Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Я?

– Да, ты! Впрочем, ты, кажется, сам многие свои дела привык оправдывать обстоятельствами! Слышал я, собираешься будто бы породниться с этим… с Джамалом Бурибаевым? Тоже, наверно, обстоятельства?

Атакузы, никак не попадая в рукава пиджака, вплотную подошел к столу. В яростно горящих глазах блеснула усмешка.

– Вы бы хоть посмотрели на мою будущую невестку!

– Достаточно насмотрелся на ее мать. И если хочешь знать, даже бабушку твоей невестки все еще помню! Младшую жену знаменитого торгаша Кудрат-ходжи.

– Ах, дядя, дядя! – вздохнул Атакузы, будто не домла был перед ним, а несмышленое дитя. Устало опустился на стул. – Вот вы – мудрый человек, вы – домла, а не хотите понять простую вещь: молодежь знать не хочет о старых передрягах. Разве я не понимаю, как больно вам! Но что мне делать, мой сын…

– Вот именно – твой сын! – перебил старик с горечью. – Ты думаешь, мне безразлична его судьба, его работа? А ты сам хоть знаешь, что он плетет в своей диссертации под мудрым руководством наставника?

– Проповедует идеи насилия и убийства?

– Хватит чепуху городить! – прикрикнул домла. – Он призывает вторично использовать воды, накопленные в коллекторах после промывки засоленных земель! Использовать рассол для полива! Понимаешь ты хоть это?

– Так-так…

– Утверждает, что можно употреблять воды, засоленность которых доходит до пяти граммов на литр!

Ты же сам осваиваешь новые земли в степях. Скажи-ка, что будет с такой землей через десять лет, если…

– А вы думаете, сейчас не используют такие воды?

– Да, используют! Приходится! Но утверждать такое в диссертации, оправдывать высоким авторитетом науки!.. Это же преступление! – голос домлы сорвался с грубоватого баса на неестественно тонкий фальцет. – И все это идет от него, от твоего закадычного. Ему сегодня выгодно это. Потому как много еще руководителей, живущих лишь сегодняшним днем! Таких же, как и этот, с позволения сказать, доктор наук. Сегодня он ломится в передовые, а что будет завтра – плевать. Вот зародилась идея переброски сибирских рек в наши края. И он уже бьет в барабан! Книгу успел написать. А как отразится переброска рек на климате, на всей природе края? Изучить, взвесить все «за» и «против», подумать о подготовке к этому делу наших земель – некогда. Потом будем каяться, произносить саморазоблачительные речи! А твой сын, с ним что станет?..

– Вот что, дядя, мне сейчас не до сибирских рек! – заговорил неестественно спокойно Атакузы. – Своего отношения к домле Вахиду я не изменю. Он, по крайней мере, знает цену дружбе! А вот вы, – Атакузы рывком поднялся и тут же увидел тетушку Гульсару. Старушка стояла в дверях летней кухни, бледнее белого платка на ее голове. Она, должно быть, слышала их перепалку – ужас застыл в глазах, голова мелко тряслась. – Если вы, – Атакузы угрожающе выпучил глаза, – вместо того, чтобы помочь, будете совать палки в колеса… тогда лучше забудем, что вы мой дядя, а я ваш племянник!

Нормурад Шамурадов с силой ударил кулаком по столу:

– Кто сует палки в колеса твоему сыну, глупец?

– Я понял все, благодарю вас! – не слушая, грохотал Атакузы. – Раз дело дошло до такого… Пропадай наше родство! Не будем друг друга знать: ни в жизни, ни в смерти, ни в радости, ни в беде.

Атакузы с треском порвал подкладку, попал наконец в рукава, натянул пиджак и зашагал к воротам. У ворот его догнало отчаянное:

– Кузыджан! Родной мой, погоди!..

Атакузы не остановился, даже не обернулся, с силой пнув сапогом калитку, пулей вылетел на улицу.

Калитка, грохнув, захлопнулась, Нормурад-ата с опаской оглянулся. Гульсара-ая как села на ступеньки при последних словах племянника, так и осталась сидеть. Насурьмленные глаза смотрели жалобно, была в них тихая скорбь – как в глазах безнадежно больных людей.

Домла Шамурадов, не выдержав, отвел глаза, медленно поднялся со стула. Остановил его дрожащий голос:

– О, домладжан! Зачем вы так? Хоть один человек справлялся о нашем житье-бытье… И того оттолкнули. Остались теперь одинокие в этом проклятом доме…

Нормурад-ата стоял, воинственно набычив упрямый лоб, боясь встретить тоскливо-скорбный взгляд жены.

И всегда она была такой. Добрая, отзывчивая, всей душой тянулась к его родичам, к близким. О муже своем заботилась, как о ребенке, любила и почитала. Но никогда не могла понять ни труда его, ни замыслов. Семья и родные – вот что главное для нее в жизни. Но что тут скажешь? Если раньше не успел ее переделать…

– Перестань, старуха! – сказал с болью. – Не суйся, ради аллаха, туда, где ничего не смыслишь!

– Я и правда не смыслю. А вы, вы во всем смыслите, и что же вы натворили. Соблюдаете свой принсип… – старушка словно проглотила с трудом что-то горькое. – Держите этот свой принсип и растеряли всех родных…

– Да прекратишь ты или нет! Хватит! – От удара кулаком по столу чуть не подскочил самовар. Старуха уколола в самое больное место. – Я уже говорил тебе – оставь мои принципы в покое! Ты же не понимаешь, они – он и его сын – пошли не по той дороге, вот что мучит меня, не дает спать, а ты… – домла сипло задышал.

Гульсара-ая не проронила ни звука. Она комочком, возьми в пригоршню – вся уместится, сжалась на ступеньках, уткнув подбородок в колени.

Нормурад Шамурадов, тяжело топая, словно желая пробить землю, пошел к дому. Поднялся на айван, открыл уже дверь, и в этот момент сзади послышался тот же раздирающий душу голос:

– Все люди поступают неправильно, только вы один правильный! Если так, кто же придет в наш смертный день, кто похоронит нас?

Старик резко обернулся:

– Не волнуйся! Помрешь ты раньше – сам позабочусь, похороню. А когда я… Если уж без этих племянничков мое тело некому будет предать земле, пусть останется непогребенным.

Домла с шумом захлопнул дверь и без сил прислонился к стене. Он уже корил себя. Как у него вырвались эти жестокие слова? Старушка и без того вечно носит при себе свою боль. А сегодня переполнилась душа, вот и выплеснула каплю. Если бы Джаббар был жив. Каждый раз, когда кто-нибудь несправедливо обходился с Гульсарой, обижал, это «если бы», он знал точно, горело в ней новой болью. Да и с ним бывает то же самое.

Нормурад прошел в библиотеку, подкрался к окну.

Гульсара-ая все еще сидела на ступеньке, белоснежный кисейный платок сбился набок, открылись редкие пепельно-седые волосы. Судорожно вздрагивали худые, острые плечи.

И вдруг словно холодом повеяло. А что, если он не прав? Что, если и впрямь отстал от жизни, не понимает того, что понимают они – его племянник и этот ученый ловкач? Но нет… Он тут же отбросил эту мысль. Беспринципность и нечестность всегда и во все времена были и остаются беспринципностью и нечестностью. И все же, все же… Не слишком ли долго носит он обиду?

Глава вторая

1

Ничто так не облегчает душу, как окончание большой работы. Труд готов. Передан на суд знатоков. И пусть судьба его еще не определена, но – с плеч долой груз, давивший долгие годы! Именно это чувство легкости и радости владело в последние недели Хайдаром.

Месяц назад поставил он последнюю точку. Работу просмотрели научный руководитель Вахид Мнрабидов, официальные и неофициальные оппоненты, потом автореферат был разослан в научно-исследовательские и проектные институты, в вузы, в министерства сельского и водного хозяйства. И вот наконец Хайдар мог вздохнуть. Только теперь и понял, как доконала его эта диссертация. Разослав автореферат, на второй же день махнул в кишлак. Впервые за много лет прогулял с друзьями в горах. Вернулся освеженный, набравшись сил. Теперь осталась только защита. Но тут Хайдар был спокоен: все пройдет успешно – это он знал наверняка.

Час назад из кишлака приехал отец. Был он необычно мрачен. Едва поздоровался, тут же к телефону – звонить Вахиду Мирабидову. И пока тот не приехал – ни слова с сыном. Встревоженный Хайдар только и слышал: «Министерство строительства?», «Мелиорация?..» Положит трубку, побарабанит по ней черными пальцами и опять: «Министерство сельского хозяйства?», «Госплан?», «Трест?»

Иногда разговор прерывался ненатурально громким смехом отца: «Да будет вам! Что значит для председателя-миллионера ящик фруктов? Видит аллах – из собственного сада! Перестаньте, обижусь на всю жизнь!»

Наконец явился Мирабидов; как всегда, на круглом лице его светилась радость. Отец сразу же заперся с ним в спальне.

Хайдар взволновался не на шутку: уж не случилось ли что-нибудь непредвиденное? Но вскоре они вышли – оба довольные друг другом. Хайдара отослали в его комнату – пусть готовится к завтрашнему выступлению, а сами повели речь о весьма существенном и приятном – не о защите, а о связанной с ней художественной, как выразился отец, части. Вахид Мирабидов, то и дело хохоча, сдерживал отца: нет, стол надо накрыть поскромнее… Ах эти раисы! Сейчас не одобряются пышные торжества… Члены ученого совета хотя и не прочь, конечно, погулять на таком банкете, но не имеют права… Отец возражал:

– Это уж предоставьте мне, уважаемый домла! Как же это так – мой первенец становится кандидатом наук, и чтобы я, председатель прославленного колхоза-мил-лионера, не отпраздновал это дело как надо? Пусть члены вашего совета не ходят на банкеты других кандидатов, но уж на нашем торжестве обязательно должны быть! Не беспокойтесь: ваш директор сам приведет их всех. А вы будете тамадой!

– Браво! Браво! – кричал Вахид Мирабидов на весь дом. – Вот это хватка! А насчет должности тамады, ничего не поделаешь, раз уж мы послужили вашему сыну на ниве познания, придется послужить и в художественной части!

Хайдару нравились и льстивые слова Мирабидова, и чуть грубоватые шутки отца, и споры о том, в каком ресторане устраивать банкет и кого пригласить. Отложив в сторону текст своего выступления, он прислушивался к веселому разговору в соседней комнате и сам каждый раз невольно присоединялся к доносившемуся из-за двери смеху.

Хайдар любил отца, гордился им. В любых случаях отец умеет быть твердым, в работе забывает себя. Даже его ухарские замашки нравились сыну. Во всем хотелось быть похожим на отца. И конечно, он уже ясно видел и славу и власть раиса-миллионера. Ведь и впрямь не сыщешь таких дел, чтобы были не по плечу отцу!

Несколько лет назад отец сказал: «Кончишь институт, устрою в аспирантуру». И устроил. И еще сказал: «Руководителем твоим будет самый авторитетный ученый». И добился своего! Обещал достать квартиру для сына и для Тахиры в городе – слово сдержал. А теперь говорит: как женишься, эта квартира останется тебе, а Тахире, когда понадобится, достанем другую. Выполнит и это обещание! Хорошо сейчас Хайдару! Лишь одно… Одно-единственное тревожит: Латофат! Отец годом раньше предупредил: «До каких пор будешь ходить бобылем? Запомни, через месяц, как защитишь диссертацию, сыграем свадьбу!» Теперь вплетается еще и свадьба сестры. Отец задумал оба тоя устроить за один раз, вместе. Тахира, сестра Хайдара, и братец Латофат – Кадырджан – нашли общий язык. Сейчас Кадырджан работает старшим инженером в управлении у своего отца Джамала Бурибаева, в «Сельхозтехнике». Тахира – единственная дочь в семье. Отец души в ней не чает. Кадырджана почему-то недолюбливает. И если решил выдать ее за него, то делает это исключительно ради Хайдара. Хочет понадежней скрепить предстоящий союз сына с Латофат. А Латофат…

Что-то случилось с ней в последнее время. Что именно, Хайдар не знает, но чует сердце – что-то происходит!..

Хайдар резко отодвинул стопку бумаг на столе, встал и, сунув руки в карманы брюк, подошел к окну.

Небольшой тенистый двор, стесненный многоэтажными домами, был полон детьми. Две девочки раскачивались на качелях, привязанных к длинному суку огромной ярко-зеленой шелковицы. Они взлетали высоко, до балконов третьего этажа, и с визгом летели вниз, к земле. А у арыка стоял бритоголовый мальчуган лет четырнадцати и смотрел на девочек, на их парашютом надутые платья…

Хайдара позабавили и расплывшееся в улыбке лицо мальчика, и визжащие от восторга девочки. Давнее, сладчайшее воспоминание затуманило голову.

Лет пять назад, перед сессией, в начале лета, он приехал в кишлак. Ночью долго веселился с друзьями детства в саду под старым тутовым деревом. Хорошо выпили, посудачили о кишлачных девушках, посмеялись вдосталь. Там же под деревом и заснул под утро на застланном одеялами помосте. Его разбудил треск ломающихся веток и отчаянный крик сестры:

– Ой, дададжан! Латофат!..

Хайдар, как был – в трусах, вскочил на ноги и увидел: атласное платье Тахиры алым стягом полыхало где-то в поднебесье, у самой вершины старого, могучего дерева, а прямо над Хайдаром, в трех-четырех метрах от земли… висела, крепко схватившись руками за ветку, девушка в ярко-цветастом шелковом платье… И первое, что бросилось в глаза и сладко обожгло, – оголенные, длинные, со ссадинами в нескольких местах, стройные ноги. – белые, не тронутые солнцем на бедрах.

Это было так неожиданно и так жгуче откровенно, что Хайдар задохнулся от горячей волны, подступившей к горлу.

– Прыгай! – он протянул руки.

Девушка испуганно взглянула вниз, торопливо оторвала одну руку от ветки, потянулась к задравшемуся подолу и… с тихим вскриком упала в объятия Хайдара. Каждой клеткой своей он ощутил молодое, трепещущее тело, увидел близко-близко испуганные, неправдоподобно черные зрачки ее больших глаз, чистую, нежную смуглость лица и, не помня себя, принялся целовать ее губы, царапины на шее и на плечах. Девушка, казалось, поддалась его необузданной ласке, на миг вся прильнула к нему. И тут, как нарочно, раздалось неуместное глупое «вай!» спрыгнувшей на землю Тахиры. Девушка, упершись коленками в его живот, резко рванулась, выскользнула и бросилась в гранатовые кусты.

Это и была Латофат. Красавица Латофат, о которой в ту ночь толковали кишлачные джигиты. Хайдар и раньше видел ее, когда приезжал на каникулы. Но никак не думал, что за год-другой она может так расцвести.

Весь день Хайдар ходил сам не свой. Стоило на миг остаться одному и закрыть глаза, как снова всем существом ощущал ее молодое, трепетное тело, видел нежную, бархатную черноту бровей и ресниц. Томился, места себе не мог найти. Да что говорить о былых временах, даже вот сейчас, в эту минуту, только вспомнил тот поцелуй – случайный дар судьбы – и снова обожгло.

Хайдар отвернулся от окна, но сесть за стол теперь он просто не мог.

Да, что-то стряслось с Латофат в последнее время. И глаза стали совсем другие, огромные глаза, что так смотрели на Хайдара в то счастливое утро. Теперь при встрече с ним становятся холодными, чужими. Скрытная стала, что-то есть у нее на уме. Что-то есть.

Из соседней комнаты донесся возбужденный голос отца:

– Все! Эта ваша защита уже сидит у меня вот где! Дай бог сыну выйти целым и невредимым из этой кутерьмы – через неделю закачу два тоя.

Хайдар улыбнулся. Отцовское «закачу два тоя» прогнало его тревогу. Поистине, нет таких дел, чтобы отец не уладил. Лишь бы он был жив и здоров, все остальное обойдется…

– Тахира! Покушать гатоп, моя сладкая? – снова раздался довольный голос отца.

И опять улыбнулся Хайдар: «гатоп» – слабость отца, любит, если хорошее настроение, вставить в речь русское словцо.

– Гатоп, дададжан! – голосок Тахиры звенел радостно, и Хайдар понял: на кухне, кроме Тахиры, был и Кадырджан.

– Несите сюда!

Пол задрожал от тяжелой твердой поступи, дверь комнаты Хайдара широко распахнулась.

На пороге стоял Атакузы: ноги расставлены, руки – в бока, новая, с не обмятыми швами, черная тюбетейка победно сдвинута на лоб. На смугло-коричневом, поблескивающем, как медь, возбужденном лице разлито довольство. Он смотрел на сына, отцовская гордость так и выпирала из него. И во всем его облике: в уверенной осанке, в жилистой, сильной фигуре, в хмельных, лихорадочно блестящих глазах – неуемная сила, вера в себя.

– Хватит! Кончай свои доклады-поклады! Отдохни, сил наберись перед завтрашним сражением! Правда, твой домла уверяет – диплом у тебя в кармане. Спасибо за ваши труды, домла. Вот вы действительно огул-бола. – Атакузы подошел к сидящему Вахиду Мирабидову и по-братски обнял его. И «огул-бола» – настоящий мужчина – расцвел самой яркой из своих золотых улыбок.

Мирабидов подмигнул Хайдару. Видно, продолжая разговор, который вели в гостиной, сказал:

– Не расстраивайтесь из-за вашего дяди. Он старый человек, и взгляды его, как бы это сказать, несколько отстали…

– Эти взгляды у меня вот где сидят!.. – Атакузы показал на затылок.

– Ладно уж, будем великодушными, дорогой! Вспомним, сколько бед перенес Нормурад Шамурадов! Простим ему заблуждения. По правде сказать, мне его жаль! – Сияние на круглом румяном лице затянула тучка печали. Домла Мирабидов чуть наклонил голову с розовыми просветами в редеющих пепельно-серых волосах – предался на миг думам. Ростом он был всего лишь по плечо Атакузы и заметно начал полнеть, однако живота не отрастил и казался просто плотным, крепким мужчиной. Одежда молодила его: модная, хорошо сидящая голубая тенниска, тщательно отутюженные брюки с острыми, как лезвия, складками. И совсем уж по-молодецки – яркий розовый галстук на шее.

– Да, друзья, не обижайтесь на старика. Нормураду Шамурадовичу пришлось нелегко в жизни… – повторил Мирабидов.

– Это конечно… Вот только… – лицо Атакузы горько сморщилось. – Он же дядя мне, а ведет себя хуже чужого.

– Не надо, отец! – Хайдар, под стать своему руководителю, степенно склонил голову… – Не будем обижаться на старика…

Хайдар и сам мог бы помнить обиду. Неделю назад заходил к старику, а ушел от него как в воду опущенный. Но сейчас… Не хотелось вспоминать о неприятностях. Да и в самом деле, старик сейчас казался таким беспомощным и жалким. А Вахид Мирабидович – как благородно, осторожно погасил он обиду отца!

– Идет! – сказал Атакузы. – Не будем портить настроение в такой день. Тахира! Где же твой хваленый плов?

– Иду, иду, дададжан! – Тахира вошла, неся целое блюдо мелко нарезанных огурцов и помидоров. Ее гладкие, ровно подстриженные волосы мягко рассыпались по белой шее, на порозовевшем лице играли ямочки, и оно походило на круглую румяную лепешечку, только что вынутую из тандыра. Тахира была явно взволнована, возбуждена. Видно чувствуя сама, как раскраснелась, не знала, куда деть сияющие счастьем глаза. Вслед за Тахирой появился долговязый, весь красный от жары Кадырджан, он нес на вытянутых руках огромное блюдо с горой розового, дымящегося плова. Комната наполнилась острым и пряным ароматом жареного лука, перца, чеснока и мяса. В узких, по-кошачьи зеленоватых глазах Кадырджана, в резко выступающих скулах таилась торжествующая улыбка. Почуяв причину его довольства, Атакузы метнул сердитый взгляд на дочь. Но сели за стол, и тосты один за другим рассеяли понемногу тучу. Пили за завтрашнее торжество, за профессора Мирабидова, его зятя Шукурова, прекрасного человека и талантливого, как выразился Атакузы, руководителя. Подобрев, Атакузы познакомил Вахида Мирабидова с Кадырджаном и даже поднял бокал в честь предстоящей «двойной свадьбы». Тут уж и Кадырджан не остался в долгу. Забавно шевеля кончиком крючковатого носа, предложил тост за его лучшего друга Хайдара, достойного сына Атакузы-ака. Кто еще, если не Атакузы-ака, мог вывести отсталое хозяйство в миллионеры. Он, Хайдар, достойный сын и Алияхон-апа, чьей любовью и заботой выпестована эта чудесная семья.

Хайдар знал, что его будущий родич Кадырджан ловкий шайтан, но никак не предполагал за ним такого таланта. Ну и дипломат! В одном тосте сумел объять необъятное – возвеличил столько людей, упомянув при этом и своего отца Джамала Бурибаева… Отец, по его словам, будет безгранично рад породниться с такой семьей.

Вахид Мирабидов до этого не очень-то замечал Кадырджана, а тут с места привстал и, чокаясь с Атакузы, полушутя воскликнул:

– О, выходит, и с этой стороны порядок – священный союз со старым другом! Хоть и бывший, но все же замминистра!

Атакузы шлепнул по столу большой смуглой до черноты ладонью, тоже полушутя ответил:

– Пусть этим гордится ваш бывший заместитель министра, пусть радуется, ведь становится родичем не кого-нибудь – самого Атакузы Умара-оглы!..

Тахира, засмущавшись, побежала на кухню. За ней вслед рванулся было и Кадырджан, Атакузы не выдержал – рыкнул:

– Что это вы так цепляетесь за подол, уважаемый зятек! – Медно-красное лицо его окаменело. – Простите нас, но джигит должен быть джигитом, соблюдайте достоинство. Сыграйте сначала той! Оформите все законно, тогда и увивайтесь себе вокруг жены сколько захочется! Правильно я говорю, домла?

Вахид Мирабидов попытался свернуть разговор на шутку:

– Разве вы бываете неправы, дорогой? Но молодежь…

– Я ничего не имею против молодежи, домла! Пусть влюбляются и веселятся! Но выходить за рамки приличий – это нет! Вы уж извините нас, стариков, Ка-дырбек. Мы не скрываем, что думаем, так-то лучше – открыто.

Кадырджан как ни в чем не бывало проглотил укор будущего тестя.

– Нет, нет, что вы, дададжан! Не из-за чего нам обижаться…

Атакузы еще раз поднес свой бокал к бокалу Вахида Мирабидова, выпил и внезапно встал: угощение закончено.

Встал и Хайдар – собрался было проводить своего руководителя. Атакузы властно остановил:

– Занимайся своим делом. Домлу отвезет Кадыр-бек!

Гости ушли. Атакузы стоял посреди комнаты, заложив руки за спину. Верный признак: отец чем-то недоволен.

– Этот парень… – чеканя каждое слово, начал он, – переходит всякие границы. Я говорю про будущего зятька. Не слишком ли бесстыдно милуется с твоей сестрой?

Хайдар смутился.

– А что я могу сделать? Ваша дочь…

– Моя дочь, верно, но тебе она сестра! Почему до сих пор не подкрутил им хвоста? Подумаешь, сын Бурибаева! Если бы не его сестра, без которой ты, кажется, жить не можешь, мне бы и в голову никогда не пришло, чтобы мою дочь – этому… паршивому козлу… А у тебя самого, кстати, как дела?

– Мои дела… Домла же сказал, все будет в порядке…

– Не о тех, не о тех делах речь! – нетерпеливо перебил Атакузы. – Говорю о делах на твоем… личном фронте! Что-то ты тормозишь, а?.. Будем играть свадьбу или нет?

Хайдар развел руками:

– Я даже не знаю…

– А что ты знаешь? – Атакузы представил себе утреннюю встречу: Латофат, а рядом совсем незнакомый мужчина – и крепко сжал кулаки. – Тряпка! Уж не позволил ли кому отбить ее? Что молчишь?

– Да ничего с ней не случилось.

– Не случилось? Так почему ее брат отирается здесь, а сестры не видно? У тебя же завтра защита! Где твоя невеста?.. Могла бы и прийти, помочь, раз у вас заведено так!

Хайдар побледнел. Слова отца хлестнули его.

– Она тоже недавно защищала диплом. У нее своих дел по горло…

– Дел по горло? А может, что другое случилось? – Атакузы весь ощетинился, уставил свои глаза прямо в глаза сына. Он втайне гордился им. Хайдар был очень похож на него: высокий рост, медно-смуглое продолговатое лицо, красивый с горбинкой нос – будто копия Атакузы! Было! Был похож! А сейчас? Округлился, даже брюшко как будто начало наливаться! И лицо не нравится – хоть и чуть-чуть, но уже лоснится от жира. А главное – его, Атакузы, сын, будущий кандидат наук, не может уломать какую-то девицу! В свое время Атакузы предупреждал: ведь Латофат – точная копия матери, той молодой Фазилатхон, а народ не зря говорит: «Когда выбираешь ткань, смотри на кромку, выбирая дочь, смотри на мать». Отговаривал сына, убеждал – нет, не послушался, уперся… Ну уперся, так действуй же! А он тянет, волочится за ней впустую! Атакузы вконец обозлился: – Ах вон что? Она тоже, значит, защищала диплом? А может, не в дипломе дело, может…

– Ладно, отец, – Хайдар пошел к двери. – Как-нибудь уладится…

– Нет! – Атакузы одним шагом заступил ему дорогу. – Меня не устраивают эти бабьи слова! Я объявил – в этом году играем двойную свадьбу! А теперь из-за твоего слюнтяйства слова не сдержу! Не будет такого! Не можешь уговорить, так я сам…

– Что?! – неожиданно громко крикнул Хайдар. Вот теперь он был похож на отца вполне, и кулаки сжал с гневом так же, как отец. – Это вам не ваши колхозные дела!

Смуглое лицо Атакузы внезапно посветлело, он довольно заулыбался, глаза тепло смотрели на сына.

– Вот это мужской разговор. Иди бери машину и – айда к ней. Но помни: отступлению не бывать! И вообще, пусть завтра приходит на защиту и на банкет. Пусть помогает! Все!

2

В странном состоянии вышел от домлы Шукуров. Сначала, когда Нормурад обрушился на ученых-верхоглядов, которые, вместо научного подхода к сложнейшим проблемам, решают их, подчиняясь утилитарным задачам, Шукурову показалось, будто домла имеет в виду его тестя Вахида Мирабидова. Он слышал о каком-то их застарелом споре. И когда же кончится эта бессмысленная распря? Но домла говорил так горячо, с такой силой убежденности и с такой прямотой, что Шукуров постепенно склонился на его позиции. А затем рассказ об этой злосчастной статье!.. Больше всего Шукурова поразила боль в голосе старика. Этой боли поверил он вполне.

Да и старушка долго еще не выходила из головы. Маленькая, чистенькая старушка с печальными глазами.

У Шукурова в Ташкенте были две задачи: забрать жену и детей – они уже с полмесяца гостили в доме тестя – и еще побывать в целом ряде министерств, как говорится, «выбить» из них минеральные удобрения и строительные материалы для района. Эти дела не входят в его прямые обязанности. Но что поделаешь? Очень уж много обещаний начальству надавал бывший секретарь. Не учел возможностей района. И теперь стоит Шукурову заговорить с любым из раисов, как тот, подобно голодному птенцу, широко разевает клюв – требует: «Удобрения, удобрения». А заведешь речь о благоустройстве, раисы тут же, наперебой: «Лес, цемент, кирпич!»

По дороге в Ташкент Шукуров наметил первым делом зайти в «Узсельхозтехнику», направился было туда, да вспомнил, что придется обращаться к Джамалу Бурибаеву, и отложил: видно, подействовал рассказ Ата-кузы, не хотелось сейчас встречаться с этим человеком. Он тут же и посмеялся сам над собой, но «хождение» свое начал с Госплана.

На собственном опыте Шукуров знал, как трудно вершить дела в столице. Но у него был козырь: район, куда он приехал работать, упирался в бескрайние степи, а там организовывались новые целинные совхозы. Вот он и нажимал на слово «целина». Благодаря гипнотической силе этого слова его без очереди приняли и в Госплане, и в министерствах сельского строительства и водного хозяйства. Правда, просьбы удовлетворяли не всегда, но принимали неплохо.

Шукуров вышел из Министерства сельского строительства. Стрелки часов приближались к пяти. Он только что звонил председателю «Сельхозтехники», но тот, сославшись на какое-то совещание, назначил свидание на семь. Образовалось «окно» – целых два часа. Теперь наконец можно завернуть к своим.

Еще издали Шукуров увидел двустворчатые голубые ворота гаража и застекленную веранду – балахану над ними. Подъехал ближе – у ворот стояла знакомая белая «Волга».

«И раис уже здесь!» – подумал он. В этот момент раскрылась калитка, из нее вышел, отряхивая пыль с одежды, шофер Атакузы, а за ним – сам Вахид Мирабидов.

Шофер кивнул Шукурову и тут же укатил. Тесть, рассиявшись золотом рта, раскрыл объятия:

– Сын мой Абрарджан! Наконец! С утра ждем вас – слух дошел, что приехали в наши края. Где это вы пропадаете?

Вахид Мирабидов был чем-то взволнован – больше, чем обычно, сиял, громче говорил, но в остальном подтянут, как всегда, и одет с иголочки.

Расцеловал зятя, обдав запахом коньяка.

– Махбуба! Ханум! Где вы? – крикнул в калитку. – Гость долгожданный пожаловал! Карнаи, сурнаи громче! Зурны! Пусть играют зурны!

В дверях дома показалась белоликая, вся круглая, пышная Назокат-биби. Легкая, подвижная, хоть ей уже пятьдесят, быстро засеменила к зятю, обняла за плечи.

– Разве можно так? Заставили себя ждать, милый зятек!

– А где же Махбуб? – снова крикнул Вахид Мирабидов.

Назокат-биби кокетливо приподняла тонкие ниточки бровей.

– Махбуба не выйдет. В обиде она на вашего зятя! Целую неделю ждет уже, никак не дождется…

– Кончай критику! Не забывай – зятя почитал сам пророк!

Шукуров шел между тестем и тещей, осыпаемый их развеселой трескотней, и невольно улыбался.

Посредине просторного двора зеркалом сверкал выложенный белым кафелем большой водоем с фонтаном. Справа над водой хауза возвышался на высоком цоколе бело-голубой аккуратный дом. Казалось, он только что отстроен, так свеж и ярок был облицовочный кирпич стен. По левую руку, опять же над хаузом, красовалась просторная летняя терраса. У воды пышно цвели розы, ухоженная виноградная лоза обвивала террасу. Все блестело чистотой, порядком, благополучием.

Шукуров еще у калитки заметил несколько ящиков с крупными желто-золотистыми абрикосами, виноградом и мелкими, будто подобранными один к другому – особый сорт! – огурцами.

«Успел раис!» – промелькнуло в голове, и в это мгновение он увидел Махбубу – она стояла, свежая, похорошевшая, на ступеньках бело-голубого дома.

Тоненькие, как у матери, брови чуть приподняты, большие серые глаза, подведенные голубыми тенями, кокетливо сощурены. Казалось, Махбуба не в Ташкенте гостила, а отдыхала на курорте.

– Махбуба! Дочь моя! Встречай супруга. А вы, ханум, займитесь угощением! – И Вахид Мирабидов, словно боясь помешать свиданию влюбленных, с подчеркнутым тактом взял под руку Назокат-биби и повернул ее к летней кухне – за террасу.

Шукуров от всей этой суеты чувствовал себя неловко.

– Здравствуй, Махбуба! – подошел к жене.

Махбуба спрятала за спину белые оголенные руки с длинными ярко-красными ногтями…

– Нет, нет, не хочу здороваться с вами.

– В чем же вина вашего покорного слуги? – Шукуров шутливо склонил голову.

– Он еще спрашивает! Целая вечность прошла, а ваше сиятельство не соизволили хотя бы раз поинтересоваться, что с вашей женой!

– Я вижу, жена неплохо чувствовала себя здесь и без супруга! – Шукуров скользнул взглядом по ее новому снежно-белому платью из кримплена, по новым, тоже белым, лакированным туфлям и вдруг почувствовал: в душе шевельнулось что-то похожее на ревность. Так с ним почти всегда бывало, когда Махбуба гостила у родителей.

– Ив самом деле! – засмеялась Махбуба. – У нас сегодня бал. Сейчас придут подруги. Между прочим, есть очень даже премиленькие! Хотите, познакомлю?

В ее шутке была и вера в себя, и намек: «Я вас ни к кому не ревную!» И эта ее самоуверенность неприятно задела Шукурова. Он хотел уже ответить в ее тоне: «Ну что ж, с удовольствием!», но тут на террасе зазвонил телефон, послышался голос тестя, говорившего с кем-то, потом тесть закричал: «Сюда давайте, сюда!» – и Шукуров понял: зовут его.

Вахид Мирабидов сидел за столом. Перед ним на огромном – не обхватить рукой! – бледно-голубом обливном блюде высоко громоздилась пирамида из золотисто-желтых абрикосов, а с тарелок манили тонко нарезанные свеже-пунцовые ломтики помидоров и огурчики – несомненно из ящиков Атакузы.