Текст книги "Больше, чем что-либо на свете (СИ)"
Автор книги: Алана Инош
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)
Они назначили время защиты – завтра после обеда. Остаток дня Рамут провела во врачебной школе, посещая лекции и знакомясь с преподавателями, посидела в библиотеке. Особая подготовка ей не требовалась, свою работу она помнила наизусть, а рисунки были уже давно выполнены – их Рамут привезла с собой. Утро она посвятила знакомству с городом, позавтракала в харчевне, побродила по заснеженным улицам. На речном острове угрюмой глыбой возвышалась крепость-тюрьма, к слову – вполне действующая... Невольно вспомнились рассказы Темани о заключении под стражу и казни её родительницы; Рамут, ощутив холодную волну мурашек, поспешила направиться в сторону врачебной школы.
Зал для собраний был набит битком. Увидев, сколько народу собралось, чтобы её послушать, Рамут смутилась, но ясный и тёплый, сияющий взгляд Реттгирд на председательском месте её ободрил. «Совсем одичала в деревенской глуши», – подумалось молодой навье.
Защита прошла в обычном порядке: непосредственно доклад, затем – вопросы к докладчику и решение учёного совета по допуску работы в печать. Вторая часть вышла напряжённой и вымотала Рамут преизрядно: вопросов на неё обрушился целый водопад. Два долгих часа ей пришлось «отбиваться» и в подлинном смысле этого слова защищать свою работу. Реттгирд, эта заядлая спорщица, как ни удивительно, была всецело на её стороне и не сводила с Рамут внимательного, светлого, задумчиво-ласкового взора.
Наконец учёный совет во главе с Реттгирд удалился на совещание, а Рамут обессиленно опустилась на стул и жадно приникла пересохшими губами к стакану с водой. Зал гудел и жужжал, слушатели переговаривались и обсуждали... Доклад ли? Может быть, их больше занимало, в какой харчевне отобедать и что выпить? Усталая Рамут не всматривалась в незнакомые лица, просто успокаивала своё пересохшее, напряжённое нутро водой.
Между тем учёный совет вернулся. Заключение зачитала Реттгирд; работа Рамут была найдена интересной, необычной и заслуживающей печатного обнародования. От себя Реттгирд добавила, что знает Рамут уже давно, работала с нею бок о бок и видела в деле.
– Это, вне всяких сомнений, одна из одарённейших врачей – не побоюсь такого обобщения – во всей Нави, – сказала она. – Даровитость её выражена во многих направлениях: как в общей и челюстно-лицевой хирургии, так и в родовспоможении, а также госпожа Рамут разработала способы улучшения и исправления внешности. Я имею все основания считать и заслушанную нами сегодня работу весьма достойной, передовой и смелой. Это – новое слово во врачебном искусстве. Я понимаю осторожность и опасения сестёр по науке, которые вынесли отрицательное решение по данной работе: новшества всегда пугают и настораживают. Но без новшеств наука не двигается вперёд! Поэтому я выражаю госпоже Рамут от лица учёного совета нашей школы глубокую благодарность за возможность продвинуть врачебное дело в будущее. И мы от такой возможности не откажемся! Это честь для нас.
С её подачи весь зал разразился рукоплесканиями. Рамут, не чувствуя ног под собой, поднялась с места и нагнулась в глубоком поклоне. Сердце бешено колотилось, а на глаза наворачивались тёплые слёзы: это был её звёздный час – час, который она заслужила бесчисленными днями упорной работы и поисков. Не славы желала она, нет! Она лишь жаждала быть услышанной, и это наконец свершилось. Реттгирд размашисто вывела на титульном листе рукописи «утверждаю» и поставила печать врачебной школы.
Вечером Рамут ужинала у неё дома. Реттгирд жила в пятикомнатных апартаментах со своей беременной супругой и младшей сестрой; Эльвунд, обладательница огромных карих глаз, тёмных шёлковых волос и кукольно-красивого личика, характером и личностью своей не производила запоминающегося впечатления. Привлекательной внешностью её природа одарила щедро, милым и приятным обхождением она была обязана своему воспитанию, а также ей посчастливилось родиться в семье самого высокопоставленного лица в городе, но по уму это была обычная чиновница среднего звена, ограниченная только сводом правил и указаний в своей области. Рамут откровенно недоумевала: что нашла в ней яркая, умная, обаятельная Реттгирд? Неужели только влияние, деньги и связи её матушки?
После ужина глава врачебной школы пригласила Рамут прогуляться в ухоженном и уютном садике около дома. Поскрипывая шагами по снегу, они незаметно для себя окунулись в увлекательную беседу на врачебные темы; Рамут было приятно соприкасаться с личностью Реттгирд, с её цепким и глубоким, незаурядным умом, она словно вкушала большими глотками освежавший душу напиток.
– Не понимаю, как можно годами жить в сельской глубинке и не скиснуть от тоски, – молвила сероглазая навья. – Там же скучно, даже поговорить не с кем... Я имею в виду людей нашего круга и образования. Послушай, Рамут, иди к нам в школу!.. Такой даровитый, блестящий врач, как ты, не должен прозябать в глуши, ему нужно широкое поле для деятельности. Вращение в научных кругах, общение с близкими по духу и разуму людьми... Берменавна – не Ингильтвена, конечно, но и здесь есть кое-какие возможности.
– Я подумаю, – уклончиво ответила Рамут со сдержанной улыбкой. И добавила: – Я рада встрече с тобой, Реттгирд. Мне отрадно видеть, что ты вполне счастлива и довольна жизнью.
– Да, грех жаловаться, – усмехнулась та. – А ты... Мне кажется, ты стала ещё прекраснее, чем прежде.
Её голос, взгляд, искренний свет задумчивой улыбки, затаённая грусть – всё это пролилось в душу Рамут хмельным зельем, от которого встрепенулось и заныло сердце, а щёки согрелись смущённым румянцем. Внутри запульсировало что-то горячее, многогранное, искристое... Щемящая тоска по былому коснулась её лёгким крылом, но вместе с тем она не могла не понимать, что глупо и смешно примерять себя на место Эльвунд и думать о том, что было бы, если бы... Что толку от этих «бы»? Она выбрала свою стезю – проигранную битву. Но проиграла ли она на самом деле? Добродан ушёл, но Рамут верила, что он жив, и питала его силами через незримую золотую нить.
– Ты из тех великих женщин, которые покоряют раз и навсегда. Их невозможно забыть, – коснулся её губ тёплый, проникновенно-ласковый шёпот Реттгирд.
Они были в щекотной близости от поцелуя – запоздалого, горчащего сожалениями о несбывшемся и, в общем-то, уже ненужного, но такого манящего, пронзительного, терпко-сладкого... Полного грустных «если бы». В одном головокружительном мгновении от него они всё-таки остановились и разомкнули объятия, а снег падал им на плечи в тишине вечернего сада, озарённого прохладно-рассеянным светом каменных статуй. Пальцы Рамут прощально скользнули по лицу Реттгирд сверху вниз, словно впитывая подушечками его черты, а та, затрепетав ресницами, закрыла глаза.
Уладив все дела с изданием работы, Рамут вернулась в Верхнюю Геницу, где её ждали соскучившиеся по ней дочки и любимые горы, чью молчаливую мудрость она всегда пила жадными глотками. Слушая их величественную тишину, она находила ответы на все вопросы – внутри себя. Скучала ли она по городским врачебным кругам, по обществу образованных людей? Временами скучала, но любовь к природной простоте всегда была в ней первична. Что могло быть прекраснее невозмутимой тайны лесной чащи, терпко-медового запаха цветущего луга и игривой блещущей силы горной реки? Пожалуй, только дурманящий дух свежевспаханной земли, плодородной и влажной, ложащейся тёмными, жирными ломтями из-под плуга, за которым Рамут доводилось идти не раз. Каждым шагом, каждым словом, каждым вздохом она учила и своих дочерей любить всё это, когда им случалось верхом гнать стадо на дальнее пастбище. Она учила их понимать дыхание ветра и язык ночного леса, смех ручья и узоры лишайников на камне... Всё это она сама впитала с детства, и первозданная мощь земли и неба жили в ней вечно, побеждая тонкий налёт городского лоска.
Впрочем, нередко её звали по целительским делам в Раденвениц: там было всего два врача на весь городок, да и те весьма посредственные. Дружба с этими захолустными врачевательницами у Рамут как-то не сложилась: они оказались весьма ограниченными особами и большими любительницами опрокинуть чарочку-другую-третью. Глава Раденвеница даже предлагала Рамут перебраться в город и обещала предоставить жильё, но та всё же решила остаться в Верхней Генице, тем более что до города было не так уж далеко. С Бенедой они не соперничали по работе, напротив – помогали друг другу и советовались, хотя, казалось бы – что делать двум мастерам под одной крышей? Однако они предпочитали придерживаться поговорки «одна голова хорошо, а две – лучше».
А однажды, вернувшись из города, Рамут увидела во дворе чёрную повозку с гербом и вооружённых воинов. Недоброе предчувствие ворохнулось внутри, обдав сердце леденящим дыханием. В кресле у камина сидел Вук, держа на коленях Драгону и Минушь; судя по скованным, напряжённым фигуркам девочек, батюшке они были не особенно рады и побаивались его. Да и как им любить его, если за всё время пребывания Рамут с дочками в деревне он навещал их всего пару раз? Бенеда мужа своей ученицы тоже не жаловала, но вынужденно сидела с гостем, потягивая настойку, хмурая и взъерошенная.
Встретившись с голубыми ледышками глаз Вука, Рамут ощутила желание скалиться, рычать и враждебно топорщить шерсть на загривке. Она ничего не могла поделать с волчицей, так и не простившей зверя-насильника... Тем не менее, она сдержанно и сухо поприветствовала его:
– Здравствуй, Вук. Что тебя к нам привело? И зачем воины во дворе?
Отпустив девочек, тот поднялся на ноги и учтиво поклонился. Драгона с Минушью тут же спрятались на сундуке под лестницей, наблюдая оттуда за отцом большими, тревожно застывшими глазами.
– Здравия и тебе, моя госпожа, – сказал Вук. – Не бойся, это наше с тобой сопровождение. А приехал я вот по какому поводу...
С этими словами он достал из жёсткой кожаной папки конверт и протянул его Рамут. Печать хрустнула, сломавшись, бумага зашуршала под пальцами. Несколько строчек, написанных безупречно чётким казённым почерком, извещали Рамут о том, что войско Её Величества Владычицы Дамрад нуждалось в услугах военных врачей, а потому ей надлежало в течение семи дней после вручения повестки явиться в ближайшее место сбора. К повестке прилагалась выдержка из закона о призыве с новейшими поправками. В связи с исключительным размахом похода на Явь Дамрад отменила освобождение от службы для женщин с малолетними детьми, и Рамут как военный врач попадала под призыв.
– Ещё этой беды нам не хватало, – глухо процедила Бенеда, со стуком поставив чарку на столик. – Владычица уже совсем из ума выжила – матерей от деток отрывать и на войну посылать!..
– Кхм, госпожа Бенеда, я бы попросил воздержаться от высказываний такого рода. – Голос Вука пророкотал гулко и холодно, глаза дышали голубой стужей.
А Рамут возблагодарила судьбу за то, что деревенский дом был простой, а не одушевлённый, а значит, не помогал Старшей Сестре в слежке за жильцами.
– Ты ещё поучи меня, что мне говорить, сопляк, – рыкнула костоправка. – Рамут никуда не поедет! И точка.
– К сожалению, в случае уклонения от призыва предусмотрены меры наказания вплоть до смертной казни, – сказал Вук. – Но спешу тебя успокоить: я позаботился о том, чтобы госпожа Рамут исполняла свои врачебные обязанности в наиболее безопасных условиях. Воронецкое княжество полностью находится под властью нашего войска, сопротивление местного населения подавлено, так что опасности нет никакой – ни для госпожи Рамут, ни для детей. Да, забыл сказать, что дети отправляются вместе с нами в Явь на поселение.
– Что?! – взревела Бенеда, вскакивая с места. – Вот этому точно не бывать никогда! Девчонок – не отдам! Только через мой труп.
– Госпожа Бенеда, решать судьбу детей имеют право только родители, – учтиво, но со стальным звоном в голосе возразил Вук. – А ты, как мы знаем, родительницей Драгоны и Минуши не являешься. Позволь тебе объяснить, с какой целью Великая Госпожа предприняла этот поход: наш мир трещит по швам и может в любой миг погибнуть вместе со всеми нами. Находиться здесь даже более опасно, чем в охваченном самой яростной войной краю, потому что на любой войне всё-таки есть возможность выжить, а при гибели целого мира вероятность только одна – смерть всех. Повторюсь, место, которое я выбрал для проживания моей драгоценной супруги и детей – тихое, наши воины держат там порядок и обеспечивают безопасность переселенцев из Нави. Именно им госпожа Рамут и будет оказывать врачебную помощь. Но так как там сейчас тишина и порядок, её служба будет весьма условна, а на поле боя её никто не пошлёт и не отпустит, я об этом позабочусь, не изволь беспокоиться.
Бенеда рвала и метала, а Рамут каменным изваянием застыла в кресле. Нет, страх ни на миг не шевельнулся в её душе, за себя она не боялась и к такому повороту событий была давно внутренне готова. Если бы она тряслась за свою шкуру, не стала бы поступать на направление «военное врачевание». Всё, что её волновало – это благополучие дочек. Угроза гибели Нави существовала всегда, то и дело в новостных листках появлялись сообщения о новых обнаруженных дырах. Прежде чем жрицы успевали поставить стяжки из волшбы, дыры нередко уносили жизни навиев, оказавшихся там по роковому стечению обстоятельств. Одна такая дыра недавно открылась в дне пути от Раденвеница, проглотив крошечную деревеньку Кьетидиль. Дыру «заморозили», не дав ей разрастись, но все жители погибли, засосанные в междумирье.
А Вук, склонившись к Рамут и многозначительно понизив голос, добавил:
– Моя госпожа, если ты отправишься в Явь, ты, вполне возможно, сможешь встретиться со своей матушкой. Она сейчас как раз там.
Эти слова упали на чашу незримых весов, и решение Рамут, созрев, пробило оболочку.
– Место, где ты собираешься поселить девочек, точно безопасное? – спросила она, поднимаясь на ноги.
Вук, почтительно встав перед нею навытяжку, отчеканил:
– Совершенно точно, моя госпожа. Если б я не был в этом уверен, ни о каком переселении для наших детей даже не заикнулся бы.
– Рамут, не вздумай, это безумие! – вскричала Бенеда, хватая молодую целительницу за плечи.
Рамут, мягко улыбнувшись, а внутри оставшись твёрдой, как клинок, погладила костоправку по рукам.
– Тётя Беня... Это мой долг, и уклоняться от его исполнения я не стану. Не бойся за девочек, с ними всё будет хорошо.
«Моё сердце всегда будет с тобой», – эхо этих слов вело Рамут путеводной звездой, согревало и окрыляло надеждой. Не знала она, что отправляется в Явь, чтобы получить в свои руки излучающий живое тепло прозрачно-радужный камень...
Часть 8. Враг государства
Трясущимися пальцами Темань скомкала письмо и бросила в корзину. За окном шелестел дождливый мрак осеннего вечера, на заваленном бумагами письменном столе дымилась только что поданная домом чашка крепкого отвара тэи со сливками и стояло блюдце с пирожными, но Темани было сейчас не до сладостей. Её вызывали к Владычице Дамрад для разговора о новой книге. Рукопись ещё лежала в издательстве, а у Дамрад уже были какие-то вопросы к автору.
Над этой книгой Темань трудилась в свободное от основной работы время. Служа в отделе светской хроники новостного листка «Столичный обозреватель», она едва выкраивала драгоценные часы на творчество, и на написание этой вещи у неё ушло чуть более, чем два года. Книга эта давалась ей трудно, в отличие от легковесных любовных романчиков, которые у неё выходили каждые шесть месяцев. Действие нового романа происходило в вымышленной стране, которой правила жестокая и воинственная государыня. Страна кишела соглядатаями, и каждый житель не мог даже чихнуть без ведома правительницы. Книга повествовала о заговоре и неудачном покушении на властительницу, и в её основу легла, конечно, история родительницы Темани...
Слава автора лихо закрученных историй «про страсти» скребла душу Темани настырным коготком недовольства. Не книжки о любовных похождениях она мечтала писать, а настоящие вещи, которые будоражили бы умы и души, заставляя думать, а не развлекаться. Первой читательницей стала Леглит – женщина-зодчий, занимавшаяся переправкой дома в столицу и ставшая у Темани частой гостьей. С нею всегда было интересно беседовать, Темань чувствовала в Леглит родственную душу, которой можно доверить все помыслы. Не обходилось в их отношениях и без тайной искорки: женщина-зодчий в своём обхождении никогда не выходила за дружеские рамки, но зорким глазом и чутким сердцем Темань видела, что та влюблена по уши. Живя в горьком смирении с тем, что Северга никогда не будет принадлежать ей целиком, с Леглит Темань вдруг познала, каково это – быть нежно боготворимой, самой прекрасной и желанной, единственной владычицей сердца и драгоценным предметом поклонения... Чувство Леглит было утончённым, как изысканная книга, и трепетным, как пламя на ветру, но молчаливым. Порой навья-зодчий напускала на себя нарочитую сухость и сдержанность – к огорчению и досаде Темани, уже распробовавшей сладкий плод; сердце жаждало купаться в обожании, но гордость не позволяла открыто требовать нежного внимания. Довольно и того, что с Севергой она была вечной просительницей, смиренно ожидавшей своей очереди – всегда на вторых ролях...
Вручив рукопись Леглит для прочтения, Темань волновалась. Ей не давала покоя мысль: а не измельчал ли её писательский дар на низкосортном чтиве «про страсти», по силам ли ему оказалась настоящая, серьёзная вещь? Хватило ли дыхания, чтоб спеть эту песню? Всё ли удалось ей так, как задумывалось? Леглит была изрядно загружена работой, и её мнения пришлось ждать почти месяц, в течение которого Темань изнывала в неизвестности...
И вот Леглит прислала записку:
«Дорогая Темань, закончила чтение твоей книги. Мне есть что сказать тебе. Завтра прийти не смогу, работа, а вот послезавтра я буду свободна».
Темань, ощутив тревожный холодок в животе, ответила, что ждёт Леглит послезавтра в девять вечера.
Точно в назначенный час женщина-зодчий явилась с рукописью под мышкой – как всегда, строго одетая и скромно, но опрятно причёсанная. Изящными чудотворными руками в чёрных шёлковых перчатках она положила рукопись на краешек накрытого стола.
– Ну, что? – от волнения забыв о правилах гостеприимства, глухо спросила Темань. – Что скажешь?
– Если позволишь, я бы сперва выпила чашечку отвара, чтоб согреться, – улыбнулась Леглит. – А после можно и поговорить.
– Да, конечно, прости, – смутилась Темань. – Присаживайся, угощайся...
Они выпили по чашке отвара с сырными лепёшечками, болтая о пустяках, а потом Леглит предложила пройтись по улице, загадочно пояснив, что говорить будет удобнее во время прогулки. Темань удивилась, но приглашение приняла.
– Так вот, что я хотела сказать тебе по поводу твоей книги, – молвила Леглит, когда они медленно шагали по брусчатке тротуара, постукивая каблуками и дыша прохладным осенним воздухом. – Это, несомненно, очень сильная вещь. Сильная и пронзительная. Но и в то же время вещь опасная... Прежде всего, для тебя самой, милая Темань. Да, страна, на первый взгляд, вымышленная, но всякий разумный читатель очень скоро догадывается, что это Длань, а в образе Государыни весьма узнаваемо проступают черты Дамрад. Боюсь, ты будешь иметь неприятности из-за этой книги, если попытаешься её издать.
– Пойми, я задыхаюсь! – пылая щеками на осеннем ветру, горячо высказывала Темань наболевшее. – Мне тесно в нынешних рамках... Да, «про любовь» писать безопасно, но эти книжки уже набили мне оскомину. Я бьюсь, как рыба в сетях, стараясь разнообразить сюжетные ходы, выписать яркие личности с неистовыми страстями и сильными поступками, но мне кажется, что я хожу по кругу. Пишу в конечном счёте одно и то же... Я устала, дорогая Леглит, меня тошнит от этого!.. И эти статейки о светской жизни, которые в «Столичном обозревателе» жадно выхватывают у меня с пылу-жару, едва я поставлю последнюю точку... Суета и возня праздных пустословов, щёголей и напыщенных глупцов. Кому интересна жизнь этих небокоптителей? Читать о том, как они собрались в огромном зале, о чём-то болтали, блистали нарядами, с кем-то ссорились, мирились, рожали детей, дрались в поединках – разве это не ведёт к размягчению мозгов? Пустопорожнее, суетное времяпрепровождение... Однако ж, это моя работа, и я делаю её за деньги, но это не то, к чему лежит моя душа.
– Твоя душа лежит к тому, чтобы ходить по лезвию клинка, подвергая себя опасности? – невесело усмехнулась женщина-зодчий. – Кто осмелится сказать слово против Дамрад – тот не кончит добром. Прошу тебя, Темань, нет, умоляю – будь осмотрительнее! Мне небезразлична твоя судьба... И меня бросает в дрожь при мысли о том, что власть может начать гонения на тебя!..
– Считай, что мне не даёт покоя «слава» моей матушки, – с горьковатым и колким, нервным смешком пошутила Темань. – Знаешь, что Владычица сказала мне в день её казни? Что не будет преследовать меня, так как не считает опасной. По её мнению, я слишком глупа для этого.
– И ты хочешь доказать ей, что ты не хуже своей родительницы? – покачала головой Леглит. – От всей души советую тебе: не вступай в противоборство с сильными мира сего. У меня леденеет сердце при мысли, что я могу тебя потерять...
При этих словах голос у женщины-зодчего дрогнул потаённым пылом и чувством, глубоко спрятанным за маской дружбы, и она сжала руку Темани с большим жаром, чем пристало другу.
– Отчего же ты боишься потерять меня? – Темань, пожав руку Леглит в ответ, заглянула глубоко в её глаза, стараясь выудить из мерцающего мрака её зрачков заветное признание.
Леглит сжала губы, меж её сдвинувшихся бровей проступила складочка. Выпустив руку Темани, она пробормотала глухо:
– Потому что ты дорога мне.
Темань затаила вздох: как и всегда при прямом вопросе о чувствах, Леглит опять съёжилась, закрылась, и такие нужные, такие тёплые и долгожданные слова всё же не сорвались с её уст. Рот её, в отличие от суровых губ Северги, был мягким, в нём не проступало железной воли и жестокости, но и чувственностью он не отличался – тонковат, пресноват да и, пожалуй, слабоват... Нет, Леглит, скорее всего, не была способна сломать кровать яростным напором неистовой страсти, но не это Темань в ней искала, не на это откликалось её истосковавшееся, голодное сердце. Ей просто хотелось, чтоб её любили. Её одну, единственную, только её. Больше, чем кого-либо на свете.
– А всё-таки почему мы разговариваем на улице? – Сердце накрыла прохладная пелена грусти, и Темань зябко закуталась в плащ.
– Стены имеют уши, – проронила Леглит.
– В каком смысле? – нахмурилась Темань.
– В прямом. Это я говорю тебе как строитель таких вот домов. – Навья-зодчий кивнула в сторону обнесённого кованой оградой особняка, мимо которого они проходили.
Серьёзный мрак её расширившихся зрачков отозвался в груди Темани тревожным ёканьем. А Леглит добавила:
– Будь осторожна в словах, даже если тебе кажется, что никто не слышит. Это только кажется.
И всё же вопреки её предостережениям, Темань отдала рукопись в издательство, с которым уже давно сотрудничала. Работы её принимали там без колебаний, даже правок особых не вносили: в текстах Темани исправлять было почти нечего, писала она изысканно и грамотно. Обычно её без задержек извещали о том, что книга принята к печати, а тут госпожа редактор после их встречи надолго замолкла. Темань уже собиралась было заглянуть к ней и полюбопытствовать, в чём загвоздка, когда вдруг пришёл вызов, а точнее, приглашение к Дамрад. Писала не Владычица собственноручно, а секретарь её канцелярии – по поручению Её Величества.
Темань вынула письмо из корзины для бумаг и развернула смятый листок: настолько её душу и разум захлестнул и сковал холодный обездвиживающий мрак ужаса, что после прочтения она тут же запамятовала назначенное время. Владычица ждала её в будущий вторник, в десять утра. Вот почему госпожа Аренвинд так долго не отвечала ей насчёт книги...
Северга была далеко, на длительном разведывательном задании. Одиночество и беспомощность леденили душу, не грел даже горячий отвар с половинкой чарки хлебной воды. Не на кого опереться, не у кого искать защиты... Леглит? Темань встрепенулась, чтобы отправить ей записку, но передумала и уронила голову на руки. В душе бушевала ненастная ночь. Никто не мог помочь, она была один на один с Дамрад.
Ей вспоминался тот приём у градоначальницы. Темань только что устроилась в отдел светской хроники «Столичного обозревателя», причём её взяли без каких-либо вопросов, едва увидев рекомендательное письмо от самой Владычицы. Собеседование оказалось таким коротким, что ей даже не пришлось подробно рассказывать о своём опыте работы и показывать написанные ею статьи, подборкой которых она, конечно, предусмотрительно запаслась для солидности... Слово Дамрад решило всё.
Темань знакомилась, общалась, очаровывала, развязывала языки гостей. Разумеется, она заблаговременно разузнала кое-что о персонах, приглашённых на приём, чтобы на месте не растеряться и сразу включиться в работу. На «светских сборищах», как именовала супруга такие собрания, Темань чувствовала себя как рыба в воде, а потому сперва всё шло как по маслу... Пока громовой голос не объявил о прибытии Её Величества.
Темань оказалась к этому не готова, в списке гостей Владычица не значилась. Впрочем, приглашение той и не требовалась, она была вольна явиться когда угодно и к кому угодно. И правом этим не преминула воспользоваться и сейчас. Охваченная ледяной обездвиженностью, Темань стояла как вкопанная, а Дамрад надвигалась на неё, сверкая пуговицами, брошью-звездой, голенищами сапогов... Санда держала матушку под руку – ревниво, собственнически, а та, проходя мимо Темани, вскинула подбородок и полоснула её морозящим лучом взора. Если б кто-то в этот миг толкнул Темань и крикнул ей: «Спасайся!» – она даже тогда не смогла бы сдвинуться с места, точно обратившись в ледяное изваяние.
Опомнилась она, лишь когда мертвящая бездна глаз Дамрад отпустила её на мгновение: взгляд Владычицы обратился на хозяйку дома, и она приветственно и любезно кивнула той. К оттаявшему телу Темани вернулась чувствительность, кровь заструилась, сердце забилось, грудь втянула воздух... А ноги сами собой понесли её наружу, в сумрачный сад, прочь от Дамрад.
Пробежав по колыхающемуся мостику, Темань очутилась на одной из площадок, устроенных на деревьях. Из-за скверной холодной погоды приём проходил в доме, и в саду никого не было. Прислонившись спиной к шершавому толстому стволу, Темань головокружительно поплыла в многоглазой, наводящей дурноту круговерти огней; окна дома уютно светились, там звучала музыка и разговоры, соблазнительно сверкали стройные ряды бокалов с горячительными напитками... Влить бы в себя несколько чарок, чтоб этот тянущий, тоскливый ужас ушёл за пелену тёплого, искрящегося хмеля, чтоб стало всё равно – плевать на всех и вся. И на неё, на Дамрад, тоже. Увы, живительная влага была недосягаема, Темани оставалось только судорожно глотать промозглый ветер, утопая взором то в ненастном небе, то в глубине сада под площадкой.
– Темань... Зачем ты стоишь тут в одиночестве и холоде, прекрасная моя? – раздалось вдруг.
Меньше всего на свете она желала услышать здесь этот голос, то хлёстко рассекавший нутро, как клинок, то ядовито-сладким ручейком втекавший в душу. Губы Дамрад изгибались изящной улыбкой, но глаза мерцали холодно, твёрдые, как бриллианты на броши-звезде. Владычице прислуживала неприметная тень, которая в полупоклоне поставила на столик поднос с закусками и искрящимися бокалами, после чего, не разгибая спины, бесшумно и стремительно удалилась – Темань даже лица разглядеть не успела. Да и не до того ей было: её нутро обратилось в трясущийся студень.
А Дамрад, взяв оба бокала длинными пальцами, обтянутыми белым шёлком перчаток, протянула один Темани. Та, не чуя под собой ног, взяла.
– Мне это мерещится, или ты намеренно избегаешь меня, несравненная Темань? – Взор Владычицы пронизывал, как этот неуютный ветер, только воздух холодил тело, а взгляд – сердце. – Ты, конечно, можешь отрицать, но у меня складывается такое впечатление уже давно, с того самого раза, когда ты не приехала на смотрины жениха для Рамут. Ты ведь была приглашена вместе со своей супругой, но сказалась нездоровой... Прости, но я осмелилась в эту отговорку не поверить. Вот и сейчас ты убежала, даже не позволив мне толком с тобою поздороваться... Скажи мне, Темань, почему ты лишаешь меня счастья говорить с тобою и смотреть в твои дивные очи? За что мне такая немилость от тебя?
Темань вжалась в ствол, еле держа бокал в помертвевших, деревянных пальцах. Близость Дамрад покалывала её ледяными иголочками, взгляд дышал зимней стужей, а голос вползал в душу опасной змеёй. Слова для ответа не находились, рассыпались чёрными ошмётками на полпути. Сил не было даже выдумать какую-нибудь мало-мальски пристойную ложь, губы не размыкались.
– Ты боишься меня? – Дыхание Дамрад прохладно коснулось щеки Темани, тонкий запах благовоний смешивался с хмельным духом напитка в бокалах. – Зря... Причинить зло прекрасной женщине – немыслимо для меня.
Темань открыла глаза: изнутри пружинисто толкнулось нечто похожее на дерзость в смеси с обречённым отчаянием на краю пропасти.
– Даже если эта женщина – дочь казнённой тобою преступницы? – сорвались в стылую бездну слова с губ.
Дамрад несколько мгновений помолчала, смакуя золотую игристую влагу из своего бокала, в глубине которого мерцали отблески праздничных огней.
– Прошлое – в прошлом, – молвила она наконец. – Ты не имела отношения к этому делу, никак не участвовала в нём – ни мыслью, ни словом, ни поступком. Ты чиста и ни в чём противозаконном не замешана. У меня нет причин тебя преследовать, а у тебя – опасаться гонений. Выпьем за это.
Владычица подняла бокал и осушила до дна. Темань не посмела не последовать её примеру, но вино застревало в горле, она давилась и задыхалась. А Дамрад, поставив пустой бокал на столик, коснулась тыльной стороной пальцев её холодной щеки.
– Поверь, мне не доставляет удовольствия твой страх. Я хочу видеть твою дивную улыбку, которую мне – вот несправедливость! – ещё ни разу не довелось лицезреть. Ты не улыбалась мне никогда, обворожительная моя... Никогда не дарила мне этого чуда. Улыбнись же!
Даже если бы на кону стояла жизнь Темани, она сейчас не смогла бы выдавить и жалкого подобия улыбки: лицо словно судорогой свело, и получалась лишь какая-то горькая гримаса.
– Я не могу, государыня, – пробормотала она.
