Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

– Что тут происходит?

– Это? – сказал Атакузы и подмигнул Махбубе. – Это взятка, Абрар Шукурович. Узнал, что опять по жалобе вызываете, ну и решил подсластить ваши уста…

Шукуров взял золотистую хандаляшку, повертел в руке, засмеялся:

– Хороша взятка!

Атакузы хотел было продолжить шутку, но вовремя сдержался.

– Первый плод нашего труда в степи!

– Но-о? Это здорово! – Шукуров сгреб своих визжавших дочек в охапку, понес во двор. – А вы угадали насчет жалобы, – улыбнулся через плечо.

– Не иначе, опять настрочил старый хрыч Аксакал – белобородый?

– Нет, на этот раз строчили не белобородые, а чернобородые хрычи! – снова засмеялся Шукуров.

Так удачно началась беседа. Потом за столом выпили по рюмке вина, и Шукуров объяснил: есть, мол, разговоры, будто Атакузы норовит отхватить жирный кусок за счет соседей. Вот тут Атакузы и выложил все свои обиды.

Шукуров ни разу не прервал его, выслушал до конца. Но все-таки, хоть и мягко, пожурил:

– Я понимаю, не для себя стараетесь. Но вы же не один в районе.

Выходит дело, и этот не понял. А теперь комиссия. Нет, видимо, как ни старайся, все равно не оценят! Хоть все здоровье положи, жизнь отдай ради нужного дела – никто даже спасибо не скажет. Так к чему стараться, зачем ему это?

Атакузы ворочался, гнал думы, но сон не шел. В конце концов поднялся, вызвал машину.

3

Шофер у Атакузы лихой. Недаром прозвали Учар. Летун, одним словом. По взгляду умеет угадывать волю раиса. Он уже ждал у ворот. Атакузы коротко процедил: «В степь!» – и вдруг передумал:

– Погоди, прокатишь сначала по кишлаку.

– По какому кишлаку?

– По нашему! Начинай с правления, потом – по всем улицам!

Учар вскинул брови: «Интересно получается». Нажал на газ.

Восток только начал светлеть, и даже рано пробуждающийся кишлак все еще спал.

Посередине большой площади перед правлением, сплошь покрытой ярким, никогда не вянущим газоном, взмывал в небо обелиск в честь погибших в войну джигитов кишлака. Атакузы залюбовался убегающей ввысь мраморной стелой. Темно-зеленый мрамор, тот самый, что удалось вырвать из рук белобородого!

По одну сторону двухэтажного здания правления сплошная стена витрин – универмаг, по другую – колонны комбината бытового обслуживания, напротив красовался тяжелый, отделанный тем же зеленым мрамором портал Дворца культуры. А чуть поодаль влево, в глубине фруктового сада, белели два новых двухэтажных дома. Они смотрели друг на друга, разделенные двумя детскими площадками. Один дом – для детсада, другой – для яслей. Дальше шел котлован будущего огромного хауза, на дне громоздилась гора железных труб.

Оба дома Атакузы начал строить еще осенью – в ответ на постановление ЦК о дошкольных учреждениях. Халмурадов тогда одобрил его начинание, похвалил: «Правильно, поставил дело на широкую ногу. Будешь у нас примером для всех. Проведем совещание. Напишем в газетах!»

А главное – появилась возможность пробить никак не пробиваемое – провести в кишлак природный газ: для яслей! Сколько нервов, хитрости, лести, бесконечных поездок стоили те вон трубы, что лежат в котловане хауза, припрятанные от недобрых глаз. Поймут ли люди его старания? Скажет ли кто спасибо? А может, так: его делами его же самого и начнут бить?

Сделав круг по площади, машина свернула мимо Дворца культуры направо. «Волга» стремительно неслась по прямой как стрела улице. По обе стороны мелькали – один под стать другому – стройные, будто свечи, тополя. Убегали назад одноэтажные дома – чистенькие, словно только что побеленные.

Объехав несколько улиц, «Волга» вылетела на плоско срезанную вершину высокого холма. Здесь была еще одна площадка. Еще просторнее первой.

– Стой! – Атакузы рывком открыл дверь, выпрыгнул из машины.

В двухстах шагах от места, где он стоял, сверкало стеклом и алюминием трехэтажное здание школы. Правее школы – пологий спуск и огромной чаше стадиона, слева рядами сбегали вниз деревца – фруктовый сад, заложенный самими школьниками.

С каждой минутой все отчетливее выступал просыпающийся под холмом кишлак. Солнце уже освещало улицы, дома, укрытые деревьями, лощину за садом и большое кладбище вдали за лощиной… Справа от кладбища, за холмами, как будто рядом, сверкали белизной снежные вершины, а у подножия горной гряды что-то клубилось, голубело в утреннем тумане – арчовые леса урочища Минг булак!

Там, на холмистых склонах урочища, гордость Атакузы: гигантское строительство животноводческого комплекса.

Он оглядывал с высоты свое хозяйство, любовался делом своих рук. Всматривался жадно, будто в последний раз видел и эти сады, и поля, и утонувший в зелени кишлак. Будто прощался…

Глаза раиса загорелись, он посмотрел на шофера:

– Учарбай, помнишь, что было здесь лет пятнадцать назад?

– Как не помнить? Одни развалины только и были.

– Спасибо тебе, сынок! Ну, поехали!

Учар искоса взглянул на председателя:

– Чем-то расстроены, раис-ака? Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего особенного! – успокоил Атакузы, но простые слова Учара еще крепче растравили раны.

Кляузники… Бог с ними! На то они и кляузники. А вот в обкоме! По должности своей ведь обязаны быть справедливыми. Так разберитесь, поставьте ябедников на место! Нет же, шлют комиссию за комиссией, позорят имя его! Спасибо! Он выходит из игры! Сделал все, что мог. Народ не забудет его заслуг. Имя Атакузы навсегда вписано в историю кишлака, в каждую песчинку, кирпич, в каждый листик любого здесь дерева.

Машина вынырнула из зеленого массива сплошных хлопковых полей, птицей взлетела на холм – последний холм, отделяющий кишлак от безжизненной степи.

Вот она, эта тревожащая душу Атакузы бескрайняя пустыня. Вот оно – серое мертвое море песка. И сердце – что сделаешь с ним? – опять забилось. Он вдруг словно увидел: там, в пустыне, вместо серых, мертвых барханов зеленели сады, молодо шумели на ветру.

«Да, все будет так! – Атакузы упрямо выставил вперед лоб, совсем как его дядя-домла. – Сначала закончу, что задумал. А уж потом, пожалуйста, заступай любой, кого пожелаете назначить! Вот так!»

Глава восьмая

1

Скрипнула дверь, Фазилат подняла голову.

– Не спите, мама?

– Сынок, я сейчас… – Нашарив в темноте шлепанцы, зажгла свет.

У порога, широко улыбаясь, стоял Кадырджан.

– Найдется что поесть?

– Плов остался. Подогреть?

– Давайте, давайте. Со мной Хайдарджан…

– Как это?.. Как можно – до свадьбы?..

– Свадьба не за горами! Ждали конца траура, сами знаете, старушка нас задержала. Так что отец, – произнеся это слово, Кадырджан ухмыльнулся, – намечает той к концу месяца. Вы говорили с Латофат? – Под скулами заиграли желваки, серо-зеленые глаза холодно и жестко блеснули.

«Вылитый Джамал!» – подумала Фазилат.

– Говорила…

– Ну что она?

– Не знаю, ничего прямо не говорит…

– Не понимаю, что с ней стряслось? Может, снюхаться с кем успела?

Фазилат испуганно покосилась на дверь внутренней комнаты.

– Откуда ты взял?

– Откуда взял? Зачем она привезла сюда этого… заику?

– Он же ее учитель. Они думают…

– Вот, вот – думают! – передразнил Кадырджан, тряхнув длинными космами. – Поддерживайте ее. Где ей взять пример скромности… – не договорив, Кадырджан пошел к выходу, но у дверей остановился. – Как только Хайдар уйдет, я сам поговорю с ней!

Фазилат отвела взгляд, не смогла вынести холода серо-зеленых глаз сына. Попросила:

– Дождемся утра, сынок.

– Нет. Ни минуты больше не хочу ждать.

Фазилат вышла под звездное небо, направляясь в кухню, почувствовала – в черной тени под виноградным пологом сидел Хайдар. Прикрыла лицо платком. В кухне действовала быстро – подогрела на газовой плите плов, оставшийся с вечера, поджарила яичницу, все передала сыну и пошла к себе.

Вот и сын, которого она вскормила, вырастила, заговорил о ее прошлом, корит мать.

А насчет дочки – Фазилат и без Кадырджана трясется со страха, глядя на ее странное поведение. Да и как не трястись, ведь все это на глазах у Атакузы!

Фазилат и боялась Атакузы, и любила его. Ведь письма Джаббара носил ей Атакузы. Босоногий, с нечесаной головой, с лукаво-озорными глазами. Потом началась война. Джаббар ушел на фронт. От тех счастливых лет осталась лишь связка писем, написанных его рукой.

Был ненастный зимний вечер, была последняя встреча с Джаббаром. Похоронка оказалась ложью. «Погибший смертью храбрых» неожиданно постучал в дверь. Фазилат чуть не упала на пороге, и лучше бы ей было упасть, умереть! Но умер Джаббар. Пал смертью храбрых. А вот Джамал Бурибаев вернулся цел и невредим. К тому времени у нее родился первенец – живой такой, смышленый мальчик… Что было делать? Она сама испытала, что значит безотцовщина, и не хотела такой же нелегкой судьбы сыну. Да и не только в нем было дело, сама Фазилат стала уже не та, не прежняя, надломилось в ней что-то. Так и сошлась она с Бурибаевым. А судьба первенца оказалась печальной. Семь лет ему исполнилось, такой озорной, такой сорванец был, в первый класс пошел… И попал под машину.

Потом родились еще дети.

И вот сын, ею вскормленный родной сын, попрекает мать прошлым. По слухам судит. Сплетни злых на язык людей принимает за правду. А может, и отец что наговорил. Ловок выходить сухим из воды, не намочит даже подола рубашки. Понадобится – очернит любого. Обманом ведь взял и Фазилат. Подлым обманом, да еще и силой. А как стала Фазилат ему поперек пути – отбросил и ушел к другой. Эта уже третья по счету будет. Говорят, из семьи с большими связями, вот и ушел к ней. Пусть! Фазилат, по правде сказать, даже обрадовалась, не стала и алименты требовать – не знать бы, забыть его совсем. Одна, без помощи, выкормила, вывела в люди детей. А теперь снова замаячила его черная тень!..

В глубине души Фазилат хранила надежду – когда-нибудь выпадет такой случай, откроет она сердце сыну, все расскажет ему. Была ведь уже минута отчаяния – выплакала свое горе дочери. Но ведь то дочь, дочь всегда ближе к матери. А как заговоришь с сыном, со взрослым мужчиной? Все откладывала, душу переворачивало от одной мысли о прошлом. А теперь боится – поздно, поверит ли? Сколько воды утекло, даже подлость с годами стирается и блекнет, люди склонны все забывать. Ведь вот и Атакузы, он-то уж знает, как было дело. И не только простил Бурибаева, норовит породниться с ним…

В год, когда Атакузы стал раисом, Фазилат работала в колхозе счетоводом. Атакузы в первую же неделю перевел ее из конторы, послал в овощеводческую бригаду табельщицей. То ли припомнил старое, а может, остерегался недобрых толков – Фазилат в то время была молода и все еще хороша собой. Но так или иначе – с глаз долой! Фазилат слова не сказала, больше пятнадцати лет проработала в той бригаде. Два года назад раис неожиданно вызвал ее в правление. Это было как раз когда сын его влюбился в Латофат. Поговорил, пошутил, вспомнил про то, про се – и вдруг назначил заведующей клубом!

В прошлом году Кадырджан «нашел общий язык» с дочкой Атакузы Тахирой. Тогда раис поручил Фазилат еще и библиотеку, прибавил зарплату, и довольно заметно.

Месяца два назад Атакузы снова вызвал ее к себе. Опять начал с шуток, назвал «кудагай» – сватьей, а потом, посмеиваясь в усы, взял быка за рога:

– Ну так как же, кудагай? Играем свадьбу?

– Как хотите…

– Будь по-моему, так сегодня бы! – Атакузы упер руки в бока, по-ястребиному сверкнул взглядом, – Вот и Тахира закончила ученье, ожидаем на днях. Ну, а как наша ненаглядная невестка? Получила диплом? Когда приедет?..

Фазилат робко отвела глаза. Неделю назад пришло письмо от дочери. Ни слова о свадьбе, пишет, что преподаватели советуют ей идти в аспирантуру.

– Ну? – не отставал Атакузы.

– Не знаю, когда приедет. Хочет дальше учиться.

– Ах вот оно как? – Атакузы молча прошелся по кабинету, покашлял. – Вот что скажу, кудагай, – заговорил глухо и веско. – Вы знаете, сын мой Хайдар на днях защитит диссертацию. Станет кандидатом наук. И все-таки я хочу перетянуть его сюда. В степи начинаем большие дела. Да и в самом кишлаке, слышали, наверно, за рощей Минг булак возводим большой животноводческий комплекс. Так что и у нас есть где развернуться. Все это я собираюсь сказать и Хайдару, и Кадырджану! Пусть поработают год-два на этих стройках! А там глядишь – один уже директор комбината, другой– главный инженер! – Атакузы оскалил белые, крепкие зубы и тут же убрал улыбку. – Не в высоких должностях, конечно, дело. Хочу, чтобы поварились в большом котле! Так вот, напишите дочери: учеба не убежит. Пусть приезжает, поработает у нас год-другой. Через год, даю слово, моя невестка, ваша дочь, станет директором школы.

Нет, Атакузы не смеялся. Он стоял у окна – руки скрещены на груди. Он не шутит, давно уже взвесил каждое сказанное сейчас слово – это ясно отпечатано на его жестком, темно-смуглом лице!

– Что же я могу сказать…

– Зачем говорить. Напишите ей, и все! Да что с вами? Нелюдимая какая-то сегодня, хмурая! Улыбнитесь же, кудагай моя! Вот так! – Атакузы приветливо попрощался с Фазилат, в дверях задержал: – Да, забыл… Придется пригласить на той и этого… как его… Бурибаева.

Фазилат сжалась, будто охватило ее сквозняком.

– Я не знаю… Так ли уж это надо?

– Есть, есть такая необходимость. И большая.

– Да и дочь моя, Латофат, сторонится отца…

– Надо ей объяснить. – Атакузы заговорил чуть мягче: – Сказать по правде, и мне не очень по душе этот человек. Но жизнь сложнее, чем мы с вами думаем, кудагай.

В тот же день Фазилат написала дочери. И вот Латофат уже здесь. Но не одна, приехала с преподавателем из их института и с двумя подругами. Будут ставить какие-то опыты. Изменилась, совсем не прежняя Латофат. Все больше молчит, видно, не хочет раскрыть матери своего сердца. И Фазилат тоже не начинает разговора, боится – а вдруг с нею что стряслось. А как посмотрит на ее нынешнее положение Атакузы? Стоит лишь подумать об этом – Фазилат так и холодеет вся.

Кто-то стукнул калиткой. Наверно, Хайдар. Потом послышались четкие шаги. Дверь распахнулась, в комнату вошел Кадырджан.

2

– Подняли Латофат?

– Сынок… – взмолилась мать.

– Разбудите! Я же сказал, сам с ней поговорю.

Отец! Вылитый Джамал Бурибаев!

Заныло сердце у Фазилат, встала с места, и в этот момент дверь распахнулась. Латофат вышла сама – в длинном цветастом халате, ноги сунула в легкие тапочки, высокая прическа, похожая на гнездо, распустилась, и волосы, мягкие, волнистые, упали на грудь.

Быстрым движением руки отбросила легкую прядь со лба, недоуменно глянула на мать, на брата:

– Не спите? Что случилось?

Кадырджан сложил руки на груди – совсем как его будущий тесть.

– У нас – ничего, а вот тебя хотим спросить. Садись.

Латофат послушно присела подле матери.

– Что с тобой происходит? Что это за штучки?

– Какие штучки? – Латофат широко открытыми глазами посмотрела на мать.

– Брось прикидываться овечкой! Зачем приволокла с собой этого юродивого дервиша?

– Не смейте так говорить! – вспыхнула Латофат. – Он приехал сюда работать. Ставить опыты! Если вашему другу это не нравится, что ж, мы можем выбрать другой колхоз!

– Нет уж! Если так вам приспичило – работайте здесь, хоть на виду у нас будете!

– Это слова вашего друга?

– Да, так говорит Хайдар – твой жених! Он хочет знать – будет свадьба или нет?

Латофат отвела взгляд от холодновато-зеленых глаз Кадырджана. Куталась в халат, рука ее дрожала.

Накануне, чуть свет, она получала записку от Тахиры. Подруга просила ее прийти немедля, сейчас же, к арыку под старым тутовым деревом. «По очень важному делу», – писала она. Латофат давно здесь не была. Увидела старую, знакомую шелковицу, даже ветку узнала, с которой пять лет назад сорвалась, собирая ягоды, и в груди что-то всколыхнулось, потеплело. На миг показалось – не тогда, давно, а сейчас, сию минуту все случилось, вот-вот с сури под деревом вскочит Хайдар и она, босая, легкая, кинется бежать по росистому клеверу, унося на шее, на лице ожоги от его горячих поцелуев…

Подруга ждала у арыка. Что же это с веселой, беспечной Тахирой? Сидит вся сникшая, перекинув через плечо мохнатое полотенце. Притянула Латофат к себе, усадила рядом, горько зарыдала. Сквозь слезы, всхлипывая, призналась: беременна, ох, если дойдет до отца, плохо ей будет. Просила, умоляла Латофат не тянуть, не откладывать свадьбу.

Очень некстати для Латофат было это признание. Можно сказать, вся ее жизнь поставлена в зависимость от опреметчивого поступка подруги. Но Тахира так горько, так искренне плакала. Жалко стало. Вот и в день защиты Хайдара Латофат так же размякла. Увидела, как он вдруг растерялся, сник, и что-то дрогнуло в душе. Потянулась к нему. Несколько дней были вместе, пыталась поддержать… И Тахиру, конечно, успокоила-, что все будет хорошо. А на душе было совсем, совсем не хорошо…

Обратно Латофат пошла вдоль арыка, боялась: не нарваться бы ненароком на будущего свекра. И, выходя из сада, лицом к лицу столкнулась с Хайдаром.

Он, видно, шел с веселого сборища – опух, оброс щетиной. Заметно пошатывался. Латофат попыталась ускользнуть в сторону, но Хайдар решительно загородил дорогу, зло прищурил красные, отекшие глаза:

– Настояла-таки на своем, привезла этого… дервиша!

Латофат невольно отступила назад.

– Вы же сами согласились…

– Согласился, это верно. Лучше уж здесь, на глазах, если без него не можешь. Пойдут теперь разговоры в кишлаке…

– И вы так боитесь сплетен?

– Не боюсь. Но не хочу, не желаю! – крикнул Хайдар. – Не хочу, чтобы гы расхаживала здесь с ним! Не хочу, чтобы люди видели вас вместе! Поняла ты меня?

– Нет, не поняла! И никогда не пойму! – Латофат перепрыгнула через арык и побежала по саду…

Нерадостные воспоминания. Кадырджан будто читал ее мысли – шевелил кулаками в карманах брюк.

– Молчишь? Не понимаю тебя! Сама ведь льнула к нему! Что же теперь отворачиваешься? Джигит как джигит! Кандидат наук! Умница. Чего тебе еще надо?..

Латофат молчала. Сидела, закрыв руками лицо.

– И обговорено уже все. И мать, и отец наш…

– Отец! Как можете вы называть этого человека отцом! После всего, после того, что сделал он с вашей матерью!

– Не к чему ворошить прошлое. Известно, прошлому прощение.

– А я не прощу! Я никогда не забуду слез матери!

Кадырджан неуверенно пробормотал:

– Что ж… в жизни всякое случается.

– Всякое? – Латофат вытянулась в струну. – Не сваливайте на жизнь, он, этот человек, нужен вам, нужен!

– Хватит! – Кадырджан так и вскинулся. – Уж очень умничать стала! На словах гладко получается, а жизнь – другое дело. О матери печешься, а что с ней будет, если откажешься от Хайдара! Об этом ты подумала? Тебе известно, кто такой Атакузы-ака? Представляешь себе хоть, с кем имеешь дело?

– Да, он всемогущ и способен на все! И ваш друг Хайдар тоже в отца пошел. Уверен, что может силой сломить меня.

– И сломит! Так что лучше одумайся. Или всех нас хочешь под удар?.. Если наплевать на меня, подумай хоть о матери!

– Не вмешивай меня, оставь! – Фазилат ударила кулачками, запричитала: – Уж лучше бы мне умереть! Чтобы из-за меня стала несчастной доченька моя!..

– Кончайте, мама! – от крика Кадырджана задрожала посуда в нишах стены. – Это же той, не похороны. Все – одни глупости Латофат! Где она еще найдет такого парня, как Хайдар!..

– Ладнсг! – Латофат с неожиданной решимостью поднялась. – Можете передать своему приятелю – я согласна. Только пусть он знает: иду за него… не по любви, просто боюсь его всемогущего отца. Вот так! Если твоему кандидату наук не претит такая свадьба – пускай будет! – Латофат хлопнула дверью.

Кадырджан исподлобья досадливо покосился на дрожащие плечи матери.

– Значит, разговор окончен, начинайте приготовления. Да бросьте вы ваши слезы. Норовите превратить свадьбу в траур. – Он подошел к выключателю, погасил' свет. – Ложитесь спать.

– Сынок!..

Кадырджан не услышал, был уже за дверью. А может, не хотел слушать ее…

«Латофат, доченька! Единственная надежда, радость, ниспосланная небом! Неужели и ты, как мать, свяжешь судьбу свою с нелюбимым и тоже станешь несчастной?» – Фазилат бессильно упала на постель, уткнулась лицом в подушку.

Ей казалось – она виновата перед дочерью. Вдруг вспомнилась поговорка: «Выбираешь ткань – гляди на кромку, выбираешь дочь – гляди на мать». Ох, недобрые люди выдумали эти слова – будто нарочно для Фазилат.

Разве не видела она, как Латофат страдает из-за нее? Сплетни, кривотолки сделали дочь нелюдимой. Когда приезжала на летние каникулы, не ходила, как ее подруги, по кишлаку, не красовалась нарядами, не гуляла на свадьбах, избегала девичьих вечеринок. Все больше сидела дома. До поздней ночи, бывало, не отрывает глаз от книги и все думает, думает о чем-то. Грустные у нее были думы…

«Ладно!. Я согласна! Но пусть он знает: иду за него не по любви…» Нет, это она сказала сгоряча. Сердце матери чует. Латофат не такая, чтоб уступить чьей бы то ни было силе. Это она, Фазилат, в конце концов не выдержала, покорилась Бурибаеву. Кто знает, может, это от матери перешло, от Айнисы? Правда, Фазилат совсем не помнит мать. Всего-то ей было три года, когда мать выкрал богатый торговец Кудратходжа. Не помнит и отца – бедный, безропотный человек, повесился с горя. А Фазилат потом взял к себе амаки – дядя по отцу. Но она много раз слышала, что мать ее не только не противилась Кудратходже, а будто бы стала даже любящей женой. Нет, Латофат не будет… Не покорится. Чтобы дочь Фазилат тоже стала несчастной… Подумать страшно. К кому бы пойти поговорить, посоветоваться? К Атакузы?.. Одна мысль об этом приводит в трепет! А что, если к домле Шамурадову? Он же не знает всего… Рассказать, как было, – про то, давнее, и потом… Ему бы рассказать – лучше всего. Только он – отец Джаббара…

И опять поднялось все, что пряталось в тайниках души…

Глава девятая

1

Домла проснулся. Комната еще тонула в темноте. Лоскут неба в открытом окне пестрел яркими, крувны-ми звездами. Далеко, должно быть за лощиной, утробно ревели ослы. Петухи протяжно кричали, состязаясь друг с другом.

Накинув на плечи поношенную, но удобно просторную пижамную куртку, старик включил свет. И в комнате, и на старом массивном письменном столе все было так, как оставил ночью после работы: стопка листов, исписанных арабской вязью.

В последнее время домла работал над двумя рукописями – над монографией о горной арче и над книгой об обновлении всей оросительной системы республик Средней Азии. Директор института Артем Поликарпов просил его сосредоточиться пока на оросительной системе: Очень способный мелиоратор этот Артем Прохорович, сын старого друга домлы. Приехал в кишлак на траур по Гульсаре-ая. Надо же, при жизни ее только беды сыпались на голову ее мужа, а теперь, после смерти ее, пришла вдруг хорошая весть. Оказывается, докладная записка домлы в правительство «О комплексном решении проблемы переброски сибирских рек и обновлении оросительных систем республик Средней Азии» заинтересовала министерство. Вот почему Артем Поликарпов и попросил ускорить работу именно над этим. Через несколько дней прислал лаборантку из отдела водного баланса с материалами, которые запросил домла.

Нормурад Шамурадович вспомнил разговор с Поликарповым и усмехнулся. Всегда было так: пока не нажмут сверху или не заставит сама жизнь, не очень-то прислушиваются к разумным советам. А уж как давно твердит он – ив выступлениях, и в статьях с подробными расчетами – все об одном и том же: об огромной экономии воды, которую даст обновление и техническое переоснащение устаревших оросительных систем! А какие резервы имеются в действующей системе гидротехнических сооружений! Хотя бы Чардарьинское водохранилище. Сливные отверстия в его плотине пропускают до тысячи восьмисот кубометров воды в секунду. А куда идет эта вода? Почему бы не использовать ее разумно? То же и с Сырдарьей. Паводок здесь в иной год дает до шести тысяч кубометров в секунду. Опять вопрос – куда девается эта вода? Попусту сбрасывается в Арнасайскую впадину, и там уже образовалось огромное соленое озеро! Почти то же самое произошло и в Туркмении. Грунтовые воды двух областей – Хорезмской и Ташаузской – создали Сарыкамышское озеро. И тоже соленое. А ведь стоило провести отводной канал в одном случае, а в другом – сбросить дренажные воды в Амударью ниже по течению, стало бы легче тому же Аралу!..

Домла поднялся. Заныла спина, и голова стала не та, гудит. Шаркая тряпичными шлепанцами, вышел из дома.

Громадный заросший деревьями двор все еще тонул в полутьме, но кишлак уже просыпался: в соседнем саду слышался плач ребенка, с разных сторон доносилось мычание коров, блеяние овец и ягнят.

Домла открыл калитку, выглянул на улицу. Там было безлюдно, тихо. Но что это? Кто там пристроился на супе, глиняной лавке у ворот? Спит себе, укрывшись стеганым чапаном, а под голову сунул новую вельветовую шляпу.

Пожав плечами, домла осторожно тронул спящего:

– Кто это по ночам сторожит мой дом?

Человек будто только и ждал его прикосновения, вскочил тут же – маленький, тощенький. Стоял, ощерив беззубый рот, прищурив красные глаза.

– Это ты, Кудратходжа?!

Хвала твоей памяти– узнал! – Кудратходжа насадил на голову свою вельветовую шляпу, довольно осклабился. – Вечером пришел, хотел прочитать молитву по твоей старушке, да вижу – на воротах замок с лошадиную голову…

Домла не знал, как и быть. Пригласить Кудратходжу в дом – начнет морочить голову, «философствовать». Не пригласить нельзя – нарушишь обычай, нехорошо.

– Ну, раз пришел на фатиху, заходи…

– А не рассердишься, если прочту коран? Ты, помню, не верил в аллаха.

Домла угрюмо взглянул на плюгавенького человечка – тот явно паясничал и все еще щерил беззубый рот.

– Послушай, Кудратходжа! У меня нет ни времени, ни охоты болтать с тобой. Хочешь – заходи, не хочешь – иди на все четыре стороны.

– А ты хоть и профисор теперь, но, как я вижу, все тот же грубиян. Что ж, зайду ради памяти покойной Гульсары-биби. Добрая была женщина, не то что ты! О, голова трещит! Найди хоть каплю вина, профисор! Да вон у тебя же есть…

На полу террасы стояла недопитая бутылка водки, забыли рабочие, которые ремонтировали дом для Нормурада. Рядом на подносе – зачерствелая лепешка, сухой сыр, расклеванная птицами кисть винограда.

Кудратходжа дрожащими руками вцепился в бутылку, запрокинул голову и начал пить прямо из горлышка.

Брезгливо наблюдал Нормурад-ата за судорожными, жадными глотками ходжи. Неожиданно всплыла в памяти совсем иная, далекая картина. И с чего это вдруг неприятно засосало под сердцем?..

Стоял холодный осенний день. Кажется, девятьсот двадцать восьмого года. На базарной площади у знаменитой куполовидной мечети собрался весь кишлак – смотрели, как будут отправлять на выселение баев и кулаков.

Среди тех, кто стоял, погрузив пожитки – мешки и хурджуны – на арбы, и ожидал команды, был и Кудратходжа. Сухощавый, статный, в тяжелой шубе из лисьих шкур. На голове дорогой бобровый тельпек, на ногах – новые хромовые сапоги. Кудратходжа стоял чуть в стороне. Не горевал, не плакал, подобно другим, не показывал слабости перед родственниками – они притащились на площадь, еле поборов страх. Стоял – грудь колесом, черные усы вызывающе закручены, казалось, собрался не в изгнание, а в долгожданное путешествие. Гневно щурясь, играя желваками, оглядывал стоящую перед ним толпу, кольцо конных милиционеров вокруг площади, активистов кишлака. Среди них был и Норму-рад. В гордом, злом взгляде Кудратходжи читалось: «Погодите, еще посмотрим! До конца еще далеко…»

Внезапно базарную площадь рассек горький пронзительный вопль. Толпа качнулась, в образовавшийся проход кинулась молодая женщина. В каком она была виде! Иссиня-черные волосы распустились и упали до самых щиколоток, паранджа сползла набок, чачвана – покрывала – и вовсе не было на голове. Омытое слезами открытое лицо было прекрасно. Она птицей подлетела к Кудратходже, повисла на его шее.

Эта молодая женщина с ясным, как солнце, ликом, чуть ли не до пят обвитая бархатно-черными волосами, была Айниса!

За год до тех событий Кудратходжа отнял ее вместе с трехлетней дочкой у одного бедняка. Когда торговца раскулачивали, ему припомнили и это злое дело. И вот ведь как нехорошо получилось. Та самая Айниса, которая, по мнению людей, страдала и мучилась в когтях насильника, эта самая Айниса рыдала и билась в страшном горе.

Народ на площади сначала растерянно приумолк, а потом загудел, заволновался от никогда не виданной срамоты. Тогда Нормурад Шамурадов, чтобы прекратить этот позор, крикнул милиционерам: «Гоните этих гадов!» Кудратходжа, с почернелым чугунным лицом, резко, одним движением оторвал от шеи руки жены, отшвырнул ее от себя и первым встал в колонну. Айниса как свалилась на землю, так и осталась лежать, словно подбитая птица.

Помнится, весь кишлак тогда отвернулся от Айнисы. Но Нормурад не побоялся, протянул руку молодой женщине. Как-никак это была дочь бедняка, обманутая Кудратходжой, враждебным элементом. Прошло немного времени, и стала она активисткой. Нормурад помог ей и на учебу поехать, в Ташкент. Кончив рабфак, Айниса так и не вернулась в кишлак. А дочку, ту самую Фазилат, в которую потом влюбился, на свое несчастье, Джаббар, оставила родне своего первого мужа. Говорят, в третий раз вышла замуж, уехала куда-то в Хорезм…

А раскулаченный, высланный в дальние дали торговец вынырнул цел-целехонек из-под каменных жерновов и продолжает ползать по земле!

Кудратходжа ожил, словно не водки глотнул, а осушил пиалу «оби-замзам» – живой воды. К впалым щекам прилила кровь, красными стеклышками заблестели глазки. Вытирая реденькие усики, заговорил:

– Зачем стоишь, как вбитый кол? Садись! Или, думаешь, ты главная опора этого мира: тронешься – и все рухнет без тебя? А, профисор?

Домла невольно усмехнулся и сел в плетеное кресло на террасе. Хмельная болтовня Кудратходжи начала его забавлять.

– Я хоть и не мудр, как ты, Кудратходжа, все же понимаю, мир ни без меня, ни без тебя не рухнет!

– Э, тавба, – как хорошо сказал! – Кудратходжа уселся во второе кресло. – Похоже, не й один поумнел, ты тоже.

Домла чувствовал, куда клонит ходжа, и все же не удержался от улыбки:

– Лучше поздно, чем никогда, Кудратходжа!

– Да, да, таков этот мир… – глубокомысленно вздохнул ходжа. Беззубыми деснами оторвал кусок лепешки, принялся мять во рту. – Неразумным рождается дитя человека и долго ходит слепым. А когда открываются глаза и начинает он различать, где белое, где черное, – оказывается, одна нога уже в могиле!

Не раз слушал Нормурад подобных доморощенных философов. Единственный козырь их в борьбе с «гордецами» и «неверующими» – смерть, недолговечность человеческой жизни. Обычно домла не ввязывался в такие ни к чему не приводящие споры. Отчего же сейчас этот вздох старого пьяницы задел его, тронул какую-то струну в душе?