Текст книги "Больше, чем что-либо на свете (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 48 страниц)
Дом зазвенел: прибыл десятник из матушкиного полка. Какое-то срочное дело требовало её безотлагательного участия, и все её уже обыскались.
– Прости, детка, служба, – вздохнула матушка, прильнув губами ко лбу Рамут. И добавила сурово и холодно, обращаясь к Вуку: – Прошу покинуть мой дом, ты и так достаточно злоупотребил нашим гостеприимством.
– Как прикажешь, госпожа, – поклонился тот.
– Матушка... Пусть он останется, – еле слышно прошептала Рамут. – Не гони его.
– Тебе нужен покой, – возразила Северга. – Зайдёт позже, а сейчас пускай выметается.
Да, дружелюбием к нему она не воспылала, но хотя бы больше не пыталась убить – и то хорошо. Вук склонился и с ласковым поцелуем шепнул:
– Твоя родительница права, милая. Отдыхай. Завтра я непременно зайду проведать тебя.
«Вот только кого я увижу завтра? – с горечью подумала девушка. – Тебя или твоего брата-близнеца?»
Вопреки опасениям врачей, хуже ей не стало. Напротив, знобить Рамут стало меньше благодаря жаропонижающим пилюлям, но вот слабость упорно оставалась. После необычайно резвого прыжка из окна, совершённого ею в сильнейшем порыве спасти Вука, она опять не могла ходить, а садилась лишь с посторонней помощью. Врачи дежурили у её постели по очереди, разговорчивые и весёлые Ульвен и Эрльрид умело развлекали её болтовнёй, чтением вслух и смешными историями, коих они знали великое множество.
– Благодарю вас, сестрицы, – с признательностью говорила она им. – Что бы я без вас делала!
В обед ненадолго приходила со службы матушка, чтобы искупать и переодеть Рамут. Никому другому она это дело не доверяла. А после её ухода, выждав четверть часа, являлся Вук, и каждого его появления Рамут ждала с холодком тревоги. Каждый раз, когда она слышала его поступь за дверью, сердце колола маленькая иголочка, а пальцы коченели: кто перед нею предстанет – Вук, который нарисовал её портрет в своей тетради, или его зловещий двойник? Но приходил всегда первый – Рамут сразу узнавала его по любящему взгляду и ясной улыбке. Наставало обеденное время, и он поил невесту тёплым мясным отваром и молоком. Одной рукой он поддерживал её в сидячем положении, а другой подносил ко рту девушки чашку. Ей нравилось, когда он, щекоча дыханием её ухо, нежно шептал:
– Ладушка моя...
О Реттгирд Рамут с ним не решалась заговорить, но он будто прочёл её мысли и сказал:
– Перевод твоей знакомой в Берменавну отыграть назад нельзя, увы. Но я постараюсь убедить её матушку отпустить младшую дочурку к старшей. Думаю, я смогу устроить воссоединение любящих сестёр. Пусть твоё сердце будет спокойно.
Рамут могла только уткнуться ему в плечо, а он с улыбкой шепнул:
– Ну, я заслужил прощение, моя прекрасная госпожа?
От этого церемонного обращения, «моя прекрасная госпожа», веяло холодком того, другого Вука, и Рамут знобко поёжилась. Однако смеющиеся глаза будущего супруга ласково искрились, и она поняла, что он шутит над той, тёмной и холодной частью себя.
– Если я прощён, поцелуй меня, ладушка.
И его губы оказались совсем близко – от Рамут не потребовалось сколько-нибудь заметного усилия, чтобы к ним дотянуться.
Он старался не встречаться с хозяйкой дома, но если Северга его заставала, не спешил спасаться бегством, и это спокойное достоинство в нём тоже очаровывало Рамут. Насчёт свадьбы матушка сказала так:
– Детка, пусть будет так, как хочешь ты. Тебе жить с ним, не мне. Но если до меня дойдёт хотя бы один слух, что он ведёт себя с тобою недостойно... Ты меня знаешь.
Рамут знала её даже слишком хорошо. А между тем до свадьбы оставалось совсем чуть-чуть, а слабость всё не проходила. Рамут уже могла понемногу вставать, но от долгого пребывания на ногах у неё начиналось головокружение, вплоть до обморока. Ударили первые заморозки, ещё не очень крепкие, но когда девушка приоткрывала окно, чтобы глотнуть воздуха, в холодном ветре, который касался её лица, чувствовался запах зимы – острый, суровый и чистый.
Матушка ушла на службу, а Рамут после завтрака пыталась разминаться, прогуливаясь по лестнице, когда дом оповестил о приходе высокой гостьи:
«Её Величество Владычица Дамрад!»
От ходьбы по ступенькам у Рамут выпрыгивало из груди сердце, а в глазах потемнело, и именно в этот злополучный миг Дамрад захотелось её застать...
– Дом, впусти, – еле выдохнула девушка, навалившись на перила всем весом, чтоб не упасть.
У неё было всего несколько мгновений, чтоб перевести дух, выпрямиться и спуститься: не пристало встречать Великую Госпожу в скрюченном положении, да ещё и стоя на лестнице выше её. Рамут успела, но это стоило ей огромных усилий: сердце дико стучало, колени подкашивались. Дамрад вошла не одна, её сопровождал Вук, а следом прислужники внесли нечто, висевшее на вешалке и завёрнутое в чехол из плотной ткани. Владычица, затянутая в строгий чиновничий кафтан, в чёрной шляпе с белыми перьями и зеркально сверкающих сапогах, остановилась и окинула оценивающим взглядом обстановку дома. Вук принял у неё плащ и повесил на услужливо подлетевшую вешалку. Рамут всматривалась в него, чтобы понять, который из Вуков перед ней сейчас, но в присутствии Дамрад жених держался непроницаемо.
– Здравствуй, милое дитя, – молвила Владычица, изгибая в сладкой улыбке свои высокомерные губы. – Вук доложил мне, что ты заболела, и свадебное торжество под угрозой срыва. Рада видеть, что ты на ногах.
Рамут стояла из последних сил, незаметно за спиной вцепившись в перила. Чтобы поклониться, ей пришлось их выпустить, и она тут же пошатнулась. Упасть ей не дал Вук, в мгновение ока очутившись рядом и подхватив девушку на руки. Теперь, когда Дамрад не видела его лица, он на миг отпустил чувства на волю, скинув холодную маску бесстрастия. Сердце Рамут тепло ёкнуло: её держали неравнодушные, ласковые руки любящего Вука, а не Вука – холодного чудовища.
– Да, похоже, рано я обрадовалась, – покачала Дамрад изящно причёсанной головой, озабоченно подходя к ним и заглядывая молодой навье в глаза. – Ты ещё совсем слаба, милая. Что же нам делать? Свадьба послезавтра, а ты на ногах не держишься!
Они поднялись в комнату Рамут. Вук уложил её в постель и заботливо разул, прикрыл одеялом, а Владычица присела в кресло, опираясь на роскошную трость с золотым, осыпанным алмазами набалдашником; оставить её в подставке вешалки она не пожелала и носила с собой.
– Может быть, стоит перенести свадьбу, Великая Госпожа? – предложил Вук.
– Может быть, и можно было бы, – ответила Дамрад. – Но ты сам понимаешь: приглашения уже разосланы, гости составили свой распорядок дел так, чтобы освободить именно этот день... Оповещать их о перенесении торжества следовало заблаговременно, тогда это было бы в рамках приличий. Но выздоровление Рамут идёт не так быстро, как мы понадеялись, увы. Ума не приложу, как теперь быть!
– Владычица моя, болезнь невесты – причина более чем уважительная, – почтительно заметил Вук. – Я уверен, гости вполне поймут и простят.
– Это так, но всё равно не хотелось бы причинять стольким людям неудобства. Все они – уважаемые и очень занятые особы, – возразила Дамрад. – Ты и сам таков; вот скажи, тебе при твоей загруженности делами легко было бы освободить целый день для похода в гости?
– Пожалуй, не так легко, но я бы что-нибудь придумал, государыня, – с поклоном ответил Вук.
– Допустим, – гнула своё Дамрад. – Но вот ты выкроил день, отменил дела и перенёс все встречи, а тебе вдруг в последний миг сообщают, что принять тебя не смогут. Что бы ты испытал? Досаду? Более чем уверена, что ты был бы в ярости! День потерян, опять всё надо перекраивать... Хотя, – добавила она со вздохом, обращая пронизывающий взор на Рамут, – с другой стороны, не хотелось бы и мучить нашу милую невесту празднествами – в её-то состоянии! Она ещё не до конца оправилась и вряд ли выдержит целый день на ногах... Да она и получаса не продержится!
– Получается, мы в безвыходном положении, моя госпожа, – развёл руками Вук.
Дамрад решительно встала, прошлась по комнате, блестя голенищами сапогов.
– Выход есть всегда, – сказала она, подчеркнув свои слова движением трости. – Сколько раз невеста должна появиться перед гостями? Сверься-ка по своей папке.
Пресловутая кожаная папка с порядком проведения свадьбы была у Вука с собой. Он насчитал ровно пятнадцать пунктов, где присутствие невесты являлось необходимым.
– Оставим только три самых важных, без которых никак не обойтись: обряд в храме, первое приветствие гостей и свадебный танец молодожёнов, – распорядилась Дамрад. – А всё остальное время пусть невеста отдыхает, для этого ей будет предоставлена самая удобная гостевая опочивальня во дворце. Думаю, таким образом мы и приглашённых не обидим, и нашу дорогую Рамут не слишком утомим.
Карандаш в пальцах Вука проставил галочки.
– Так и запишем, государыня. А как прикажешь объяснить гостям столь ограниченное присутствие невесты на празднике?
– Просто скажем, что она по некоторым уважительным обстоятельствам должна отлучаться со свадьбы, – сказала Дамрад, опять описав сверкающим набалдашником трости дугу в воздухе. – О том, что она не совсем здорова, сообщать, я думаю, не стоит: это омрачит всем праздничное настроение.
– «По некоторым уважительным обстоятельствам должна отлучаться со свадьбы», – проговаривая, записал Вук на полях. – Всё так и будет сделано, Великая Госпожа.
Потом Дамрад расспросила Ульвен и Эрльрид о ходе лечения Рамут, выпила чашку отвара тэи и собралась отбывать по делам, но вдруг, насторожившись, замерла на миг. Стремительно шагнув к двери, она распахнула её и окинула торжествующим, смешливо искрящимся взглядом испуганно отскочившую Темань.
– Нехорошо подслушивать, о прелестнейшая из гражданок моего государства! – проворковала она. Таким ласково-томным, мурлычущим и тягучим тоном она обычно говорила с хорошенькими, нравящимися ей особами женского пола.
– Прости, государыня, – пробормотала Темань. – Я... Я только хотела проведать Рамут. Я не знала, что ты здесь...
Дамрад не позволила ей уйти, преградив дорогу тростью.
– И обманывать тоже не к лицу столь изумительной во всех отношениях госпоже, – приподняла она подкрашенную бровь. – Дом объявил о моём приходе, так что ты не могла не знать – просто пряталась от меня всё это время, дожидаясь, когда я наконец уберусь восвояси!..
Темань стиснула пальцы замком, то краснея, то бледнея, а Владычица торжествовала и забавлялась. Запечатлев поцелуй на изящном запястье своей красивой подданной, она проговорила с томным придыханием:
– Ты не спрячешься от меня, Темань. Даже на краю света.
Скользнув пальцем с холеным коготком по её подбородку и обдав её жаром пристального взора, Дамрад кратко поклонилась Рамут и врачам, после чего развернулась и устремилась прочь из дома.
– Вук, прощайся со своей суженой, мы отбываем! – воскликнула она на ходу, взмахнув тростью напоследок.
Вук, держа папку под мышкой, провожал Владычицу сурово-верноподданническим взглядом, пока она не скрылась из виду. Потом его взор, уже совсем другой, согревающий и ласковый, обратился на Рамут. Чмокнув её в щёку, он шепнул:
– Всё будет хорошо, моя ладушка. Ни о чём не волнуйся. Мы там твой свадебный наряд привезли... Как будешь в силах – примерь.
Наряд Рамут надела сумрачным и снежным утром. Над городом кружились белые хлопья, устилая улицы слоем искрящейся, холодной пудры. Матушка с Теманью помогали девушке облачаться. Белая рубашка прохладно скользнула на тело, а сердце тоскливо заныло: нет, не семейное счастье ждало впереди, а битва, в которую она сама бросилась. Не могла иначе. Из зеркала на неё смотрела молодая навья с серьёзными, мрачноватыми бровями и синими льдинками глаз, облачённая в чёрный кафтан с серебристыми лацканами и отворотами рукавов, пышными задними фалдами и сверкающими алмазными пуговицами. Рамут понятия не имела, сколько всё это стоило, её кошелька затраты не облегчили. Да и не имело это значения. Темань укладывала ей волосы, украшая их ночной шёлк звёздами драгоценных шпилек, а матушка в парадном мундире стояла у окна и сумрачно теребила подбородок. Повернувшись к дочери и бросив на неё остро блестящий, испытующий взор, она будто спрашивала: «Ты уверена, что делаешь правильный шаг?» Рамут улыбнулась. «Да, матушка. Так надо. Я должна это сделать», – ответила она безмолвно, одним сердцем.
Темань в изящном бежевом наряде с кружевом заметно нервничала: это было видно по её сведённым бровям и замкнутому, холодному взгляду. У неё из головы, очевидно, не шла Дамрад... Но она вынужденно ехала на торжество.
Дом возвестил о прибытии свадебной повозки.
– Ну что, детка? Едем, – проронила матушка, подавая Рамут руку. – Давай, потихоньку. Не спеши, я рядом.
Жёсткий высокий ворот её форменного кафтана мерцал золотой отделкой, наплечники с богатой бахромой делали её плечи шире, голенища сапогов зеркально сверкали. Всё это вкупе с непроницаемым льдом взгляда составляло холодный служебный панцирь, под которым пряталось сердце – тайна для всех и открытая книга для Рамут.
Снег падал на крышу чёрной раззолоченной повозки и на плечи дюжих носильщиков, по случаю тоже нарядно приодетых. Вдыхая холодный воздух улицы, Рамут собиралась с силами на крыльце после спуска по лестнице.
– Как ты? – тихо спросила матушка. – Может, мне отнести тебя?
– Всё хорошо, дойду, – сквозь зубы процедила девушка.
Упрямо стиснув зубы и едва не теряя сознание от бешеного сердцебиения, она ступала щегольскими сапогами по скрипучему снегу. Матушка открыла перед нею дверцу и помогла забраться на сиденье, при этом успев заботливо откинуть из-под Рамут её атласно лоснящийся чёрный плащ с серебристой подкладкой, чтоб она его не помяла. Темань забралась в повозку и уселась, поморщившись: то ли обитое бархатом сиденье казалось ей неудобным, то ли у неё что-то болело...
– Трогайте, – коротко бросила Северга приказ носильщикам. И добавила, обращаясь к Рамут: – Если тебе станет трудно сидеть, склонись ко мне на плечо.
– Да всё хорошо, матушка. Не тревожься ты за меня так. – Рамут усилием воли заставила неподатливые уголки губ приподняться.
А Северга проворчала:
– Не могли они, что ли, весь этот балаган отложить на несколько дней?.. Тащить тебя туда больную – просто издевательство.
– Ничего, – проронила Рамут, тихонько и успокоительно поглаживая её рукав. – Я выдержу. Всего три раза показаться гостям – это сносно.
Дворец Белая Скала подпирал небо острыми шпилями – ледяная громада, причудливое и захватывающее дух детище зодческого гения Вороми. Повозка ныряла в арки вычурных ворот, пересекая внутренние дворы, пока наконец не очутилась перед огромным крыльцом с несколькими площадками. Если бы Рамут могла, она взлетела бы на него всего за три прыжка по ступенькам из хмари, но сейчас её хватило только на один лестничный пролёт. Запыхавшись, она остановилась на площадке и повисла на руке у матушки. Та опять буркнула:
– Надо же было отгрохать такое крыльцо!.. Кому только в голову пришло... – И осеклась, вспомнив, кто являлся автором этого помпезного шедевра. Всё здесь было пропитано молчаливым духом её родительницы, и Северга пробормотала, к ней и обращаясь: – Прости... Но ты правда с размерами переборщила, матушка.
С этими словами она подхватила Рамут на руки и понесла выше. Темань шагала следом, придерживая полы длинного кафтана, чтоб не волочились по ступеням.
– Госпожа моя! Приветствую тебя в этот счастливый для нас день, – торжественно прокатился, отдаваясь холодным беломраморным эхом, голос Вука.
Лишь перчатки и кружева на рукавах и воротнике выделялись мертвенной белизной в неизменно чёрном наряде помощника Владычицы. Он стоял на средней площадке, пронзая Рамут тёмным, как зимняя ночь, взглядом, от которого её сердце упало в морозную пустоту. Только метель свистела вокруг, только белое безмолвие окружало её, и ледяные шипы безысходности пронзали душу. Никого, кто помог бы ей... Лишь руки матушки держали её на краю разинувшей мертвенный зев пропасти под названием «битва». И несколькими ступеньками выше её ждал враг – зверь с холодными глазами. Он вернулся, чтобы отвести её к алтарю Маруши и назвать своей женой.
Рамут невольно вцепилась в плечи матушки и прильнула к ней, ощутив себя беспомощной. Не волчицей – маленьким щенком, причём больным и слабым. Как же не вовремя приключился с нею этот недуг!.. По холодеющим щекам потекли тёплые струйки, и Рамут судорожно задышала, пытаясь удержать слёзы внутри, но горло только сжималось отчаянно и солоно. Брови матушки сурово сдвинулись, рот затвердел.
– Детка, что? Что такое?
– Ничего, матушка, – захлебнувшись снежным ветром, пробормотала Рамут. – Ничего...
Северга смотрела на неё грозно, вопрошающе.
– Если что-то не так, только скажи, милая. Одно твоё слово – и я не отдам тебя ему!
Среди снежного одиночества Рамут воскрешала в своём сердце светлое иномирное небо и тёплый шорох трав. Закрыв глаза, она впускала в грудь их дыхание и улыбалась грустно-ласковым глазам настоящего Вука. «Вернись», – окликала она его всей своей дрожащей душой...
Но в глазах жениха мерцал только зимний мрак. Он протягивал к ней руки:
– Иди ко мне, моя прекрасная госпожа. Нас ждёт алтарь.
Последние слезинки скатились по щекам, Рамут с решимостью сжала губы, становясь, должно быть, похожей на родительницу.
– Всё хорошо, матушка, отпусти меня, – глухо прорвались слова из её сдавленного горла.
Не могла Северга не отдать её: всё было уже давно решено, гости и Владычица ждали, но самое главное – Рамут не имела права отступать перед холодноглазым зверем. Ради настоящего, любящего Вука. Ради его души и сердца, за которые она считала себя в ответе. Он не откликнулся, у неё не получилось его разбудить, но надежда жила, трепетала пламенем свечи на ветру.
Стальные руки приняли её из объятий матушки. Чужие, жёсткие, не знавшие жалости и ласки, не умевшие дарить тепло. Глаза дышали зимой совсем близко, и сердце обрастало инеем от одного взгляда в них.
– Ты не ступишь ни одного шага своими ножками, милая госпожа, – гулко отозвалось эхо его голоса в сиротливой, как пустой выстуженный дом, душе Рамут. – Я отнесу тебя к алтарю, и тебе даже не придётся напрягаться.
Храм Маруши был включён в совокупность дворцовых построек. Жрицы в алых мантиях уже встречали жениха и невесту с зажжёнными светочами в руках. Их пение сливалось в тягучий гул, который возносился хищной острокрылой птицей к сводам потолка. Вук с Рамут на руках шагал по зеркально-гладкому мраморному полу, и каждый стук его каблуков вонзался гвоздём в сердце девушки. Похолодевшие пальцы, переплетённые в замок, тряслись, и она сильнее стискивала их, чтоб скрыть это. Но Вук всё чуял.
– Не дрожи, милая госпожа, не бойся. Всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо», – эти слова сказал он ей, когда его глаза были тёплыми, а с губ срывалось нежное «ладушка». Этот отзвук в памяти – всё, что осталось от того удивлённого счастья, которое Рамут испытала с возвращением истинного Вука.
Он поставил её на ноги перед алтарём. Огромная белая волчица взирала янтарными глазами вдаль, окружённая плошками с огнём, а жрица потребовала у жениха и невесты по капле крови. Потом они пили из кубка... Солоноватое, тёплое. Жёсткий палец служительницы поставил им по круглой влажной метке между бровями.
Их объявили супругами перед ликом богини. Рамут оглянулась: матушка стояла каменно-суровая, в её глазах отражался острый отблеск всех огней. Она, суровый воин, не могла выиграть за дочь эту битву, Рамут должна была справиться сама, но душа девушки сжималась в тоске. Она старалась крепиться, но ноги подводили её – пришлось вцепиться в Вука. Он тут же снова подхватил её.
– Ну, вот и всё, моя повелительница. Сейчас появимся перед гостями – и ты сможешь пойти отдыхать.
Рамут мёрзла в его руках. Её пронизывала тоскливая стужа, снежинки таяли на ресницах, превращаясь в холодные слёзы. Перед огромными раззолоченными дверями Вук поставил её на ноги и, заботливо поддерживая под локоть, негромко осведомился:
– Как ты себя чувствуешь, госпожа? Ты в состоянии идти к гостям сама?
Рамут молча пыталась собраться с силами. Зябкие мурашки слабости и обморочный звон в ушах накрыли её, и она, пошатнувшись, привалилась к плечу супруга: другой опоры рядом не было.
– Вижу, моя госпожа, – сказал Вук и, не раздумывая, снова подхватил её.
Музыка и обилие незнакомых лиц оглушили Рамут. Ноги Вука ступали по лепесткам цветов, безжалостно сминая их, лицо застыло в мраморной непроницаемости, а на сыпавшиеся со всех сторон поздравления он отвечал краткими кивками. Дамрад ожидала их стоя, облачённая в белый наряд.
– Ну, вот и свершилось сие счастливое событие! – Ядовито-прохладный мёд её голоса тёк звучно и милостиво, но Рамут мучило от него горькое послевкусие. – Вук, Рамут, поздравляю вас!
Владычица оказала молодожёнам честь, взяв на себя обязанности по выдаче им брачного свидетельства. Чтобы поставить подпись в большой, толстой книге с желтоватыми страницами, Рамут пришлось снова встать на ноги. Перо вывалилось из непослушных деревенеющих пальцев и оставило кляксу. Расписывались они красными чернилами, и клякса алела кровавым пятном...
– Ничего, ничего, – успокоила Дамрад. – Ничего страшного, дорогая.
Кое-как Рамут всё же вывела подпись. Вук, для того чтобы сделать то же самое, вынужден был отпустить её, но девушку вместо него поддержала твёрдая, заботливая рука матушки. Немного порадовало её только присутствие среди гостей врачей из Общества, которые подошли поздравить сестру по науке. Для них у Рамут нашлась даже улыбка – слабоватая, измученная, но всё же искренняя.
– Ну, вот и всё, теперь отдыхать, – сказал Вук. И добавил, обращаясь к Дамрад: – С твоего позволения, государыня.
Дамрад милостиво и понимающе кивнула. Напоследок поклонившись гостям, её помощник подхватил Рамут и понёс по бесконечным гулким коридорам.
Из объятий Вука девушка попала в плен холодного шёлка широкой постели. Чёрно-белая спальня располагалась на другом конце огромного дворца, и сюда не доносились звуки музыки. Кровать на ступенчатом возвышении венчал чёрный балдахин на витых столбах, белые наволочки подушек обрамляла мрачноватая паутина чёрного кружева, и комната оставляла впечатление чопорной чистоты и холодного покоя, хотя в ней и горел камин, призванный создавать уют. Но даже огонь за мощной решёткой казался печальным укрощённым зверем – нехотя потрескивал и вяло лизал невкусные, седые от пепла дрова.
– Здесь тихо, не правда ли? – молвил Вук, поправив чёрное атласное одеяло. – Отдыхай, моя госпожа, ничто тебе не помешает. Уборная находится вон за той дверцей, всего в паре шагов от кровати... А если проголодаешься, дворец подаст тебе кушанья с праздничного стола – только дай знать.
– Благодарю, – проронила девушка, поёжившись.
А Вук, нависая над нею с жутковато-пристальным взором, добавил:
– Если позволишь, я буду время от времени навещать тебя здесь. Если тебе потребуется помощь, но будет трудно говорить, дёрни вот за этот шнур над изголовьем, дворец сразу передаст мне твой зов. Кажется, всё... У тебя есть какие-нибудь пожелания? Всё, что угодно, только скажи.
– Если можно, книгу, – попросила Рамут.
Дворец тут же доставил в спальню столик с несколькими стопками книг на любой вкус. Вук стоял почтительно-прямо, ожидая от супруги распоряжений или каких-либо слов, и отблеск пламени в камине не согревал, а лишь подчёркивал льдистую непроницаемость его глаз.
– Что-то ещё, моя госпожа? Прикажешь остаться или уйти?
Остаться... Рамут не представляла себе уединения с ним – холодноглазым, чужим, зловеще-учтивым. Она не знала, о чём говорить, в присутствии новоиспечённого супруга на неё накатывала гулкая, непобедимая немота, которая смыкала губы властной предобморочной тяжестью.
– Больше ничего, благодарю, – еле слышно ответила Рамут. – Ты можешь идти к гостям.
Вук поклонился.
– Слушаюсь, госпожа. Хорошего тебе отдыха. Если что – я тут же явлюсь, только позови.
Краешек его чёрного плаща, скользнув, исчез за дверью, которая мягко закрылась следом. Оставшись одна, Рамут некоторое время просто лежала, угнетённая неприветливым чёрно-белым пространством спальни. Она чувствовала себя узницей здесь – совсем как огонь за каминной решёткой. Её тёплое, живое, мятущееся сердце сковала эта мраморная тишина, а чёрные кружева наволочек оплели и затянули душу угольными паутинными узорами.
Праздника было совсем не слышно, как будто во дворце и не гуляли сотни гостей. Рамут от нечего делать взяла ближайшую книгу, до которой смогла дотянуться, полистала. Ей попался солидный исторический труд, написанный тяжеловесным слогом, от которого мозговые извилины склеивались, а веки смыкались. Предложения ползли огромными глыбами в четверть страницы – попробуй, разгрызи их в поисках смысла... Это было подходящее чтение на сон грядущий – и не захочешь, а уснёшь. Прикрыв пальцами зевок, Рамут оставила толстый том в золочёном переплёте рядом с собою на одеяле и откинулась на своё чёрно-кружевное изголовье.
Всё-таки неуютным был дворец – Рамут даже казалось, будто к ней возвращался озноб. Мертвенное сочетание чёрного и белого в обстановке спальни давило и навевало странную, неудобоваримую дрёму, от которой тело ныло, будто Рамут лежала не на мягкой постели, а на голых досках, утыканных сучками и гвоздями. Нутро распирала тяжесть, точно желудок пытался справиться с пригоршней сухих камушков. Ни есть, ни пить не хотелось, во рту стояла неприятная горечь.
Эта дремота затянула Рамут в тошнотворный, головокружительный танец, который больше измучил её, чем принёс отдых. Ей показалось, что прошла вечность, но изнуряющее полузабытьё выключило её из яви всего на полтора часа. Захлопнув крышечку карманного измерителя времени, Рамут откинулась на подушку и закрыла глаза. Под веками ползли красноватые сполохи, виски сдавливала тупая боль.
– Любезный дворец, могу я получить немного воды? – сипло попросила она.
К ней тут же плавно подлетел серебристый поднос с хрустальным стаканом, на три четверти полным прохладной воды – кристально чистой и вкусной, которая блаженной свежестью пролилась в горло и слегка взбодрила. Огонь всё так же унылым узником трепыхался за решёткой камина. Повернувшись на бок, Рамут с тоской думала о Вуке – не о том, который недавно покинул спальню, а о настоящем, чья усталая душа была исполнена печали и любви. Он ушёл, уступив место холодному чудовищу с вкрадчиво-любезным, но навевающим жуть обхождением... Дозваться бы, докричаться!.. Пусть бы он вернулся: с ним Рамут было неизмеримо легче, светлее. Но её зов одиноко тонул в толще безысходности, ледяной и бездонной, как зимняя ночь в горах.
– Моя госпожа, – всколыхнул чёрно-белую тишину спальни знакомый пугающий голос. – Прости, что тревожу твой драгоценный отдых... Я пришёл узнать, как ты себя чувствуешь.
А вот и он – лёгок на помине... Увы, не тот, кого звала Рамут. Стук каблуков, колыхание чёрного плаща – на Рамут словно зимним ветром повеяло. Ей не хотелось смотреть в эти голубые льдинки глаз, она берегла от их мертвящего взгляда едва живой огонёк своей души.
– Благодарю, я немного поспала, – скупо и сухо отмерила она несколько слов.
Вук взошёл по ступенькам к кровати, присел на край и запечатлел поцелуй на руке Рамут, не сводя с неё пристально-пронзительного взора.
– Как ни крути, а праздник без прекрасной новобрачной – не тот, каким мог бы быть, увы... Мне очень не хватает тебя, моя бесценная госпожа.
Рамут молчала, чуть отвернув лицо. Огонь в камине с появлением Вука ещё больше присмирел, сник, потрескивая совсем робко.
– Ты не проголодалась, моя повелительница? Не желаешь никаких кушаний? – Вук склонился над нею, нарочно ища встречи с её взглядом и не выпуская её пальцев из своей руки.
– Нет, я не голодна. – Рамут была сейчас слишком слаба, чтобы вступать с его взглядом в противоборство, и опустила веки.
– Не забывай, моя госпожа, тебе необходимо подкреплять силы для скорейшего выздоровления, – заметил Вук значительно, вкрадчиво, почти ласково. Впрочем, даже когда его голос смягчался, глаза оставались всё теми же твёрдыми ледышками.
– Я помню. Как только я почувствую голод, я обращусь к дворцу. – Лицо Рамут сковала каменная неподвижность, не хотелось открываться перед мужем даже малейшим движением бровей. Рядом с ним её всегда охватывало оборонительное напряжение.
– Хорошо, моя прекрасная супруга, не буду тебе докучать. Отдыхай. – Вук поднялся и поклонился, чёрным призраком соскользнул по ступенькам.
Рамут упорно смотрела в окно и ждала, когда он поскорее освободит её от своего тяжёлого общества, однако маленькая беспокойная иголочка кольнула её, и девушка всё-таки взглянула Вуку вслед. А он, словно ощутив её взор лопатками, остановился и круто повернулся к ней лицом, статный, прямой и сильный, внимающий каждому её слову – жуткий, могущественный слуга, каратель, палач. Их глаза встретились, и душу Рамут обожгло голубым холодом...
Она боялась, что он читал её мысли, что он видел в её сердце луг с бело-жёлтыми цветами и ослепительное небо другого мира – то сокровенное, что она хотела уберечь от его убийственного, всепроникающего взора.
– Что-то ещё, моя госпожа?..
Рамут зябко поёжилась от тяжёлого, как стальной панцирь, эха. Отрицательно качнув головой, она закрыла глаза. Сумрак сомкнутых век стал ей хрупким щитом, из-за которого она с содроганием вслушивалась в гулкий звук удаляющихся шагов.
Ей оставалось только листать страницы, прихлёбывая горячий отвар тэи. Исторический труд Рамут отложила и взяла другую книгу – художественную. Её привлекло имя сочинителя: это была работа Темани. Книга повествовала о любовных похождениях женщины-воина, образ которой напомнил Рамут её родительницу, Севергу. Внешность и жизнеописание главной героини были вымышленными, но там и сям встречались до ёканья в груди знакомые чёрточки... Над военной частью повествования Темань поработала основательно: описания битв давала ярко, красочно, напряжённо, то показывая происходящее глазами героини, то взмывая над полем брани всевидящим призраком. Но главной составляющей книги стали, конечно, многочисленные любовные приключения. Любители плотских подробностей могли найти в книге усладу для своей страсти, но и чувства автор показывала тонко, мастерски и безжалостно обнажая души героев до самого последнего порыва и малейшего движения мысли.
Несмотря на лёгкий, яркий, образный слог и увлекательность повествования, Рамут была вынуждена спустя какое-то время прекратить чтение: её наполняло странное и тягостное, неоднозначное чувство. Прослеживая судьбу героини на страницах книги, она невольно думала о матушке. Если разобраться, она почти ничего не знала о ней: большую часть сознательной жизни Рамут видела Севергу лишь во время её недолгих отпусков. А что было там, за этими рамками? Скольких вражеских воинов родительница убила, скольких женщин держала в объятиях? Хорошо ещё, если они вступали с нею в связь добровольно, а скольких из них Северга, быть может, принудила? Рамут знала матушкиного зверя-убийцу, но боялась представить себе, как далеко он мог зайти. Над этим девушка если и задумывалась прежде, то мельком... Всё собою затмевала любовь родительницы – то неуютная, колкая и странная, то неистово-нежная, самоотверженная и жаркая. Огромная. Больше, чем что-либо на свете. Ничто не могло подточить её злым червём, опорочить в глазах дочери и запятнать. Отложив книгу, Рамут решительно отмела в сторону все тени, наползавшие на это взъерошенное, суровое и клыкастое, но светлое чудо.
