Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

– Послушай, Кудратходжа! Что ты хочешь сказать этими давно избитыми словами? Что я ничего не добился, хоть и боролся за новую власть? Старался с корнями вырвать баев и кулаков, вроде тебя, а теперь все равно стою на краю могилы? Это ты хочешь сказать?

Кудратходжа осклабился, громко чавкая, приподнял новую мягкую > шляпу, насадил на остренькое колено.

– Не-ет! Судя по этим словам, ты не умрешь! Будешь жить во веки веков!

– Почему же? Умру, и, может, еще раньше тебя…

– Ужели и большевик смиряется перед смертью?..

– Не совсем так. Жизнь и смерть – законы природы. И если ты пришел пугать меня смертью и надеешься, что я раскаюсь в своих делах, то ты горько ошибаешься, ходжа! – Домла приподнялся в волнении и снова сел. Пожал плечами: «Чего это ради я так распинаюсь перед ним?»

– Ах да, я и забыл! – Кудратходжа хлопнул себя по лбу. – Ведь настоящий большевик должен быть непреклонным!

– Верно! – Нормурад-ата рассмеялся. – Вот ведь какой грамотный стал. Но смотрю на тебя и одного понять не могу…

– Чего, дорогой профисор?

– Как такого ехидного, злого на язык человека могла полюбить Айниса?

В глазах-стеклышках вспыхнул и погас недобрый огонек.

– У меня шайтан есть! – хихикнул он. – Знаешь, между ног.

И тут домла почувствовал – непрошеная жалость вдруг сразу растаяла.

– Ты и есть шайтан! – процедил сквозь зубы. – Вижу тебя насквозь! – Он поднялся, отодвинул кресло.

– Стой! – Кудратходжа, придерживая на коленях поднос с едой, вытянул тонкую, пупырчатую, как у старой курицы, шею, с угрозой заговорил: – Не пугай меня такими словами. Ты и подобные тебе сослали меня, а советская власть освободила.

– Верно! Советская власть дала тебе свободу, а ты…

– У меня нет обиды на советскую власть! Но вот такие… – он смерил ненавидящим взглядом домлу. – Помнишь, когда меня выселяли из кишлака, в тот день на базарной площади, у мечети. Когда прибежала Айниса… – Замигав красными глазами, уронив поднос, Кудратходжа приподнялся с кресла, растер непослушной дрожащей рукой слезы на маленьком, с ладонь, лице. – Ты спросил: почему Айниса полюбила меня. А ты припомни, ведь в одном кишлаке росли. Помнишь, когда она, рыдая как дитя, бросилась ко мне на шею… Ты, Нормурад, не дрогнул. А ведь она не притворялась. Не сжалился ты, заорал: «Гоните этих гадов!» Ты не забыл этого, Нормурад?

Домла не верил своим глазам. На миг показалось, что перед ним не жалкий пьяница, тот, что сегодня лежал, как нищий, у ворот, свернувшись в клубок. Перед ним возник другой Кудратходжа, как две капли воды похожий на того, что сорок лет назад стоял на базарной площади, гордо выпятив грудь. Это он не дрогнул ни единым мускулом лица, когда прибежала и бросилась ему на шею молодая красавица жена.

С трудом поборов в себе непрошеное видение, домла сказал:

– А чего бы ты хотел? Чтобы мы жалели подобных тебе баев и кулаков? Как бы ты сам поступил, если бы мы пощадили вас?

– Расстрелял бы! – выпалил Кудратходжа. – Я бы поставил тебя к стенке у той мечети, прижал бы ствол пятизарядки к твоей груди и спустил бы курок, не раздумывая!

Домла невольно похолодел – так страшно сверкнула ненависть в глазах ходжи. Заставил себя улыбнуться.

– Благодарю за откровенность. Но в твоих словах нет логики, ходжа. Ты меня расстрелял бы, прижав к стене мечети, так почему же я должен был жалеть и гладить тебя по головке?

– Погоди! Не путай мою мысль! – Кудратходжа поднес было ко рту бутылку и тут же со злостью швырнул ее в сад. Пустая бутылка прохлестнула сквозь ветки яблони, разбилась вдребезги о стенку кухни. – Что я хотел тебе сказать? Да! Вижу, ты еще не задумывался о своем конце. Но запомни, профисор: он, конец, у нас с тобой один! Как говорится: ал касосил миналхак – ничто не остается без возмездия! Мы еще встретимся в день страшного суда! Тебе тоже придется, как и мне, пройти через Сират-куприк^[51]. Посмотрим, Нормурад-ишан, кто из нас удержится на том мосту, а кто сверзится в ад. Да!

Опять все та же баня и тот же таз! Чего только он ввязался в спор с этим пьянчужкой! – досадовал про себя домла, и все же слова о мосте Сират задели его.

– Э, ходжа! Ты же знаешь, я не верю в твои сказки. Ты, видно, хочешь сказать, что я, мол, совершил несправедливость? Так заруби себе на носу – совесть моя чиста. И если осталась у тебя хоть крупинка чести, выйди на улицу, оглянись вокруг – посмотри на новый кишлак, на жизнь людей в нем! Ради этой-то жизни, ради этих людей мы и поступали, как ты считаешь, жестоко. Я не раскаиваюсь ни в чем. Я готов вместе с тобой ступить на любой мост, где испытывается справедливость, в том числе и на мост Сират, если он существует. И мы еще посмотрим, кто достигнет берега, а кто свалится! – домла выговорил все на одном дыхании. Разгорячившись, собрался уже крикнуть: «Хватит, катись отсюда!» – и в это время увидел молодую женщину. Она вошла во двор, ведя за руку пяти-шестилетнего мальчика. Домла невольно осекся.

Женщина остановилась у ворот, поставила на землю плетеную корзину, опустила голову в поклоне.

– У меня тут на летней кухне осталась кое-какая мелочь, можно я заберу, отец?

«Хозяйка этого дома», – молнией блеснуло в голове домлы.

– Пожалуйста, доченька, пожалуйста, – засуетился он.

Молодая женщина прошла с сынишкой в глубину двора – мимо приветливо улыбающегося ей головастого старика и второго – этот сидел нахохлившись, но, увидев ее, словно проснулся.

Проводив женщину глазами, Кудратходжа многозначительно покачал головой:

– Надира, невестка Уразкула.

– Какого Уразкула?

– Да того самого, который в памятный нам обоим год мардикерства отнял чин сотника у твоего покорного слуги и передал его тебе, почтенный профисор! Неужели забыл? Эта женщина – его невестка. Муж у нее механизатор. В их доме ты и живешь. Одним-единым приказом всемогущий Атакузы вытурил их. Для тебя старался, почтенный активист. Потому как ведь у нас равенство и справедливость…

Домла почувствовал во всем теле неожиданную слабость, прислонился к стене. Разве просил он Атакузы, чтобы дали ему этот, такой большой дом! Да и зачем он старику, который одной ногой уже в могиле.

В дверях летней кухни показалась женщина, она тащила за собой сынишку. Мальчик упирался, хныкал:

– Не хочу уходить, не пойду… Наш сад! Хочу здесь…

– Замолчи, кому говорю! Сейчас придет раис! Услышит – прибьет!

Кудратходжа снова хихикнул. До чего же у него противный, дребезжащий смешок!

– Придет раис! Бывало, детей пугали шакалом, а теперь хватает имени твоего племянника, почтенный профисор.

Домла весь дрожал, но не говорил ни слова.

Женщина грустно оглядывала большой чистый двор, утопающий в зелени, заново побеленные стены, застекленную веранду – айван, залюбовалась свежей, нежноголубой краской ажурных переплетов.

– Хороший вы сделали ремонт. Мы тоже собирались в этом году перестроить кухню. Мечтали…

Кудратходжа мотнул головой на тонкой шее:

– Не печалься, дочь моя! В этом ли доме жить, в другом ли – все равно нам уготован один. дом – кладбище. Все туда придем…

Надира не ответила ему.

– До свидания, домла. Я просто так… Прожили здесь десять лет, привыкли. Каждое дерево, каждый цветок в этом дворе сажала своей рукой. Потому и болит душа.

Домла засмущался, закашлял:

– Я понимаю, доченька, я все понимаю.

– Что ж делать, пусть вам живется здесь долго! – Надира потянула за руку продолжавшего хныкать мальчонку и вышла со двора.

Кудратходжа громко цокнул языком:

– Вот она, твоя справедливость! Тут она вся! Не было ее раньше, не будет и теперь!..

Домла резко обернулся. Злобный смех Кудратходжи унес все его сомнения.

– Нет! – крикнул он, выпрямившись во весь рост. – Была, всегда была справедливость! И ты ее, между прочим, отведал сполна. Она была и тогда, когда ты понаоткрывал лавки в годы нэпа, сдирал шкуру с бедняков! Она была, эта справедливость, и когда ты выкрал красавицу Айнису у бедняка-дехканина! Только ты не следовал ей. А помнишь ты, ходжа, что сталось с несчастным мужем Айнисы, когда со своими подкупленными головорезами ты увез ее? Бедный парень повесился на кладбищенской чинаре. Ты помнишь это, ходжа?..

– Помню, профисор, как не помнить. Но только…

– Вон с глаз моих! – зарокотал Нормурад. – Вон, пока не встретимся на том свете на твоем мосту Сират!

Нормурад-ата был страшен. Большой, весь взъерошенный, с поднятым над головой кулаком. Кудратходжа, ощерясь, попятился от айвана к воротам. Нормурад Шамурадов, не опуская кулака, шагнул за ним и вдруг бессильно опустился на ступеньку, в сердце резко и больно кольнуло. Старик долго сидел, уронив голову. Внутренний голос теребил, терзал душу. Он, Нормурад Шамурадов, конечно, прав, тысячу раз прав. Обидно, что не смог сейчас положить на лопатки ходжу. А причиной тому Атакузы – этот дом, этот сад! Ходжа, шелудивый пес, подхватил оброненную кость и тявкает теперь на весь свет.

Он приподнялся, чтобы встать, и в этот момент открылась садовая калитка – пришла Алия. Она сразу поняла, что дяде плохо, быстро подбежала к нему.

– С сердцем нехорошо? Сейчас принесу лекарство…

– Не надо, пройдет. Уже лучше… Атакузы дома?

– Уехал в степь, еще затемно, – Алия, склонив голову к плечу, с нежностью глядела на старика. Домле всегда нравилась эта ее особенность – склонять голову. – Не беспокойтесь, все будет хорошо, Атакузы-ака уже велел привести в порядок ваши книги.

– Я не о книгах. Этот дом он взял с согласия хозяев?

Голова Алии опустилась ниже.

– Не знаю. Они получили квартиру на краю кишлака. Только там еще нет водопровода и газ не провели.

– Так зачем было их сгонять с насиженного места?

– Он думал о вас… – На лице Алии выступил румянец. – Вам же нужен уход…

Слова ее и то, как она произнесла их – робко и нежно, – снова тронули старика.

– Спасибо вам, доченька, – сказал он мягко. – Вы не думайте, я ценю вашу доброту. Очень ценю ее. И все-таки не надо было из-за меня обижать людей. О! – застонал Нормурад-ака.

Лицо Алии вспыхнуло.

– Пойдемте чай пить, дядя… К нам приехал Уразкул-ака, ждет вас.

«Наверно, по этому же делу пришел. Дожил я, дожил!..»

2

Каждый раз, заходя в дом Атакузы, домла чувствовал себя неловко. Из-за Хайдара. Он сейчас в отпуске и задержался в доме отца. Хотелось побеседовать с джиеном, поехать вместе в степь – посмотрели бы оросительные работы и там, на месте, заново обсудили его диссертацию. Но Хайдар будто не замечал домлу, не здоровался. Вот и сейчас – чуть ли не нос к носу столкнулись у колодца. И Хайдар круто свернул в сторону.

Домла остановился в нерешительности, думал пойти обратно, но Уразкул, сидевший на айване, уже заметил его, встал с места. В озорных, как прежде, глазах, на свежих, будто румяное яблоко, щеках, в уголках губ под редкими усами запрыгала лукавая улыбка:

– Зачем согнулись так, мулла Нормурад! Кто же за унылого старика замуж пойдет?

– Что-что? – не понял домла.

– Еще притворяется! А ушам нравится, как сливочное масло желудку. Да распрями, говорю, распрями плечи! Сейчас и старухи стали разборчивыми, не за богатство идут, выбирают с фигурой!

– У меня одна надежда – скорее бы соединиться с моей старушкой.

– Нужен Гульсаре-биби такой мямля! Думаю, ей тоже понравится старик пободрее! – рассмеялся Уразкул. Но тут же посерьезнел: – Собирайся в путь. Вижу, ты совсем извелся. В горы поедем, проветришься хоть немного… Правду сказать, пршхворнул там наш Прохор. Поедем, навестим больного, заодно и проветримся. – Улыбка в уголках губ Уразкула медленно угасла. – Немного нас осталось. Раз-два и обчелся. Надо держаться друг друга, дорогой Нормурад!

Насчет дома Уразкул не проронил ни звука.

Между друзьями должно быть все открыто, недомолвки портят дружбу. Домла собрался уже завести прямой разговор, да подумал: «Поговорим по дороге, там будет свободнее».

Он переоделся, вышел на улицу, Уразкул ждал у ворот, держа под уздцы двух серых ослов.

– «Волги» поданы! – объявил, посмеиваясь.

Нормурад на миг заколебался. «Пророк на осле!

Пожалуй, попадешь ходже на зубок». И сразу одернул себя: какое это имеет значение? Взял в руки плетку.

– Когда же это мы доберемся до гор на твоих «Волгах»?

– Садись, садись, всего-то каких-нибудь девять верст, доплетемся!

Солнце уже успело подняться выше тополей, асфальтированная дорога, политая водой, блестела, точно покрытая лаком. Улицы оставались в тени. Кроны чинар и белых тополей слились так, что и солнечному лучу не пробиться.

Уступая дорогу грозно ревущим самосвалам и легким, бесшумно скользящим «Москвичам», старики неторопливо ехали у самой обочины. Не так-то уж и давно, кажется, люди глазели, разинув рты, на автомобили, а теперь те же люди, так же разинув рты, смотрят на двух старцев, восседающих на ишаках, и подмигивают друг другу.

Асфальтированная дорога оборвалась перед лощиной. Друзья поехали вдоль русла, свернули к горам.

Домла надеялся, хоть после кишлака убавится движение машин. Но нет, груженные гравием самосвалы, тяжелые «МАЗы» со строительными материалами непрерывным потоком шли в сторону Минг булака, дико ревели, отравляя свежий утренний воздух черным выхлопным дымом.

Домла нервно потряс головой:

– Что тут происходит, Уразкул? Разве в горах открыли какие-нибудь залежи?

Уразкул ехал чуть впереди, медленно покачиваясь в такт шагам осла. Не оборачиваясь, ответил:

– А ты до сих пор не знаешь? В Минг булаке будет животноводческая ферма.

Домла слышал: где-то между кишлаком и горами задумали строить гигантский животноводческий комплекс, хотел даже поехать туда посмотреть, но так и не собрался, отвлекли другие заботы. А сейчас услышал, и кольнуло под ложечкой, заныло.

Два места в кишлаке особенно дороги были ему. Одно – русло лощины, вдоль которой ехали сейчас, где когда-то на берегу речки стояли две мельницы-соседки. Другое – урочище Минг булак, с его джидовыми и арчовыми рощами.

Рожденное самой природой, нетронутое полудикое урочище одним краем своим уходило в степь, другим упиралось в горы. Внизу – громада вечнозеленой рощи, а по склонам пояс из горькой арчи, карагача. Тополи, тутовник, джида спускались к прозрачным, как стекло, бесчисленным родникам. Родники – тысяча родников! – били из-под земли и сливались друг с другом в небольшие озерца-хаузы, в целые цепочки хаузов. Вода в них была особенная – ледяная, чистая, зеркальная. Человек, окунувшись в такое озерцо в самом жарком месяце – саратане, молодел на десять лет. Трава на полянах среди родников – густая, пахучая, сочная, не увядала, не желтела даже в пору саратана. Колхоз все лето косил и не мог выкосить здешние луга…

У богачей в кишлаке, вроде Вахидходжи – отца Кудратходжи, было заведено летом выезжать на Минг булак. Ставили у родников громадные белые юрты – изделия соседей-киргизов, в душистых сочных лугах привязывали белых кобылиц и посиживали, потягивали кумыс. Вечерами, особенно ближе к осени, устраивали в степях за Минг булаком улау – козлодрание. Земля, бывало, тряслась от конского топота, степь оглашало лихое гиканье наездников, ржание могучих аргамаков…

А сколько там было птиц! На белых тополях селились аисты, вили свои огромные, похожие на чалмы гнезда; бесчисленные перепелки сновали в траве… В каждом кусте щелкал соловей, а среди зарослей камыша водились дикие утки, гуси. Из степи слетались к воде чернобрюхие рябчики, фазаны… А как передать запах джиды в Минг булаке! Серебристо-нежная джида расцветала поздно, накануне лета, и в те дни не только Минг булак, всю округу, весь мир заполнял тончайший, ни с чем не сравнимый аромат.

Едет-покачивается на осле домла и вспоминает былое. В конце двадцатых годов в кишлаке был организован «Союз бедняков». Председателем его стал он, Нор-мурад. Однажды летом выехал с семьей сюда, в урочище. Поставил юрту. Впоследствии пришлось ему немало выслушать упреков за эту самую юрту в Минг булаке – баям подражает. Но то лето с его рассветными часами, когда водил под уздцы кобылицу по росистому пахучему лугу, на всю жизнь осталось в памяти. Как радовался, прыгал шестилетний Джаббар, когда шли ставить силки на перепелок.

Не только Нормурад, во всей округе не было человека, который не зачерпнул бы тюбетейкой, не отведал воды из родника. Кто не спал бы хоть раз сладчайшим сном в летний зной в прохладных зарослях под сенью арчи или джиды, под щебет и трели его птиц!

Что же это за люди! Здесь, именно здесь собрались строить свой животноводческий комплекс! Неужели не нашлось иного места, кроме этого чуда, созданного самой природой?

Дорога обогнула Минг булак и зазмеилась, поднимаясь в горы. Когда одолели первый виток подъема, Уразкул остановил ослика:

– Гляди!

Отсюда, сверху, было хорошо видно почти все урочище. Домла натянул поводья. Он посмотрел назад, куда указывал Уразкул. Широкий, покрытый гравием тракт, саблей прорезав зеленые луга Минг булака, поднимался на холм. Там сновали, как муравьи, люди, двигались десятки машин.

Домла беспокойно заерзал, будто в седло попала колючка. Этот тракт, по которому с надсадным ревом двигались груженые самосвалы, эти деревья, поваленные на землю, напоминали Нормураду о некоем пожелтевшем бумажном листе. Его передал домле в позапрошлом году Прохор, выудивший откуда-то редкий документ.

Это была телеграмма, заверенная туркестанским генерал-губернатором и адресованная белому царю. Подписали ее знаменитый андижанский богач Миркамилбай и заводчик-миллионер Морозов. Учитывая тот факт, сообщалось в телеграмме, что из-за бесконечных забастовок в шахтах империя страдает от нехватки угля, верноподданные Его Величества Миркамилбай и Морозов заготовили миллион кубических саженей угля из арчовых деревьев. Этот уголь по калорийности не уступает каменным углям и может обеспечить топливом паровозы на несколько лет вперед.

Прохор надеялся, что домла выступит со статьей, которая была бы вдвойне полезна. Еще раз открыла бы лицо купцов-хищников, безжалостно губивших природу, но главное – привлекла бы симпатии читателей и начальства к любимице Прохора – горной арче. «Надо смотреть в будущее, – говорил он, – очень боюсь нынешней техники!»

Нормурада телеграмма взволновала не меньше Прохора. Он обещал написать статью. Но вышло иначе. Роясь в архивах, он натолкнулся на новые материалы, на голову бедной арчи выпадали еще большие беды, и притом с незапамятных времен. Начало их уходило в глубь веков, когда полчища Чингисхана нагрянули в цветущие оазисы Средней Азии. Уже тогда немало горных хребтов было оголено. Зимние холода и голод не щадили пришельцев, а они не щадили лесов.

Всю жизнь бился домла над проблемой растущего дефицита воды. Дотошно изучив исторические документы, он лишний раз убедился – эта проблема в значительной степени связана с оголением горных массивов. Теперь уже пришлось писать не статью, а целую книгу. Он и начал эту книгу, но работа затянулась. Прохор конечно же спросит о статье.

– И надо же! – воскликнул Уразкул, словно отвечая мыслям домлы. – Нашли место, где строить фермы!

«Вредительство! Вражеская рука!» – подумал домла, загораясь гневом. И одернул себя: эти обвинения когда-то пришлось выслушать и ему. Какие там враги. Просто безмозглые недотепы, равнодушные к родной земле.

– А ну-ка, друг, подстегни своего аргамака, – сказал Уразкул. – Подъезжаем к Прохору.

Лесничество от Минг булака отделял всего лишь один холм. За холмом начинался небольшой сай – лощина, она переходила в миндалевую рощу, – там и располагалась «резиденция» Прохора.

Старики одолели лощину, где россыпью белели юрты, паслись стреноженные кони, и теперь подъезжали к миндалевой роще. Чуть в стороне на берегу речушки стояли два газика. У машин беседовали несколько человек– городские, со шляпами в руках. Говорили громко. Вдруг их голоса покрыл визгливо дребезжащий крик, он доносился из рощи:

– Нет! Спасибо! И на похороны мои можешь не приезжать!

– Прохор! – Уразкул удивленно покачал головой. – Что-то он разбушевался!

В группе, стоявшей у машин, был и директор института Поликарпов, сын Прохора. Он первый заметил известного профессора, восседавшего на ишаке, и на миг растерялся. Но только на миг – заулыбался приветливо, поспешил навстречу:

– Нормурад Шамурадович! Как здоровье?

– Спасибо, сынок… Что тут у вас происходит?

– Да ничего особенного, – смутился Поликарпов. – Вы же знаете своего старого друга. Попросил меня кое о чем, я сказал, ничем не могу помочь, вот ваш друг и раскричался.

– О чем речь?

– Очень кстати мы встретились, – сказал Поликарпов, будто не расслышав вопроса. – Докладная ваша пошла из министерства еще выше.

– Так-так… – заволновался домла.

– Сейчас знакомятся на самом верху. – Поликарпов блеснул глазами. – Как только будут новости, мы сразу пришлем кого-нибудь. Словом – кончайте скорее монографию.

– Я хотел бы поговорить…

– Я тоже. Но… Извините, домла, там ждет министр. – Поликарпов повернулся к машине. – Мы в степь. Я еще приеду. Обязательно.

Пришлось домле проглотить обиду. Собрался было поговорить о работе, но куда уж тут – министр!..

За миндалевой рощей, на склоне горы, там, где росли, борясь за каждый клочок каменистой почвы, горная арча, лещина, боярышник и дикие яблони, белели три домика лесного хозяйства. У ближнего под громадным вязом стоял сухопарый старик среднего роста и угрюмо смотрел на гостей. Рыжеватые волосы его были взлохмачены, совсем как у современного модника.

– Вот это да! – рассмеялся Уразкул. – Мы спешим, мы торопимся к больному, а больной ржет и роет копытом землю!

Прохор ударил по воздуху рукой, пошел навстречу гостям.

– Ты что это так раскипятился? – спросил домла.

Прохор снова резко, наотмашь рубанул воздух.

– Видели Минг булак?

– Ну?

– Если видели, должны понять. О том и разговор. Я сказал сыну – вред ведь какой! Объяснил – плохое дело здесь затевают. Ты, говорю, тоже не пешка, директор института как-никак. Замолви слово, где надо!

– И что же он? Говорит, теперь уже бесполезно?

Прохор с удивлением посмотрел на Уразкула:

– Ты-то откуда знаешь?

– А я все знаю, брат!

– Нет, не все! – В голубых глазах Прохора зажглись искры, рыжеватые усы встопорщились. – Бесполезно или нет, но я это дело так не оставлю. Писать буду! До самой Москвы дойду! Да, кстати… – Прохор вдруг уставился на домлу. – Кстати, как там со статьей?

– Статья… Статья пишется.

– Два года пишется! Признался бы: не пишется она у тебя, племянничка любимого бережешь.

– Слушай, Прохор!..

– Слушал, достаточно слушал. Нету прежнего Нормурада, умер. Наш Нормурад не сидел бы сложа руки. Что там племянника, сына не пощадил бы. А племянник твой хорош! Умный ведь, кажется, человек…

– Это ты про Атакузы? – спросил Уразкул. Он стреножил ослов и подошел к вязу. – Был, как говорится, умным, а стал умником!..

Домла вспомнил только что увиденный кишлак: прямые как стрелы улицы, празднично белые дома. Сказал горько:

– Нет у людей совести, вот что, Уразкул. Племянник мой покоя не знает – какой кишлак построил…

– Построил-благоустроил… Ну и что? Теперь можно и людей топтать?

Домла опустил голову. Все ясно. Под большой чашей скрыта маленькая. Дом!..

– Я понимаю твою обиду, Уразкул…

– Брось, не за дом я обижен, – Уразкул, тряся реденькой бородкой-клином, наскочил на домлу, как петух. – Если хочешь знать, я и невестку отругал, чтоб не устраивала скандалов из-за какого-то дома. Живи себе в нем на здоровье. Речь не о том, про Атакузы говорю. Человека он ни во что ставит. Покажется ему, что кто-то поперек дороги стоит, – вздохнуть не даст. За что, скажи, сына сослал в степь? Да не таращи, не таращи ты на меня глаза, Нормурад. Пусть Атакузы тебе хоть сто раз племянник, плевал я! – Гневно взметнув полами чапана, Уразкул зашагал к поляне, где паслись стреноженные ослы. Прохор остолбенел – очень уж неожиданно грянул скандал. Водил глазами – на растерянного Нормурада, на Уразкула, а тот уже седлал своего осла.

– Эй, Уразкул, ты что, взбесился на старости лет? – очнулся Прохор.

– Хватит с меня! Покорно благодарю!..

– Только и недоставало, чтобы еще мы перессорились. – Домла мешком упал на пень, посмотрел с мольбой на Прохора: – Задержи этого упрямца, Прохор! Прошу тебя!

Глава десятая

1

Уже у калитки Шукурова остановил голос жены:

– Товарищ Шукуров!

Махбуба так называет мужа, когда она в шутливом расположении духа. Это повелось еще с первых дней брака.

Шукуров обернулся. Махбуба только что поднялась с постели – яркий шелковый халат, ноги в легких босоножках. Поправляя на ходу белыми оголенными руками рассыпавшиеся волосы, она спешила к мужу.

– То все ночами ждала, не могла дождаться вашего величества, а теперь по утрам приходится караулить, уходите ни свет ни заря.

От нее веяло теплом постели и еле уловимым цветочным ароматом. Большие серые глаза озорно блестели. Шукуров невольно поддался шутливому настроению жены, подхватил:

– Ваш покорный слуга хранил сон своей ханум. Потерпите немного, пройдут эти суматошные дни, начнем отчитываться перед вами за каждую минуту, вам еще надоест, ханум.

– Премного благодарны! – Махбуба, продолжая улыбаться, низко поклонилась. – Что ж поделать? Приходится нести бремя супруги первого секретаря. Все понимаем.

– Люблю сознательных женщин!

– А как гость из обкома? Приедет?

– Должен приехать. Только мы с ним махнем прямо в степь.

– Не зазимуете же в степи? – Махбуба звонко залилась, довольная своей остротой. – И Джамал-ака вроде бы приехал. Хоть и бывший, а как-никак заместитель министра…

Шукуров успел уже наслышаться о Бурибаеве, и сейчас мгновенно всплыли в памяти эти разговоры. Если правда хоть десятая доля того, что слышал, выходит, Атакузы, рассказывая о нем в Ташкенте, умолчал о главном, скрыл самое страшное – преступление, на которое пошел Бурибаев, чтобы заполучить приглянувшуюся девушку. Видно, Атакузы наступил себе на язык, памятуя о предстоящем родстве.

Прощаясь с тестем в его ташкентском доме, Шукуров и не предполагал, что в тот же день встретится с Джамалом Бурибаевым. Однако председатель «Узсельхозтехники», который принял Шукурова, переслал его просьбу Бурибаеву. И вот встретились. Из-за стола к Шукурову шагнул солидный, привлекательный с виду человек. Несмотря на заметную полноту, Бурибаев казался статным, моложавым. Лишь серо-зеленые глаза навыкате оставляли ощущение некоторого холодка, настораживала излишняя ухоженность гладкого белого лица.

Просьбу Шукурова выслушал внимательно. Правда, ничего конкретного не обещал, отделался общими словами, вроде «учтем», «постараемся помочь». Провожая к двери, держался с тактом, показал даже уважение к посетителю. Однако вот уже два месяца прошло, а ничего так и не сделал. Мгновенно вспомнив все это, Шукуров спросил жену не без раздражения:

– А зачем приглашать его в гости? Может, чем-то обязаны ему?

– Ничем не обязаны. Просто случай такой, приехали уважаемые люди из столицы, из области. Как же не пригласить? Сколько времени, как мы тут, а все затворниками живем. Кое-кто из руководящих уже намекал: пора бы встретиться и на нейтральной почве…

– С каких это пор руководящие работники стали обращаться к вам с такими намеками?

Перегнула! Махбуба мгновенно уловила это. Перевела поскорее разговор на шутку:

– Не волнуйтесь, не сами руководящие намекают. У них жены есть.

– Так пусть они и приглашают, раз им…

– Им неудобно.

– Это почему же?

– Потому что… – Махбуба улыбнулась: какой наивный, простых вещей не понимает! – Потому что… ну, вы первый человек в районе. Они стесняются…

– Очень хорошо, пусть стесняются! Это тоже не вредно. – Шукуров резко повернулся, открыл калитку.

Верхушки пирамидальных тополей, обступивших улицы, уже купались в лучах солнца, но низкорослые шелковицы, обрубленные весной, а теперь вновь зазеленевшие, оставались еще в тени. Прохожих было мало, встретился лишь сторож у магазина, да около райкома дворник поливал из шланга цветник.

Райком располагался недалеко от дома. Шукуров ходил на работу пешком. Шел обычно не торопясь, здоровался с людьми, приходилось перекинуться и словечком. На этот раз шагал, ничего не замечая. Из головы не выходил разговор с женой, мешал сосредоточиться на делах.

Получилось не очень хорошо. Молодая ведь женщина, естественно, ей хочется пригласить гостей, расширить круг знакомых. Пускай увидят, какая щедрая хозяйка. Что тут плохого? Ведь делит же без ропота нелегкую жизнь кочевника мужа. Сейчас-то она попала в хороший, благоустроенный район. А приходилось и потуже, когда он работал на целинных землях Каршинской и Сурхандарьинской областей. Махбуба и там делила с ним все тяготы. А главное, было же время, он готов был отдать жизнь ради одной ее улыбки. Да, да, отдать жизнь! Это чистая правда. Тогда он, рабочий парень, круглый сирота, трепетал перед отцом Махбубы, боялся, что солидный ученый, известный человек не отдаст за него любимую дочь! Было такое, было… И все же, все же… И Махбуба теперь не та, не прежняя Махбуба. Что-то переменилось в ней. Откуда это новое, непонятное ему желание «быть первой»?

Она врач-гинеколог. Везде, где бы они ни жили, работала по своей специальности. И здесь тоже. Работала спокойно, хорошо. И вдруг, с месяц назад, заявилась в райком.

Нарядилась, будто в театр: руки– в кольцах, в ушах – серьги. Была она чем-то взволнована, глаза необычно блестели. День выпал приемный. Народу полно. Пришлось попросить извинения у посетителей, увести жену в соседний кабинет.

– Что случилось?

– Ничего… – Махбуба засмеялась, сияющими глазами повела вокруг. – Просто захотелось поглядеть на ваш кабинет! В общем, товарищ Шукуров, есть одна просьба к вам. Только… – Махбуба заплелась. – Только не рассердитесь?

– Ну!

– Нет, нет, товарищ Шукуров! Обещайте, что…

– Ну, хоп, обещаю!..

– Спасибо. Так вот… Наш главный врач уходит на пенсию, вы знаете?

– Ну и чго? Хотите кого-то предложить?

– Да…

– Вот как! Этот вопрос решает не райком, а обл-здрав. Неужели те, кто послал вас сюда, не знают? Ну, предположим, не знают. Кого же они хотят предложить?

– Меня.

– Что-о? – Шукуров готов бы расхохотаться. Но, взглянув на жену, осекся – она побледнела: прищурив глаза, серьезно, ожидающе смотрела на мужа. – Вот что, ханум, бросьте эти шутки…

– Почему же шутки? – в глазах Махбубы неожиданно блеснули слезы. – Вы думаете, я не смогу справиться с этой должностью? Считаете, я глупее других?

Шукуров все еще не мог отделаться от шутливого настроения. Жена пришла к нему в райком просить высокий пост! Да разве это можно было принять всерьез?

– Нет, хануы, вы конечно же в тысячу раз умнее, красивее других…

– Нечего смеяться!

– Зачем же вы сами смешите?..

– Разве то, что я сказала, так смешно?

– Если не смешно, то из рук вон плохо! – неожиданно для себя отчеканил Шукуров. – Приходите ко мне, к своему мужу. И зачем? Я должен вам устроить место главного врача! Надо же додуматься!