Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

Домла собрался было сесть за стол и вдруг увидел в окне Кудратходжу. Качая маленькой, с кулачок, иссохшей головой, тот пытался заглянуть в комнату, подсмотреть. Нелепость, пустяк? Но и пустяк может быть последней каплей. Домла не заметил, как вскочил на ноги. Не слышал, как крикнул:

– Вон, вон отсюда!

Прижал к груди руку и медленно опустился на диван. Какая боль! Будто игла вошла в сердце!..

Домла лежал на застеленном белым диване. В комнате дежурили Хайдар и Латофат. «Врач сказал, особенно страшного ничего нет, пройдет, – услышал шепот Латофат. – Разволновался сильно, от нервов все». «Да, да, от нервов, от нервов», – согласился Нормурад-ата и открыл глаза.

Хайдар и Латофат сидели у окна и тихо разговаривали.

«Мирно беседуют, – значит, в согласии, это хорошо, – подумал домла. – Хорошо. Хайдар будто другой стал! Такой задумчивый, тихий. Осунулся, бедняга, смотри, как почернел. И исхудал сильно. Но ничего, зато мальчишкой быть перестал, получится стоящий человек».

Домла шевельнул бровью, поморщился.

«Да, необузданный ты старик, Нормурад. Одним неосторожным словом поломал крылья молодому ученому, а ведь он только-только собирался в полет. Надо было иначе. А он вот сидит здесь. У твоего изголовья. Кто говорит, что в людях не осталось совести, сострадания? Вот сидит около больного старика, беспокоится о нем. А много ли он слышал ласковых слов от этого деда. Не говоря уже о заботах».

Латофат торопливо подошла к дивану:

– Опять болит, дедушка?

– Нет, нет, я просто… с Хайдаром хотел поговорить. И ты сиди, доченька, ты нам не помешаешь.

Хайдар придвинул стул, нагнулся к домле:

– Я слушаю вас, дедушка…

Домла тяжело, с шумом вздохнул.

– Лежу вот и думаю – нехорошо поступил с тобой.

– Зачем вы, дедушка? Не волнуйтесь, все прошло. Я и сам теперь иначе смотрю на всю ту историю.

– Ладно, не буду. Собирался вот поехать с тобой в степь…

Хайдар грустно улыбнулся:

– Не на встречу ли моего учителя с целинниками?

– Аллах с ним, с Мирабидовым. Есть более важные дела. Хотел вместе с тобой проехать по полям, там строятся коллекторы и дренажи… Поездили бы, понаблюдали, как поливают сточными водами и что из этого получается… Хотелось проехать вместе и поговорить, обсудить с тобой твою работу. Да вот не знаю, удастся ли еще это сделать…

– Удастся, дедушка, конечно, удастся. Все будет хорошо.

– Ладно, – согласился домла. – А теперь вот что. Там на столе две рукописи о горной арче. Как влияет арча на климат, на водный баланс наших земель. «Древом жизни» я назвал ее. Эта работа уже готова. Вторая связана с переброской сибирских рек. Ее я не дописал еще. И не знаю: закончу ли…

– Закончите, обязательно закончите…

– Погоди, не перебивай. Я бы очень хотел, чтобы ты взял обе эти рукописи и прочитал внимательно, понял? А теперь возьми вон ту зеленую папку. Открой ее.

Хайдар взял папку, развязал тесемки.

– Так. Видишь письмо? Ну-ка, читай.

Хайдар достал письмо на бланке со штампом: «Центральный Комитет Коммунистической партии Узбекистана», – быстро взглянул на старика.

– Прочти, прочти, – повторил домла и, видимо утомившись, опустил веки.

Хайдар быстро пробежал бумагу. Там говорилось:

«Уважаемый Нормурад Шамурадович!

По поручению ЦК ученые и специалисты внимательно изучили Вашу докладную в правительство республики и пришли к следующему заключению:

Большинство Ваших предложений, особенно о необходимости комплексного решения проблемы переброски и одновременном осуществлении широких мероприятий по обновлению всей оросительной системы, о техническом оснащении ее, что само по себе даст огромную экономию воды, вполне обоснованно. Обоснованы и Ваши предложения о том, чтобы направить накопившиеся в коллекторах и впадинах, таких, как Арна-сай и Сарыкамыш, вешние и сточные воды в Аральское море через обводные каналы. Проблема переброски сибирских рек в Среднюю Азию – это сколь важная, столь и сложная проблема. И наше государство понимает, что это именно тот случай, когда надлежит семь раз отмерить, прежде чем отрезать. Поэтому при решении проблемы будут учтены мнения всех сторон, особенно мнения таких опытных ученых, как Вы. Мною даны указания о дальнейшем детальном изучении Вашей записки во всех заинтересованных в проблеме министерствах, проектных и научных учреждениях.

С уважением

Секретарь ЦК…»

У Хайдара заблестели глаза, он посмотрел на домлу.

– Дедушка, да что же вы молчите? В руках у вас такое письмо, а вы ни слова!

Нормурад-ата насупил брови:

– А что же, по-твоему, я должен кричать на весь мир – какое, мол, письмо получил! И тебе показываю вовсе не для того, чтобы погордиться. Хочу, чтобы ты понял всю важность этой проблемы и принципиальность наших споров с Мирабидовым. Вот для чего и письмо дал тебе почитать. Ты понял, сынок? Ну, а если понял, то можете идти.

Латофат, пока Хайдар читал, стояла, прислонившись к стене. Теперь потихоньку, боясь скрипнуть половицей, подошла к дивану:

– Дедушка! Мы еще побудем…

– Нет-нет, уже стемнело, идите, доченька, идите…

Латофат вышла первая. Хайдар на минуту задержался, потушил свет, поправил простыню на диване, посмотрел еще раз на деда и тоже вышел.

Кишлак погрузился в сон. Прямо над головой, в провале темного густо-звездного неба, блестел отточенный серп трехдневной луны.

Тихая ночь. Голубоватый туманный свет звезд и луны. Тонкая фигура девушки у ворот. Латофат показалась Хайдару одинокой, печальной. Теплая, незнакомая нежность перехватила дыхание.

– Латиф!..

Латофат взглянула на Хайдара – в глазах были слезы – и уткнулась лицом в его грудь…

– Латиф! Что с тобой, Латиф? – Хайдар задыхался от нахлынувшей нежности, привлек девушку к себе и стал целовать в соленые щеки и губы, в глаза. Латофат что-то говорила, очень тихо, неразборчиво, казалось, просила о чем-то.

И как эта девушка была непохожа на ту Латофат, что в последнее время обдавала холодом. Вернулась прежняя Латофат – открытая, любящая, какой была она в раннюю пору их дружбы. Та же нежность, те же щемящие душу глаза, та же доверчивая ласка!

Странная вещь жизнь! Почему Хайдар только сейчас разгадал, что нужно и ей и ему для их любви? Не дорожил доверием и сам не доверял ей. Зачем, поддавшись чувству странной какой-то гордости, мучил и ее и себя? Оказывается, достаточно одного ласкового слова, простого искреннего слова – и холод пропал.

Хайдар осторожно прижал девушку к себе. Так, обнявшись, медленно пошли вниз. Латофат шла притихшая, успокоенная.

Они подходили к дому Хайдара. Полутемную улицу вдруг рассек свет фар. К воротам подлетела и со скрипом затормозила «Волга».

– Отец ваш! – Латофат испуганно отпрянула.

– Это ты, Хайдар? Пойдем! Разговор есть…

– Хорошо, ата, я сейчас…

Хайдар довел Латофат до калитки. На улице, перед домом Фазилат, стоял «газик». Латофат шепнула: «Кажется, и брат здесь», торопливо подставила губы, скользнула во двор. Хайдар повернул обратно. Темный «газик» вдруг взвыл и стремительно, с грохотом пролетел мимо. Хайдар уже подходил к дому. Его догнали легкие, быстрые шаги.

– Братик!

– Тахира?

Сестра беззвучно прильнула к нему.

– Я рада, братик. Рада за вас! Так рада!.. – Она дрожала, плакала.

– Что с тобой, Тахира?

– Ничего… Я рада за вас, за Латофат!..

– Да что с тобой? В машине был Кадырджан?

– Да, он поехал в горы. – Тахира всхлипнула. – О, братик, он не любит меня! Не любит! – Маленькая фигурка в темном платьице прильнула к нему.

Сердце недобро екнуло. Хайдар обнял дрожащие плечи сестры, пригладил растрепанные волосы:

– Не волнуйся, все обойдется, сестричка…

– Нет, нет, он не любит, я знаю, братик, знаю!

– Ну и черт с ним, если не любит! – рассердился Хайдар. А Тахира уже не всхлипывала – она громко и горько рыдала.

– Вы не знаете, братик!.. Если б вы знали!..

Хайдар до боли сжал зубы. Он догадывался… Но что мог он сказать этому хрупкому, любимому с детства существу?

За дувалом послышался глухой кашель.

– Отец ждет. Не плачь, Тахира, все обойдется, мы еще поговорим.

Атакузы нервно прохаживался у колодца. Сосредоточенный, мрачный, с крепко сжатыми губами. Увидел: сын и дочь идут вместе, молча прошел в дом. Направился прямо к холодильнику, достал бутылку минеральной воды, ударом о край стола открыл, пил прямо из горлышка большими глотками.

– Еду в обком… – сказал, как только Хайдар подошел.

– Что-нибудь случилось, отец?

– Этот подонок! – Атакузы сердито швырнул в темный проем окна пустую бутылку. – Этот любитель легкой жизни! Я говорю про Бурибаева. Не зря, оказывается, прикатил. Весной выделил нам тонн триста удобрений и запчасти, не так уж и много. А теперь приехал обрадовать: какой-то там шум поднялся.

Но спине Хайдара будто холодный уж прополз.

– И серьезно все это?

– Не знаю. Думаю, голову не снимут. Не на свой же огород я сыпал те удобрения! Но, видно, что-то случилось, раз этот тип не смог сам уладить, ко мне прилетел. На всякий случай хочу поставить в известность Халмурадова. Не забудь, разговор этот – не для чужих ушей.

– А может, не стоит ехать, отец? – сказал Хайдар. – Он ведь отпускал, пусть сам и отвечает. И вообще – напрасно вы…

– Напрасно или нет – об этом не время! А ехать надо. Другого выхода нет, придется улаживать самому. Словом – еду. Гостей не привози. Пусть до моего приезда побудут там.

3

Фазилат вышла за ворота – проводить соседок. Они теперь каждый день приходят помогать ей. И надо же так получиться, в это самое время, как нарочно, у ворот остановился знакомый «Москвич». Из машины выпрыгнула Латофат и сразу смутилась, увидев соседок, – она была в белом свадебном платье. И Хайдар – он сидел за рулем – поспешил поддать газу, стремительно тронулся с места. Латофат пробежала в калитку, женщины задумчиво смотрели ей вслед, должно быть вспоминали молодость.

– Дай бог им счастья!

– Очень подходят друг другу!

– Да вознаградит их счастьем аллах!

Сладко матери слышать такие слова, хорошо, что люди увидели дочь вместе с будущим зятем, в его машине. Так получилось хорошо! Теперь соседки закроют рот сплетницам, а такие есть, завидуют счастью дочери.

Вот уже неделя прошла в свадебных хлопотах. И как дружны стали между собой дочь и Хайдар, словно подменил их кто. Фазилат не знает, что случилось, в чем причина такой перемены. Да и зачем ей знать? Смотрит на жениха и невесту и не может нарадоваться. Три последних дня Латофат с Хайдаром каждый день ездят в районный центр. Там, говорят, открывается лаборатория. Хайдар отвозит Латофат и сам же привозит обратно. Удивительно, даже к доценту Абидову переменился. Нередко и Абидов приезжает с ними на машине. Бывает, втроем засиживаются допоздна за беседой. А Фазилат… У нее голова кружится от нежданного счастья. Ей приходилось бывать на тоях, на празднествах у соседей, но сама ни разу не созывала гостей. Своей судьбы стыдилась. И как же радуется теперь – наконец настал день и она может отплатить людям за радушие. Атакузы по непонятной ей причине отказался от прежних планов, не хочет пышной свадьбы. Однако на расходы не поскупился. И на одежду, и на еду – на все дал. Фрукты, мясо, вино, рис – все, что нужно, для свадьбы есть. И теперь на дворе у Фазилат с утра до вечера люди: соседки стегают одеяла для приданого, джигиты в саду готовят дрова, ладят тандыры – много ведь придется напечь лепешек. А вечерами собираются подруги дочкины – шьют платья, веселятся, танцуют, песни поют, как в старину пели перед свадьбой.

Правда, пробежало недавно маленькое облачко, сын Кадырджан, дай бог ему здоровья, приехал в отпуск на днях и привез с собой отца и мачеху. Фазилат две ночи проворочалась до рассвета, будто на колючках лежала. Но вчера Латофат сообщила новость: Джамал Бурибаев на свадьбу не останется. Отдохнет денька два в горах и назад. А Хайдар сказал, будто Атакузы перестал уважать Бурибаева.

А вот и Латофат – переоделась, вышла из дома. Включила свет под виноградными лозами, расстилает скатерть на сури. Сейчас должны прийти подружки-помощницы.

Радуется Латофат, но неясная тревога с самого утра нет-нет да и засосет. Откуда она? Подошла мать. Только хотела расспросить, как там в городе с лабораторией, и в этот момент у ворот угрожающе завизжали шины… С шумом распахнулась калитка, во двор влетел Кадырджан.

Он бежал, будто, спасаясь от страшной беды. В растерзанной рубахе, лохматый, глаза дико блуждают. Фазилат даже не узнала собственного сына, попятилась назад. Но тут же бросилась к нему:

– Что с тобой? Сыночек мой!

Кадырджан прислонился к двери, рывком разорвал ворот рубахи, обнажил черный поджарый живот, провел пятерней по лицу.

– Кончено! – прохрипел то ли смеясь, то ли плача. – Все погорело…

– Да говори же, что случилось?

– Человека сшиб! Насмерть, кажется. Все! И свадьба, и праздник, и счастье наше – все к шайтану!

Фазилат взглянула на застывшую под виноградным навесом дочь, глазами молила о помощи и вдруг бессильно опустилась на землю. Латофат, будто стряхнув страшный сон, кинулась к матери, схватив на ходу медный кувшин у арыка.

Кадырджан, пьяно пошатываясь, подошел к водопроводу, подставил голову под струю. Одним резким движением освободил худое жилистое тело от рубашки, сел прямо на землю, заговорил. Несвязные слова с хрипом вылетали из глотки. Будто умом тронулся, разговаривает сам с собой.

– Гости… возил на охоту. Да… Подстрелили архара. И тут, как его… корноухий сторож лесхоза… Прохор, что ли, зовут. Увидел, погнался на мотоцикле. Я уже оторвался… И тут у Минг булака налетел на того, будь он проклят! На Кудратходжу. Анашист, пьянь проклятая! Что ему нужно в Минг булаке? Сидел бы дома…

Фазилат попыталась встать, но не смогла. Опираясь на руки, поползла к сыну:

– Какой Кудратходжа? Что ты говоришь?

– Тот самый. Кулацкий прихвостень! Из-за него, из-за подонка меня… Нет! Не хочу! Почему я, жизни еще не повидав, должен погибать из-за этого раскулаченного. Он же враг, враг! Нет, Атакузы-ака поймет. Может уладить, замять все! Анашист проклятый! Сам был пьяный как свинья! Мама! – Кадырджан вскочил на ноги, тряхнул, будто конь, лохматой гривой. – Мама! Бегите к Атакузы-ака! Сейчас же бегите. Объясните все! Не даст он засудить меня, не оставит Тахиру на всю жизнь несчастной.

Фазилат приподнялась, упала на грудь дочери, запричитала:

– Ой, сыночек, да что ты наделал! Что натворил, сыночек ты мой!

– Сыночек, сыночек! – передразнил Кадырджан. По-бычьи нагнув голову, со сжатыми кулаками пошел на мать, на полдороге опомнился, перевел безумные глаза на сестру: – Латиф! Сестрица! Иди позови Тахиру. Пусть сама поговорит с отцом. Беги! Я ей все сам скажу.

4

Джамал Бурибаев и Вахид Мирабидов, запыхавшись, ворвались во двор. Через несколько минут Атакузы уже знал все. Кудратходжу привез в кишлачную больницу егерь лесного хозяйства Прохор Поликарпов. Однако было уже поздно. Еще по дороге в больницу ходжа отдал богу душу, Атакузы тут же связался по телефону с главврачом.

– Где Прохор? У вас еще?

– Нет, он ушел.

– Куда?

– Не знаю. Сказал, если понадобится, найдем его у домлы Шамурадова.

«Понятно, Прохор поехал докладывать своему приятелю. Нашлась у старого хрыча новая тема для разговора!»

– Что будем делать, раис-ака? – спросил главврач. – Полагается немедленно сообщить в милицию.

– Вот что, – Атакузы овладел собой. – Кудратходжа, я слыхал, был вдрызг пьян. Вы сделали экспертизу?

– Нет…

– Сделайте! Исследуйте как надо и запротоколируйте!

– Если был пьян, то конечно…

– Я же говорю вам – он в стельку был! Ясно?

– Да, но… насчет милиции как? А вот и, сам участковый. Дать ему трубку, раис-ака?

– Нет-нет! Скажите ему сами, пускай не спешит. Не к чему шумиху устраивать. И вы тоже не очень… Не паникуйте. Я еще позвоню.

– Простите, не совсем понял вас, раис-ака. Вы сообщите в район?..

Атакузы не ответил, бросил трубку на рычаг.

Пока на айване шел телефонный разговор, Бури-баев, заложив руки за спину, нервно прохаживался вокруг колодца. Вахид Мирабидов как упал в плетеное кресло, так и сидел, обхватив голову подрагивающими пальцами. Когда трубка стукнула о рычаг, Бурибаев замер на полпути. Вахид Мирабидов поднял голову. В глазах у обоих вспыхнули искорки надежды.

– Ну что нового, раис? Говорите! – Бурибаев, слабея, ухватился за сруб колодца.

Атакузы с яростью смотрел на его жалко увядшее лицо. Ведь вот как сник, обмяк. Трус несчастный!

– Новость отличная! – отрубил беспощадно. – Сшибли насмерть старого человека и бросили на дороге. Не оказали даже помощи!

Вахид Мирабидов слезно промычал что-то и снова обхватил голову руками. Бурибаев пошатнулся, будто его ударили в грудь.

– О, молодежь, молодежь! Я предупреждал Кадырджана…

– Кадырджан мальчишка. А вы, где вы были? Какого черта вас туда понесло? Разве время сейчас охотиться на архара?

– Виноваты! Виноваты! – стонал Джамал Бурибаев. – Но, раис! Вы должны что-нибудь придумать! Найдите выход! Вы можете утрясти дело. Вам все под силу! Подумайте, если мы попадем под следствие… Нет, нет, что-нибудь придумайте, дорогой!

Джамал Бурибаев шагнул из-под темного лиственного навеса. Что за вид! Голову покорно склонил, просительно смотрит на Атакузы. Куда осанка девалась! Где гордо-холодная мина на лице, от которой робели и тряслись посетители, – ничего не осталось. Старик, суетливый старикашка! Дутый пузырь, нытик!

А он, Атакузы, совсем ослеп, дядю своего не щадил, столько боли причинил старому человеку. Из-за кого! Ну, натворил дел, нарушил закон – так тебе же не шестнадцать, хоть держись достойно. Да и не впервой творить грех. Однако, видать, фронт тебя не очистил, нет, не очистил… И второй дрожит, как пойманный заяц. Домла! Ученый муж!

Атакузы брезгливо поморщился.

– Хотите, чтобы я придумал что-нибудь? Вы творили беду, а я расхлебывай! – Атакузы задыхался. – А что же вы третьего дня ничего не придумали, когда надо было помочь мне? Не только не придумали, а, наоборот, постарались свалить со своей головы на мою. Весной, когда распорядились выдать удобрения и запчасти, держались так, будто вынули из собственного кармана. Не беспокойся, мол, Атакузы, бери, даю из особого фонда! Это в глаза. А за глаза – взяли и записали на счет района. Из-за вас я вчера краснел в обкоме, не сегодня завтра придется краснеть и на бюро райкома…

– Дорогой мой! – кинулся к нему Бурибаев, попытался схватить за руку. – С удобрением утрясем как-нибудь, все устроим, дорогой. Только этот вопрос уладьте. Вы же умный человек, понимаете: если попадет в милицию, плохо будет и вам, и нам. Вы тут хозяин, у вас авторитет. И товарищ Шукуров вас ценит…

«Товарищ Шукуров»! Вахид Мирабидов будто проснулся – поднял голову:

– Да, да. Конечно, Шукуров. Я тоже поговорю с Абрарджаном. Машину мне! Сейчас же поеду…

Кто-то с треском распахнул ворота, громко протопал по двору, хлопнула дверь кухни. В окнах зажегся свет, кто-то отчаянно зарыдал. Ну денек!

Атакузы проглотил душившие его слова, кинулся в дом.

– Что еще стряслось? Кто там вопит?

– Дочь ваша… – Алия заступила дорогу.

И без того взвинченный Атакузы взорвался:

– Чего она так убивается, твоя дочь? Не найдет себе мужа? Цепляется за подонка. Ничтожный сын ничтожного отца!

Алия отвела взгляд от страшных, налитых кровью глаз мужа.

– Вы не знаете, ничего не знаете…

– Что там еще?

– Дочь ваша… дочь…

– Да не тяни ты резину!

– Беременна она…

– Подлец! – Атакузы прижался лбом к косяку двери. – Где он, сам поговорю с ним. Не он ли пробежал сейчас по двору? – Атакузы сверкнул глазами, сжал зубы. – Где этот мерзавец? Я хочу…

Он не кончил. Дверь робко отворилась, вошла Тахира.

Густые черные волосы, обычно падавшие на плечи, были растрепаны, глаза опухли от слез. Тахира тихо, беззвучно подошла к отцу, опустилась на колени и мокрым от слез лицом прижалась к его сапогам.

– Дададжан, папочка мой милый, любимый….

5

Потом, когда все кончилось, Атакузы не раз вспоминал последний свой разговор с дядей. Но почему-то путь до школы начисто стерся из памяти. Не помнил, как вышел из своего дома, как очутился у дяди… Одно лишь каждый раз вставало в глазах – дочь, Тахира. Тихо, беззвучно приближается к нему, молча опускается на колени, прижимает лицо к его сапогам…

У Нормурада-ата он застал Прохора и Хайдара. Домла сидел за большим письменным столом, подперев руками тяжелую голову. Прохор ходил взад-вперед по узкому проходу между книжными шкафами. Он был в больших кирзовых сапогах, в старой потертой гимнастерке, с потускневшей бурой каской мотоциклиста на голове. У окна, прислонившись к стене, стоял Хайдар.

Все трое, как по команде, повернулись к Атакузы, едва тот вошел. Нормурад-ата настороженно поднял на него глубоко ввалившиеся глаза.

Атакузы набрал полную грудь воздуха.

– Дядя! Я виноват перед вами…

Домла все глядел на него усталыми глазами. Хайдар опустил голову, Прохор стал одергивать гимнастерку, расправив складки под широким кожаным ремнем.

– Я сильно виноват перед вами! – повторил Атакузы и, стараясь унять волнение, глухо кашлянул. – Но сейчас я пришел не для того, чтобы просить прощения. За этим я еще приду. На коленях буду просить…

Домла вдруг заморгал глазами.

– Не надо, не надо…

– А сейчас я пришел, чтобы… – он опять набрал полную грудь воздуха, – чтобы просить совета у вас, у двух уважаемых аксакалов!

Атакузы медленно обвел глазами всех троих. Ни поддержки, ни сочувствия – ничего не встретил в ответных взглядах, только настороженность. Голос Атакузы дрогнул:

– Я знаю, случилось ужасное! Такое, что трудно простить. – И жестче: – Но и сам этот анашист, я говорю про Кудратходжу, и сам он был в дымину пьян! Дня ведь не проходило, чтобы не пил, да еще и анашой обкуривался. А разговоры его? Сами слышали, сбивал молодежь с пути…

– Все! – прервал Прохор. – Понятно! Он пьяница, он наркоман. Он кулацкий элемент. Значит, не стоит и огород городить! Все шито-крыто. – Прохор насмешливо блеснул синевой глаз, оглянулся на Нормурада-ата и Хайдара. Те сидели, уставившись в пол.

Атакузы весь подобрался, готовый кинуться на этого кривоногого мотоциклиста, будто коршун на осмелевшего петушка.

– А что, по-вашему, не был он кулаком?

– Если и был, то не мы с тобой, Атакузы, а советская власть и наказала его. Советская же власть и помиловала.

– Словом, по-вашему, из-за этого навозного жука, из-за вражьего отребья, подстрекателя будем губить жизнь двух молодых людей?

– Ого! – Прохор замигал синими чистыми, как у ребенка, глазами. – Раз он пьяница, так замнем преступление? Ваши дружки убили человека. Попирая законы, подстрелили архара. А вы, значит, их – под свое крыло!

– Что же, по-вашему, архар дороже людей?

– Ого! – повторил Прохор. – Одним запрещено, а другим – можно! Да существуют ли для вас, в конце концов, законы и правила? Или, думаете, законы писаны для других? А вы можете творить, что вам вздумается? – Весь побледнев, по-петушиному вытянув шею, посмотрел на Нормурада. Но тот молчал. Большая медно-красная голова была по-прежнему опущена, только вены сильнее набухли у висков да темные большие руки, лежавшие на коленях, начали мелко-мелко дрожать.

– Хорошо! – сказал Атакузы. – Раз так, разговор кончен. Но я скажу вам, кто вы!..

– Отец! – крикнул Хайдар.

Нормурад-ата встал, тяжело опираясь о стол. В широком, скуластом лице не осталось ни кровинки.

– Ох ты, дорогой, дорогой мой племянник! – сказал, тяжело ворочая языком. – А я сижу, радуюсь: уразумел мой Атакузы кое-что. Все последнее время камни так и падали вокруг тебя. Надо бы извлечь урок, да представляешь ли хоть себе, о чем говоришь с нами? Ты начисто, Атакузы, забыл об одном: есть на свете совесть, есть честность!

Дядя трясся, как в приступе падучей. Атакузы крепче сжал зубы. Выйти бы хоть молча! Чувствовал – откроет рот, проклянет дядю. Закрыл глаза. И снова увидел Тахиру. Дочка, любимая дочка, снова беззвучно упала перед ним на колени. Боль вырвалась наружу.

– Совесть! – выкрикнул. – Ладно уж, дядя! Чужая боль не ранит тела. Пусть я кажусь вам самым бессовестным человеком на свете. Пусть! Но говорил вам и еще повторю: чужой, сочувствующий беде, лучше бессердечного родича!

Хайдар, побледнев, шагнул к отцу:

– Остановитесь, отец! Есть же границы…

– Отойди, размазня!.. Спасибо, дядюшка! Есть такая поговорка: беркут, состарившись, становится коршуном. Коршуном клюете родню свою! Спасибо! – Атакузы отшвырнул в сторону сына, пинком распахнул дверь и исчез во тьме.

Глава семнадцатая

1

Кудратходжу собирались хоронить на следующий же день. Но, непонятно почему, тело увезли вдруг в район, на экспертизу. Продержали два дня. Лишь на третий разрешили предать земле. На похороны собралось человек двадцать пять, все больше старики. Пришли и Прохор с Уразкулом. Был и Хайдар. Он не хотел идти, но дядя настойчиво просил:

– Сходи. Издавна говорили: на покойников обиды не держат. Я бы и сам пошел, да, видишь, занемог.

Всю дорогу с кладбища домой Хайдара не оставляла тревога. Вызывали в район Кадырджана – на допрос. Сегодня и отца вызывали толи в милицию, то ли в райком. В доме неспокойно. Тахира не перестает плакать, мать места себе не находит.

Хайдар вошел во двор и невольно остановился. Тихо, безлюдно, словно брошенный очаг. И еще сильнее подступила тревога. Прошел в конец сада, к арыку. Солнце уже спряталось за горизонтом, но жара все еще не спадала, воздух оставался горячим, а в саду даже было душнее, чем днем.

Хайдар поплескался в арыке, чуть освежился. Поднялся было, чтобы уйти, и невольно вздрогнул. Высокие, в рост человека, камыши по ту сторону арыка раздвинулись, и в них показалась растрепанная лохматая голова с лихорадочно горящими глазами. Кадырджан в распахнутой до пупа серой рубашке, в потертых джинсах мрачно глядел на Хайдара.

– Я жду Тахиру. Ты мне тоже нужен!

Кадырджан, легко подпрыгнув, ухватился за ветку тала и, перелетев арык, очутился рядом с Хайдаром.

– Что уставился на меня? Не узнаешь?

– Трудно узнать… Что тут делаешь?

– Я же сказал, жду Тахиру.

– Тахира не выйдет.

– Ты так думаешь? – усмехнулся Кадырджан, – Пока не свалилась беда на мою голову, я был нужен! В зятьки торопились записать. А попал в беду, так вы в кусты, дорогие родичи? А?

Хайдар чуть отступил назад.

– Послушай, Кадырджан, чего ты от меня хочешь?

– От тебя лично – ничего. Я отца твоего прошу, Атакузы-ака! Мог бы замять дело. Мог бы!.. – Последние слова Кадырджан выкрикнул высоким плачущим голосом.

Хайдар брезгливо посмотрел на него:

– Плетешь, Кадырджан, не знаю что. Насмерть ведь сшиб человека. А теперь просишь отца, чтобы собой прикрыл тебя. На что толкаешь его! Он и без того страдает – из-за тебя, из-за отца твоего. Сегодня вызывали в район…

– Подумаешь – вызывали! Если захочет, все уладит.

– Вижу, тебе не Тахира нужна, а тесть. Да ты хоть любил ее?

– А какая теперь разница: любил я ее или нет? – Зеленые кошачьи глаза Кадырджана сузились, кончик длинного носа странно шевельнулся. – Не пойму вашу семью. Неужели вам, тебе и отцу, безразлична судьба Тахиры? Подумали бы, что станет с ней без меня. Ведь она уже… Дошло до тебя?

– На этом выехать хочешь? – Хайдар двинулся на него. Он был страшен в эту минуту. Высокий, гораздо выше Кадырджана, лицо налилось темной кровью. – Да, дошло до меня. Дошло: ты – сволочь последняя! Раньше я еще сомневался. Спасибо, открыл глаза. Мерзость, а не человек! – Он сгреб в кулак ворот рубашки Кадырджана. Затрещала ткань.

Оставив в руках Хайдара большой лоскут, Кадырджан отскочил. Снова ухватился за ветку тала, перемахнул через арык.

– Хорошо, ладно, я мерзость, – грозился, стоя по ту сторону арыка, – но запомни, дорогой сородич, запомни, если меня засудят, не видать тебе Латофат! Как своих ушей!

Хайдар молча повернулся, зашагал к дому. Подальше от этих кошачьих глаз. Они так и манили – броситься через арык и наотмашь, наотмашь, справа и слева по этой шакальей физиономии…

Бедная Латофат! Вчера ночью они опять вместе шли от дяди. Оба молчали. Думали об одном и том же. Но что сказать, чем успокоить ее? Подошли к дому, Латофат прижалась к Хайдару – искала защиты.

– Я знаю, брат все переживет, еще молод, – заговорила с тоской. – Но мать… Что будет с матерью? Я боюсь…

Хайдар молча отвел с ее лица легкую прядь, осторожно поцеловал лоб, губы. И сейчас видит, как уходила она: тихая, поникшая…

На айване шла непонятная возня. Мать крепко держала Тахиру, а та куда-то рвалась. Алия увидела Хайдара, отпустила дочь.

– Спроси, спроси ее, куда она бежит! – сказала, вытирая слезы.

Тахира сухими глазами затравленно смотрела на брата.

– Пойду, мне надо поговорить.

Хайдар загородил дорогу:

– Я уже говорил с ним. Можешь не ходить. Я скажу, чего он от тебя хочет. Он хочет, чтобы любимая дочка поднажала на отца. Ему надо, чтобы Атакузы прикрыл преступление. Чувствуешь, куда он нас толкает?

Тахира, закрыв руками лицо, склонилась на курпачу, волосы упали черным занавесом.

– Доченька, ну что ты?.. – уговаривала Алия. Но сын глазами показал: «Оставьте нас вдвоем». Опустился на курпачу рядом с сестрой. Осторожно обнял за плечи.

– Тахира, сестричка, ты же сама говорила… Он же не любит тебя. Может, боишься – что скажут люди? Выкинь это из головы. Мы все – с тобой. Ты же взрослый человек…

– Нет, нет! Я не могу, не могу без него! – затряслась Тахира.

Руки Хайдара медленно сползли с дрожащих плеч сестры. Он смотрел на нее с удивлением и неприязнью.

– Такого полюбить! Он же думает только о себе!

– Пусть! – Тахира откинула волосы с лица, с яростью взглянула на брата. – Ну и пусть! И пусть плохой!..

– А ты… Нет у тебя ни достоинства, ни гордости. Родного отца толкать на преступление! Да ты сама такая же эгоистка! – крикнул Хайдар и вдруг увидел отца. Атакузы молча стоял у колодца под пологом из виноградных лоз.

Тахира тоже увидела, вскочила на ноги, с рыданием кинулась к нему.

– Ну, ну, не надо, успокойся, доченька, успокойся. – Атакузы погладил ее плечо и прошел мимо Хайдара в дом. – Пойдем, разговор есть, сынок.

Подошел к окну, широко распахнул створки и долго стоял – глядел в сад, на красные в закатном солнце деревья. Лицо было сурово. Как он осунулся, какие горькие складки пролегли по обе стороны орлиного носа!

– Зачем вас вызывали, отец?

Атакузы тяжело вздохнул:

– У дочери беда. Плачет, убивается, а я ничем не могу помочь. Почти четверть века жизни своей отдал делу, лучшие годы жизни – и вот, не могу помочь ни ей, ни себе…

Хайдар смотрел с недоумением. Он не понимал отца. Так уже было однажды – когда отец заговорил с ним о премии для Мирабидова.

– Ваши четверть века, отданные делу, и беда Тахиры… Какая тут связь? – спросил осторожно, боясь причинить боль.

– Да? Ты так думаешь? – Атакузы не глядел на сына, он по-прежнему смотрел в сад.

– Избаловали мы ее. Никого и ничего не хочет признавать, считается только с собой.