Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

Белая «Волга», ехавшая впереди, свернула влево – не к правлению, а к стеле обелиска

Гости выходили из машины, когда Шукуров настиг их. Отсюда, с холма, очень выгодно открывался поселок – весь белый, нарядный, новый кишлак утопал в густых, как лес, садах.

Халмурадов, пригладив черные вьющиеся волосы, сияющими глазами оглядывал все вокруг.

– Да это город! Настоящий город! Вы просто молодчина, райе! – Он взял под руку Атакузы, подвел его к выходившим из машин Бурибаеву и Шукурову. – Каково, друзья мои, а? Надо было пригласить всех председателей! У меня возникла одна мысль, Абрар Шукурович. Хорошо бы созвать здесь совещание по вопросам строительства в масштабе района, как вы на это смотрите?

Шукуров все еще был в плену мучительных раздумий, сам не заметил, как вырвалось:

– Может, в масштабе всей области?

Халмурадов уловил иронию – насупился. Секундную размолвку сгладил Джамал Бурибаев:

– А что, этот кишлак стоит того, не только области, бери выше – в масштабе всей республики!

Все рассмеялись, а Халмурадов подхватил:

– Можно бы, конечно, провести здесь совещание даже в масштабе всей страны, но боюсь, у раиса головокружение пойдет от успехов! Шутки шутками, – прервал он смех, – а в районном масштабе это надо осуществить, Абрар Шукурович.

– У меня одно слово, товарищ Халмурадов, – вмешался Атакузы. Он вдруг подтянулся, посерьезнел. – Спасибо за доброту. Я не против того, чтобы у нас про-вели совещание, но есть к вам одна просьба.

– Слушаю вас.

– Пока, до совещания, помогите, пожалуйста, насчет газификации кишлака. Я уже вам говорил, газ до сих пор возим в баллонах. Магистрального все еще нет. В районе он есть, подвести сюда не трудно. Но почему-то управление коммунального хозяйства тянет…

– И правильно делает, что тянет! Дай вам волю, вы и газ перехватите у соседа, как перехватили строительные материалы! Правильно я говорю, Абрар Шукурович? – подмигнул ему Халмурадов, – И вообще – согласуйте это с товарищем Шукуровым.

«Ну и хитрец! Помнит предупреждение первого, знает, кому сбыть хлопотное дело», – подумал Абрар Шукурович.

Атакузы широко развел руками:

– А что нам остается делать, товарищ секретарь обкома? Судите сами, – он указал рукой в сторону правления. Там, недалеко от площади с монументом, белели два новых двухэтажных здания. – Помните, я вам говорил, строим новые помещения для детсада и яслей? Уже готовы.

– Да, да, конечно, помню, это хорошее дело. Выполняете постановление ЦК! Надо показать всем раисам.

– Да, но что значат детсад и детясли без магистрального газа?

«Вот бестия! Умеет вставить к месту слово!» – пронеслось в голове Шукурова.

Халмурадов засмеялся:

– Я думал, вы нас в гости пригласили, а оказывается, рассчитываете хоть что-нибуть выколотить… Ладно. Подумаем!

Атакузы шлепнул себя по лбу:

– Ну и хозяин. Затеял о делах чуть ли не за дастарханом. Поехали, друзья!..

Во дворе раиса, около колодца, разговаривали две женщины. Одна, небольшого роста, худенькая, склонив голову к плечу, слушала, что говорила ей пожилая. Гости шумной ватагой вошли во двор. Пожилая взглянула и вдруг попятилась в дом, будто увидела страшилище. А худенькая, хозяйка, мягко улыбаясь, направилась к гостям. Шукуров проводил глазами ту, что скрылась в доме. Приятной округлостью лица и особенно большими черными и очень грустными глазами она напомнила ему девушку, что приходила сегодня с тем странным доцентом в райком.

«A-а… Фазилатхон! – Он уже видел ее однажды– заведующую клубом, но почти не запомнил. Это было в самом начале его здешней работы, сразу после приезда. – Кажется, это она!» Шукуров невзначай взглянул на Джамала Бурибаева. Тот со странной, размытой улыбкой на губах, важно неся голову, – откормленный гусак! – шел навстречу миловидной, нежного облика женщине.

– А вы все цветете, Алияхон! Как роза!

Атакузы раскатисто, на весь двор захохотал:

– Настоящий мужчина не даст состариться ни коню своему, ни жене! Ха-ха-ха!..

Халмурадов задержал руку Алияхон в своей:

– Отчего же ваша подруга так испугалась нас, Алияхон-апа?

– Ха-ха-ха! Она испугалась Джамала Бурибаева!

– Почему?

– Да так уж! Грехи молодости… Хе-хе-хе, Джамал Бурибаевич, так ведь?.. Прошу вас, товарищ секретарь, сюда…

Из сада, смежного со двором, тянуло сизым дымком. В глубине, под старой раскидистой шелковицей, трое парней с засученными рукавами колдовали над шашлыком. Чуть поодаль, на лужке у шумного арыка, стоял длинный стол, и там на дастархане были собраны, играли живыми красками плоды земли: горы розовых, готовых пролить сок персиков, янтарно просвечивающие гроздья винограда, пирамиды свежего салата, помидоры, мелкие, похожие на пальчики, огурцы и еще что-то яркое, сочное…

Атакузы пригласил гостей к столу. Но Халмурадов выразил желание осмотреть сначала библиотеку Нор-мурада Шамурадова, хотя ему и сказали, что домла куда-то уехал.

Соседний двор значительно уступал размерами двору раиса. В большой гостиной громоздились неразобранные картонные коробки с книгами – те самые, что видел Шукуров в Ташкенте.

Халмурадов присел на корточки, развязал тесемку на одной из коробок, вытащил несколько книг.

– М-да… Такие книги сейчас и за золото не сыщешь!

Лицо Атакузы расцвело, глаза засветились.

– Не сегодня завтра установим полки, и старик начнет… – Атакузы не успел договорить: в кабинет вбежала молодая смуглолицая женщина.

– Можно?

– А, вот и Халидахон! – радостно встретил ее Атакузы. – Познакомьтесь, товарищ Халмурадов, это наш парторг. Можно сказать, наш комиссар.

Черноглазая Халидахон с приятными ямочками на смуглых щечках блеснула белизной зубов. Поздоровалась сначала с секретарем обкома, а затем с Шукуровым, – все это с легкой вольностью, так обычно здоровается молодая женщина, уверенная в том, что недурна собой.

– Добро пожаловать в наш колхоз!

Атакузы сдвинул тюбетейку, посадил ее еще задорнее, взглянул на секретаря обкома:

– Она у нас – я говорю про Халидухон – молодой способный агроном с высшим образованием. Коммунистка. Молодая, да удалая! Все наши политические и культурные дела забрала в свои руки!

Халидахон почти в точности повторила слова председателя, сказанные пять минут назад, – будто заранее отрепетировали.

– Наверно, Атакузы-ака уже говорил вам: этот дом мы собираемся превратить в библиотеку. Не сегодня завтра приведем в порядок, установим полки… По инициативе Атакузы-ака…

– А разве нельзя объединить дар домлы с колхозной библиотекой? – перебил Халмурадов.

– Нет! – твердо сказал Атакузы. – Старик мечтает сам, своей рукой выдавать книги, объяснять молодежи…

– Ну что ж, это, пожалуй, хорошо, – немного подумав, согласился Халмурадов. – Очень досадно, что мы не смогли побеседовать с домлой.

– Так я пошлю человека…

– Спасибо, нет времени. Вы, пожалуйста, не забудьте того, что мы решили. Женщина многодетная, ее можно понять. Объясните ей… Вы, должно быть, в курса? – секретарь обратился к Халидехон. – Хозяйка этого дома подала жалобу в обком…

Шукуров с интересом взглянул на Халидухон.

– Да, да, как же. Это склочная женщина, очень нехорошая, товарищ Халмурадов! – Резкость тона Халидыхон совсем не вязалась с недавней ее улыбкой. – Хороший человек так бы не поступил. Не уважила Атакузы-ака, так хоть бы пожалела старика, большого ученого, профессора. Ведь этот человек революцию делал в нашем кишлаке!

Шукурову стало как-то неловко, и он торопливо отвел взгляд от ясных, прозрачных глаз Халидыхон.

– И все же, – с нажимом сказал Халмурадов, – независимо от ее человеческих качеств, прошу поговорить с ней, успокоить…

Халидахон хотела еще что-то сказать, но Атакузы перебнл:

– Будет сделано, товарищ секретарь. Прошу к столу, чай остывает.

«Опять выкрутился. Понял, что тут можно поскользнуться. Ловок, надо отдать должное. И где только отыскал эту красивую куклу? Молодой агроном с высшим образованием! Молодая, да удалая, «наш комиссар»!.. Но ведь у этого «молодого комиссара» ни по одному вопросу нет собственного мнения. Разумеется, раису такой попугай вполне подходит. Но как райком мог рекомендовать ее на ответственную должность? Неужели там не заметили меда, который-так и каплет с ее уст, лишь произнесет имя Атакузы?»

Шукуров почувствовал: тугой узел, который возникал перед ним всякий раз, когда он пытался разобраться в личности Атакузы, – этот узел затянулся еще туже.

Глава одиннадцатая

1

Хайдар проводил высокого гостя – будущего тестя – до райцентра. Бурибаев с сыном поехали дальше, а Хайдар на своем «Москвиче» повернул обратно. Поставил машину в гараж у входа во двор и, слегка пошатываясь, – угощение было на славу! – направился в конец сада прямо к арыку. Солнце уже поднялось и как бы лежало на верхушках тополей блюдом, полным расплавленного добела металла. Оно уже успело раскалить землю – босиком не ступишь, обожжет. Арык был полон чистой родниковой воды – из Минг булака, она быстро катилась, ударяя струями о камни, отливая то голубизной неба, то зеленью подводных трав. Вода манила прохладой и свежестью. Хайдар на ходу скинул одежду, босой, в цветных плавках, подбежал к арыку, подпрыгнул и, зажмурившись, бултыхнулся в ледяную родниковую воду. Отчаянно забарахтался, зафыркал, как норовистый конь, но уже через минуту успокоился – ухватился за ветку тала, лег на спину, закрыл глаза. Теперь казалось – не вода, а чья-то нежная рука гладила истомленное жарой тело, и каждый нерв успокаивался, каждая клетка… Он вышел из арыка, прилежна полянке под старым тутовым деревом. Ни во дворе, ни в саду не было ни души. Голова тонула в высоком – по колено, густом клевере, у самых ушей в мохнатых фиолетовых цветах лениво жужжали пчелы. Над Хайдаром носились белые, бледно-голубые бабочки, а наверху, в ветвях шелковицы, тысячеголосо чирикали воробьи, вели разговор горлинки…

Всем существом отдался Хайдар густой, обволакивающей душу тишине. Вдыхая тонкий, тепловатый аромат клевера, устало прикрыл глаза. О, эти деньки, когда гостил у них Джамал Бурибаев! Пролетели, как во сне, застолье здесь, в саду, тянулось с вечера до рассвета. Уши гостей услаждали музыка и пение. Играли и пели не какие-нибудь кишлачные умельцы, отец пригласил известных певцов и музыкантов. Потом поездка в горы – в колхозный санаторий, расположенный в арчовых рощах за лесничеством. Там – купанье, рыбная ловля в горных речках и снова – дастархан. Целые туши баранов, запеченные на пахучих ветках арчи в земляных печках – тандырах. Шурпа – наваристая, особая, горьковатая, приправленная целительными травами тех мест, свежий кумыс, чуть-чуть – для аппетита и настроения – разбавленный чистым спиртом… И настроение, надо сказать, было преотличным – все мелкие неурядицы, все неприятности, томившие Хайдара в последние месяцы, улетучились, вылетели из памяти, и душа расправилась, свободная от тисков, от раздумий. Иногда, правда, по утрам, перед новым застольем, возвращались нерадостные думы. Это все из-за будущего тестя. Стоило увидеть, как тот в дорогом халате, важно и задумчиво расхаживает по аллеям санатория или неторопливо спускается к речке с махровым полотенцем на плече – тут же вспоминается Латофат, то, что говорила она о Бурибаеве. Муторно, нехорошо становится на душе. Но эту встречу устроил ведь не он, а отец, ата знает, что делает. Да и сам Джамал Бу-рибаев совсем даже не плохой человек. Был с ним мягче, добрее даже, чем с Кадырджаном. Поигрывая выпуклыми зеленоватыми глазами, называл: «зятек». А то и «дорогой мой зятек»! Кадырджан не сводил с отца восторженно-влюбленных глаз. Вышел однажды у них с Хайдаром откровенный разговор. Хайдар передал ему слова Латофат насчет их отца. Кадырджан только рукой махнул:

– Да что она понимает в жизни. Ты же сам видишь, отец – добрый, душевный человек. Ну, были, были грехи. У кого не бывает в молодости? – он рассмеялся. – Зато теперь – какой человек! А сколько сделал для меня! И для тебя постарается.

– Не в том загвоздка. Она…

– Да чего ты все: она да она. Известно, витает в небесах! Думает, в жизни как в книжках. Я говорю тебе, ты с ней не очень-то… На твоем месте я бы давно ее… – Кадырджан не договорил. Больше слов сказало скуластое загорелое лицо. Длинный нос-серп опустился к верхней губе, кошачьи зеленоватые глаза сузились.

Как вспомнил Хайдар эту звероватую улыбку – сразу стало не по себе.

Где-то неподалеку дружно засмеялись девушки. Хайдар поднял голову. Смех повторился. Во дворе домлы? Странно. Что за девушки собрались у старика?

Хайдар торопливо натянул брюки, перешел через мостик. Укрываясь за деревьями, приблизился к высокому глинобитному дувалу, заглянул через него, сквозь вишневые ветки.

Посреди двора, под ветвистой молодой яблоней, на высоком сури, застеленном шелковыми стегаными одеялами, восседали старик и доцент Абидов. А в настежь раскрытых окнах дома мелькали девичьи лица. Там были и Латофат с Тахирой. По-видимому, разбирали и приводили в порядок книги Но вот чудеса! Из дома вышли мать и… Фазилат-апа. Старик, похоже, не удивился этому – как ни в чем не бывало беседовал с Абидовым. Женщины, о чем-то толкуя, прошли к воротам.

Хайдар встряхнул мокрыми волосами, одернул рубашку – сейчас он нагрянет туда неожиданно. Хорошо бы сказать при этом что-нибудь интересное, остроумное. И тут до его слуха долетел тонкий нервный тенорок Сакиджана Абндова:

– Д-да, к-конечно, чудо природы, домла! Н-настоя-щее чудо! Вот и я говорю, надо быть… ну, полным г-го-ловотяпом. Подумать только – с-строить там животноводческий комплекс!

Старик сидел понурый, низко опустил голову и молчал. Доцент же вдруг вскочил. Размахивая длинными руками, прошелся вокруг сури.

– В-вот вы говорили о горной арче. Сказали, что пишете к-книгу. Очень п-правильно! Я тоже пишу. Замечательное, уникальное дерево! Нельзя дать исчезнуть ему. Уничтожили варвары, полчища Чингисхана, а теперь замахнулись свои, так называемые передовые люди. Это строительство в Минг булаке! Н-нельзя допустить, нельзя!

Домла еле слышно сказал:

– Вы правы… Я поговорю с Атакузы, обязательно поговорю.

«Поговорю!» – Хайдар резко повернулся, зашагал обратно. Сел в тени у арыка, задумался.

Только вчера отец показывал гостям место на склоне Минг булака, где должен быть построен животноводческий комплекс. Уже начали рыть котлован под будущее громадное, с километр в длину, здание. С каким вдохновением рассказывал отец о стройке. Приводил на память цифры. Оказывается, именно здесь, в Минг булаке, такое строительство даст беспримерную экономическую выгоду. И вода, и корм, и пастбища – все рядом, все под рукой. А этот Абидов полнейший профан в хозяйственных делах, а туда же – разводит демагогию. И любимый отцов дядя, нет чтобы одернуть, по всему видно – вторит этому одержимому… Мало ему, что внуку ногу подставил, теперь на племянника замахивается, поддакивает сплетням. Спелись, что называется. Чокнутый доцент, юродивый, он уже и так в печенках сидит у Хайдара. Таскается хвостом за Латофат. Вот и сюда заявился. Кишлачные джигиты, друзья детства, уже спрашивали о Сакиджане Абидове – что за тип, почему Хайдар позволяет Латофат ходить с посторонним мужчиной?.. Конечно, они просто кишлачные ребята, у них старые мерки. Хайдар мог бы и не обращать внимания на их намеки. А все же…

Кто-то пробежал по мостику – тук-тук-тук…

– Тахира!

Тахира спешила по тропинке домой. Остановилась, посмотрела на брата и медленно, будто опасаясь чего-то, пошла к нему. Глаза, в кругах усталой синевы, смотрели жалостливо, испуганно.

– Что с вами, братец?

– А что? – Хайдар, не понимая, провел рукою по груди, по брюкам.

– Да лицо будто опухло, глаза какие-то красные…

– А! – рассмеялся Хайдар, – Сама же знаешь – высокого гостя провожали, нелегкое дело! А вы тут что делаете? На хашар собрались, помогать?

– Да, вроде этого. Приводим в порядок книги.

– Гм… Интересно. А Фазилат-апа как же?

– Да так… – улыбнулась Тахира, – Всех нас привела Халидахон-апа. Тетушка Фазилат не хотела идти, боялась. Но она заведующая библиотекой. Халидахон-апа так и представила ее. Дедушка сначала насупился, ушел в себя. А потом ничего, обошлось вроде.

– Интересно! – Хайдар сурово сдвинул брови, помрачнел. – А этот тип… доцентик, что он тут делает?

Тахира пожала плечами:

– Не знаю. Он же биолог.

– Ну и что?

– Латофат говорит, он хотел поговорить с дядей насчет Минг булака. Беспокоится, что там…

– Ладно! – перебил Хайдар. – Иди. Вызови сюда Латофат!

Тахира боязливо взглянула на Хайдара:

– Братец! Ну зачем вы так?..

– Как? – не понял Хайдар.

– Будьте с ней поласковее. Она же хорошая, добрая…

Хайдар с удивлением смотрел на сестру. Веселая, ветреная Тахира сегодня казалась странно робкой, как-то сникла. Круглое лицо, обычно розовое, цветущее, с ямочками на щеках, побледнело, выступили мелкие веснушки. И одета по-кишлачному – в широком длинноватом платье из дешевого атласа, на ногах матерчатые шлепанцы. Ох, нехорошо! Вспомнил слова Кадырджана: «Да ты с ней посмелее…» Странная догадка ударила в голову… Закусил губу, словно от боли. «Да, мне, конечно, не хватает многого – мягкости, доброты… А вот тебе, сестрица моя, – гордости!»

– Ну, иди!..

Он, как и отец, не слишком-то любил Кадырджана. И если терпел и даже по видимости дружил с ним, то все только ради Латофат. И к Тахире не дал бы подойти, если бы не Латофат. Но каков Кадырджан! Как ведет себя в последнее время! Ох, поломал, видать, девчонку, смял ее. Без совести человек. И на службе обнаглел, пользуется тем, что отец его там командует. Открыто метит на чужое место – начальника отдела. Да и насчет отца своего циничен, дал ведь понять – нужен ему для карьеры, и только!.. Нехорошо получается. Любит сестра младшего Бурибаева или нет, – теперь ничего не поделаешь – вынуждена торопить со свадьбой. Но Латофат… Никак не может Хайдар поладить с ней…

Тахира пробежала обратно, на ходу крикнула: «Сказала!» Сердце у Хайдара забилось, как при первом свидании. «Да еще и опух… На кого же я сейчас похож!» Поскорей стянул с себя безрукавку, содрал брюки и бросился в арык… А ведь неспроста сестра так уставилась на него, действительно вид не тот: появился животик, да и весь оброс жирком. А тот юродивый доцентик худ, строен и в последнее время следит за собой. Щеголем гуляет по кишлаку. Нет, так нельзя. Э, Хайдар!.. Пьешь много, обрюзг, опустился, брат…

Застучали зубы – доняла родниковая вода. Хайдар выскочил на берег, пробежал босиком по теплому, нагретому солнцем клеверу к старому деревянному сури под шелковицей. Взял за концы полотенце, растер тело до красноты. Оделся. Теперь – причесаться. Поднял мокрую голову – и опять эта знакомая, сладкая боль! Увидел обломанную ветку, а чуть пониже ту, другую, за которую тогда, пять лет назад, ранним утром ухватилась Латофат… Захотелось сейчас же, сию минуту увидеть ее, заглянуть в большие ясные глаза. Такая хрупкая, нежная и загадочная в своей странной печали. Нет, не должен он с ней быть грубым…

Хайдар подошел к дувалу, замирая раздвинул ветки вишни.

Домла все еще сидел на своем месте, перелистывая какую-то книгу Чуть дальше, под другой яблоней, стояли Сакиджан Абидов и Латофат. Они о чем-то разговаривали. Абидов горячо доказывал что-то, размахивая руками. Латофат слушала, чуть склонив голову набок, опустив глаза. Поговорив с минуту, доцент взял ее под руку и повел по аллее дальше, под урючину в конце двора. Нагнувшись к ней, зашептал на ухо…

«Ах вот как? Ясно… Зачем ей торопиться ко мне!..»

То ли кровь ударила в голову, то ли хмель не выветрился – потемнело в глазах у Хайдара. Сам не заметил – одним прыжком перемахнул дувал.

– Эй, Абидов!

Один вид Хайдара мог напугать – ворот безрукавки распахнут, волосы растрепаны, в них застряли вишневые листочки. Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.

– Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?

Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:

– П-послушай м-меня, д-дорогой!

– Уже наслушался! С меня хватит! – Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента. – Это тебе не Ташкент, там твори, что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок…

– П-приводить в п-порядок – это вы можете. Это я з-знаю…

– Еще смеешься, ничтожество? – Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.

Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:

– Братик мой, родной!

– Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..

– Хватит! – ударил книгой о помост домла. – Что ты там мелешь, глупец?

– A-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит…

– Братик! Любимый! – Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.

Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:

– Немедленно… Сегодня же катись отсюда!

– П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак…

– Купил я или нет, разговор один – здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!

Алия – будто из-под земли возникла – наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:

– Сыночек мой! Что с тобой?

– Подождите, мать, не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика…

– Перестаньте! – Этот стон Латофат заставил замолчать Хайдара. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему. – Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь… не взгляну на вас!

– Латиф! – Хайдар вдруг обмяк. – Латиф…

– Мне больше нечего сказать вам! – Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам. Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.

Во дворе все молчали. Слышалось только тяжелое дыхание Хайдара да всхлипы Тахиры.

Алия провела рукой по мокрым от слез щекам. Посмотрела на Абидова – он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нормурада-ата, все так же сидевшего – на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.

– Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..

Домла не двинулся. Молчал.

2

Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь – после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!

Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя, как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник – ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.

А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни сына, ни даже Латофат. У Атакузы только на языке – кудагай, на самом же деле Фазилат для него – пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его – Бурибаев! Вон куда гнет.

Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его чееть. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, так он школьных учителей заставил, есть там такие – хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через улицу – все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан – дай бог, чтобы жизнь его была долгой! – не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет тошажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибаевич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»

Как ведь обидно… В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь – никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.

Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него – такая была в лице его мудрость.

Сегодня Фазилат еще раз увидела домлу, теперь уже вблизи, и опять заныло сердце. Посреди комнаты с книгами стоял сгорбленный старик с усталыми, глубоко запавшими глазами, и лишь большая лобастая голова напоминала прежнего Нормурада Шамурадовича.

И не такой уж он суровый, как представляла себе раньше. Будь она на его месте, не пустила бы ее, Фазилат, и на порог. Ведь откуда было ему знать правду – что случилось с ней. А если и слышал что, так это еще хуже, чего только люди не наговорят…

Странно, каждый раз, когда Фазилат думает о Джаббаре, в памяти всплывают не счастливые дни первых свиданий, не тайные поцелуи в кишлачных садах, нет, вспоминалось другое – тревожная встреча на Комсомольском озере в Ташкенте.

Прошла неделя после начала войны. В тот день по радио выступил Сталин. С неожиданной откровенностью прозвучали его слова, и люди все поняли и содрогнулись…

Знаменитый сейчас парк у Комсомольского озера в то время только-только открылся. Каждый вечер устраивались в нем народные гулянья, гремели литавры, пели карнаи и сурнаи, канатоходцы показывали свое искусство – по тросу, протянутому над озером, переходили с берега на берег.

Фазилат пришла в парк задолго до условленного времени. Здесь будто ничто не изменилось: было многолюдно, гремели литавры, трубно взывали к гуляющим карнаи и сурнаи, а под канатами в нетерпении гомонила детвора. Но для Фазилат все стало иным: и литавры словно присмирели, и карнаи не пели, а стонали, плакали, словно провожали на войну.,

На аллее показался Джаббар. Она сжалась – он тоже был не тот. В зеленой гимнастерке, перехваченной ремнем, в тяжелых кирзовых сапогах – не узнать. Снял пилотку – пугающе суровой показалась новая короткая стрижка.

В груди заныло…

– Вы тоже… на фронт?

– Нет, пока что на строительство. Но скоро должны отозвать, – Джаббар испытующе вглядывался в глаза Фазилат. Потом взял ее руку. – А что ты собираешься – делать?

– Я… Закончатся экзамены, поеду в кишлак.

– Правильно! – Джаббар обрадовался. – Очень будет хорошо, если ты до моего возвращения поживешь в кишлаке.

Глаза Фазилат наполнились слезами.

– Зачем так говорите? Будто сегодня уже едете на фронт…

– Фронта не миновать. Ты же умная девушка, должна понять.

– Значит… мы больше не увидимся? – у Фазилат задрожали губы.

– Ничего не могу сказать тебе сейчас, Фазил. Когда призовут, постараюсь повидать тебя. Хоть на час – обязательно приеду. – Джаббар взял в ладони ее мокрое, заплаканное лицо. – Запомни одно, Фазилат: где бы я ни был, в какие бы переплеты ни попал, ты всегда будешь со мной. Я буду драться с врагом, потому что ты меня ждешь. И постараюсь вернуться с фронта живым, потому что ты меня ждешь. Запомни это, Фазил!

Джаббар стал целовать ее глаза, брови, губы. Как он ее целовал! Весь горел, будто от предчувствия разлуки и беды.

На следующий день Джаббар уехал на строительство, куда – не сказал, наверно по специальности. В тот год он закончил второй курс института железнодорожного транспорта.

Фазилат, сдав последний экзамен, отправилась в кишлак. Дыхание войны чувствовалось и там.

Не каждый день, но в неделю раз кишлак провожал своих джигитов на фронт. Призывники собирались на базарной площади перед куполовидной мечетью, и стены древней крепости сотрясались от плача матерей, жен, невест и сестер. Шумела, путалась в ногах детвора. «Илохи омин! – Да благословит вас аллах!» – напутствовали джигитов старики.

Всю неделю перед прощальным днем в кишлаке играли свадьбы. Уходящие на фронт торопились соединиться со своими подругами. Плакали карнаи, сурнаи, женщины тянули печальные свадебные «яр-яр» – это как обычно. А потом джигиты поднимались на стены древней крепости, и до самого рассвета кишлак слушал их песни. Эти песни! Чуть хмельные голоса, печаль и удаль в них – как все это разрывало сердца девушек, особенно тех, кого война уже разлучила с милыми…

Фазилат не гуляла на свадьбах. По вечерам, сидя дома у амаки – дяди по отцу, невольно прислушивалась к печальным свадебным «яр-яр». И потом, ночью, грустно-удалые песни джигитов не давали ей спать. Все думала о Джаббаре, и ей казалось – он уже давно на фронте.

Джаббар продолжал работать в степи, там проводили железную дорогу. Почти каждый день приходили от него письма. Их приносил ей Атакузы, приносил тайком, потому что амаки строго следил за нею. Какие это были письма! Горячие, как его поцелуи, грустные, как увядшие стебли степной травы, вложенные в них.

Кажется, шли последние дни октября. Однажды вечером Фазилат сидела за книгой под тусклым светом семилинейной лампы – не могла уснуть. Неожиданно постучали в окно. К стеклу прильнуло лицо Атакузы.

– Джаббар-ака приехал!

Фазилат, ничего не видя перед собой, кинулась к вешалке, где висел ее платок, потом к сундуку – за камзолом. Секунды не прошло, выбежала в тенистый сад.

Джаббар ждал ее в дальнем углу за арыком. Они кинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли, застыли.

Ломоть холодного полумесяца то смотрел сквозь редкие темные облака, то прятался в них. С гор дул, посвистывая, холодный ветер, и большой оголенный сад глухо шумел. Наконец Фазилат оторвала голову от груди Джаббара, жадно всматривалась в обросшее щетиной незнакомое, исхудалое лицо. Робко спросила:

– Вы уже на фронт? Как же так?

– На фронт, – сказал Джаббар и еще крепче обнял ее, – Остаться не могу, даже если будут оставлять. Ты же умница…

– Когда?.. Когда уезжаете?

– Завтра. Но отсюда я должен уехать сейчас. Надо успеть на двенадцатичасовой поезд…

Фазилат испугалась – вот она, настоящая разлука, сейчас, сию минуту он уйдет от нее. Обхватила его плечи, забилась, зарыдала.

– Фазил! Фазил! Не мучь меня! – Джаббар сам еле сдерживал слезы. – Я должен уйти сейчас, немедленно. Приехал на секунду, посмотреть на тебя. И благодарю судьбу, увиделись. – Qh сжал ее лицо ладонями, как в прошлый раз, на озере, и стал целовать в губы, в глаза. – Ты помнишь, что я сказал тебе тогда на озере? Ради тебя я постараюсь выжить! И до тех пор, пока что-нибудь не случится…

– Джаббар-ака! – взмолилась Фазилат. – Не надо, Джаббар-ака.

– До свиданья, Фазил! Милая, единственная моя, будь терпелива. Я вернусь. Я обязательно вернусь!.. Атакузы! Где ты? Отведи ее домой! – Джаббар с силой оторвал от себя Фазилат, одним махом перепрыгнул арык и побежал к поджидавшим его в темноте всадникам.