Текст книги "Совесть"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Вахид Мирабидов пригласил зятя сесть рядом и подал пиалу чая.

– Друг мой звонил, Атакузы… Вы, я слышал, уже познакомились с ним, Абрарджан? Это хорошо! Замечательный человек. К тому же один из могущественных раисов вашего района! – Мирабидов строго и значительно округлил глаза. – Я, помнится, говорил вам – мы с ним давние друзья! Завтра его сын защищается. Он, естественно, волнуется. Я только что от него, а он уже звонит. В ресторан приглашает, в «Гули-стан». Между прочим, будут большие, деловые люди. Съездим?

«Большие люди». Слова эти напомнили Шукурову разговор, который только что состоялся в Министерстве сельского строительства. Принял его сам министр. Любезно принял, но так же любезно и отказал в помощи. По словам министра выходило – район исчерпал все выделенные фонды стройматериалов. Шукуров засомневался, попросил показать документы. И, проглядывая бумаги, несколько раз наткнулся на фамилию Атакузы. Оказалось, раис урвал львиную долю материалов, выделенных району. Помогли ему письма, подписанные секретарем обкома по сельскому хозяйству Бекмурадом Халмурадовым. «Большие люди»…

В первую же неделю, как прибыл в район, Шукуров побывал в колхозе «Ленин юлы»^[45] – в колхозе Атакузы. Осмотрел новый поселок. Слава о красоте и благоустройстве этого поселка гремела по всей республике. И вот увидел собственными глазами, и то, что увидел, превзошло все его ожидания. Шукуров тогда же от души поздравил председателя-миллионера. А потом пришла жалоба на Атакузы от старого раиса: будто бы перехватил у него дефицитные мраморные плиты. Атакузы привел тогда доводы достаточно веские, но не тот ли самый новый поселок сыграл главную роль, когда он, Шукуров, распорядился «закрыть» жалобу. А пожалуй, надо было разобраться…

Шукуров помрачнел.

– Спасибо, я не смогу, – ответил тестю. – Мне еще в «Сельхозтехнику».

– Тем более надо ехать в ресторан! – рассмеялся Вахид Мирабидов. – Туда непременно приедет и Джамал Бурибаев, а он один из столпов этой самой «Сельхозтехники». Вот случай познакомиться с ним – пригодится. Человек с головой. Недаром Атакузы хочет породниться с ним…

– Да, да… Атакузы-ака рассказывал о нем. Поразительная история…

– Какая же?

– Что-то там произошло во время войны между этим… Джамалом Бурибаевым и сыном домлы Шамурадова. Раис говорил как-то неопределенно.

– A-а… Вы об этом! С кем не бывает в молодости! – Вахид Мирабидов украдкой метнул взгляд в сторону летней кухни и заговорщически подмигнул зятю. – Жила там в кишлаке девушка, неописуемой будто бы красоты. Ну, сын этого самого… моего закадычного друга Нормурада Шамурадова любил ее. Да уехал на фронт. Появляется Джамал Бурибаев – молодой, горячий, собой видный. Ну и… не устояла… Вы же знаете женщин… Нагрянул этот самый парень. Да еще со звездой на груди. Другой махнул бы рукой. Мало на свете красивых девушек? А этот, видно, был такой же гордец, что и папаша, – полез, понимаете, в драку! Даже стрелял, говорят, в Бурибаева. Не попал, к счастью!

Шукуров занялся разливанием чая – неловко было смотреть на возбужденно-раскрасневшееся лицо Вахида Мирабидова. Рассказ тестя неприятно удивил его. Даже не столько сам рассказ, сколько ужимки, тон Мирабидова. А как он отозвался о сыне Шамурадова! Шу-курову вспомнилась прямая, откровенная речь домлы Нормурада и кроткие, печальные глаза его жены. Слова тестя показались мелкими, недостойными. Шукуров чуть было прямо и не выложил ему это. Но осекся. Он же гость в этом так приветливо встретившем его доме. Но почему-то даже счастливый смех жены, доносившийся до него, покоробил. Здесь – здесь с избытком всего: и достатка, и веселья. Сам тесть цветет, задает всему тон. Какая разница между той, меченной бедами, семьей и этой – счастливой и беззаботной. И еще было что-то, в чем Шукуров не мог разобраться, но что говорило о скрытой несправедливости судьбы.

Вахид Мирабидов стукнул пиалой о стол, поставил ее вверх дном – кончил чаепитие! – испытующе глянул на зятя.

– Вы, я слышал, были у моего друга… – при слове «друг» он широко осклабился и сделал паузу, – у Нормурада Шамурадова?

– Да, заходил вместе с Атакузы-ака.

– Ну и о чем же беседовали?

– О разном, – Шукурову не хотелось продолжать этот разговор. – В основном о проблемах экологии. Домла, оказывается, очень интересуется этими вопросами…

Вахид Мирабидов состроил кислую мину:

– Чем только этот домла не интересуется! Слыхал я, даже пишет книгу о горной арче. Утверждает, будто стоит покрыть все горы Средней Азии арчой, как было в древности, и проблема воды решится сама собой! И переброской сибирских рек ни к чему заниматься. Ну разве не дилетантство!

И была в словах Мирабидова такая неожиданная неприязнь, таким железом зазвучал обычно мягкий голос, что Шукурова вдруг осенило: «Не его ли имел в виду домла, когда говорил об авторе чуть не сгубившей его статьи?»

Эта догадка была неприятна, Шукуров попытался быстрее отмахнуться от нее.

– Я видел у него карту предполагаемой трассы будущего канала…

– Ну и что?

– Работает над ней, всюду понаставил вопросы и восклицательные знаки, заметки.

– Вот-вот! – нервно рассмеялся Вахид Мирабидов. – Вопросительные знаки! Он только и знает, что ставит их везде. Как говорится, один дурак может задать столько вопросов, что и сто мудрецов не ответят. Между прочим, прочли вы мою книгу о переброске сибирских рек в Среднюю Азию?

– А она уже вышла?

– Вышла! О ней уже говорят! – раздражение мигом покинуло Мирабидова, и круглое, розовое лицо его засияло почти детской радостью, счастьем. – Пойдемте, пойдемте, дорогой! Сейчас я подарю вам ее с автографом!

3

Кабинет Мирабидова просторный, очень светлый, огромные окна распахнуты в тихую малолюдную улицу. Как и кабинет домлы Нормурадова, уставлен книжными шкафами. Первое, что бросилось сейчас в глаза Шукурову, когда он вслед за тестем вошел сюда, – огромная, закрывшая полстены карта. Такая же самая, что лежит на столе у домлы Шамурадова, с теми же красными и синими четкими линиями, – от зеленых лесов до желтых песков, окруживших синь Аральского моря. Однако здесь не было ни вопросительных, ни восклицательных знаков, ни мелкой арабской вязи на полях. Прямо на карте висел двухструнный дутар из коричневого урюкового дерева, искусно инкрустированный слоновой костью. Шукуров знал, тесть часто берет его в руки. Виртуоз. Но как не вязалась эта затейливо украшенная игрушка с проблемной картой! Шукуров невольно улыбнулся.

Вахид Мирабидов прошел к старинному квадратному столу меж окон, заваленному ворохом папок и рукописей. Взял из высокой стопки одну не слишком толстую, но и не тонкую книгу в твердом, черном переплете. Молча, все с той же улыбкой показал ее и, не садясь, настрочил надпись. Был он в этот миг внушителен, исполнен достоинства.

– Вот. Надеюсь, будет время перелистать! – и удовлетворенно опустился в глубокое вертящееся кресло. С мягкой улыбкой выжидающе посмотрел на зятя.

Книга называлась «Жажда и надежда древней земли». На первой странице крупным, небрежно-размашистым почерком тесть начертал:

«Дорогому сыну моему Абрарджану с надеждой, что и вы, и ваши дети, мои любимые внуки, увидят претворенными в жизнь идеи, заключенные в этом скромном труде».

Шукуров с детства привык смотреть на книгу как на чудо. Люди, творящие это чудо, всегда казались ему особенными, он невольно склонялся перед ними. И сейчас, держа в руке книгу, да еще с такой надписью, Шукуров почувствовал внезапную теплоту.

– Спасибо, дада! Новых творческих удач вам!

– Благодарю, сынок! – Вахид Мирабидов задорно крутанулся в кресле и спросил – А все же, что наговорил вам мой друг по поводу этой проблемы? – он показал пальцем на книгу.

Шукуров украдкой взглянул на часы – оставалось еще минут тридцать до семи – и присел на кожаный диван.

– Да ничего особенного…

– Но все же?

– Помнится, говорил, что необходимо глубоко изучить возможные последствия переброски рек. Тревожится: что станет с окружающей средой на севере, на юге…

– Общие слова! Чтобы сказать такое – не надо быть большим мудрецом. Еще?

Шукуров озадаченно потер лоб.

– Ну, словом, он считает, что спешить здесь нельзя. Что это тот случай, когда надо семь раз отмерить…

– Обычные доводы перестраховщика! – Вахид Мирабидов, как мяч, подпрыгнул, вскочил с кресла, сунул руки в карманы брюк, выставил по-петушиному грудь, пробежался по кабинету. – Есть, есть еще у нас такие горе-ученые. К сожалению. Узколобые! Никакой фантазии! Ни капли смелости! Не говоря уже о масштабном государственном подходе к большим, научным проблемам. Как чеховский «человек в футляре»: как бы чего не вышло! А чего требует от нас жизнь? Дерзновенных мыслей, смелости. Даже, если хотите, риска!

Шукуров глазами следил за воинственно-петушиными пробежками тестя, слушал его страстные тирады и вдруг поймал себя на мысли: тесть начинает ему нравиться. Смутная тревога, что легла на душу, во время беседы на терраске, улетучилась. По всему видно, подозрения были скороспелыми. Шукурову захотелось, чтобы Вахид Мирабидович еще логичнее подтвердил свою мысль.

– Да, вот еще что говорил домла: до переброски сибирских рек надо обновить всю оросительную систему Средней Азии. Говорит, если привести в порядок имеющуюся сеть каналов, у нас окажутся большие резервы…

– Большие резервы! – передразнил Вахид Мирабидов. Прищурив загоревшиеся глаза, он накинулся на Абрара Шукуровича, будто перед ним на диване сидел не зять, а сам Нормурад Шамурадов. – А о таких подсчетах он вам не говорил? Используй хоть все родники, даже растопи ледники Тянь-Шаня – к восемьдесят пятому, максимум к девяностому году все равно исчерпаются все возможности освоения новых земель! С учетом даже всех построенных и строящихся водохранилищ и каналов мы сможем освоить еще миллион, от силы полтора миллиона гектаров. А потом? Что потом? Полный застой экономического развития! Вот что наступит потом. И это при наличии огромного запаса – многих миллионов га плодороднейших земель. А как с ростом населения? Растем ведь невиданными темпами! Тоже немаловажный фактор. Понятно вам, почему надо приступать к осуществлению этой идеи? А все мелкие споры, сомнения лучше всего немедленно, сейчас отбросить. И без того на составление реальных проектов и на строительство самого канала, даже с учетом мощи современной техники, уйдет не менее пятнадцати лет! Говорил он вам об этом или нет? – наскакивал на зятя Вахид Мирабидов.

Шукуров засмеялся:

– Мне же не по чину вести с ним такую дискуссию!

Домла замер перед зятем и тоже вдруг захохотал:

– Забылся, кричу, будто передо мной сидите не вы, Абрарджан, а сам Нормурад Шамурадов, мой старый любезный друг!.. А знаете, почему так горячусь? – Мирабидов погрустнел так же внезапно, как и развеселился. – Умеет, умеет он пыль в глаза пускать. Послушать моего друга – нет ученого более честного, принципиального, чем он! И представьте себе, находится кое-кто, поддаются его краснобайству! И не только несведущие в тонкостях науки… А впрочем, мне его жаль. И знаете, хватит о нем, поставим точку. Вижу, вы посматриваете на часы. Значит, не будете в ресторане?

– Спасибо, не могу.

– Я тоже, наверно, не буду. Посижу, подумаю о завтрашней защите. Хоть мне и не обязательно держать большую речь, все же хочу высказаться по некоторым спорным вопросам. Да и этот мудрец, пожалуй, может выкинуть номер.

– Так я пойду… – сказал Шукуров.

– Да, да, только вот… Что-то хотел я вам сказать? – тесть напряженно сжал губы. – Да, вот что, Абрарджан. Вы молоды, а стали руководителем большого района. Хочу дать вам маленький совет. Знаете, как говорится, что неведомо ангелу, ведомо старости. Учтите: такие люди, как Атакузы, вам очень пригодятся! Надеюсь, тень еще не легла между вами? И не должна лечь, – заявил тесть решительно. – Вы честный, прямой человек, Абрарджан. Я это знаю и ценю. Но не спешите, когда перед вами такие люди, как Атакузы. Подумайте, прежде чем идти на обострение… Атакузы– мой друг, а вы мне сын родной! Запомните: люди, подобные Атакузы, способны на все. Человек он неплохой, замечательный организатор, при этом по-настоящему любит свое дело, но, если что ляжет ему поперек дороги, ни перед чем не остановится. Запомните это! А вы молоды, вам еще расти и расти, сын мой!

Шукуров молчал. Он уже при первой встрече понял силу Атакузы. Всю же меру его могущества почувствовал сегодня. Куда бы ни заходил – везде протянулись незримо нити его связей. Там, в области, – секретарь обкома Бекмурад Халмурадов, здесь Джамал Буриба-ев, в министерствах, в институтах, в управлениях – всюду свои люди. Такой человек и впрямь, если что, может ни перед чем не останавливаться…

Шукуров резко встал. «Обострение? Наоборот, я уже прикрываю его!» – хотел отмахнуться шуткой, но, пожалуй, обидишь тестя. Ведь от души говорил старикан, добра желал.

Зять и тесть вышли на веранду и невольно остановились. Во дворе, на голубой террасе, где недавно они сидели, собрались молодые женщины. Они стояли кругом, ритмично хлопали в ладоши, а в центре под легкие вскрики магнитофона танцевала Махбуба. Плавно неся белые округлые руки, покачивая бедрами, она легко плыла по тесному кругу. Махбуба чуть-чуть начинала полнеть, но это даже шло ей, высокий рост скрадывал намечавшуюся тяжеловатость. Вахид Мирабидов почувствовал отцовскую гордость, повеселел, не заметил, как сам начал пританцовывать. Но тут из боковой комнаты вышла Назокат-биби и страшно округлила глаза:

– Идите, идите к себе, спугнете девушек! – как колобок подкатилась и– ловким движением подтолкнула мужа к двери. А зятя пригласила – Может, посидите с гостями?

– И рад бы посидеть, да дела! – Шукуров виновато улыбнулся и поспешил проститься с тестем и тещей.

Вахид Мирабидов поплелся обратно в кабинет, нехотя опустился в свое любимое вертящееся кресло. Он был доволен разговором с зятем. Видать, произвел на него впечатление. Доволен был и дочерью, и ее гостями на голубой терраске. О, были бы сейчас здесь его сверстники с женами, взял бы Вахид в руки дутар, ударил бы по струнам, распотешил бы компанию! О работе не хотелось и думать. Да и к чему? Все и без того будет как надо. В голову пришла мысль: как-то там их величество Нормурад Шамурадов, пожалуют завтра на защиту? Не собираются ли чего отколоть по старой привычке, покрасоваться своей знаменитой принципиальностью? «А, пусть приходит! – усмехнулся Мирабидов. – Пусть выступает против. Очень будет хорошо. Пусть вывернется наизнанку перед своими родичами!» Вахид Мирабидов почувствовал, что к сражению он готов.

Глава третья

1

Латофат в общежитии не было. В вестибюле сидела толстая краснощекая вахтерша и тянула из пиалы чай, посасывая леденец. Хайдар обратился к ней и тотчас же пожалел.

– Спрашиваете про девушку из восемьдесят шестой? Какая из них? А, красавица-недотрога, все парни за которой бегают! Отправилась с этим, как его… с преподавателем. Может, знаете, такой хиленький, черномазый.

Хайдар бросился на улицу, вахтерша успела ввернуть вдогонку:

– Просто удивляюсь! При таком джигите-беркуте мотаться с этим заикой!..

Солнце уже село. И хотя еще было светло, площадь вокруг огромного цветника с журчащим фонтаном посредине и утонувшие в зелени листвы улицы, днем многолюдные, почти опустели. Лишь на чугунных крашеных скамейках под сенью деревьев сидели парочки, слышался тихий говор, негромкий смех…

Хайдар зашагал к цветнику рядом с общежитием. Плотно сжал губы. Нет, он, конечно, не ревнует Латофат. Да и не такая она. Легкомыслие и ветреность ей вовсе не свойственны. Могла бы даже быть чуточку шаловливее, веселее.

В компаниях Хайдар не раз встречал девушек, которые приехали в город из далеких кишлаков. К ним очень подходило выражение: вырвались. Действительно, вырвавшись из, – под строгой опеки родителей, они очертя голову бросились в вихрь городской жизни. Как необузданный поток – прорвал плотину и летит себе, не разбирая пути. Однажды Хайдара не на шутку увлек такой поток; Подумывал даже порвать с Латофат – устал от ее странностей. Но узел оказался слишком тугим – не разорвать.

Отец вот посчитал его размазней. Находит, что Хайдар робок с прекрасным полом. Какое там «робок». Раньше скольким кружил, бывало, голову. А вот встретился с Латофат, и что-то приключилось с ним. Прямо болезнь какая-то.

Этот хилый заика, о котором говорила вахтерша, – ну что может в нем найти Латофат? Конечно, кандидат наук, но ведь мужчина за тридцать. Занимается на биофаке какими-то насекомыми, паутинными клещами. Мечтатель-дервиш! И надо же, вскружил голову ей высокими речами, теперь она жить не может без его букашек-мукашек – уму непостижимо!

Хайдар понимал: эти букашки – предмет их исследований. Но этот кандидат вон куда загнул – труд их будто бы имеет всемирное значение! Вот какой подход! И ведь не сбить спесь с этого дервиша. Заикнуться даже нельзя! Латофат терпеть не может шуток на его счет. Забудешься, ляпнешь – побледнеет, замолчит, и не вытянешь из нее больше ни слова.

В молодежном кафе за общежитием вздыхал и постанывал джаз. Хайдар прислушался. Модная в последнее время песня «Яли-яли»… Она напомнила недавний неприятный случай. Произошло все в этом же кафе, в день защиты диплома Латофат.

Собрались не только подруги и друзья-однокурсники Латофат. Пришли и ее брат Кадырджан, и Хайдар, и Тахира. И – что было для Латофат неожиданностью – пришел ее отец Джамал Бурибаев. Латофат ведь так и не помирилась с отцом, вела себя с ним отчужденно.

После защиты направились «обмывать» в это самое кафе, откуда сейчас доносятся ритмичные звуки джаза.

Когда компания шумно подошла к кафе, оттуда выпорхнула… нынешняя супруга Джамала Бурибаева: в руках цветы, на лице улыбка. Но, видно, не легко этой моложавой, холеной женщине давалась улыбка. Лицо ее как бы застыло, а букет, предназначенный падчерице, слегка дрожал в руке. С заледеневшей улыбкой женщина приблизилась к Латофат и нерешительно подставила губы для поцелуя. Только что смеявшаяся Латофат побледнела. Протянутые мачехой цветы взяла, но не поцеловала, прошла мимо нее в кафе. Мачеха так и осталась стоять в неловкой позе. Опомнившись, жалобно заморгала, подняла глаза на мужа. Джамал Бури-баев сделал вид, будто ничего не случилось, взял жену под руку, повел к столикам. Но торжество уже дало трещину. Даже залихватский танец, затеянный Тахирой и Кадырджаном, чтобы сгладить «инцидент», не смог развеять холод. Мачеха выждала для приличия немного времени и вскоре поднялась – ушла, прихватив с собой и мужа. Друзья и преподаватели тоже почувствовали неловкость, начали прощаться. Лишь главнокомандующий всеми мошками и букашками Сакиджан Абидов ничего не замечал. Пил себе, ел, наслаждался. И, удивительное дело, захмелев, перестал заикаться! То и дело вскакивал, чтобы провозгласить тост в честь Латофат. Пел ей гимны: какая она умница. Не увлекается парнями, у которых снаружи все блестит, а внутри пустота, вакуум. Разрушила общепринятое представление о красивых девушках: о ней ведь никак не скажешь – «птичка» или «мотылек». В общем, да здравствует жрица науки Латофат! Хайдар терпел-терпел, а под конец не выдержал, вскочил с места, попросил преподавателя Абидова «выйти на минуточку». Эта выходка, собственно, и положила начало размолвке с Латофат. Впрочем, размолвка началась раньше, в тот день он только подлил масла в давно тлевший очажок. Но что это там?

…У общежития остановилось такси. Из него показалась сначала толстая папка, а затем, несуразно извиваясь, вылез Сакиджан Абидов. И вслед за ним – Латофат!

Латофат и Абидов не заметили Хайдара. Сидел он недалеко – на лавке у цветника напротив общежития. Они продолжали какой-то разговор, увлеклись, будто во всем мире не существовало никого, кроме них. Впрочем, говорил один Сакиджан Абидов – горячо объяснял что-то, помогал себе свободной рукой и заикался, давясь словами. Латофат, слегка наклонив голову, мягко улыбаясь, внимала. Наконец она чему-то рассмеялась и протянула Абилову руку. Абидов, должно быть, испугался, что сейчас девушка уйдет, ухватился за ее локоть, забормотал:

– П-п-послушайте, Латофатхон! П-п-прошу вас…

Хайдару даже почудилось, будто этот рехнувшийся дервиш собрался обнять ее. «Латофат!» – крикнул и тут же выругал себя за малодушие.

Оба разом обернулись, Сакиджан Абидов нервно передернул костлявыми плечами, Латофат свела брови.

– A-а… это вы? – сказал Абидов. – Здравствуйте.

Латофат стояла с прижатым к губам букетом душистого базилика, чертила носком туфли по земле. Ее хмурый вид не предвещал ничего доброго. Видно, решила, что Хайдар выслеживает ее.

– Простите, домла, – сказал Хайдар. – У меня к Латофат дело.

Абидов взглянул на девушку и криво усмехнулся:

– Что ж, до свидания…

Латофат едва заметно кивнула в ответ и молча направилась к скамейке, с которой только что встал Хайдар. Он невольно залюбовался ею.

Короткое яркое платье с крупными темно-синими и красными цветами при каждом шаге высоко открывало стройные ноги. А эти тупоносые туфли на высоких каблуках – в них ее маленькие ножки казались еще меньше! Была она среднего роста и довольно хрупкого сложения, но в этот вечер словно бы выросла. Может быть, за счет каблуков и высоко взбитой прически, в которую уложила свои мягкие каштановые волосы. А может быть, гнев, уязвленная гордость так выпрямили ее.

Они сели на скамейку, и, словно это было сигналом, над ними вспыхнули белые полоски ламп дневного света – все вокруг окунулось в мягкое лунное марево.

Латофат плотно сомкнула длинные загорелые ноги, букетом базилика прикрыла колени. Соединенные у переносицы бархатно-черные брови и особенно прямой аккуратный нос придавали ее чуть продолговатому лицу с матовой смугло-пшеничного оттенка кожей горделивое и даже надменное выражение.

– Я слушаю, – сказала Латофат.

Хайдар еле удержал рвавшийся наружу крик: «Где ты пропадала с этим…»

Сказал совсем другое:

– Ты же знаешь, завтра у меня защита. Придешь?

Латофат поднесла к лицу букет базилика.

– А мой приход обязателен?

И сам вопрос, и тон показались обидными. Хайдар опять с трудом справился с собой.

– Что с тобой? Может, изменились твои намерения?

– Я не понимаю, о чем вы?

– Что тут непонятного? Я говорю о наших с тобой намерениях, о нашей жизни. Серьезны наши отношения или нет, в конце концов? Если серьезны, неужели трудно тебе прийти на мою защиту? Ведь я… как бы там ни было, столько лет готовился к ней! Сколько сил положено! Я ведь тоже человек! – воскликнул Хайдар и снова мысленно выругал себя: «Не хватало только слезами выпрашивать у нее любовь!»

Латофат, не поднимая головы, еле слышно проронила:

– Простите…

Ее дрожащий, виноватый голос растрогал Хайдара, горечь с души мгновенно сняло.

– Почему ты стала такой, Латиф? – он взял руку девушки в свои, приблизил лицо. Совсем близко, у самых своих глаз, как в то давнее летнее утро под тутовым деревом, увидел бархатистую черноту ее бровей и густых пушистых ресниц, чистую смуглость ее лица, шеи, плеч и вдруг почувствовал: знакомая, не раз испытанная нежность, смешанная с глухой ревностью, поднимается в нем. – Ну, скажи, в самом деле, что произошло? Откуда взялся этот… Этот вот жалкий дервиш?

Латофат высвободила свои пальцы из рук Хайдара.

– Я еще раз прошу вас: не говорите так об этом человеке, – сказала это с тихой угрозой.

– Почему же не говорить? Что ты в нем нашла? Кроме кандидатской степени?!..

– Он не бахвалится своим кандидатским званием. А человек, если хотите знать, золотой. Вы бы только знали, какой это человек!

– Знаю, морочит тебе голову высокими словами, а ты…

– Не надо, хватит!

В глазах Латофат блеснули слезы, она закусила губу.

«Не надо, хватит!» – Хайдара покоробил этот, как ему показалось, окрик. Мол, что тут говорить – все равно ничего не поймет! Борясь со вспыхнувшим гневом, глухо произнес:

– Да говори же ты, не скрытничай!

– О чем говорить?

– Обо всем, что скрываешь…

– Скрываю! – Латофат проглотила слезы. – Только что вы сказали «я тоже человек». С обидой сказали. А не думаете вы, что то же самое могу сказать и я? Хоть раз заговорили вы со мной о моих планах, моих делах? В вас я вижу одно лишь презрение к тому, чем я занимаюсь!

– Да какое там презрение, просто…

– Я же вижу, вижу. А недостойный скандал в кафе? И вообще, зачем вы пригласили отца, да еще с мачехой? Ведь вы собрались устраивать празднество сами, а оказалось, всем командовали отец с мачехой!..

– Латиф! – Хайдар облегченно засмеялся, взял в руки, стал перебирать пальцы девушки с нежно-красными– от хны – ногтями^[46]. Я рад был бы взять на себя не один, а сто таких банкетов! Но Джамал Бурибаевич не разрешил. Ведь он, что бы там ни было, отец тебе. Откуда я мог знать…

– Вот о том я и говорю! Сколько лет мы вместе. Вы постоянно заявляете о ваших будто бы серьезных намерениях и не знаете, чем я живу. Этот человек, называющийся моим отцом… Вы даже не поинтересовались, как жили мы с матерью, сколько боли причинил он нам. Сколько обид!.. Уверены, что я ваша, и ладно! Знаете, что не посмею разорвать круг, очерченный вами… Ведь вам с вашим всемогущим отцом все под силу…

И зачем сказала Латофат такие слова. Ведь сердце Хайдара начало уже таять. А теперь?.. Хайдар вскочил:

– Оставь в покое моего отца! Мой отец еще никому не делал зла! И потом, что ты этим хочешь сказать? Я заставляю тебя против твоей воли идти за меня?.. Да если у тебя другие планы, пожалуйста…

– Я не сказала, что у меня другие планы…

– Пожалуйста, можешь…

– Хорошо! – прервала Латофат, глаза ее неожиданно заблестели. – Завтра я приду на вашу защиту! Все?

– Благодарю! Как знаешь: хочешь – приходи, хочешь– нет! – Хайдар круто повернулся и зашагал прочь от скамейки.

2

Латофат прошла мимо вахтерши, которая что-то со сладкой улыбкой сказала ей. Что-то ядовитое. Тихо вошла в свою комнату. Здесь было пусто, одиноко. Все разъехались на каникулы.

Не зажигая света, подошла к окну. Дома университетского общежития стояли на окраине города. Небо здесь было ясным, как в степи. Крупные звезды блестели так ярко, словно кто-то протер, начистил до блеска каждую. Весь студенческий городок вокруг в сиянии белых неоновых свеч, и цветник под окном в серебристых брызгах фонтана, и машины, бесшумно скользящие вдали, и длинные лучи от их фар – все в этот покойный сиреневый вечер представлялось необычным, таинственным. Из кафе за общежитием долетала бездумная легкая музыка. Весь мир, казалось, подхватили волны радости и счастья. Только она, Латофат, не рада ничему. Недаром парни-однокурсники назвали ее за вечную грусть «зимним солнцем». Неужели и впрямь «зимнее солнце»? Светит, но не греет.

Ну и пусть себе так думают. Откуда им знать о ее радостях и печалях? Ведь даже человек, который собирается соединить с нею свою судьбу, не знает, а может, и не хочет знать о ее жизни.

«Он же твой отец, как бы там ни было!» Отец! У Латофат при одной мысли о нем холодеет сердце и в ушах долгий-долгий, похожий на похоронную песню, плач матери.

В детстве Латофат боялась этого человека пуще Азраила, провозвестника смерти. Пугала даже его одежда – всегда черная: черное кожаное пальто, черная кожаная фуражка, длинные голенища – тоже черные. Каждый раз, как только, переночевав в их доме, он уезжал, мать не помня себя бросалась на пол и рыдала. А потом, чуть повзрослев, какой только грязи не наслышалась Латофат о своей матери и об этом человеке. Было время, собиралась даже бежать из кишлака!

А случилось это, когда была она то ли в восьмом, то ли в девятом классе. В ту пору Латофат не просто читала – «проглатывала» книги о подвигах чистой самоотверженной любви. О том, как во имя этого чувства молодые люди шли на виселицу, бесстрашно отправлялись в ссылку или, подобно Кумуш-биби^[47], героически спасали нареченного. И вот в такое-то время однажды услышала особенно оскорбительные пересуды о матери. Вернулась домой сама не своя. Было стыдно за мать. Да и как не стыдиться? Джаббар Нормурадов, джигит, которому не было равных, мужественный, благородный, Герой Советского Союза, полюбил Фазилат, а она предала его. И как – поддалась лести и обману этого страшилища в черной коже! И такой благородный джигит, красавец и герой из-за этого подлого человека, из-за измены матери погиб на фронте! А осталась бы ее мать верна своему возлюбленному, как знать, может, Джаббар и не погиб бы. И тогда отцом Латофат был бы не этот мелкий, нехороший человек, а благородный батыр Джаббар Нормурадов!

Позднее, повзрослев, Латофат не раз в душе смеялась над наивностью своих детских грез. Но в тот день ей было горько от всего, а от этой мысли особенно. Как побитая прибежала домой, бросилась на сури – деревянный помост, стоявший во дворе. Долго билась и рыдала она, думалось, не перенести ей горя. Мать работала в то время в правлении. Возвратилась поздно, И как, бедняжка, испугалась, увидев дочь в слезах.

– Что с тобой, что случилось? – подсела к дочери.

Латофат, вздрогнув, будто коснулась ящерицы или скорпиона, отодвинулась в сторону.

– Почему вы так поступили? Почему?! – захлебывалась слезами.

Вопрос Латофат был неожиданным, но Фазилат тут же поняла все. Побледнев, с трудом шевеля губами, спросила:

– Ты о чем это, доченька?

Латофат привстала на месте.

– Сами знаете о чем, а еще спрашиваете! – отрезала с той жестокостью, на которую способна лишь юность. – Сейчас, конечно, свалите вину на… Джамала Бурибаева! Лучше молчите, все равно не поверю! Если бы вы сдержали слово, если б до конца сохранили верность, то… джигит Джаббар Нормурадов не погиб бы на фронте!

– Дочь моя! – взмолилась Фазилат. – Доченька!

Она протянула перед собой руки, как бы защищаясь от ударов камчи. Широко раскрытые глаза молили: пожалей! Но откуда было ожидать пощады, милосердия? – Латофат горела негодованием.

– Замолчите, все неправда! – бросила неумолимо, спрыгнула с сури и кинулась в дом. – Я презираю, презираю вас обоих! – крикнула с крыльца.

Двор молчал. И вдруг послышался тихий, будто звук флейты, жалобный плач. Мать горько плакала, приговаривала что-то сквозь всхлипы. В другое время Латофат не выдержала бы, обвив, как в детстве, руками шею матери, вместе с нею выплакала бы их общее горе. Но в ту минуту даже этот плач, эта мольба, способная расплавить камень, не тронула Латофат. Она словно оледенела от страшной людской молвы.

Брата Кадырджана не было дома, он уже учился в городе. Ничто, кроме плача матери, не нарушало тишины утонувшего в густых сумерках большого двора.

Потом мать притихла. Послышались быстрые шаги. Со скрипом открылась дверца хлева. Латофат бросилась к окну. Мать вышла из хлева, что-то держала в руках. «Веревка…» – догадалась Латофат. Мать выбежала на улицу.