Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

Так было днем. А теперь вот – ночная гостья. Племянник и впрямь крутился вокруг этого Бурибаева, а тут еще Хайдар скандал устроил. Несчастная женщина!.. Домла грустно склонил голову, сказал:

– Да, да, я понимаю вас, доченька!

– Сват не считается с нами, и сын берет пример с отца. Вы сами видели, как будущий мой зять ведет себя, как унижает мою дочь, – жаловалась Фазилат.

Старик молчал. Пришло на память все, что слышал в последнее время про Атакузы. Сам того не замечая, грустно качал головой: жалоба этой женщины и разговоры о ловкости и тяжелом характере раиса – одного корня ростки…

«Что же происходит с Атакузы, в самом деле? Когда, где растерял он простые человеческие чувства? Когда успел стать таким черствым, бессердечным?»

Фазилат, видно, по-своему поняла молчание домлы, заговорила с неожиданной твердостью, гордо:

– Не подумайте чего плохого про мою дочь! Она не против свадьбы. Просто… больно ей, больно…

«Напугал племянник беднягу. Сильно напугал! Зачем, с какой целью этот глупец старается нагнать страх на всех?»

Нормурад-ата встал.

– Что я могу обещать вам, доченька… Единственное, что в моих силах, – сказать про все Атакузы. И я скажу. Не бойтесь, от себя, своими словами скажу.

Фазилат тоже поднялась. Набрасывая на плечи кисейный платок, склонила голову:

– Спасибо вам за доброе слово. Хоть на душе полегчало…

Домла проводил нежданную гостью до ворот. Рассвет был близок. В кустах, в травах, в щелях стен – повсюду, как в степи, стрекотали сверчки. В арыках квакали лягушки, издалека доносился мирный шум воды, стекающей по мельничному желобу. Все вокруг погрузилось в грустную, трепетно-чуткую тишину. Человека еще не было слышно, и казалось, вся природа, от листьев деревьев и до густо рассыпанных по небу ярких звезд, бережно хранит эту светлую тишь… Лечит душу такая тишина, грустное мерцание звезд, запах цветов, прелых яблок, базилика, и даже рев ослов не мешает, не тревожит покой. И сердце Нормурада-ата забилось ровнее. Природа будто бережной рукой осторожно огладила его, усмирила…

Домла медленно вернулся во двор, хотел было прилечь на сури под яблоней, и вдруг мир нарушился. За дувалом раздались быстрые беспорядочные шаги, с хрустом сломалась ветка, и дробно застучали падающие на землю яблоки. Сквозь этот стук домла услышал женский голос:

– О аллах, сынок мой ненаглядный, что с тобой?

Домла застыл – узнал голос Алии.

– Что же это с тобой случилось? Откройся родной матери!

Ответил пьяный, надрывный вопль Хайдара:

– Не мучьте меня, мам. Ничего вы не знаете. Не знаете, и все!

– Да знаю я, знаю! Оставь ты лучше эту девушку! Бог с ней, с ее красотой! Другую найдешь! Смотри же, совсем измучился, жеребеночек мой!

– Нет, мама! Лучше мне умереть, не могу так жить! К черту все!..

– Что ты говоришь, сыночек, родной мой! Встань скорей, встань! Пойдем! Сердце кровью обливается. Пойдем, поспи, поспи, мой жеребеночек…

Хайдар грубо выругался, застонал. Алия умолкла, упрашивала его, шептала о чем-то… Наконец сын сдался – шаги затихли.

Домла долго стоял, держась за ручку двери. Покбя на душе опять не было, снова все перемешалось, перепуталось.

Глава двенадцатая

1

Алия с трудом успокоила Хайдара, уговорила – заснул наконец. Теперь лежала с открытыми глазами, сон не шел к ней. Когда последний раз плакал ее сын? Грудным младенцем? Плакал и позднее, мальчиком. Не часто, но бывало такое, расплачется от обиды, от мальчишечьего горя. И вот мужчиной стал – и снова плачет. Сын, который давно уже отмахивается даже от ласки матери. А как тяжело матери смотреть на муки взрослого дитяти, особенно если не знает, отчего они. Конечно, пришел он сегодня навеселе. Толком ничего не рассказывает. Но чует сердце: нависла над головой сына беда. Да и не только сына, над всей семьей маячит недоброе. Ссора на защите, неожиданная смерть бедной старушки, нелады между Хайдаром и будущей невесткой, мелочные, но пугающие душу пересуды о муже. Одно к одному…

Раньше в их семье все было проще. Начнет что беспокоить, Алия тут же поделится с мужем, и муж со вниманием прислушивался к ее словам. Сразу после института она пошла учительницей в школу. Директором там был Атакузы. Самый молодой в районе и самый деловитый директор – такая о нем шла слава. И как легко всем работалось с ним! Что бы он ни делал: вел ли в классе урок, хлопотал ли вокруг новых школьных построек, расширял ли школьный сад, – за все принимался весело, работал от всей души. Сам таскал кирпич, месил глину, рыл землю, и, конечно, никто не мог уже стоять в стороне – сообща брались за дело. Любили и уважали директора за открытый нрав. И потом, когда избрали председателем, остался таким же. За дело взялся горячо, по неделям, а то и месяцами не показывался дома – пропадал в горах, на пастбищах, ночевал где придется. Домой приезжал обросший, кожа да кости, лицо черное, как чугун. Зато какой ласковый, озорной, веселый: не было человека счастливей, чем он. Играл, дурачился с детьми, сам, как ребенок, смеялся и проказничал. А ночью проснется, бывало, разбудит Алию и до рассвета все рассказывает, рассказывает о своих делах. И никаких тайн, никаких секретов от нее.

А то и так случалось: заявится среди ночи и с порога:

– Поднимайся, Алия! Надо съездить тут к одним.

– В такой поздний час? Кто же это нас ждет не дождется?

– Понимаешь, какое дело… Есть один парень, поливальщиком работает. Обидел я его! Поедем, извинения попросим…

– Вы, значит, обижаете, а извиняться – я?..

– Не ты, я сам повинюсь перед ним. Просто парень недавно женился, посидим вместе семьями, поговорим, смотришь, и отойдет у него от сердца. Что у тебя там есть? Винцо найдется? Ну и прекрасно. Захватывай все и поехали!

В дом обиженного Алия входила первой. Заговаривала с хозяйкой. Но и Атакузы не стоял за углом, не боялся, что унизит себя извинением. А потом такой завязывался искренний да задушевный разговор! Известно ведь – повинную голову меч не сечет. И расставались закадычными друзьями…

Бывало, идут Алия и Атакузы по кишлаку, а старики глаза утирают, говорят им вслед: «Пусть будут здоровы на наше счастье!»

Радость ли, беда у кого в кишлаке, Атакузы всегда там, первый. Не только веселье – умел разделить и горе. Случись где траур – Атакузы опоясывался по-старинному зеленым расшитым кушаком – белбагом, стоял у ворот покойного вместе с близкими и конечно же помогал всем, чем можно. Сколько раз Алия слышала, как говорили односельчане: «Дай бог, чтобы остался таким, не сглазили бы!» Алия на такие слова улыбалась, а глаза влажнели. Ночами, просыпаясь, целовала усталое, черное лицо мужа. Все-таки что-то таилось в. нем незнакомое. Гладила жесткие, рано начавшие седеть волосы, задумывалась, просила у неба: «Пусть сбудутся слова людей, лишь бы не сглазили его!» Да вот не сберегла, сглазили.

Кажется, перемена началась, когда стал раисом укрупненного хозяйства. Первый колхоз поднял и поставил, и к нему тут же присоединили второй – маломощный. Как вспоминает теперь Алия, именно тогда выступили в муже новые черты, которых она не знала раньше. Взгляд сделался орлино-суровым, и походка изменилась: начал ставить ноги твердо, упруго. Года два спустя прибавили еще и третий колхоз. В руках Атакузы оказалось огромное хозяйство. Пять с лишним тысяч человек жило теперь в кишлаке. Помнится, в том же году, осенью было дело, Атакузы пригнал машины с кирпичом и цементом, созвал людей крушить старую крепость. И начал возводить новый кишлак. Не кишлак – город! В газетах замелькали портреты раиса, гуртом нагрянули журналисты, телевизионщики… Да, да, началось, кажется, с этого… Правда, продолжал бывать на свадьбах и поминках. Стоял у ворот покойника, перепоясавшись белбагом. Но теперь не на все приглашения отвечал, ходил только к самым влиятельным в кишлаке людям – к «нужным».

Он по-прежнему не знал, что такое отдых, не давая покоя ни себе, ни Алии. Но не тянулся излить, как бывало, жене свою душу, не спешил поделиться сомнениями. Впрочем, это не пугало Алию. Ведь раис уже возмужал, стал одним из самых опытных, знающих руководителей, его уважали, с ним считались. И только когда однажды он поступил вразрез с указаниями районного руководства и молва о том дошла до ушей Алии, она тихонько намекнула мужу: не надо бы… Атакузы решительно отмахнулся: «Если нужно мое место, пусть забирают! Я и сам не знаю, как отвязаться от этой проклятой работы».

А уж как рос авторитет Атакузы в последние годы, особенно после того, как в позапрошлом году в пустыне Сарсан-кум начал осваивать целинные земли. Член обкома, депутат облсовета! Прошлой осенью пошли слухи, что метят его в Герои. Но что-то там, в верхах, не заладилось, слухи не оправдались, и Атакузы долго ходил в сильной обиде, одно время даже запил.

Ладно, не стал Героем, и не надо. Была бы голова тверда как камень, а тюбетейка найдется. Другое пугает Алию. Атакузы для кишлака выкладывает себя всего, покоя не знает ни летом, ни зимою, ни днем, ни ночью. Так почему все реже и реже слышит она те добрые слова, которыми награждали, бывало, мужа: «Дай бог ему здоровья на наше счастье!» Что случилось, кого винить? Виноват ли муж, или это просто извечная людская неблагодарность? Двадцать лет жизни, нет, больше двадцати сгорели ради колхоза, ради кишлака, ради людей. Ну, есть у Атакузы, бывают, конечно, капризы и упрям иной раз, все верно. Но ради его больших дел, ради преданности колхозу ужели нельзя простить такую малость?

А тут еще Хайдарджан мучает. И дочка Тахира, такая беда, сошлась с этим… с сыном Фазилат, забеременела до свадьбы. Атакузы пока не знает. Что-то будет, что? Алия скрывает, мучается…

Да, темные призраки, призраки беды маячат вокруг ее семьи. А муж и усом не ведет, живет себе, как раньше.

Успела Алия сомкнуть веки или нет, не знает. Услышала. зычный голос мужа, поднялась.

Уже наступило утро. Атакузы разговаривал у колодца с Тахирой, насупленный, мрачнее тучи. Увидел Алию, отстранил дочь, поднялся на айван.

– Что тут у вас происходит? Не успел гостя проводить, и уже новости.

– Дочь, наверно, уже сказала, что тут произошло?

– Сказала, имел удовольствие слышать. А сын что? Не сына, а размазню, тряпку родила мне! Поди позови его сюда!

Алия вспомнила ночные думы, тихо вздохнула.

– Что с вами сделалось?

– Со мной ничего, с вами вот…

– С порога нож обнажаете, а говорите – ничего! Ничего бы и не было, кабы не полезли в кумовья к вашему бывшему замминистра…

– При чем тут замминистра?

– А при том… Из-за него вся затея. Вам, видать, и невдомек, что Фазилатхон с дочерью проплакали до рассвета, пока вы пировали с ним в саду.

– Проплакали до рассвета! – передразнил Атакузы. – О женщины! Когда только научитесь смотреть дальше своего носа?

– Вы вот далеко видите, а считаться с людьми не хотите, не думаете об их чувствах…

– О чьих же это чувствах ты говоришь? Не о Фазилатхон ли речь? – Атакузы криво усмехнулся. – Иди лучше позови сына!

Атакузы сел на диван, привалился к подушке, закрыл глаза. Почувствовал себя вдруг очень усталым, одиноким. Алия никогда так не разговаривала с ним. Что с ней случилось? Что делается в этом доме? Неужели он и правда очерствел, не чувствует боли близких? Что ж, пожалуй, надо поласковее поговорить с сыном.

Так решил Атакузы, но вышло иначе. Хайдар вошел, волоча ноги, взлохмаченный, лицо опухло. Отец снова вскипел:

– Что у тебя за вид? Посмотри хоть на себя в зеркало, кандидат наук!

– Кандидат наук? Смеетесь!

Атакузы топнул ногой изо всей силы.

– Если не стал, так станешь! Нужно будет, сам поеду в этот, как там называется… в твой ВАК. Поеду, сделаю тебе диплом! Ходишь в таком виде, мокрая курица!.. Да ты недостоин этого диплома!

Хайдар сник еще больше.

– Что с тобой делается? – уже мягче заговорил отец. – Почему молчишь? Может, этот заика?.. Почему устроил скандал? Не понимаешь, что позоришь невесту?

– Я понимаю… Но этот юродивый ее с пути сбивает. Еще в Ташкенте прожужжал все уши: талант! Должна остаться в аспирантуре! И тут подбивает: поезжай в район. Лабораторию, видите ли, для нее должны открыть.

На губах Атакузы заиграла улыбка.

– Слыхал, секретарь райкома говорил мне об этой самой лаборатории. Аллах знает, выйдет ли еще что. Но, предположим, она станет работать в той лаборатории, так что? Может, собираешься после свадьбы в клетку запереть?

Хайдар весь вспотел.

– Какая там клетка? Я не хочу, поймите, не хочу, чтобы он вмешивался в мои личные дела.

– Твои личные дела – в твоих руках! Нет девушки без капризов. А как войдет за брачный занавес – конец. Тут уже все будет зависеть от тебя. Ходишь мокрой курицей. Подними, подними голову! Держись джигитом со своей невестой. Скажи ей: две недели даю – и свадьба! И чтобы никаких разговоров!..

2

Алия хлопотала на айване у газовой плиты. Муж прогромыхал мимо.

– Не успели приехать, а уже опять собираетесь из дома?

– Да, думаю, к младшей жене заглянуть.

Знакомая шутка. Обычно Алия отвечала тоже шуткой: «Передайте привет моей сопернице!» А сегодня смотрит на мужа чуть прищуренными глазами и не улыбка в них – укор.

– О вас справлялся дядя, несколько раз заходил.

И улыбка на губах Атакузы погасла, густые обожженные солнцем брови сошлись на переносице. Этот дядя! Вчера утром Шукуров показал письмо, что-то вроде жалобы – печалится о судьбе Минг булака. Не там, оказывается, начато строительство. Погибнет «чудо природы» – вечные их доводы. Шукуров тактично прикрыл рукой подписи. Да глаз Атакузы острый, с первого взгляда узнал почерк дяди. Знакомые изящно-чеканные буквы. Увидел, и будто огнем ожгло все внутри.

Атакузы не спасовал. Доказал реальными цифрами, насколько выгодно строительство животноводческого комплекса именно в Минг булаке. Так убежденно говорил, с такой железной логикой доказывал, что Шукуров заколебался. Но не в Шукурове дело. Дядя – вот орешек! Подумать только, мало на Атакузы жалоб, так теперь еще и родной дядя взялся строчить письма…

– Ну, а чего он хочет, мой любезный дядя? – кольнул взглядом жену.

– Не знаю… кажется, насчет дома что-то…

– Да будь проклят этот дом! Сидит уже у меня в печенках! Передай ему: не желает тут жить, пусть освободит! И все!

Атакузы резко повернулся, зашагал к воротам. Через минуту на улице свирепо взвыла машина. Не стал даже вызывать шофера. Выехал на большак и нажал педаль газа. Не замечал дороги, не видел ничего. Горькие мысли закружили голову, в груди стало горячо от обиды.

Да кто бы мог выдержать? Другой на его месте, пожалуй, завыл бы в голос. Мало крикливой жены этого размазни Наимджана. Так теперь свой прицепился, дважды родной, трижды любимый тагаджан – дядюшка! Всем Атакузы не угодил! И эта видавшая виды ку-дагай тоже в обиде. Видите ли, не по душе ей, что подружился с Джамалом Бурибаевым!.. Хоть вовек бы не знать ему этого Бурибаева. Но что поделаешь, жизнь есть жизнь. Дела и будущее детей – вот что заботит Атакузы. Плохой ли Бурибаев, хороший ли, но в его руках большое и очень важное в нынешней жизни учреждение. Снабженец – одно слово. Можно ли пройти мимо такого человека? А что касается прошлого – воевал он на фронте? Воевал. Оправдал себя? Оправдал. Иначе не поднялся бы до высоких постов. А потом, разве он теперь тот, прежний Бурибаев? Жизнь и его, видать, поломала, давно уже раскаялся. Третьего дня, слегка захмелев, отозвал в сторону Атакузы и как горько сетовал на свою жизнь, жаловался на молодую жену, на ее детей. Со слезами на глазах говорил. Признался, тянет его к первым детям, к тем, что от Фазилат.

– Сын меня радует, раис, – говорил Бурибаев, то и дело вздыхая. – Мой Кадырджан все понимает. И я ничего не пожалею для него. Сделаю все, что от меня зависит. Знайте, раис, ваша дочь будет моей дочерью, и ваш сын… Надеюсь, ваш сын тоже станет мне родным сыном. Но дочь, родная дочь! Кровь от крови моей… Не хочет понять меня. Если бы поняла, если бы пришла ко мне! Этими вот руками поднял бы ее до неба. Вся надежда моя на вас, раис!

Со стороны поглядеть – такой неприступный, важный, кажется, доволен и собой, и жизнью. А вот Атакузы видел, как слезы душили его. Так страшно качался и всхлипывал, что у Атакузы даже мороз пробежал по коже…

Жена твердит: не считаешься с людьми. А Джамал Бурибаев, что же он – не человек? Тоже не камень и не ком глины. Справедливо ли осуждать его на всю жизнь за одну, пусть и серьезную, ошибку? Вот и под самого Атакузы роют, выискивают какие-то не стоящие выеденного яйца грехи!

Машина взревела, Атакузы очнулся, торопливо убрал ногу с газа.

Кишлак остался позади, «Волга», ненасытно пожирая черный асфальт, нырнула в толпу пепельно-серых барханов.

Яркое белое солнце повисло над вершинами гор. Казалось, небо опрокинуло на землю котел раскаленной лавы, и теперь пустыня тихо докипала под небесным огнем. Мысли Атакузы то текли, перекатывались, точно волны песка, то вдруг начинали бурлить, подогретые внутренним огнем. Что сказал ему вчера утром Шукуров? Больно, обидно и вспомнить.

Он не собирался встречаться с секретарем райкома, но настоял Джамал Бурибаевич:

– Неудобно так уезжать. Надо засвидетельствовать свое уважение. Как-никак Первый – глава района!

Час был ранний, и Бурибаев предложил подождать в райкоме. Но Атакузы решил по-своему: раз уж ехать к Шукурову, то лучше будет встретиться за дастарханом, – и взял курс прямо к нему домой. Прикатили не с пустыми руками – Атакузы припас на такой случай ящик «дамских пальчиков».

Гостей встретили радушно, особенно жена его. Махбубахон была в цветастом шелковом халате, очень он шел к ее полноватой статной фигуре. Она засуетилась, забегала – белые легкие туфельки так и мелькали. Вмиг уставила дастархан под виноградной лозой всем, что только нужно для души.

Двор звенел ее веселым смехом – очень похожа веселостью на отца. За какие-нибудь полчаса, вот так шутя и смеясь, сумела и приготовить, и подать гостям на огромном блюде – лагане сочное, пахучее жаркое. Пока руки хлопотали, уста смеялись, успела высказать свою маленькую обиду:

– Нехорошо, Атакузы-ака! Вы скрываете, а мы узнали ваш секрет. Теперь ждите, приедем на свадьбу, даже если не пригласите.

Атакузы на лету поймал удобное для него слово.

– Да вы будете самой почетной гостьей! Только бы ваш хозяин разрешил сыграть той. Вы уж похлЬпочите, а за мной дело не станет – осыплю подарками с ног до головы!

– Идет! – засмеялась Махбубахон.

И Шукуров улыбнулся шутливо:

– Не боитесь, ханум? Я с себя снимаю ответственность. За свадьбу в страду отвечать будете вы!

– Согласна! – еще звонче расхохоталась Махбуба.

Словом, первая часть встречи прошла неплохо. Спасибо Махбубехон. Подошло В1>емя прощаться. И тут Абрар Шукурович взял под руку Атакузы, отвел в сторону и вконец испортил настроение раису. Показал то несчастное письмо про Минг булак, а потом снова заговорил о жалобе Надирыхон и опять про ее мужа: мол, Атакузы за письма жены про дом наказал мужа – выслал в пустыню.

Атакузы очень разобиделся. Думал, этим жалобам положен конец, а Первый их снова вытащил. Ну Атакузы и вспылил:

– Да неужели вы всерьез принимаете кляузы базарной бабы?

Шукуров как-то странно посмотрел на него и сказал тоном, не терпящим возражения:

– Это не кляуза. Вам было поручено уладить все, и вы должны, если потребуется, даже извиниться перед ней.

– Хорошо, – неожиданно спокойно согласился Атакузы. – У вас все?

– Нет… – Шукуров потер лоб и заговорил о притязаниях Аксакала на газовые трубы.

Атакузы опять же спокойно, но твердо отказался отдавать трубы. Во-первых, деньги уже перечислены. Во-вторых, ведь он припас трубы для детсада и яслей, для детей, не для кого другого, нужны. Если что, к самому Первому поедет, в обком! Шукуров чуть смягчился, попрощался довольно тепло.

А когда выехали с Бурибаевым за город, Учар вдруг остановил машину. Подмигнул хозяину: выйдите, мол, на минуту!

Атакузы вышел. Учар зря не вызовет на разговор с глазу на глаз.

– Секретарь завернул обратно ящик винограда. Тот, который вы велели оставить им.

Атакузы в упор посмотрел на шофера:

– Сам что ли, вернул?

– Нет, шофер его вынес

– Ты сказал, что виноград из моего личного сада?

– Да, Но шофер ни в какую. Хозяин его, говорит, приказал вам больше не делать таких…

– Учар замялся, украдкой взглянул на сидевшего в машине Бурибаева.

– Подарков, что ли? – досказал Атакузы. – Ну и черт с ним… с виноградом. А ты тоже хорош. Из-за всякого пустяка машину останавливаешь. Поехали!

Атакузы совсем расстроился. Уж если не захотел брать, мог бы сам и сказать, а то через этих языкатых шоферов! Расхотелось ехать в Ташкент, да Бурибаев уговорил – обещал помочь насчет минеральных удобрений и запчастей и сдержал свое слово. Вчера же устроил Атакузы несколько сот тонн удобрений и вполне приличный комплект запчастей. Между прочим, очень даже кстати пришелся ящик отборного винограда, того самого, от которого отказался Шукуров. Вот как бывает в жизни…

Атакузы, конечно же, понимает, что действует незаконно. А что поделаешь? Упрекаете в ловкачестве? Законы нарушаю? Наведите порядок, планируйте разумно, обеспечьте всех как надо, тогда и говорите! Если кого и призывать к порядку, то хозяйственников, снабженцев, а не трудяг-раисов. Пора положить конец бесхозяйственности, а не долбить: нехорошо, незаконно! Еще не родился на свет председатель, который может выдать план без минеральных удобрений. И инженера такого не сыщешь, чтобы без запчастей заставил бесперебойно работать машины. Слушать кляузников слушают, а план, между прочим, не снижают. Ни тонны не сбрасывают с плана! Раньше все же было проще. Прежний секретарь все понимал. А этот не хочет ломать голову над трудностями. Ему и хлопок подавай, и от правил ни в чем не отступись. Сам попробуй!

Тяжелые думы, голова даже разболелась. Атакузы затряс головой, будто отгоняя назойливых мух.

Пепельно-серые барханы расступились, и впереди, у горизонта, среди мертвого моря неожиданно всплыл зеленый островок. Вот он – его город, окруженный зелеными саженцами, его стройка! "Батончики, палатки, камышовые шалаши среди хлопковых полей, а кое-где поднялись уже и кирпичные стены. Атакузы только взглянул на этот чудо-островок, и все обиды, все горестные мысли улетучились, пропали – мир посветлел.

3

От магистрали отходили дороги к землянкам бригад, и на этих боковых дорогах там и сям чернели холмики. Гудрон! Наконец выгрузили! Рабочие, человек десять, расстилали его лопатами, громадный самоходный каток утрамбовывал.

Атакузы на радостях выскочил из машины.

– Хорманглар! Не уставать вам, молодцы!

– Спасибо! – молодые парни, как по команде, выпрямили черные мускулистые тела, блестящие от пота, с интересом посмотрели на раиса.

– Рад вас видеть на моих землях, дорогие!

– Что поделаешь? – рассмеялся рыжеволосый парень с ясным наивно-голубым взглядом. – Кто силен, тот и отхватил, так ведь? Вот и нас сняли с восьмого совхоза, перебросили к вам.

– Есть еще одна – русская поговорка, дорогой: «Дитя не плачет, мать не разумеет». Уж я ли не плакал!

Рыжеволосый блеснул полоской зубов:

– Что-то вы не очень похожи на тех, кто плачет, раис-ака!

Его товарищи дружно захохотали.

– Умеем и поплакать, и посмеяться. Вот закончите асфальт – сразу устрою сабантуй. Повеселимся, джигиты!

У дверей штаба Атакузы встретил бригадир колхозной строительной бригады. Растянул рот до ушей.

– Чему так разулыбался? Кирпич привезли?

– Привезли – не то слово. Четыре самосвала со вчерашнего дня ездят без передышки! Помните ту красавицу, ее еще на летучке пробирали…

– Начальника облбыта? Ну-ну!

– Сегодня чуть свет примчалась с помощниками. Осмотрела все и дала задание своим…

– Попробовала бы не приехать! Вчера в обкоме я им накрутил хвоста! – приврал на радостях Атакузы и тут же подумал: «А ведь и впрямь надо бы зайти в обком, утрясти с газом».

Вместе с бригадиром обошли городок. Да, сомневаться не приходилось: после летучки работа в степи закипела не только на участках Атакузы. И в соседних совхозах, и на канале гудом гудели механизмы. Намного больше стало машин, кранов, бульдозеров. В степи стоял невообразимый – а какой уж отрадный! – грохот, сновало множество незнакомых людей.

Атакузы расправил плечи, почувствовал себя победителем. Теперь можно было поговорить и с Наимджаном.

Наимджан уже больше месяца работал здесь на месте бывшего бригадира Али-Муйлова. Тот теперь в кишлаке. Тихий Наимджан. безропотный, всегда со всем согласен. Это жена его мутит, не дает покоя.

Солнце жарило вовсю. Подставишь неосторожно щеку или шею – будто пламенем лизнет. Был перерыв. Люди попрятались в землянках. Только повариха у котла возилась под камышовым навесом.

– Наимджан здесь?

– Здесь, раис-ака, в землянке.

Атакузы шагнул в полумрак землянки и как в рай попал – прохладно, хоть дышать можно. В одном углу обедали девушки, подстелили камышовые циновки. В другом углу прямо на земляном полу расположились парни.

– Хорманглар, милые девушки! Бог на помощь, джигиты!

Все поднялись с места.

– Добро пожаловать, раис-ака!

Атакузы с трудом различил в сумраке Наимджана, присел рядом, взял с дастархана кусок лепешки.

– Как поживаешь, бригадир? Как дела, джигиты?

– Сами видите. Живем-поживаем под вашим заботливым крылом, прямо как на курорте!

Атакузы узнал голос – он уже сталкивался с этим парнем. Демобилизовался год назад из армии и прямо сюда. Весной в буран ходил вместе с раисом, осматривали с фонарем в руках поля. Парень не раз жаловался – условия жизни, мол, здесь плохие, в пустыне…

– Значит, опять за старую песню? – Атакузы прилег около Наимджана.

Парень посмотрел на раиса и осклабился:

– Я же говорю – курорт, а вы – старая песня!..

– Брось ехидничать, хватит!

– А вы не больно пугайте, раис-ака! А то, пожалуй, и с трактора слезу.

– Значит, хочешь испугать меня. Думаешь, трактор останется без тракториста. А на что ты рассчитывал, когда ехал сюда? Мечтал с ходу в рай попасть?

Парень со стуком отодвинул миску, привстал.

– Вам тоже не следовало бы ехидничать, – сказал, и голос его дрогнул. – Я-то знал хорошо, что здесь не рай! А вы… Где ваши обещания? Вот уже год, как мы тут… Разве это жизнь? Парней не жалко, так хоть девушек пожалели бы.

В землянке все замерло. Какая тяжелая тишина, слышно только, как бурно дышит бывший солдат. Все головы опущены, никто не хочет смотреть на раиса.

Атакузы не ожидал такого поворота, да и удар оказался неожиданным. Только что был в прекрасном настроении. И будто кетменем хватили по башке. Даже кусок лепешки застрял в горле, еле проглотил. Собрался уже прикрикнуть на парня: «Не мути, брось свои мелкие разговорчики!» – а тут из другого угла землянки, где кучей сбились девушки, послышался тихий всхлип.

Головы повернулись туда. Девушки – не различишь, которая где, – все в просторных платьях, широких шароварах, в громоздких кирзовых сапогах. Невозможно понять, которая из них плачет, – сидят, опустили платки на глаза. Будто плакальщицы собрались на траур.

«По какому праву ты так говоришь с ними? – одернул себя Атакузы. – Разве не их руками вырастили из твоих саженцев тутовую рощу, которой ты так гордишься? Не они спасли хлопчатник, выходили кукурузу? А кто трудится здесь и в дождь, и в пургу, в жару и в холод? Вот и сейчас пекло адское. Их ведь труд, сознайся, принес тебе славу. За их счет срываешь на всяких собраниях аплодисменты. Где твоя совесть? Какое имеешь право обманывать их да еще кричать при этом?»

– Дети мои! – голос Атакузы помимо его воли задрожал. – Не думайте, что я ничего не вижу. Вижу и знаю. Вам тяжело. Но… Кто-нибудь из вас сегодня был в штабе?

Наимджан, сопевший в своем углу, поднял голову.

– Я был…

– Видел, как машины возят кирпич?

– Видел…

– Так вот, ребята, я обещаю вам: в этом году, до наступления зимы, вы – вы все будете жить в настоящих домах!

– Такое слово вы уже давали, еще весной прошлого года. Вспомните, раис-ака!

– Помню, дорогой солдат, все помню. Но не всегда могу. Ты же сам видишь – идет громадная стройка. В этой пустыне нет и клочка земли, где бы не рыли, не строили. Не успевают. Но теперь говорю твердо, в последний раз: разобьюсь, а будет в этом году у вас жилье! Если не умру, если доживу до зимы, сдержу свое слово.

Из кучки девушек послышался тонкий взволнованный голос:

– Да продлится вовеки ваша жизнь, раис-ака!

Что-то перехватило горло Атакузы, он резко поднялся, жестом показал Наимджану: «Иди за мной!» – и стремительно вышел из землянки.

«Что же это я в тот день не всех пригласил на летучку? Пусть бы кто-нибудь из них сказал свое слово. Красавице из облбыта не вредно бы послушать».

Снаружи жгло так, будто всю пустыню охватило пожаром. Атакузы кинулся под навес. Подошел Наимджан, длинный, нескладный, смущенно потирая старой замусоленной тюбетейкой бритую голову. Было заметно, чувствовал себя виноватым: не сумел предотвратить неприятный разговор в землянке.

– Что ж это получается, товарищ бригадир? Хромает у вас пропаганда, очень даже хромает…

Наимджан не знал, куда деть длинные, чуть не до колен, ручищи, виновато улыбнулся:

– Да вот… Молодые очень они, раис-ака, сами видите…

– Молодые должны быть как огонь, а у тебя – мокрые курицы. Как огонь! Понял?!

Что случилось с медно-черным, длинным лицом Наимджана? Незаметная раньше упрямая складка сошлась у бровей.

– Это они, вы говорите, мокрые курицы? Они…

– Да не трогаю я их. Просто хочу сказать: надо поднять у них настроение. Понятно? А теперь… – Атакузы обломил ветку тала, ударил ею по сапогу. – Хотел вот спросить про жену твою. Когда она кончит со своими кляузами?

– С какими кляузами?

– Овечкой прикидываешься? Хочешь сказать, жена твоя строчит жалобы, а ты сам по себе – ничего не знаешь, не ведаешь?

Грубо вытесанное лицо Наимджана менялось на глазах. Упрямая складка выступила резче. И глаза не опускал, смотрел в лицо раису.

– Я не могу приказывать жене…

– Ты что – мужчина или баба? Тюбетейка на твоей голове или платок?

– Послушайте, раис-ака… – медленно начал Наимджан, но Атакузы прервал его:

– Этот несчастный дом! С твоего согласия я взял или нет?

– Согласен-то я был согласен…

– Глава дома согласен, – значит, аллах согласен, так ведь? Так чего же твоя жена трещит всюду: мужа ее я сослал в пустыню! Мало ей сплетен про дом. Сослал! Разве ты не сам дал согласие поработать здесь?

Наимджан опустил голову и неожиданно прыснул. И этого тоже никогда не разрешил бы себе прежний Наимджан – смирный, безответный.

– Согласие, его ведь тоже получают по-разному…

– Ах, вот оно что. Выходит, жена твоя правду говорит, значит, я выслал тебя в эту степь?

– Не выслали, конечно, я…

– А я-то рассчитывал: молодой, думал, наш Наимджан, в груди еще не остыл жар. Пусть, думаю, поработает здесь год-другой, покажет себя.