Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

– Ай, милая, дай хоть насмотрюсь на тебя! Как же я соскучилась, ненаглядная!

Шукуров, все еще чувствуя неловкость, собрался было примоститься где-нибудь в уголке, но Атакузы взглядом остановил его.

– Дядя, я хотел показать уважаемому гостю вашу библиотеку. Можно?

– Пожалуйста, пожалуйста, – разрешил старик. – Веди сам, я сейчас приду…

Просторная, чуть сумрачная комната была вся набита книгами. Резные книжные шкафы и полки подпирали высокий, украшенный старинной резьбой потолок. Книги теснились на полках, лежали на стульях, на столе, громоздились на тумбочках и подоконниках… Книги в новых переплетах, а рядом тяжелые тома, потемневшие от времени фолианты с арабской вязью на корешках.

Шукуров, не отводя глаз от книг, спросил:

– Ваш дядя, кажется, ученый технического профиля?

– Да. Он из первых ученых-ирригаторов… Но, знаете, интеллигент старой школы… Учился в медресе знаменитого Мадихан-ишана в Ташкенте. Потом белый царь не поладил с Германией, и отец дяди, владелец галантерейной лавки в кишлаке, в один год стал бедняком. Ну и сын его, то есть мой дядя, вмиг вылетел из «султанов». Пришлось пойти в мардикеры^[42]. С фронта возвратился большевиком. В гражданскую тоже воевал. Потом в кишлаке бился насмерть с кулаками и баями. А как поутихло, поехал учиться в Москву… Вернулся инженером – первым инженером-мелиоратором в республике.

– Сколько же ему лет?

– Помнится, девяносто шестого года рождения. Выходит, уже семьдесят семь.

– А крепкий еще…

– По виду – да. Но возраст свое берет. Однако вот что, пойдемте сюда, разговор есть. – Атакузы распахнул двустворчатую дверь смежной комнаты. И здесь были книги. Вдоль двух стен от пола до потолка выстроились небольшие картонные коробки, перевязанные белыми тесемками.

– Старик давно собирает книги для молодежи кишлака, – Атакузы сказал это с такой гордостью, будто все книги собрал он сам. – Хочет перевезти свою библиотеку в кишлак, да и сам, думаю, не прочь переехать.

– Можно? – Шукуров развязал тесемки на одной из коробок и вынул пачку книг в новеньких темно-синих переплетах с золотым тиснением, – Навои! Прекрасное издание! – Глаза гостя загорелись. – Надо, надо ему помочь. Он еще работает?

– Работает. Консультант института водного хозяйства. Год назад проехал на машине от Арала до Оби! Вот вам и возраст. Пойдемте, – Атакузы вернулся в первую комнату и подвел Шукурова к массивному столу на изогнутых ножках. Он был, как скатертью, покрыт начерченной на ватмане огромной картой с трассой будущего канала Обь – Средняя Азия. Склонившись над столом, Шукуров вглядывался в карту. Ее пересекали красные и синие извилистые линии, вдоль которых пестрели разноцветные кружки, непонятные знаки. И всюду, начиная от северных рек до самого Аральского моря, по всей трассе торчали, как накрепко вбитые колышки, жирные восклицательные и вопросительные знаки. А рядом паутинным узором вились мелкие записи, затейливая вязь – домла по старой привычке писал арабскими буквами.

– Занимается проблемой переброски сибирских рек в Среднюю Азию?

– Чем только он не занимается! – сказал Атакузы.

– Колоссальная проблема! – Шукуров выпрямился. – Мой тесть тоже работает над этим.

– Вахид Мирабидович? – В уголках губ Атакузы, прикрытых коротким треугольником усов, вспыхнула и тут же погасла усмешка. – О, сейчас многие и говорят и пишут об этом!

– Да. Но… – Шукуров с недоумением посмотрел на Атакузы. – В таком случае зачем же ему ехать в кишлак?

– Ну, книги свои он может писать и там. Так сам мне сказал. Думаю, дело не только в этом. Не со всеми он тут, по-моему, ладит. Характер у старика – дай бог! К тому же одиноки они. Вы же видели, как обрадовались нашему приезду!

– У них никого нет?

– Сейчас нет. Был сын, Джаббар. Погиб в сорок третьем. Может, слышали, Герой Советского Союза…

Атакузы кивнул на фотографию в траурной рамке, висевшую над столом. С фотографии устало смотрел горбоносый, смуглый до черноты парень в офицерских погонах.

– Да, замечательный джигит, – вздохнул Атакузы. – Учился на третьем курсе железнодорожного института. По уши был влюблен в Фазилатхон… Вы ее видели, клубом у нас заведует. Красавица была в ту пору – не описать!

– Вот как!

– Да, пташка была подходящая! – Атакузы подмигнул. – Как и Джаббар, училась в Ташкенте, я говорю о Фазилатхон. А когда летом приезжали в кишлак, ваш покорный слуга – мне было тринадцать лет – бегал от одного к другому почтальоном… Э, да что там говорить, невероятные творились дела! – Атакузы, взволнованный воспоминаниями юности, смотрел на Шукурова и не видел его. – Есть один большой человек, вы его знаете, Джамал Бурибаев. Тот, что третьего дня приезжал в степь…

– Представитель «Сельхозтехники» из Ташкента?

– Какой там представитель, начальник большого управления! Занимал одно время даже пост заместителя министра водного хозяйства!.. А тогда, в войну, был у нас председателем райисполкома, Джаб-бар-ака, значит, на фронте, а Фазилатхон вернулась в кишлак… Вы только представьте: такая едва распустившаяся роза.

Шукуров поморщился:

– Все ясно…

– Терпение! – рассмеялся Атакузы. – Самое интересное еще впереди. Джаббар-ака в это самое время получает звание Героя Советского Союза и приезжает в отпуск. Представляете, что было! Стрелял в Бурибаева!.. К счастью, не попал.

Волнение Атакузы передалось и Шукурову.

– Ну? А дальше?

Атакузы раскрыл уже рот, чтобы продолжить рассказ, и вдруг будто спохватился. Наморщил лоб, невнятно забормотал:

– Да, были дела. Пришлось после этого ехать на фронт и Бурибаеву. Да вы еще услышите.

– Ваш Джаббар-ака погиб на фронте?

– Погиб, – вздохнул Атакузы.

– А этот вернулся цел и невредим?

– До самого Берлина дошел. Получил два ранения! Я, конечно, не судья тому, что было. Должно быть, на фронте проявил себя – вся грудь в орденах.

Шукуров ничего не сказал, рассматривал фотографию в траурной рамке, потом, чуть прищурив большие серые глаза, поглядел на Атакузы:

– А что, этот тоже родственник вам?

– Кто? – не понял Атакузы.

– Да… Джамал Бурибаев. Вы, помнится, сватом называли его?

– Ах, да… – почувствовав, что сболтнул лишнее, Атакузы мысленно выругал себя. – Дело в том… У него от Фазилатхон осталось двое детей: сын и дочь.

– А что, разве разошлись?

– Давно! Но дети держат связь с отцом. Так вот, дочь наша Тахира подружилась с их сыном Кадырд-жаном. А старший мой, Хайдар, тот, что завтра защищает диссертацию, полюбил их дочь Латофат. Что поделаешь! – Атакузы широко развел руками и неспокойно прошелся по комнате. – Ничего не поделаешь!

Латофат… Всего час назад Атакузы видел ее. Проезжали мимо университетского скверика, вдруг Тахира, сидевшая сзади, рванулась вперед:

– Дададжан! Остановите машину!

Едва успел Атакузы, сидевший за рулем, притормозить, Тахира тут же соскочила на обочину и с криком «Латофат!» побежала куда-то. По аллее, обсаженной молоденькими тополями, шла Латофат, невеста его сына. Шла не одна. Рядом вышагивал тощий, длинный как жердь, весь какой-то черный мужчина с ворохом взлохмаченных волос.

«Фазилат!» – мелькнуло в голове Атакузы при виде будущей невестки. Так похожа была на свою мать эта девушка с высокой, будто гнездо аиста, прической. Те же шелковисто-черные, прямые брови, огромные, невеселые глаза, та же яркая, броская красота чуть округлого смуглого лица. Только одета иначе, не так, как одевалась когда-то ее мать. На Латофат было короткое, не доходящее даже до колен, ситцевое платье, на ногах белые тупоносые туфли. Голые стройные ноги, оголенные до плеч смуглые руки… И потому ли, что она так напоминала молодую Фазилат, а может, потому, что шла рядом с этой жердью, с этим черномазым парнем, Атакузы пронзила давняя, не раз тревожившая его мысль: «Не устроила бы какой-нибудь фокус Хайдару, как мать ее устроила Джаббару-ака!»

Вспомнив сегодняшнюю встречу, Атакузы помрачнел лицом.

– Ох уж эта молодежь. В жизни не думал, что случится такое. А тут еще старики. Как они отнесутся к новой родне?

Шукуров промолчал. Атакузы наблюдал краем глаза за неожиданно замкнувшимся лицом секретаря. Подумал с досадой: «Э-э, раис, раис, простота! Разболтался хуже базарной бабы. Откуда знать ему, что говорил от души. Пожалуй, подумал: плевать тебе на твоих стариков, на их родительскую боль, рад породниться с большим человеком. Дурья башка! Под пятьдесят уже, а все как юнец лезешь, все откровенничаешь!»

Еще не прошло и месяца, как Шукуров приехал в район. И сразу стало понятно: этот сравнительно молодой, немногословный человек – прямая противоположность прежнему секретарю райкома, к которому все давно привыкли. Прежний был прост, сердечен, как говорится, весь на виду. Порой, верно, любил показать свою власть председателям, поставить раисов по стойке «смирно» на бюро райкома, ухарски распечь их. Однако поругает, а потом и утешит. После бюро садится вместе с председателем, получившим нагоняй, в машину и отправляется в его же колхоз. А там, в саду, где-нибудь у хауза – у прохладного водоема, окруженного раскидистыми чинарами, продолжит беседу. Оно как ведь полезно, в дружеской обстановке за дастарханом! А этот… За весь месяц, правда, еще ни одного раиса не «проработал» на бюро. Но зато ни у кого и не погостевал еще. В колхозах бывал, с людьми беседовал, но тут же садился в машину и отправлялся восвояси. А там на щедро раскинутых дастарханах, у зеркально чистых хаузов, тосковали нераспитые пятизвездные коньяки, в садах блеяли откормленные для шашлыка бараны. Председатели, привыкшие к манере прежнего секретаря после беспощадной головомойки на бюро продолжать беседу за дастарханом, тешить душу веселой байкой, были крайне озабочены непривычным поведением нового начальства. И Атакузы, понятно, не на шутку встревожился вчера, когда Шукуров вызвал его в райком. Тем более что через своих людей знал причину вызова. Одни из старых раисов «накапал» в райком: он-де, Атакузы, перехватил несколько машин дефицитных мраморных плит, которые предназначались для строящегося в соседнем колхозе Дворца культуры. Атакузы насторожился. А что, если «новый» отнесется к делу формально? Но все обошлось. Атакузы объяснил: ничего, мол, не перехватил. Добился, чтобы мрамор был предоставлен ему раньше, чем другому раису, он ведь позарез нужен именно в его кишлак – там воздвигали памятник в честь погибших воинов. И Шукуров проявил понимание, тут же распорядился прекратить дело. Дальше совсем пошло хорошо. Во время разговора выяснилось, что Шукуров приходится зятем известному ученому-воднику Вахиду Мира-бндову. А этот домла Вахид – научный руководитель Хайдара, сына Атакузы. Атакузы как раз собирался в Ташкент – послушать, как сын будет защищать свою диссертацию. И Шукуров очень кстати направлялся тоже в Ташкент. Поехали вместе. По дороге выяснилось еще одно приятное обстоятельство: Шукуров, оказывается, читал какую-то книгу дяди и с той поры питал глубокое почтение к домле. Правда, дядя и Вахид Мирабидов не очень-то ладили меж собой. Но Шукуров, видимо, не знал ничего, так что, когда Атакузы предложил познакомить его с дядей, с радостью согласился. Все шло как по маслу. И надо же, разоткровенничался! Свалил в одну кучу нужное и ненужное…

Шукуров наконец оторвал взгляд от карты и обернулся к Атакузы:

– После таких событий старикам должно быть тяжело.

– Да. Но что остается мне делать? Молодые ведь сами нашли друг друга…

Атакузы не успел договорить – открылась дверь и вошел домла.

– Что это ты, Атакузы? Чай ведь совсем остыл! Прошу вас, товарищ Шукуров, прошу к столу…

2

Стол под навесом из виноградных лоз давно уже был накрыт белой накрахмаленной скатертью. Шумно кипел электрический самовар. Тахира, видно, успела упорхнуть, вокруг стола хлопотала только тетушка Гульсара. При виде гостей она снова приложила руки к груди:

– Проходите, милые, проходите… и ты, Кузыджан^[43]… Как поживает моя невестка Алияхон? А мои маленькие верблюжата? Я так соскучилась по ним, так соскучилась…

– Раз соскучились, давайте махнем к нам! – сказал Атакузы. – Если дядюшка откладывает свой отъезд в кишлак, пусть остается один или пусть ищет себе другую старушку!

Гульсара-ая, мягко улыбаясь, взглянула на мужа. Видно было, ей тоже хочется ответить шуткой, но голос ее дрогнул:

– Как же я оставлю бедного моего старика? Теперь уж, видать, суждено нам до гроба быть вместе…

В ее словах, в печальном взгляде глаз, в личике, напоминающем круглую иссохшую лепешку, сквозили и самоотреченная преданность, и затаенная боль. Так бывает у людей, если долго прожили вместе и объединяет их одна большая беда.

Шукуров поспешил повернуть разговор в другое русло.

– Замечательные книги у вас собраны, – обратился он к домле. – Кстати, когда я работал в Каршинских степях, мне однажды попалась ваша книга об освоении Голодной степи. Меня поразила одна деталь.

– Ну-ну…

– Неужели знаменитый декрет Ленина об освоении Мирзачуля^[44] оставался неизвестным до тридцать седьмого года?

– Да, это было именно так.

– И вы нашли этот документ?

– Что значит нашел? Декрет, разумеется, существовал, был напечатан. Но по каким-то причинам не входил в то время в собрание сочинений Ильича. И надо сказать, не отыщись этот декрет… положение вашего покорного слуги было бы плачевно.

– Как так?

– А так… нашлись люди, которые хотели выглядеть самыми, ну, что ли, преданными. Норовили навесить на ученых, выступавших за освоение Мирзачуля, всякие ярлыки. И выходило, что эти самые ученые чуть ли не враги советской власти…

Шукуров весь подался вперед.

– Вот что!

– Сейчас, наверно, это покажется просто неправдоподобным. Но попробуйте перелистать газеты предвоенных лет. Многое поймете. В одной из них и про меня есть. Собственными глазами можете прочитать.

– У вас сохранилась эта статья?

– Нет! – голос домлы неожиданно зазвучал сурово и гордо. – У меня нет привычки хранить всякие кляузы!

Атакузы, знавший, в кого метит домла, заерзал на стуле.

Шукуров, почему-то бледнея, тихо спросил:

– И сейчас еще живы эти самые… «преданные»?

– Живы… – Едкая улыбка искривила губы старика. – Вот он знает одного…

Шукуров быстро взглянул на Атакузы. Тот опустил глаза.

– Ну к чему сейчас об этом? Говорят же: прошлым делам – забвение.

– А ты что думаешь, я собираюсь ворошить это прошлое? Товарищ Шукуров спросил, я и ответил. И только. – Домла, насупив редкие седые брови, метнул взгляд на притихшую старушку: – Иди неси обед! – И к Шукурову: – Раз вы интересуетесь книгами, пожалуй, могу дать вам одну. Хотелось бы, чтобы вы, как партийный работник, прочитали. Книга о проблеме химизации. Острейшая проблема дня.

– Совершенно верно, это всех сейчас волнует, – оживился Шукуров.

– Всех, говорите? Вот мой племянник – председатель знаменитого колхоза, а как он смотрит на эти вещи, не знаю…

Дядя больно задел Атакузы. Может, потому особенно больно, что заявил это при новом секретаре.

– Эта проблема в тысячу раз сложнее, чем вы себе здесь представляете! – попытался отбиться раис и, заметив испытующий взгляд Шукурова, невольно отвел глаза.

– А кто сказал, что эта проблема простая? Потому все и хлопочут, что она сложная! – старик дрожащими пальцами разгладил скатерть и встал. – Так посмотрим книгу, товарищ Шукуров?

– Да, да! – заторопился тот. – Кстати, я видел вашу карту переброски сибирских рек и кое-что хотел спросить…

В усталых глазах старика, оплетенных мельчайшей паутиной морщинок, заиграли насмешливые огоньки.

– Карта эта не моя. Вот вопросительные знаки – мои!

Домла и Шукуров, предупредительно уступая друг другу дорогу, пошли в дом.

Атакузы не тронулся с места, сидел у дастархана, покручивая в руке пиалу с остывшим чаем. Он был недоволен собой. И что сегодня с ним случилось? Что ни скажет – все невпопад. Хочет навести брови, а выбит глаз. И старик тоже хорош! Иронизирует, язвит. А ведь впереди такой серьезный разговор! Прежде всего надо переговорить с дядей о завтрашней защите. Тоже ведь задача! Научный руководитель Хайдара как раз и есть тот самый, как выразился дядя, «преданный». Верно, Вахид Мирабидов когда-то обвинял, «разоблачал» дядю. Но ведь сколько времени утекло. Интересно, как старик смотрит на эту историю? Не выкинул бы завтра чего-нибудь. Если этот разговор пройдет спокойно, Атакузы закинет удочку и насчет предстоящей свадьбы. А если нет?..

Из летней кухни вышла Гульсара-ая:

– Все готово. Подавать на стол?

– Подождем, пусть они выйдут. Присядьте, отдохните…

Гульсара-ая бесшумно подошла к столу и, сложив ладошки на дастархане, подняла кротко-грустные глаза на Атакузы:

– На защиту Хайдарджана приехал?

– А кто сказал про защиту? Тахира?

– Хайдарджан сам приходил…

Атакузы облегченно вздохнул.

– А дядя что?

Тетушка Гульсара опустила глаза, под зеленым шелковым платьем чуть заметно приподнялась и опала ее грудь.

– Что дядя?.. Вы же знаете характер своего дяди, Кузыджан!

«И когда только наступит конец этой дурацкой стариковской вражде? – помрачнел Атакузы. – Не пострадал бы Хайдарджан из-за их распри».

Да, Атакузы хорошо знает характер дяди. Там, где старик считал себя правым, никого никогда не щадил.

С той самой поры, как Хайдар стал учеником Мирабидова, домла Нормурад заметно охладел к нему, да и сам Хайдар редко теперь заглядывает в этот дом. Эта холодность – больное место Атакузы. А все потому, что любит он старика, несмотря на все его странности и чудачества, на всю резкость характера. Да и дядя – Атакузы это знал наверняка – тоже любит своего внучатого племянника. Любить-то он любит…

Атакузы поморщился и разом осушил пиалу остывшего чая.

– Не понимаю дядю! Неужели он из-за этого… Мирабидова подведет Хайдара?

Пиала в сухих пальцах старушки мелко задрожала.

– И я вашему дядюшке то же самое твержу. Но вы же знаете…

– Знаю! – Атакузы до боли стиснул зубы. – Вот и думаю все – как быть.

Голова Гульсары-ая низко склонилась.

– Кузыджан, что я могу поделать. Устала повторять вашему дядюшке: и в радости, и в лихие дни он один у нас – Кузыджан, только он, говорю, и заботится о нас! И его хотите вы обидеть. Останемся на старости лет одни, всеми покинутые… – Плечи старушки затряслись, она тихо заплакала.

Атакузы растерялся.

– Видит аллах, я не в обиде на вас, дорогая тетушка, но что остается делать мне? Ведь говорят же: недруг, отзывчивый на доброту, лучше того, кто в тебя по дружбе плюет.

Атакузы придвинулся к Гульсаре-ая, обнял ее худые, как у мальчика, плечи. Сказать или не сказать о свадьбе?

Обычно трудные вопросы он предварительно «согласовывал» с теткой и лишь после того, как она подготавливала старика, говорил с ним. Но как заикнуться о сватовстве? Чтобы ненавистные старикам Фазилатхон и Бурибаев вдруг стали им родней! Тут не только перед дядей – и перед старушкой не посмеешь открыть рта.

– У меня нет секретов от вас, тетушка, – начал Атакузы.

– Знаю, милый.

– Вы уже слышали?

– Разве в наше время что-нибудь укроется, Кузыджан?

– И что же дядя, как он?

– А что он? Чего скрывать? Расшевелили давнее… – Взгляд женщины засветился печалью. – Ах, пусть остается с нами наша боль. Не вернется же наш Джаббарджан оттого, что не состоится свадьба. Пусть идет все, как идет… Да ниспошлет аллах счастье молодым!

И такая боль, такая горечь слышалась в ее словах, что Атакузы не рад был, что начал этот разговор. Удивительное дело: в то время как в каждом слове, в тихом, срывающемся голосе прорывался стон ее души, мягкий взгляд проливал на Атакузы поток любви. И только теперь, в эти минуты, почувствовал он по-настоящему, каким непомерным грузом лягут на стариков эти будущие двойные узы родства.

– Что же делать? Молодежь, – попытался было оправдаться, но слова застряли у него в горле. И в это время в дверях показались дядя и Шукуров.

3

В руках Шукуров нес целую кипу книг. Оба – и он и домла – стали еще любезнее и предупредительнее друг с другом. Должно быть, в библиотеке постояли ми-нуту-другую над картой, поговорили и о переброске сибирских рек – усаживаясь за стол, старик метал теперь стрелы в тех, с позволения сказать, ученых, как он выразился, которые в угоду моде ухватились за эту проблему и, не помышляя о глубоком, всестороннем изучении, вдруг сделались ее ярыми пропагандистами. Затем вернулись к книге, за которой пошли в библиотеку, заговорили о вреде ядохимикатов в хлопководстве, о расширении площадей под садами, о том, как важно сохранить в чистоте родники и реки. Нормурад Шамурадов называл новые книги о биологической борьбе с вредителями, объяснял, убеждал – говорил громко, возбужденно. Шукуров не отрывал от него влюбленных глаз и на все согласно кивал головой.

«Хочет понравиться, – не без раздражения подумал Атакузы. – Оно легко здесь, за столом, разливаться соловьем в защиту природы, слушать песни о биологических способах! А не сегодня завтра, как подопрет беда, нагрянет совка, не задумаешься – сам прикажешь: «Сыпьте, сыпьте ядохимикаты!» Прикажешь ты, а виноваты будем опять-таки мы!»

В воздухе сладко и остро запахло жареным мясом, приправленным луком, перцем и пряностями, – Гульсара-ая несла на поднятых руках целое блюдо жареной баранины. Разговор оборвался.

После угощения Шукуров стал прощаться. Домла не задерживал его. Забыв о своем почтенном возрасте и учености, пошел вместе с Атакузы проводить гостя до ворот. Всегда он так: покажется старику, что ты с ним подозрительно любезен, – тут же осадит, не пожалеет. А сам – если кто понравится – пластом готов стелиться.

Шли обратно через двор. Атакузы с тревогой думал о предстоящем разговоре.

Как только уселись за стол, дядя повел свою речь: усмехнулся краешком губ и сказал не без подковырки:

– Опять приволок целую гору винограда и овощей? Собираешься умаслить кого-нибудь?

Называется, дал передышку!

– А что делать? Не подмажешь – не поедешь!

– Это кто же так говорит?

– Дядя, дорогой! – взмолился Атакузы. – Не будем об этом! Во-первых, все из моего собственного сада. Во-вторых, будь это и колхозное добро – для нашего колхоза машина фруктов и гроша ломаного не стоит.

– Гроша не стоит, а вот попадешься однажды… Как подумаю иной раз об этом, ночами не сплю!

Раздражение Атакузы как ветром сдуло. Услышал такие слова старика, и на душе вмиг потеплело.

– Попадусь – надеюсь, поймут. Не для себя старался. Вы даже не представляете, какое громадное хозяйство на моих плечах, сколько забот!

Домла устало махнул рукой:

– Ну, делай как знаешь…

– Дядя, дорогой, не обижайтесь! – сказал Атакузы примирительно. – Сколько уже раз говорили мы с вами. Лучше ответьте – прочитали вы работу Хайдара? Он, кажется, приходил к вам?

– Да, приходил… – Нормурад Шамурадов погладил бугристое темя, глубоко вздохнул. – Знаешь что, мой дорогой, не ввязывай ты меня в это дело!

Только что слова дяди так согрели Атакузы – и вот уже минутной оттепели как не бывало. Чувство горчайшей обиды схватило за горло. Да, да, ему теперь понятно все! Из-за застарелой ненависти к этому Вахиду Мирабидову дядя готов предать – кого? – своего родного джиена… А он, Атакузы, еще жалел несчастного одинокого старика. Бедняга, мол, ни детей, ни близких не осталось – забыт, не обласкан судьбой. И вот, пожалуйста: ничего не видит, все гнет свою правду! Спасибо! Понимать такую правду Атакузы отказывается.

Не сказал, процедил сквозь зубы:

– Стало быть, отворачиваетесь от Хайдара?

Домла Шамурадов устало махнул рукой:

– Говорю же, оставь, ну оставь меня в покое…

– Вы думаете, может, что я ничего не понимаю?

– А что ты понимаешь?

Тяжело опираясь руками о стол, Атакузы поднялся и всем корпусом наклонился вперед:

– А вот что я понимаю: обиду на Ису вымещаете на Мусе! Кому ставите палки в колеса! Из-за чего! Из-за вашего старого соперничества с Вахидом Мирабидовым! Вот где зарыта собака!

– Хватит, не будем об этом, – простонал домла. – Соперничество! – повторил он и, оторвав взгляд от горящих гневом глаз племянника, обхватил голову руками.

Так всегда: лишь речь заходила о Вахиде Мирабидове, об этом развеселом, компанейском человеке с неизменно сияющей улыбкой набитого золотом рта, – перед глазами вставала все та же давняя статья в республиканской газете. Броский, набранный крупным шрифтом заголовок: «Невежество или злой умысел?»

Вот уже более тридцати лет минуло с тех пор, но стоит только намекнуть на давнее дело, и перед взором домлы Шамурадова уже пляшут огненно-черные буквы.

Возможно ли освоение Мирзачуля? – так автор ставил вопрос. И тут же отвечал категорическим: «Нет! Прожектерство! Утопия!» А начальник Управления водного хозяйства Народного комиссариата земледелия Нормурад Шамурадов, который считал освоение Голодной степи возможным, выставлялся как ученый-невежда и даже как скрытый недруг советской власти. Но самое ужасное было то, что под статьей стояла подпись главного инженера этого же управления Вахида Мирабидова.

До сих пор памятен этот день. Сложными были предвоенные годы, ох сложными. В то утро Нормурад ни о чем еще не знал. Просидев ночь над докладом народного комиссара о строительстве Большого Ферганского канала, он пришел на работу чуть позже обычного. Пришел – и сразу почувствовал: что-то не так. Коллеги, прежде любезно раскланивавшиеся, теперь шарахались в сторону, будто сам провозвестник смерти Азраил заступал им дорогу. Сотрудники управления, подчиненные Нормурада, встретили его мрачным, каменно-гробовым молчанием.

Заныло в груди от недоброго предчувствия, молча прошел он в свой кабинет. На столе, на зеленом сукне, лежала развернутая газета. Охватил взглядом черный заголовок – и опустился, нет – упал в кресло.

Пробежал глазами статью, занимавшую чуть ли не пол-полосы, и понял: да, конечно, острие ее направлено против него, Нормурада Шамурадова. Это он в своей книге поднял разговор о засоленных землях Голодной степи, бесплодных, веками пустующих. Он утверждал, что эту проклятую родом человеческим целину можно освоить, можно превратить в поля и сады. Кто способен выдвинуть такую идею? – спрашивал автор статьи и отвечал: только человек, далекий от научных расчетов, полный невежда, или же… классовый враг, вознамерившийся нанести непоправимый ущерб экономике страны! Доказательства? Какие еще нужны доказательства? Мирзачуль освоить нельзя – это истина, не требующая доказательств! Во все века нога людская обходила стороной эту жуткую, безжизненную, пустынную степь – вот это и есть высшее доказательство. А тот факт, что руководитель крупного управления наркомата Нормурад Шамурадов ссылается на попытки царского правительства освоить Мирзачуль, – это лишний раз говорит о несостоятельности его предложений!

Вот в чем обвиняли Нормурада Шамурадова. И кто? Главный инженер, всегда предупредительный молодой красавец с неизменно доброжелательной улыбкой.

В тот день, с того самого номера газеты, где была опубликована статья Вахида Мирабидова, жизнь Нормурада перевернулась вверх дном. Бесконечные собрания, обсуждения, статьи, отмежевание коллег. И наконец– уволен… Вначале Нормурад пытался еще защищать себя, свою книгу. Но вскоре убедился – попытки его ни к чему не приведут.

Прошел месяц – без работы. Нормурад отправил в кишлак Гульсару с сыном. Сам задержался в городе– ждал решения партийного бюро. Останется ли он в партии?.. Однажды вечером вдруг зазвонил телефон. Как жутко звенит телефон после месячного молчания…

Нормурад схватился за грудь от неожиданности. Книга, которую читал, упала на пол. Осторожно, будто к змее, протянул руку к трубке. Она завибрировала высоким взволнованным голосом:

– Кто это? Нормурад? Это я, Мухамаджан!..

Мухамаджан был давний друг Нормурада. В то время он учился в Москве, в Институте красной профессуры.

– Мухамаджан? Когда приехал?

– Сегодня, сейчас! – Мухамаджан почему-то сильно волновался, было слышно, как прерывисто дышит в трубку. – Я только что с поезда. Говорю с вокзала. Все знаю. Прочитал эту дурацкую статью! Еще в Москве! Ты вот что, не бойся! Слышишь меня? Не бойся. На твоей стороне сам Ленин…

– Знаю, – сказал Нормурад. – Правда на моей стороне.

– Да помолчи! Я тебе не вообще говорю. Точно: есть ленинский декрет о Мирзачуле…

– Какой декрет?

– Декрет об освоении Мирзачуля! Еще в восемнадцатом, в самые тяжелые годы, для этого дела намечалось выделить пятьдесят миллионов рублей. Золотом!

Нормурад задохнулся от такой новости:

– В ленинских книгах этот документ есть?

– В том-то и дело, не вошел, оказывается, в прежние издания. Обнаружили недавно. Я привез тебе один перепечатанный экземпляр! Ты слышишь? Привез перепечатанную копию!

Нормурад, не в силах слова сказать, привалился к стене.

– Нормурад! Почему ты молчишь?

– Голова! – едва слышно проговорил Нормурад. – Держишь в руках такой документ! Чего же ты сидишь иа вокзале! Лети же сюда, верблюд безмозглый!

Всю ночь Нормурад читал и перечитывал эту бумагу. Еле дождался следующего дня. Помчался с документом сначала в наркомат. За полчаса до начала бюро выложил копию декрета на стол секретаря райкома. Вот эта-то птица счастья, нежданно прилетевшая из рук Ленина, и спасла его.

Родной племянник называется! Нашел что придумать – соперничество с Вахидом Мирабидовым! С этим Вахидом, который сверкает золотом зубов прямо в лицо! Домла считает ниже своего достоинства даже напомнить этому болтуну о прошлых его делах. А кто и захотел бы напомнить, все равно ничего не выйдет. Случилось невероятное – тот самый Мирабидов, что некогда так категорически припечатал свое «нет» Мирза-чулю, сегодня он – доктор наук и получил эту степень, разрабатывая проблемы освоения Голодной степи!

Десятки статей написал, так же рьяно утверждая то, что прежде клеймил. Интересный случай вышел на его защите: кто-то, – не Нормурад, конечно, нет, кто-то из старых ученых-ирригаторов – напомнил Мирабидову о той давней его статье. Вахид Мирабидов и тут не растерялся. Закатил такую страстную саморазоблачительную речь, так поносил себя за верхоглядство, за поспешность – не жалея лил на самого себя потоки грязи. Нормурада же Шамурадова, наоборот, превознес за дальновидность и прозорливость, так высоко поставил как ученого, что стало даже неловко. Домла Ша-мурадов давно махнул рукой на этого сладкоголосого соловья.

Домла разжал руки, поднял голову. Атакузы не было на месте. Он снимал пиджак, висевший на ветке яблони, – видно, собрался уходить.

– Подожди! Ты же не дослушал меня…

– А чего мне слушать? – Замкнутое лицо Атакузы еще больше потемнело, угрожающе заиграли желваки. – Я знаю, что легло между вами. Он сам мне рассказал. Но обстоятельства ведь какие были…

– Обстоятельства?

– А вы будто не помните? Это же было сложное предвоенное время…

– Вот оно что! – Бугристая, обрамленная белым пушком голова Нормурада Шамурадова мгновенно сделалась пергаментно-бурой. – Это же привычка всех подонков – сваливать свои подлости на обстоятельства, на время! А что, если какой-нибудь мерзавец наврет на тебя три короба, и ты упадешь… А потом свалит все на обстоятельства!.. Как ты на такое посмотришь, хотел бы я знать, дорогой мой племянник?