Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)

А сложны в этой повести и обступающие персонажей производственные проблемы: как строить, как соединить индустриальные методы с красотой, как, преодолев архаику, сохранить, сберечь национальную самобытность зодчества.

Сложны здесь и проблемы нравственные: аскетизм и потребительство, требования к себе и требования для себя. Младший браг архитектора, колхозник Нартаджи, всецело убежден, что Акрам избаловал свою жену, что ее взвинченность – от блажи, от городских соблазнов, от забвения традиций. Что ж, в поведении Саяры и впрямь сквозит вызов: это ее бегство от мужа, этот ее приезд в кишлак с компанией киношников, эта бравада раскованностью… Но так ли уж мудры, так ли уж благотворны заповеди Нартаджи? И Акрам не без оснований возражает ему: «Чем читать мне мораль, лучше подумай о своей семье. Посмотри, в кого ты превратил жену! Даже рабыня не бывает до такой степени измучена и бесправна!»

Но главное – сложны в произведении сами герои. Каждый – со своей программой, своей мечтой о счастье, со своей неудовлетворенностью. Саяра страшится инерционного ритма бытия, адаптации к обыденности, жалкого прозябания, не сулящего ни взлета, ни разнообразия впечатлений. Акрама гнетет творческий кризис, недовольство собой, холодной тяжеловесностью своих архитектурных решений. Хамида бунтует против патриархальных догм, предписывающих послушание мужу, безропотность, против повадок колхозного председателя Тураба, который «всех держит в кулаке». Однако и Тураб отнюдь не злой человек, не самодур. Он толковый хозяйственник, патриот своего кишлака, пекущийся о его процветании. Правда, пекущийся на свой лад, стараясь уладить любые конфликты по-домашнему, не вынося сор из избы, ориентируясь на ту же деревенскую молву, на обычаи.

Писатель относится к порывам и запросам своих персонажей без предубеждений. Ему важно выслушать каждого, сравнить всевозможные резоны, проникнуть с поверхности фактов в их глубину. Возмущаясь ветреностью Саяры, Акрам саркастически одергивает себя: «Если тебе Саяра не по нраву, то почему в свое время не женился на той, которую тебе сватала мать? Она бы исправно готовила тебе обед, нянчила детей, охраняла бы твой покой и уют». По всей повести А. Якубова разлита ирония над готовыми рецептами, над спасительными панацеями. Не всякая традиция плоха, не всякая новация – благо? Тогда чего же проще – «хорошее надо взять, а плохое отбросить». Но, как замечает Тураб, «это просто сказать, а в жизни все получается иначе».

Ах уж эти альтернативы: сельское – городское, архаичное – современное! Ах эти категорические или – или! Они сплошь и рядом не приводят к истине, но затуманивают ее. А истина для А. Якубова слита с человечностью, с гармонией индивидуального и общего, с„уважением к личности. И подлинны только такие нравственные ценности и решения, которые раскрепощают и возвеличивают душу, высвобождают созидательную, творческую энергию. К этим ценностям, к этим решениям идут и Саяра, и Хамида. Первая преодолевает искушения мнимой свободы от обязанностей, вторая порывает путы, которые лишали ее самостоятельности, обрекали на разлад с совестью.

Повесть «Птица жива крыльями», казалось, свидетельствовала о постоянстве интересов автора. Она закрепляла его репутацию исследователя современности, разведчика новых конфликтов. Как ни парадоксально, к историческому роману писателя тоже привела злоба дня. Дело в том, что на стыке шестидесятых – семидесятых годов развернулась дискуссия о судьбе книгохранилища Улугбека. По этому поводу в печати высказывались самые разноречивые толки И, захваченный ими, А. Якубов намеревался создать чуть ли не приключенческую повесть об исчезнувших фолиантах, предложив свою версию событий. Однако в процессе работы титаническая фигура Улугбека оттеснила первоначальный замысел на второй план. Впрочем, отход от нынешней действительности был недолгим.

Опубликованный в 1977 году роман «Совесть» сохраняет в себе устойчивые генетические признаки прозы А. Якубова.

Как и прежде, художник создает прихотливую композиционную структуру, где у каждого персонажа есть своя сольная партия, где каждый поочередно попадает в фокус лучей.

Как и прежде, он равно внимателен и к событийной, и к психологической канве.

Как и прежде, увлечен расследованием случившегося.

Столь же очевидно пристрастие автора к определенному типу характеров. Подобно Муяссар из романа «Трудно быть мужчиной», Латофат жила книжными идеалами, романтизированными представлениями о людях. Черты другого героя книги, Эртаева, просвечивают в портрете преуспевающего дельца Джамала Бурибаева. Та же склонность к демагогии, та же обходительность, скрывающая волчью хватку. Есть свой «прототип» и у председателя колхоза Атакузы Умарова. Это Тураб из повести «Птица жива крыльями». Своенравный, властный, лукавый Тураб, который противоречивостью своих поступков озадачивал окружающих.

Однако, говоря о преемственности, я имею в виду не повторы, а углубление.

Роман «Трудно быть мужчиной» завершался поражением Эртаева. Провожая на фронт новобранцев, майор Клыч торжественно обещал: «Они будут добивать на фронте врага. Но и мы, их отцы, не будем сидеть здесь без дела. К их возвращению мы должны очистить наш воздух от карьеристов, стяжателей, которые присосались к советской власти, к партии… И мы это сделаем, обещаем это вам, сыновья!..»

Увы, собрат Эртаева Джамал благополучно вынырнул сухим из воды. Даже побывал в кресле замминистра. Да и теперь весьма влиятельная персона. Как-никак начальник республиканского управления «Сельхозтехники».

Концепция действительности в новом романе обрела многомерность, стала более трезвой и конфликтной.

Вспомним «Трудно быть мужчиной». Там картины военных лет лишь изредка перебивались отступлениями в прошлое персонажей. Причем самое близкое – в первые годы колхоза.

Хронологическое пространство «Совести» объемнее, вместительнее. Корни нынешних столкновений уходят в толщу лет. В скованности, подавленности Фазилат – отзвук потрясений войны. Ведь это тогда циничный Джамал Бурибаев обманом разлучил ее с любимым, растоптал веру в людей, в чистоту и добро. А профессор Нормурад Шамурадов? Еще в тридцатые годы он испытал предательские удары, нанесенные бывшим учеником Вахидом Мирабидовым. Она до сих пор памятна, эта крикливая статья под хлестким заголовком «Невежество или злой умысел?».

Отшумевшие, канувшие в небытие страсти? Однако Вахид Мирабидов по-прежнему процветает, по-прежнему выдает конъюнктурные поделки за фундаментальные научные открытия. Хотя и стал осторожнее, обрел респектабельность, академический лоск.

И не сегодня, не вчера началось противоборство Нормурада и Кудратходжи. Его исток – годы революции, когда сын бедняка и сын богатого торговца стали по разные стороны баррикады, его разгар – классовые битвы дней коллективизации. И теперь, обводя глазами скромную комнату профессора, состарившийся, спившийся, но ничего не забывший Кудратходжа насмешливо замечает: «Нормурад-ишан делал революцию, верой и правдой служил советской власти больше пятидесяти лет, и вот награда… За твою верную пятидесятилетнюю службу наградили этой сырой, хе-хе, кельей!..»

Кудратходжа оценивает смысл прожитого величиной материальных приобретений и утрат.

Нормурад – величиной и величием совершенного.

Герои узбекского писателя словно бы включаются в ту страстную полемику о предназначении человека, о целях самоосуществле-ния, которую ведут в романе эстонца П. Куусберга «Капли дождя» Андреас Яллак и Эдуард Тынупярт, а в романе литовца М. Слуцкиса «На исходе дня»– Наримантас и Казюкенас. И так же, как там, точкой отсчета, критерием истины служат идеалы Октября.

Настоящее в «Совести» – это итог и рубеж. На его территории проблемы, унаследованные от минувшего, встречаются с нынешними, преломляются в них. Так повествование о современности насыщается чувством истории, выливается в разговор о движении народной судьбы.

В шквальные дни разносов и проработок, вызванных статьей Мирабидова, профессор Шамурадов узнает о существовании тогда еще малоизвестного ленинского документа – декрета об освоении Голодной степи: «Вот эта-то птица счастья, неожиданно прилетевшая от самого Ленина, и спасла его».

Стечение обстоятельств, конечно, случайное. Но сам эпизод из числа ключевых. Писатель неустанно поверяет мысли, побуждения, поступки персонажей ленинскими нормами, ленинскими принципами.

С отчетливой установкой на синтез связана в романе и масштабность изображения. А. Якубов стремится рассмотреть современность целостно, в нерасторжимости мировоззренческих, этических, трудовых и семейно-бытовых коллизий. Сюжетные тропы прочно соединяют город и село, столичный научно-исследовательский институт и колхоз, райком партии и полевой стан хлопкоробов. И все же основа повествования – будни узбекского кишлака, его обитателей.

Все действующие лица романа Якубова – партийные работники, хозяйственники, ученые, механизаторы – так или иначе сгруппированы вокруг председателя Атакузы, образуют его, так сказать, естественную ауру. Куда бы ни заходил секретарь райкома Шукуров в столице или областном центре, он всюду замечал протянувшиеся «незримо нити… связей» Умарова. Нити, скрученные из родственных отношений, приятельства, услуг. Колебание любого волокна этой густой сети взаимозависимости вызывает неизбежный волновой эффект.

Для аспиранта Хайдара Атакузы не просто отец, но еще и могущественный покровитель Человек, для которого не существует невыполнимого: «Несколько лет назад отец сказал: «Кончишь институт, устрою в аспирантуру». И устроил. И еще сказал: «Руководителем твоим будет самый авторитетный ученый». И добился своего! И вот теперь Атакузы вместе с Вахидом Мирабидовым разрабатывает стратегию предстоящей защиты, программу банкета. Такое сотрудничество обоюдовыгодно. И ответное одолжение тоже весомо: колхоз должен выдвинуть книгу Вахида на республиканскую премию.

А отношения Нормурада с Атакузы? Они порой на грани разрыва. Из-за худосочной диссертации Хайдара, из-за урочища Минг булак. Однако даже истончившаяся грань непреодолима. Ведь Атакузы – единственный племянник, единственный родственник профессора, его опора в одинокой старости.

На мой взгляд, писатель иногда перебарщивает по части сюжетных хитросплетений. В самом деле: сын Атакузы Хайдар влюбляется в дочь Джамала Бурибаева, а сын Бурибаева сватается к дочери Атакузы. Жена секретаря райкома Шукурова оказывается дочерью Вахида Мирабидова. Переселившись из Ташкента в родной кишлак, Нормурад Шамурадов застает там и давнего друга юности, соратника по борьбе Прохора Поликарпова и столь же давнего антагониста Кудратходжу,

Думается, что такая концентрация случайностей – а я перечислил далеко не все – изрядно превышает допустимую. А. Якубов словно не доверяет возможностям магистрального конфликта и потому стремится обрамить его занимательными интригами, затейливой вязью неожиданностей.

Между тем история взлета и падения знаменитого колхозного председателя выразительна и без подобных архитектурных излишеств.

Мы знакомимся с Атакузы Умаровым накануне его юбилея. Пятьдесят лет – это и пора зрелости, и пора итогов. Что ж, у раиса нет оснований сетовать на пролетевшие годы: «Начал руководителем небольшого колхоза, потом постепенно, один за другим, присоединил несколько соседних. И, пожалуйста, вот он уже во главе гигантского хозяйства. Одни только хлопковые поля – больше трех тысяч гектаров! А какой поселок построил! Не уступит иному городу, прославил имя Атакузы на всю страну. Чего еще не хватает?.. Разве только одного – Золотой Звезды».

Так-то оно так. Только прежде замыслы раиса и сбывались легче, и принимались с благодарностью. Теперь же осечка за осечкой. Председатели соседних колхозов считают себя обойденными и обделенными, односельчане ропщут на его крутой нрав, на самоуправство. На защите диссертации Хайдара не кто другой, а родной дядя нанес удар в спину, выступил с возражениями.

С этих недоумений, обид начинается в «Совести» самоанализ Атакузы Умарова. И параллельно возникает нарастающий встречный иск к герою, развертывается, говоря словами Нормурада, выяснение того, что «происходит с Атакузы?.. Когда, где растерял он простые человеческие чувства? Когда успел стать таким черствым, бессердечным?»

Словом, излюбленная А. Якубовым ситуация разбирательства, дознания. Учет различных точек зрения: Нормурада, лесника Прохора Поликарпова, механизатора Наимджана… И все это без спешки, без предвзятости, с готовностью выслушать и упреки, и оправдания. Ибо далеко не прост Атакузы. Как говорит секретарь райкома Шукуров, «голову с ним можно сломать. То эгоист, способный убрать с дороги любого, то, посмотришь, одинокий путник, уставший от тягот нелегкой дороги…»

Одни догадки лежат на поверхности: зазнайство, вера в свою непогрешимость, наивное упование на то, что победителей не судят.

Другие – глубже. В текучке повседневности произошло незаметное отождествление понятий добра и пользы, дружбы и выгодных знакомств.

Во время войны юный Атакузы возмущался хищничеством, нечистоплотностью Джамала Бурибаева. Теперь он не прочь породниться с ним. Ведь от начальника «Сельхозтехники» столько зависит. И с Вахидом Мирабидовым, оклеветавшим дядю, Атакузы на дружеской ноге. Сам выбрал его в наставники сыну, прельстившись положением, титулом, хваткой этого дельца.

В прежние годы председатель колхоза умел разделить чужое горе, быть рядом с теми, у кого беда. Ныне же он «ходил только к самым влиятельным в кишлаке людям – к «нужным».

Писатель точен и в этих сопоставлениях, и в постановке диагноза. Да, прагматизм, да, неразборчивость в средствах. Где в согласии с законами, а где и вопреки им герой романа добивался рекордов, получал средства, чтобы благоустраивать поселок, сооружать школы, ясли, дворец культуры. И если что-то мешало, мог пренебречь справедливостью, прижать недовольных, отхватить кусок у соседей

Возведенный на пьедестал принцип успеха чреват. неизбежным смещением нравственных критериев. Обхаживая Вахида Мирабидова, Атакузы искренне хотел помочь сыну. Но помощь эта обернулась для Хайдара бедой: утратой самостоятельности, иждивенчеством. Намереваясь строить комплекс в Минг булаКе, председатель опять-таки планировал выгоды: дополнительные тонны мяса, статьи в газетах, слава передовика. Но то – на одной чаше весов, а на другой – неучтенные, неподсчитанные убытки: уничтожение горных лесов, сотен родников, гибель красоты, «чуда, созданного самой природой».

Казалось бы, приговор автоматически запрограммирован. Типовая, чуть ли не банальная история. Секретарь райкома Шукуров «не раз встречал раисов, которые на первых порах работали с размахом, поднимали отсталое хозяйство. А потом похвалы, поощрения, «пример для других», и потерял человек голову, занесся… Конец зазнавшихся раисов бывал обычно печальным. Их непоколебимая вера в силу власти и денег терпела крах. Не всякого можно подкупить, и далеко, не всегда можно даже с помощью денег обойти закон».

Но это – по схеме, по трафарету. А в случае с Атакузы шаблонная логика если и срабатывает, то как-то натужно, с перебоями, одышкой, оговорками. Недаром старый Нормурад, несмотря нескончаемые стычки с племянником, все же защищает его в предсмертном обращении к райкому партии.

В повести «Птица жива крыльями» поэт Убай, приехавший расследовать жалобы на председателя, пасует перед подобным же казусом: «Я привык белое называть белым, а черное – черным. А тут все как-то боком».

Такое же недоумение прорывается и в «Совести»: «Как непонятно устроена жизнь! Светлое так часто соединяется в ней с темным».

Есть в романе А. Якубова весьма примечательный эпизод. Встреча раиса с бригадой, работающей на степной целине. Сколько раз отражала эта бригада натиск песчаных бурь, расчищала засыпанные поля, пересевала их! Сколько раз звучали в ее честь похвалы и аплодисменты! А герои газетных очерков как ютились, так и ютятся в землянках. Без электричества, без водопровода. С утра и до вечера под палящим солнцем. То подвели снабженцы, то обманули строители. И Атакузы, сдерживая подступающую ярость на разгильдяйство, заверяет: «Но теперь говорю твердо, в последний раз: разобьюсь, а будет в этом году у вас жилье! Если не умру, если доживу до зимы, сдержу свое слово».

И уж можно не сомневаться – сдержит. Правдами или неправдами, подношениями или угрозами, не мытьем, так катаньем, но добьется своего. А правила, инструкции? Так не каяться же потом перед бригадой: мол, фондов нет, лимиты исчерпаны, поставщики подкачали. Кроме почтения к инструкции, есть еще и стыд перед людьми, перед девушками, которые возвращаются с поля в землянки, есть еще и совесть, боль души. Вспоминая предупреждения Шукурова, Атакузы мысленно протестует: «Упрекаете в ловкачестве? Законы нарушаю? Наведите порядок, планируйте разумно, обеспечьте всех как надо, тогда и говорите!.. Еще не родился на свет председатель, который может выдать план без минеральных удобрений. И инженера такого не сыщешь, чтобы без запчастей заставил бесперебойно работать машины. Слушать кляузников слушают, а план, между прочим, не снижают. Ни одной тонны не сбрасывают с плана!»

Образ секретаря райкома написан с некоторой скованностью, недоговоренностью. Иными словами, без той художнической свободы, которая воплотилась в характере председателя.

Атакузы весь на виду. Вот он – со своим внутренним миром, со своей хитростью и со своей наивностью, своей проницательностью и беспринципностью. Шукуров более замкнут, сдержан, осторожен. И показан он скорее в сфере рассуждений, нежели поступков и чувств.

Такая скованность пера хоть и отчасти, но объяснима. Шукуров – новый человек в районе. А в этом положении есть и свои преимущества, и свои минусы. Конечно, свежий глаз еще не притерпелся к рутине. Со стороны, как известно, виднее непорядки, упущения, махинации. Но долгий ли срок отпущен секретарю, чтобы наблюдать со стороны?.. К сожалению, у героя А. Якубова еще мало собственного опыта, и прежде всего опыта действия, преодоления. Отсюда уязвимость благородного максималистского пафоса. Увещевая Атакузы, Шукуров сплошь и рядом не может предложить конструктивного решения. И тогда сквозь морализаторство прорастают сомнения. После поездок по колхозам «Шукуров стал больше понимать и Атакузы, и других раисов. Вот он, секретарь райкома, требует от них хлопка, беспрекословного выполнения плановых заданий… А сам в глаза не может им посмотреть. И как посмотришь, когда требовать требуешь, а дать то, что нужно для того же хлопка, не можешь. Не сами ли мы толкаем раисов на обходные пути?..»

В этом столкновении аргументов жизни формируется отношение к персонажу, рождается объективная нравственная оценка. Писатель не амнистирует эгоистических замашек председателя, прагматического небрежения этикой. Но он отграничивает вину от беды, распознает за противоречиями личности питающие их противоречия действительности. Как ни горек для Атакузы людской суд, боль, причиненная им, целительна. Она разбивает душевную очерствелость, инерцию растворения в конъюнктуре, заставляем прислушиваться к мнению окружающих, соизмерять сиюминутные расчеты с логикой правды и совести.

Современная действительность, изображенная в романе, изменчива, подвижна. Ее течение то и дело вскипает на коварных порогах, созданных карьеризмом, потребительством, приспособленчеством, экономическими неурядицами, неразумным вмешательством в природу… Но та же действительность властно утверждает высокие нравственные нормы, гуманистические идеалы и ценности. И потому дает осечку практика Атакузы. И потому оказываются несостоятельными принципы Вахида Мирабидова. За свою капитуляцию перед Джамалом Бурибаевым Фазилат заплатила годами страданий и унижений. «Неужели у дочки жизнь будет такой же горькой, как и у матери?» – со страхом думает она. Однако Латофат уже чужда вынесенная из прошлого психология покорности, повиновения судьбе. И в независимости ее характера, в гордом осознании достоинства личности тоже сказывается время, его поступь.

Роман А. Якубова чуток к сложности бытия, сложности внутреннего мира личности. Его пафос – в познании реальных конфликтов, реальных проблем и противоречий, свойственных нашему сегодня. И, может быть, поэтому так заметна искусственность развязок. Писатель словно бы торопится перевоспитать одних и покарать других, «неподдающихся». Преступление, совершенное Кадырджаном – его машина сбила человека, – как бы передает нить расследования из авторских рук в руки органов правосудия. Но происшествие, в котором наряду с Кадырджаном замешаны Мирабидов и Бурибаев, – случайность. Ее могло и не быть. Неотвратим же и подлинно действенен тот нравственный суд, который ведется в произведении от имени и с позиций совести, гражданского мужества.

Ну, что ж, они есть у Адыла Якубова, эти «накладные расходы», эти срывы в добродетельную назидательность. Но перед нами не врожденные пороки манеры, а болезни быстрого творческого роста.

Последние работы писателя вызвали прочный интерес как в своей республике, так и за ее пределами. Они ощутимо подняли в узбекской прозе тонус социальности, конфликтности, психологизма, обогатили ее новыми характерами, новыми художественными решениями, усилили ее резонанс и авторитет во всесоюзном литературном процессе.

Л. Теракопян

notes

Примечания

1

Мавляна – титул ученых и богословов в мусульманских учебных заведениях (медресе).

2

Устод – учитель.

3

Шагирд – ученик.

4

Сахибкиран – родившийся под счастливой звездой, при удачном сочетании планет.

5

Области в Средней Азии: первая, между Амударьей и Сырдарьей, находилась во владении Улугбека, вторая – на территории нынешнего Афганистана с центром в Герате, там правил Шахрух.

6

Седьмой месяц лунного года мусульманского календаря.

7

Джейхун (Бешеная) – старое название Амударьи.

8

Кеш – старое название города Шахрисябза.

9

Месяц, по мусульманскому календарю соответствующий октябрю.

10

Центральная площадь в Самарканде.

11

Xанака – странноприимный дом.

12

Бакаулы – лица, ведающие дворцовой кухней.

13

Пир – духовный наставник.

14

Кулох – дервишская шапка.

15

Тархан – высокопоставленный вельможа, освобожденный от всех налогов.

16

Улемы – верхушка мусульманского духовенства.

17

Маддохи – рьяные последователи и восхвалители веры.

18

Хассакаш – рсдной или близкий покойному человек, в день похорон шествующий перед погребальной процессией с посохом.

19

Дивана – безумный, юродивый.

20

Махалля – небольшой квартал восточного города.

21

Балахана – пристройка над воротами.

22

Барласы – племя, из которого родом был Тимур.

23

«Султан – тень аллаха на земле» (арабск.).

24

Тарикат – духовное самосовершенствование.

25

Пирим – обращение: отец мой духовный.

26

Шаш – древнее название Ташкента.

27

Фарсанг – мера длины, соответствует 8 км (перс.).

28

Счастливый царевич! (перс.).

29

Книги по астрономии.

30

Книги по медицине.

31

Суфизм – мистико-аскетическое направление в исламе.

32

Зиндан – тюрьма в подземелье.

33

Табиб – врач, лекарь.

34

Медиатр – тонкая металлическая пластинка, приспособление для игры на щипковых инструментах.

35

Мурсак – женская одежда типа безрукавки.

36

Шайр – поэт.

37

Хантахта – круглый низкий столик.

38

Соответствует маю.

39

Хиджра – бегство пророка Мухаммада из Мекки в Медину (622 г. н. э.), с этого года ведут начало мусульманского летосчисления.

40

Домла – ученый человек.

41

Ака – почтительное обращение: старший брат.

42

Мардикеры – рабочее ополчение в царских войсках.

43

Кузыджан – ласкательное от Атакузы.

44

Мирзачуль – Голодная степь.

45

«Ленин юлы» – «Ленинский путь».

46

Отваром из цветов хны красят ногти в нежно-красный цвет.

47

Кумуш-биби – героиня первого узбекского романа.

48

Теша – инструмент в виде топорика, которым колют дрова, рыхлят землю.

49

Келин – так называют жену уважаемого человека.

50

Бомдод – моление до восхода, к которому приурочивают похороны.

51

Сират-куприк – мост, по которому будто бы в судный день безгрешные люди проходят в рай. Грешники падают с моста в ад

52

Шагирд – ученик, последователь.

53

Караул-тепе – сторожевой холм.