное, замученное тревогой и страхом существо, до состояния которого она себя довела после известия о переезде. Наверно, она думала, что Дамрад тут же отдаст приказ схватить её и казнить без суда и следствия, но ничего подобного не случилось. Зимний блеск глаз Владычицы лишь кратко скользнул по ней ледяным лучом, но ни один мускул не дрогнул в лице воинственной правительницы. Она лишь отметила присутствие Темани, но никак не выразила своего отношения к нему – ни трепетом губ, ни сдвинутыми бровями. «Да, я вижу тебя», – как бы говорил её бесстрастный взор.

Первым делом Владычица подошла к хозяйке дома и поздоровалась с нею. Брови госпожи Ингмагирд ожили, зашевелились, сонная надменность сменилась подобострастным вниманием, с которым градоначальница взирала на Дамрад, чуть ли не заглядывая ей в рот. После краткой беседы с нею повелительница обменялась любезностями с ещё несколькими важными гостями этого приёма. Не обошла она своим вниманием и Рамут с родительницей.

– Любезная сестрица Северга! Милая Рамут! Несказанно рада видеть вас обеих. – Её голос пел перезвоном мелодичных ледышек, глаза мерцали зимними звёздами. Изогнув бровь, Дамрад добавила негромко и многозначительно: – Как всегда, неразлучные... Неизменно растворённые друг в друге. Столь удивительным отношениям можно только позавидовать!

У Северги, стоявшей навытяжку, быстро и чуть приметно дёрнулась верхняя губа, а Рамут ощутила в жилах смутный жар разлагающего душу яда, которым была пропитана каждая нотка голоса Дамрад. После него хотелось помыться, вот только купель очищала лишь тело.

– А где же Темань? – слегка осмотревшись, удивилась Владычица. – Только что была здесь – и как сквозь землю провалилась. Чудеса да и только!

Супруга матушки и впрямь куда-то делась. Ещё несколькими мгновениями ранее Рамут видела её, бледную и ошеломлённую, среди гостей, но сейчас она словно испарилась. «Уж не вскочила ли она в первую попавшуюся повозку и – дёру?» – мелькнула мысль. А Дамрад, посетовав, что не удалось толком поздороваться с прекрасной супругой Северги, подозвала Вука и заговорила о скорой свадьбе. Тот с поклоном доложил, что приготовления идут полным ходом – никаких загвоздок, всё в соответствии с замыслом.

– Вот и замечательно, – одобрительно кивнула Владычица. – Я в предвкушении праздника, который вы с Рамут, несомненно, заслужили!

Выпив чарочку вина и о чём-то пошептавшись с Сандой, Дамрад обратилась к благоговейно притихшим гостям:

– Продолжайте веселиться, прошу вас! Пусть моё присутствие никого не смущает!

Объявили танцы. Вук с поклоном подошёл к Рамут:

– Моя дорогая госпожа, прости, что сегодня не смог приехать за вами лично, как обещал: мне пришлось спешно исполнять поручения Владычицы. Разреши пригласить тебя.

Этот танец был перевёрнутым отражением того, первого. Вместо тёплой грусти взгляда – холод блёсток инея в зрачках, вместо говорящей души – чёрная молчаливая бездна, уставившаяся на Рамут пристальным взглядом. Пару раз девушка споткнулась: ноги вдруг стали мягкими, безвольными. То ли пол стал каким-то вязким, то ли эта бездна выпила все силы... Стальные объятия Вука подхватили её, не дали упасть.

– Что с тобою, госпожа?

Рамут старалась отстраниться от него, не зависеть от его рук, но получалось плохо. Волчица внутри обессиленно дышала, высунув язык... А Вук отвёл её к диванчику у стены и усадил.

– Отдохни, моя дорогая суженая. Погоди, я принесу тебе выпить.

Он сам подал Рамут чарку лёгкого и сладкого вина – весь олицетворённая забота. Однако в следующий миг он насторожился и выпрямился.

– Прости меня, отрада моего сердца. Меня зовёт Её Величество.

Вук направился через всю гостиную к Дамрад, которая у стола с закусками угощала Санду пирожными. Едва он отошёл, как Рамут приметила у своих ног тетрадку в мягком кожаном переплёте. Пару раз она видела её у Вука: он носил её во внутреннем кармане и доставал, чтобы сделать какие-то заметки. Первым порывом Рамут было окликнуть будущего супруга и сообщить ему о потере, но внезапное и властное чувство заставило её поднять тетрадку и спрятать за пазуху. Честный голос совести корил её за это любопытство, но когда ей ещё могла представиться такая возможность узнать о Вуке побольше? Как Рамут хотела бы вернуть того, другого Вука, с которым она встретилась в первый раз во дворце Дамрад!.. Может, тетрадка прольёт хоть какой-то свет на всё это?

Сердце заходилось в бешеном стуке, даже воздуха не хватало. Переведя дух, Рамут осмотрелась в поисках матушки. А Северга между тем уже не скучала в одиночестве: красивая девушка с роскошными рыжевато-каштановыми волосами и ямочками на щеках настойчиво приглашала её на танец. Сперва Северга отнекивалась, но красавица обрушила на неё всё своё лучезарное обаяние и таки добилась своего. Прищёлкнув каблуками, матушка приняла приглашение. «Даже к лучшему, что Темань решила улизнуть, – подумалось Рамут с усмешкой. – Если б она увидела это, матушке бы точно несдобровать!»

Ей не терпелось скорее заглянуть в тетрадку. Вук был занят разговором с Дамрад, и Рамут незаметно выскользнула, направляясь к самому подходящему для чтения месту – библиотеке. Огромное книгохранилище она приметила ещё раньше, когда они с матушкой и Теманью прибыли на приём и направлялись от входной двери в гостиную. Рамут питала особую любовь к библиотекам, а потому мелькнувшие в щель приоткрытой двери корешки книг не укрылись от её взгляда, поманив своим золотым тиснением.

Книг здесь было несметное множество. Полки тянулись до самого потолка, а в промежутке между шкафами обнаружилось одиноко стоящее кресло. Устроившись в этом укромном и уютном местечке, вдали от суеты, Рамут наконец открыла тетрадку.

Страницы с лёгким шелестом переворачивались, заполненные уже знакомым, холодно-красивым и чётким почерком. Записи велись ежедневно, судя по датам; больше всего это походило на список дел с последующими отчётами о проделанной работе, но Рамут понимала далеко не всё. Вук писал каким-то иносказательным языком и пользовался только ему понятными обозначениями и сокращениями. «Г-н Г. – Чёрная Папка. Доказательства в С.С.» «Г-жа П. – Белая Папка. Отчёт представить Рогатому Шлему завтра в 7 утра». Иногда Вук сжато записывал содержание разговоров, по-видимому, важных для него. Но вот странность: временами почерк менялся, будто тетрадью пользовался кто-то ещё. Второй почерк был мягче, круглее, с разрывами между буквами, а иногда его обладатель переходил на какой-то незнакомый Рамут язык. Девушка изумлённо замерла, увидев собственный портрет, набросанный карандашом. (Карандаш, к слову, крепился к корешку тетради цепочкой – чёрный грифель, туго обёрнутый кожаным чехлом). Судя по записям рядом, выполнил его обладатель мягкого почерка. Он ещё и окружил изображение изящной рамкой из цветочков и ленточек, а внизу сплёл последние в сердечко, внутри которого подписал имя Рамут. Господин Тёплый (так девушка про себя прозвала обладателя мягкого почерка) оказался недурным художником: сходство ему удалось ухватить очень цепко. Но больше всего Рамут поразили именно эти украшательства, эти цветочки-ленточки. Так непохоже на холодного, зловещего и педантичного до занудства Вука! Закрыв глаза, Рамут ощутила на лице травяное дыхание цветущего луга и покалывание лучей яркого небесного светила сквозь веки. «Господин Тёплый, кто же ты?» – стучало сердце.

«Битва проиграна, милая Рамут», – донеслось из душистой летней дали печальное эхо.

Звук шагов заставил её пружинисто собраться. Схватив с полки книгу и поглубже засунув на её место тетрадь, Рамут сделала вид, будто увлечена чтением. Она как раз непринуждённо слюнявила палец, чтобы перевернуть страницу, когда перед нею выросла грозная, как ночная сторожевая башня, фигура Вука.

– Вот ты где, моя госпожа! Устала и решила уединиться? – с усмешкой спросил он.

– Да, что-то вроде того. – Рамут старалась говорить естественно, но голос звучал, как ей показалось, чуть одышливо и глуховато. А может, это ей просто мерещилось.

– А я искал тебя, чтобы попрощаться, увы, – со вздохом сожаления сказал Вук. – Отбываю по срочному делу.

– Вот как? – Рамут заёрзала в кресле, лихорадочно пытаясь придумать способ, как вернуть ему тетрадь. Мысли крутились со скоростью молнии, бегали, запинались и натыкались друг на друга. – Какая досада! А я... э-э... хотела ещё разок проплясать с тобой!

– Не могу отказать моей несравненной суженой! – поклонился Вук, приподняв уголки губ в подобии улыбки. – Твоё желание – закон для меня. Но сразу после этого мне придётся покинуть тебя, к моему величайшему разочарованию.

– Ты ступай, – сказала Рамут, – а я пока поставлю книгу на место и... э-э, застегну парочку пуговиц. А то я тут... гм, расслабилась немного в одиночестве. Отвернись, пожалуйста.

– Да, конечно. Повинуюсь, госпожа.

Когда Вук повернулся к ней спиной, направляясь к двери, девушка быстро достала тетрадь, свернула трубочкой и сунула в карман, а книгу вернула на полку. Через пару шагов поравнявшись с женихом, она оперлась на его руку.

В зале гремела музыка. Танец был быстрым, с множеством крутых разворотов и сложных телодвижений, и Рамут, улучив миг, выудила тетрадь и незаметно бросила на пол.

– Ой, у тебя, кажется, что-то выпало, – показала она пальцем.

Вук и бровью не повёл. Сунув руку за пазуху, он хмыкнул:

– М-да, карман порвался... Благодарю, госпожа, что заметила!

Он подобрал свои записи и переложил в другой карман, после чего они с Рамут как ни в чём не бывало завершили танец.

Попрощавшись с женихом, Рамут на подгибающихся ногах добралась до стола с напитками, схватила чарку и сделала большой глоток. Сердце колотилось, как у мелкой птахи, а пальцы тряслись. Заедая своё волнение сырным печеньем, которого на блюде была целая гора, Рамут жевала и глотала, но вкуса почти не чувствовала.

«Фух... Кажется, обошлось. Он ничего не заподозрил».

Сейчас бы трубочку бакко, чтоб стало совсем хорошо... Однако не успела она немного прийти в себя, как к ней подошла вынырнувшая из своего укрытия Темань, причём какая-то нервная и дёрганая. Вид у неё был крайне расстроенный, даже слезинки блестели в уголках глаз. Похоже, пока Рамут занималась изучением тетради, тут в её отсутствие что-то случилось.

– Дорогая, проводи меня до повозки, – плаксиво попросила матушкина супруга. – Я устала, еду домой. Достаточно я тут покрутилась, на статью хватит.

– Что такое, тётя Темань? – осторожно спросила Рамут.

С ними поравнялась матушка – угрюмая, бледная, со сведёнными бровями и стальным блеском в глазах.

– Темань, ради священных больших пальцев Махруд, прекрати. Это был всего лишь танец, а ты раздула из этого незнамо что!

– Танец, конечно, как бы не так! – горько скривилась та. – Она так и висела на тебе, а ты и рада, да?

Северга измученно возвела глаза к потолку, как бы говоря всем видом: «Ох, да пропади оно всё пропадом!»

– Радость моя, а не надо было меня покидать так надолго, – устало пошутила она.

– Ой, всё! – Темань махнула рукой и зашагала к выходу из зала.

Рамут хотела последовать за ней, но матушка придержала её за локоть.

– Не надо, детка, пусть едет. Разговаривать сейчас бесполезно. Сама успокоится.

– Да что стряслось-то? – снова спросила Рамут, хотя уже начинала догадываться, из-за чего сыр-бор.

– Да так... Дочурка нашего тысячного тут оказалась, – хмыкнула матушка. – Очень ей поплясать со мной хотелось... Ну, отказать было неудобно. Вот и всё.

– Это та, с ямочками? – двинула бровью Рамут, еле сдерживая смешок.

Семена улыбки проросли и на лице Северги.

– Самые красивые на свете ямочки – твои, милая, – с тенью усталой ласки молвила она, тыльной стороной пальцев тронув щёку дочери.

И всё-таки Рамут казалось, что подчёркнутая, шумная ревность Темани была призвана отвлечь внимание от чего-то другого, случившегося с нею вдали от посторонних глаз.

Они уехали с приёма вдвоём спустя час в заказанной с Извозного Двора повозке. Снова начинался дождь, а во тьме сомкнутых век Рамут всё плыли и плыли строчки, написанные мягким почерком. А ещё она жалела, что не вырвала себе на память свой портрет, обрамлённый цветочками и ленточками.

Дни летели, наполненные работой. Вскоре Рамут узнала неприятную новость: Реттгирд переводили в Берменавну на преподавательскую должность – руководителем отделения общей хирургии тамошней врачебной школы. Вроде бы и не обидно, должность довольно высокая и заметная, но нехорошее подозрение ёкнуло в груди у Рамут. Уж не доложили ли соглядатаи Вуку о том поцелуе? Наверняка они сообщали ему всё, что наблюдали.

– А ты не можешь отказаться? – спросила Рамут, когда они сидели после обеда в курительной комнате.

– Увы. – Реттгирд пыхнула трубкой, холодно щурясь сквозь клубы дыма, подняла палец к потолку. – Пришёл приказ аж из самого Верховного врачебного ведомства.

Все были весьма огорчены и озадачены этим обстоятельством. А главное, никто не мог понять, в связи с чем Реттгирд переводили. В приказе, правда, значилось чёрным по белому: «Для повышения качества подготовки врачей в городе Берменавне».

– Значит, тебя высоко ценят, – усмехнулась Ульвен. – Раз решили, что от твоего перевода качество подготовки там сразу подскочит до небес.

Реттгирд кисло поморщилась, затягиваясь дымом; похоже, она, как и Рамут, тоже не очень-то верила, что её отсылали ради того, чтобы будущие врачи Берменавны получили возможность выпуститься отличными мастерами своего дела. А в курительной комнате между тем шло обсуждение возможностей для работы и жизни в тамошних условиях: не Ингильтвена, конечно, но тоже крупный город, столица Западной Челмерии. Можно устроиться вполне неплохо, не бедствуя, а если уж на такую солидную должность, то и вовсе горевать нечего.

– Это всё он, Вук, – высказала Рамут свои подозрения о причинах перевода, когда они с Реттгирд прогуливались в саду после курительного перерыва. – Уверена, что это он устроил каким-то образом.

Она рассказала о соглядатаях. Реттгирд усмехнулась:

– Это похоже на правду. Но, если честно, мне всё равно, где работать, лишь бы моя деятельность приносила пользу. Жаль только, что видеться с тобой не будет возможности...

Тоскливая струнка пела меж серых клочковатых туч, Рамут охватывала смутная горечь и зябкость. Сердце тупо ныло и глухо роптало досадой на Вука, где-то в глубине назревало негодование, от которого хотелось выть и кусаться. Хотелось стать зверем и бежать, бежать, не разбирая дороги... А потом вцепиться Вуку в загривок и хорошенько оттрепать его. Но Рамут даже не могла высказать ему причин своего гнева: как обнажать свою душу перед этим холодным чудовищем, раскрывая ему свои потаённые мысли и чувства?.. Брр... Рамут поёжилась и невольно закуталась в плащ поплотнее. Но вот странность: ненавидела она не того Вука, который нарисовал её портрет в своей тетради, а его брата-близнеца, в которого он превращался, чтобы служить Дамрад.

Выходя вечером под дождь, Рамут медлила ловить повозку. В ней трепетал и ныл комок чувств, отчаяние искало выход. Может, стать волчицей и побегать по городским крышам? Измотать мышцы, чтобы телесная усталость вытеснила душевное смятение и тоску. Впрочем... Увидев, как Реттгирд садилась в повозку, Рамут почувствовала другой безрассудный порыв.

– Погодите! – закричала она, бросаясь в пелену дождя.

Она успела вскочить в повозку на ходу: Реттгирд распахнула перед ней дверцу и протянула руку, помогая забраться. Рамут задорно встряхнулась, и Реттгирд засмеялась, заслоняясь от брызг с её волос. Она не спрашивала ни о чём.

Сероглазая навья-врач занимала пятикомнатное жильё в общинном доме. Всего таких роскошных апартаментов в нём было десять, а также двадцать жилищ попроще – трёх-, двух– и однокомнатных. Кроме отдельных столовых комнат имелся и общий обеденный зал, в котором соседи могли встречаться за дружеской чашечкой отвара. Встречая на лестнице знакомых, Реттгирд слегка кланялась, а Рамут бросало то в жар, то в холод. Безумство, которое она затеяла, щекотало ей сердце и заставляло колени слабеть, будто на краю пропасти.

Реттгирд гостеприимно предложила отужинать. Она жила в пяти комнатах одна – свободная холостячка. Судя по обстановке, жить она любила красиво и с удобством.

– Даже жильё мне в Берменавне уже приготовили, – усмехнулась она. – И обещали помочь с переправкой вещей. Быстро сработали, однако... Твой могущественный жених может похвастаться длинными руками.

Упоминание о Вуке – о зловещей, властной и холодной его части – заставило Рамут содрогнуться. Вечерняя усталость растворялась в чарке хлебной воды, а взгляд Реттгирд, пристально-грустный, жадный и ласковый, казалось, читал её мысли. Рамут вложила руку в её ладонь и закрыла глаза, ощущая щекотное тепло поцелуев на пальцах. Расстояние между ними сокращалось, и вот уже дыхание Реттгирд обожгло ей губы.

– Дорогая моя Рамут, я догадываюсь, для чего ты пошла со мной... Ты хочешь таким образом отомстить Вуку за слежку, ведь так? Сжать тебя в объятиях – высшее счастье для меня, но... Я не чувствую от тебя взаимности. Ты даже сама не знаешь, хочешь ли ты близости. Ты вздрагиваешь от поцелуев, от прикосновений, но это не похоже на желание, это похоже на страх.

– У меня этого ещё никогда не было, – и вправду начиная неукротимо дрожать, прошептала девушка. – Ни с кем... Наверно, поэтому я и волнуюсь...

– Священная печёнка Махруд! – тихо промолвила Реттгирд с тёплым восхищённым придыханием. – Так ты – невинная... Тогда я вдвойне недостойна такого дара. Я достойна лишь целовать подошвы твоих сапогов. Восхищаться тобой издалека – вот всё, что я могу себе позволить.

– Ты считаешь, что Вук достойнее? – сдавленно, сквозь ком в горле, пробормотала Рамут. – Впрочем, ты права, наверно. Не стоило мне всё это затевать... Прости, если обидела.

Она отошла к окну, невыносимо задыхаясь. Ещё никогда в жизни её так не колотило и не выжигало, точно нутро было набито раскалёнными углями. Пальцы же, напротив, заледенели, и Рамут стискивала их в кулаки, устремляя взгляд в окно на вечерний город и ничего не видя из-за пелены слёз перед глазами. Глупая затея... Реттгирд могла подумать, будто Рамут делает ей одолжение перед отъездом, снисходит до неё. Глупо, безобразно, но теперь уже ничего не поделаешь, не повернёшь время вспять.

– Помилуй, какая обида, о чём ты? – Руки Реттгирд легли ей на плечи, дыхание мягко согрело щёку. – Рамут, милая... Это ты меня прости за эту отповедь. Вук не заслуживает и мизинчика твоего, но я – тоже не самый лучший выбор. Проклятье! Когда я успела стать такой щепетильной? – Реттгирд невесело усмехнулась, её ладони на плечах Рамут заскользили, поглаживая. – Я такие вопросы обычно решаю просто: предлагают – принимаю. Но ты... Ты – это совсем другое. Ты – чистая, светлая, прекрасная, одарённая. Ты – Целительница с большой буквы и дивная, изумительная девушка. С тобой нельзя так! Ты – госпожа, богиня, а я песчинка на твоей нежной ладони.

Соскользнув на колени, Реттгирд расцеловала руки Рамут, а после склонилась и принялась осыпать поцелуями и ноги.

– Реттгирд, что ты делаешь? Встань сей же час! – охваченная ледяным огнём смущения, пролепетала девушка.

– Не встану, – с печатью светлой, исступлённой страсти на лице ответила Реттгирд. – Только так я и могу смотреть на тебя. Прикажи, я всё исполню... Одно твоё слово – и я брошу вызов Вуку и убью его! Ну, а если суждено умереть мне – умру с радостью.

Рамут не знала, что сделать – то ли коснуться ласково щёк Реттгирд, то ли отстраниться подальше, дабы не подавать надежд. Она застряла в мучительной нерешительности... Нет, наверно, ей и вправду лучше уйти, так будет справедливо и честно. Жалея о своём безрассудстве, Рамут мягко отошла в сторону.

– Прости, Реттгирд, мне пора. Благодарю за гостеприимство, – глухо, едва слышно проговорила она, пытаясь учтиво улыбнуться. – Если можно, вызови мне повозку.

Реттгирд поднялась, смущённая и огорчённая, и выполнила просьбу Рамут. Они старались не смотреть друг на друга: неловкость пролегла между ними пропастью – не протянуть руку, не коснуться, не сказать дружеское слово. Всё теперь приобретало исковерканный, странный смысл.

Повозка прибыла. Рамут села, но не проехала и полквартала.

– Остановите здесь, – приказала она.

Капли осеннего дождя повисли блёстками на ткани плаща, вода чавкала под ногами, но в повозке было бы слишком невыносимо. Домой не хотелось, одиночество улиц обступало со всех сторон, а мысль о грядущей свадьбе присосалась к сердцу упырём. Во что она ввязалась?! Эта битва ей не по силам... И ради чего? Ради цветочков и ослепительного неба. Всё путалось, сплеталось, тучи сливались с землёй, а день с ночью. Может, и не было того, другого Вука, и она всё сама выдумала – разглядела тепло во взгляде, навоображала невесть чего... Но нет, тетрадь она видела своими глазами. Два почерка и портрет в рамке из ленточек.

Так Рамут неприкаянно бродила по улицам, пока не вымокла до нитки и не озябла. Незнакомый квартал мерцал, отражаясь в лужах цветными пятнами. Спросить дорогу у стража порядка Рамут почему-то постеснялась, а потому побрела дальше наугад, пока не вышла на набережную. Там она опустилась на скамеечку и измученно закрыла глаза.

Просидела она недолго. Вскоре из серебристой пелены дождя вынырнула чёрная повозка без опознавательных знаков и остановилась около Рамут.

– Госпожа, ты вымокла и замёрзла. Позволь отвезти тебя домой.

Из приоткрытой дверцы выглядывал не Вук, а один из соглядатаев. Его Рамут не видела раньше, но сразу поняла, кем являлся этот непримечательно одетый незнакомец в надвинутой на глаза шляпе. Первым порывом было отказаться, но торчать под холодным осенним ливнем – наверно, ещё большая несуразность. Поёживаясь, Рамут забралась в сухое нутро повозки.

Огни улиц скользили мимо, незнакомец хранил вежливое молчание.

– Скажи, у тебя есть семья? Супруга, дети? – спросила Рамут зачем-то.

– Никак нет, госпожа, – ответил соглядатай. – Служба.

Рамут и прежде случалось задерживаться допоздна, матушка и супругой уже привыкли и не беспокоились. Темань что-то строчила в кабинете, а Северга задумчиво сидела у камина.

– Ты чего вся мокрая, детка? – В её спокойном голосе мягко молчал снегопад, такой же сдержанный, как она сама.

– Решила прогуляться пешком, а тут дождь пошёл. Пока коляску ловила, вымокла. – Даже слова Рамут давались тяжело, их приходилось выдавливать из груди, как каменные глыбы.

Матушка, видимо, не очень-то поверила, но не стала лезть с расспросами, и Рамут была ей за это благодарна, потому что гнетущий груз под сердцем невольно смыкал ей губы. Она переоделась в сухое и легла в постель. После ужина у Реттгирд есть не хотелось, но в комнату влетел поднос со стаканом молока.

– Благодарю, домик, но я не просила, – удивилась Рамут.

«Госпожа Северга велела подать», – был ответ.

Рамут смыла молоком вставший в горле остро-солёный комок. Хотелось уткнуться в матушкино плечо и разреветься, как маленькая девчонка. Знала бы она, как тошно, как несносно это всё... Нет, ни к чему ныть и жаловаться, матушке и своих забот хватало. Смахнув слёзы, Рамут прильнула к подушке и закрыла глаза.

Но как тошно ни было на душе, а работа требовала её внимания. Рамут успешно уменьшила нос внучке градоначальницы; мать привела девушку в назначенный день, трясущуюся и бледную. Девица боялась боли, но Рамут успокоила её:

– Сударыня, это совершенно безболезненно. Потом, правда, немного поболит, но недолго и не очень сильно.

Носик вышел очаровательный, дочка с маменькой были счастливы и щедро оплатили работу целительницы.

Реттгирд уехала, устроив для приятельниц прощальную вечеринку. Сама она хотела скромно посидеть с самыми близкими знакомыми, но Общество не захотело отпускать её по-тихому. Был устроен большой обед в её честь; произносились хвалебные речи, все выражали сожаление, что столь яркая звезда столичных врачебных кругов покидает Ингильтвену.

– Я очень тронута, сударыни, – молвила Реттгирд с поклоном. – И польщена столь высоким мнением о моих способностях. Но кто воистину заслуживает уважения и восхищения, так это Рамут. Она в Обществе совсем недавно, но уже успела показать свой недюжинный целительский дар во всём его величии.

Рамут стало неуютно на перекрестье множества взглядов. Косвенная вина в переводе Реттгирд не давала ей покоя, сердце утонуло в дождевых тучах. Отбытие было назначено на шесть вечера, и Рамут, желая напоследок увидеться с Реттгирд, отправилась к ней.

Повозка уже стояла у дома, но Реттгирд была не одна. Она весьма нежно прощалась с синеглазой красавицей с золотыми волосами. Та напрашивалась поехать с ней, а Реттгирд устало-ласковым голосом отвечала:

– Дорогая, в этом нет никакой надобности. Зачем тебе следовать за мной в глушь? Я делаю это вынужденно, но ты совсем не обязана менять Ингильтвену на захолустье. Тебе там будет скучно.

Девушка что-то отвечала всхлипывающим шёпотом, но Рамут уже не вслушивалась. Едва слышно отдав носильщикам распоряжение разворачиваться, она откинулась на спинку сиденья. «Неужели я что-то к ней испытываю? Неужели ревную? – думала молодая целительница в смятении. – Какое мне дело до всех её любовниц?» Она не должна была чувствовать себя уязвлённой, но почему-то острый коготок впивался ей в сердце, а мысли вздымались, раскручиваясь горькими вихрями: «Мне ли одной она говорила нежные, проникновенные слова? Может, она всем своим женщинам говорила о том, какие они неповторимо прекрасные... Сплав ума и красоты...»