Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

========== Глава 12. Прощальный подарок любви ==========

Как жаль, что нам не быть вдвоем,

Как грустно, что не повторится.

Что в сердце мне не жить твоем,

Что рано улетели птицы.

Как жаль, что я уже не та,

Уже спокойно сплю ночами,

Осталась за спиной черта,

За ней мы раньше так скучали,

Но канула любовь в лета.

Как жаль, что я уже не та.

Ветер пусть тоску мою с собой уносит,

Пусть развеет, разметет ее по свету.

Почему меня ты милый бросил,

Почему тебя со мною больше нету.

Татьяна Буланова «Как жаль»

День сменялся днем, медленно, но верно складываясь в неделю, а потом еще в одну, время неудержимо текло сквозь пальцы, и только моя жизнь напоминала стоячую воду в заброшенном пруду. Да, я хотела бороться, чтобы снова почувствовать каково это – улыбаться, смеяться, быть счастливой. Но для этого требовались хоть какие-то силы, которых у меня попросту не было, а откуда их взять, я даже не представляла.

В один из таких серых, безликих, как и вся моя жизнь, дней я почувствовала приступ тошноты, незаметно перетекший в головокружение. Перед глазами замелькали звездочки, стало невыносимо жарко, хотелось разорвать на себе одежду. Мерцание, удушье, мне не хватало воздуха, я судорожно пыталась вздохнуть, но не могла. Последнее, что запомнилось перед погружением в темноту, как я медленно оседаю на мягкую траву, усыпанную опавшими листьями, во дворе собственного дома…

– Доктор, почему она так долго не приходит в себя? – сквозь пелену доносился приглушенный голос моей мамы. Голос был встревоженным, уставшим, будто она долго не спала, и все время плакала.

С трудом я открыла глаза: мама беседовала со старичком доктором, который монотонно что-то объяснял ей.

Борясь с новым приступом тошноты, я не вслушивалась в его слова, до меня долетали лишь отдельные фразы:

– …Глубокий обморок… сильное переутомление… организм совсем ослаб… особые обстоятельства…

«Какие еще особые обстоятельства?» – мысленно поморщилась я и стала вслушиваться в их разговор.

– Как?! О чем вы, какой ребенок?! – удивленно воскликнула Рене.

«Ребенок? Откуда, зачем, у кого?» – ураганом пронеслось в моей голове.

– Миссис Свон, ваша дочь на четвертом месяце, – устало вздохнул врач, а затем с укоризной добавил: – Как вы могли этого не знать?

«Ребенок, я беременна?!» – осознание пронзило меня, мысли понеслись с сумасшедшей скоростью.

Я приподнялась на кровати, судорожно считая в уме дни и месяцы. Как такое вообще могло произойти? Хотя в последние дни перед поездкой в Форкс я была в таком разобранном состоянии, что вполне могла забыть о таблетках, в то время я, мучаясь от терзавших меня дурных предчувствий, не могла ни о чем думать и ни на чем сосредоточиться.

Да и какое это теперь имело значение? Случилось то, что случилось! У меня будет ребенок, малыш, которому нужны были тепло, ласка и любовь. Но что я могла ему дать, когда внутри меня самой была пустота, выжженная пустыня? Случись это еще полгода назад, я бы уже скакала по комнате от, хоть и случайного, но счастья. Сейчас же я была в полной растерянности, еще, кажется, не до конца веря в реальность происходящего.

– Детка, ты очнулась! – Мама кинулась ко мне и, схватив меня за руку, принялась бормотать что-то о том, как же сильно я их всех перепугала.

Но я не слушала ее, осознав наконец самое главное: у меня будет не просто ребенок, это будет НАШ с Эдвардом малыш, маленький лучик того счастья, что грело меня, когда мы были вместе. Я уже не одна и больше никогда не останусь одна! Со мной всегда будет частичка Эдварда!

В моей голове тут же родился чудесный образ маленькой девочки с облаком бронзовых кудрей, мягкими щечками, длинными ресницами и лукавой улыбкой. Она была тяжеленькая, теплая и так хорошо пахла! Моя девочка. Доченька…

Слезы сами полились из моих глаз, я заплакала впервые за все месяцы своего одиночества, они душили меня, постепенно переходя в безудержные рыдания.

Вокруг меня началась суета, словно откуда-то издалека раздавался панический голос мамы, кто-то крепко сжал мое запястье – легкий укол, и блаженная темнота окутывала меня… я засыпала…

С момента выписки из больницы прошел месяц, который во многом определил мою последующую жизнь. Я сосредоточила все свое внимание на будущем ребенке, начала нормально есть, старалась спать, меньше утомляться и как можно больше читать, чтобы никакие мысли не лезли в голову. Иногда я со смехом называла себя инкубатором, потому что с того мига, как узнала о беременности, все мысли были сосредоточены на моей будущей малышке.

Отчего-то у меня была слепая уверенность, что родится непременно девочка. Мне делали УЗИ, но ребенок был упрям: каждый раз он поворачивался спинкой, не давая определить пол.

За время, проведенное в больнице, я много думала над тем, сообщать Эдварду о своем деликатном положении или нет. После долгих и тяжелых раздумий я пришла к выводу, что не стану этого делать. Эдвард всегда был слишком ответственным человеком, так что вполне мог вернуться ко мне просто из чувства долга. Но мне было нужно не это. То, в чем я действительно нуждалась – это его любовь, однако предложить мне ее он уже не мог. А присутствие Эдварда в моей жизни просто в качестве отца нашего ребенка я бы не вынесла. Часто видеть его, слышать голос, когда чтобы коснуться его, достаточно было бы протянуть руку, и знать при этом, что он уже не мой и никогда им не станет – это было выше моих сил, медленно, но верно убивало бы меня день за днем.

И была еще одна причина, в которой я призналась себе не сразу: такова была моя маленькая женская месть за тот ад, в которой Эдвард безжалостно заточил меня. Он всегда очень трепетно и нежно относился к детям, мечтал о большой семье… Что ж, кто-нибудь непременно исполнит его мечту, кто-нибудь, но не я… в конце концов, это было его выбор.

Родители не одобряли моего решения, но дали понять, что вмешиваться не станут.

Рене всегда была рядом, присматривая за мной, как за малым дитем. Однако беременность всё равно протекала тяжело: сказывался стресс, общее истощение и усталость.

Даже не представляю, что бы я делала без мамы, еще никогда в жизни я не нуждалась в ней так, как сейчас.

Она, стараясь отвлечь меня, задумала переделать мою старую комнату в детскую. Мы рисовали на стенах, точнее, рисовала мама, а я лишь высказывала пожелания и помогала ей в силу своих возможностей.

Когда же я впервые за несколько месяцев снова ощутила на себе легкое прикосновение счастья?

Я только вышла из душа и перед тем, как лечь спать, решила заглянуть в будущую детскую: только там я чувствовала себя спокойно и легко. Вдруг что-то едва ощутимо коснулась моего живота изнутри, словно бабочка задела крылом. Прикосновение было невероятно приятным и немного щекочущим. Сначала я решила, что мне просто показалось, но через минуту это повторилось снова, а затем снова и снова. Теперь я уже точно знала, что это моя малышка впервые пошевелилась во мне. Меня захлестнула волна трепетной радости, смеясь, я положила руку на свой живот и поняла, что счастлива, действительно счастлива!

Эмоции переполняли меня, требуя выхода, рождая непреодолимое желание разделить с кем-то этот радостный момент. Почему-то именно сейчас я вспомнила про Элис – ту, от которой у меня никогда не было секретов, ту, которая всегда знала о всех моих тревогах и волнениях, ту, от которой уже несколько месяцев не было ни единой весточки, даже коротенького сообщения с вопросом «Как ты?».

Повинуясь минутному порыву, я открыла ноутбук, зашла в свой почтовый ящик и отправила Элис небольшое письмо: «Привет, моя хорошая! Куда же ты совсем пропала? Знала бы ты, как мне не хватает тебя, как я скучаю по тебе, особенно сейчас… Прошу, только не молчи! Дай мне знать: все ли у тебя в порядке?»

Пока письмо отправлялось, я застывшим взором смотрела на мерцающий монитор ноутбука, нервно заламывая похолодевшие пальцы. Не знаю, чего я ждала, но только не этого. Через минуту на экране компьютера высветилась надпись, гласившая, что «почтовый ящик получателя заблокирован или удален».

Последняя ниточка, связывавшая меня со счастливым прошлым, оборвалась. Конечно, я давно бы уже могла догадаться, что Элис, как и Эдвард, решила вычеркнуть меня из своей жизни, раз так ни разу и не связалась со мной за все это время ни через почту, ни через «Скайп». Но почему? За что?! Конечно, она очень любила Эдварда, они были больше, чем просто брат и сестра: они были двумя половинками единого целого, всегда и во всем поддерживающими друг друга. Но ведь это не я бросила Эдварда! Так почему же Элис так жестоко поступила со мной?!

Боль невосполнимой утраты вновь пронзила мое сердце, но вдруг моя малышка снова пошевелилась во мне, будто говоря: «Эй, ты же не одна! Я здесь, с тобой, и нуждаюсь в тебе, как никто другой!»

– Ты права, моя маленькая, – стиснув зубы, пробормотала я, – у меня есть ты, а больше мне никто не нужен…

И снова потекла размеренная жизнь беременной женщины. Днем я находила себе тысячу дел, только чтобы не оставалось ни единой свободной минуты, лишь бы не думать, не вспоминать. Но по ночам меня все так же продолжал мучить ужасный сон, в котором меня кто-то отчаянно звал к себе, я шла, шла, но так и не могла дойти, каждый раз неминуемо падая в темную бездну.

Меня разбудил раскат грома, я снова видела свой кошмар, но сегодня он был особенно мучительным. Сон был настолько реальным, что, проснувшись, я еще долго не могла прийти в себя, судорожно сжимая руками простынь.

В комнате было очень темно, однако сквозь плотные задернутые шторы время от времени были видны зловещие проблески молнии. Не в силах оставаться в постели, я встала, накинула халат, сунула ноги в тапочки и медленно побрела в сторону детской. Я точно знала, что дома очень тепло, даже жарко, но не чувствовала этого. Плотнее запахнув халат, я обхватила себя руками, мне было тревожно, и это неприятное чувство передавалось ребенку. Он еще едва ощутимо толкался внутри меня, но я точно знала, что и ему сейчас неспокойно – это выражалось в какой-то легкой, тянущей боли внизу живота.

Открыв дверь в будущую детскую, я включила свет и медленно оглядела небольшое пустое помещение. Стены были мягкого персикового оттенка, мама хотела сделать их фисташковыми, но одного этого названия хватило, чтобы я начала плакать.

После предательства Эдварда я не смогла поехать в ту квартиру, у меня не было на это сил. Я не хотела ничего забирать оттуда, не хотела никаких напоминаний, но забыть три года жизни было невозможно. Эти три года были счастливыми, светлыми для меня, несмотря на то, что всё это оказалось лишь иллюзией, которую Эдвард, не дрогнувши рукой, безжалостно разрушил в одночасье.

Погружённая в воспоминания, я то застывала посреди персиковой комнаты, отчаянно кутаясь в мягкую фланель, то ходила от одной стены к другой, останавливаясь у рисунков, сделанных мамой, вглядываясь в мелкие детали. Я тихо разговаривала с ребенком, уверенная, что он слышит меня:

– Это нарисовала твоя бабушка, это зайчик, вон там рыбки, а вот это мышка… – я обводила зверушек кончиками пальцев, проговаривая мельчайшие детали, чтобы моя девочка могла их увидеть вместе со мной.

Возможно, я бредила, но так мне было легче.

– Знаешь, доченька, если бы здесь была Элис, то она бы весь дом превратила в одну огромную детскую, все было бы в игрушках, и все шкафы были бы забиты твоими вещичками. Она любит все делать с размахом, тебе она бы понравилась. Элис веселая, милая, добрая, как солнечный луч, который все освещает вокруг себя, и она так похожа на твоего папу…

На слове «папа» я разразилась очередным потоком слез, не знаю, откуда они только брались, ведь после выписки из больницы я плакала почти постоянно. Нет, я не жалела себя, не скорбела, но слезы лились сами собой, и от этого мне становилось легче, словно они вымывали из моей души часть мучительной боли.

Как бы я не страдала от предательства Эдварда, но даже в своих мыслях я никогда не позволяла себе сказать что-то плохое о нем. Ребенок не должен думать плохо об отце, каким бы он ни был. Сквозь слезы я начала рассказывать об Эдварде, о том Эдварде, которого, как я думала, я знала и любила, о том одиннадцатилетнем мальчике, что подал мне руку, когда я упала, который первым пригласил меня на свидание, поцеловал, подарил чудесную первую ночь любви, и с которым я была счастлива, пока он не понял, что ему нужна свобода. Я говорила, какие у него глаза, и как меняется их оттенок в зависимости от его настроения, нервничая, он хмурится и теребит волосы, а когда смеется, в его глазах танцуют задорные искорки. У него сильные, но нежные руки, а его объятия – самое лучшее, что я испытывала когда-либо в жизни.

Впервые за долгое время я выговаривалась, одна в пустой детской. Я вела диалог со своим, еще не родившимся ребенком, о его отце, той любви, которую я испытывала, и о том, что прощальным подарком этой любви стал он, мой будущий малыш…

Я вдруг с небывалой ясностью осознала, что мои чувства к Эдварду никуда не ушли и даже не стали слабее, напротив, комочек новой жизни, что рос во мне, крепче стальных канатов связал меня с ним. Любовь к Каллену навсегда останется частью меня, ее можно запрятать в самый потаенный уголок души, но искоренить, избавиться от нее невозможно, это то же самое, что вырвать себе сердце…

Когда слезы иссякли, и все слова были сказаны, я внезапно почувствовала легкость и умиротворенность. Даже небо подхватило моё настроение: гроза постепенно утихла, превратившись в тихий шелест дождя за окном.

Вытерев остатки соленой влаги со щек, я побрела в свою новую временную спальню. Как только моя голова коснулась подушки, я провалилась в глубокий сон без всяких сновидений…

– Соня, соня, уже утро! Хватит спать, пора просыпаться! – звонкий голос навязчиво будил меня. – Соня, я проехала столько часов, а ты даже не хочешь проснуться, чтобы меня поприветствовать!– постепенно голос начинал возмущаться. – Так, если вы, маленькая мисс Соня, не проснетесь, развернусь и уеду, вот увидишь – уеду!– по гневным ноткам я сквозь дымку сна узнала голос Розали.

– Роуз! – Я распахнула глаза и встретилась с ней взглядом. – Роуз!

Резко подскочив, я кинулась ей на шею.

– Эй, эй, полегче! – смеясь, проговорила она.

Я хотела прижаться к ней как можно ближе, но нам что-то мешало. Взглянув на сестру, я со смехом поняла, что помехой является ее огромный живот, который походил на глобус. Не удержавшись, я легонько ткнула пальцем в него и разразилась смехом. Роуз притянула меня так близко, насколько позволял ей живот. Она гладила меня по голове и говорила, как рада, что приехала домой.

Мы сидели на одной кровати, как в далеком и счастливом детстве. Розали принесла с собой огромную коробку печенья, на мой удивленный возглас: «Кому столько?», она, рассмеявшись, сказала:

– Немного мне, немного тебе и очень много моему будущему малышу. У него уже аппетит, как у папочки! И конечно, для твоего…

В воздухе повисла неловкая пауза, Роуз была в курсе всего произошедшего. Когда несколько месяцев назад я приехала в гости к родителям, она тоже хотела приехать, но не смогла, а потом случилось то, что случилось, и я отгородилась ото всех глухой стеной.

Розали приехала тогда, когда пришло время, и я была готова увидеть ее.

Она замечательно выглядела, была спокойна и счастлива своим будущим материнством. Желанное дитя, любимое обоими родителями с момента, когда тест показал две заветные полоски.

Я помню, как Роуз среди ночи позвонила мне, перепугав меня до смерти, и прокричала в телефонную трубку:

– Белла! Я скоро стану мамой!

На заднем фоне, жутко фальшивя, счастливым голосом ей подпевал Эммет:

– Я буду папой, я буду папой!..

В ту ночь я уже не смогла заснуть, растолкав спящего Эдварда, я сумбурно рассказал ему ошеломляющую новость, после чего до рассвета мы обсуждали, как все будут рады малышу. Эдвард тогда был так счастлив за Роуз и Эммета. А когда я узнала, что беременна, его не было рядом, я уже не была ему нужна, и он никогда не будет рад за нас…

Незаметно для самой себя я снова начала плакать, слезы капали на песочное печенье, превращая волшебную сладость в соленый противный крекер.

– Маленькая, что ты? – обеспокоенно спросила Розали. – Что такое?

– Я, я … – сквозь всхлипы я пыталась хоть что-то сказать сестре, но у меня ничего не получалось. Однако она все поняла без слов. Отодвинув коробку с печеньем, Роуз нырнула ко мне под одеяло и обняла за вздрагивающие плечи.

– Белла, я не скажу, что понимаю твою боль, я не смогу ее понять, осознать всю ее глубину, ведь со мной никогда такого не было, меня не предавали, а с тобой поступили жестоко, и поступил так самый близкий человек, тот, кому ты доверяла, кого любила. Мы все ему доверяли, все любили его, и были так рады за вас. Маленькая, когда мама позвонила и рассказала о случившемся, я долго не могла в это поверить, я отказывалась верить во все это, хотела приехать, но мне не разрешил врач… Белз, тебе сделали очень больно, ты страдаешь и имеешь на это полное право. Но ты не одна, тебе кажется, что предав тебя, Эдвард оставил тебя в полном одиночестве, но это не так! Мама, папа, я, Эммет – все мы любим тебя, любим твоего ребенка, твой малыш будет самым желанным, любимым, дорогим. И у него точно будет самый замечательный кузен на свете. – На этом слове Роуз кончиком пальца аккуратно ткнула себя в живот. – Поверь, все наладится. Ты только поверь в это, сейчас важнее всего ты и твой малыш. Мы все будем о вас заботиться. Слышишь, маленькая, ты не одна, ты с нами!

Слова Розали были такими успокаивающими, а ее объятия такими родными и теплыми, что я невольно поверила всему, что она говорила. Я, молча, кивала, уткнувшись носом ей в плечо. Осторожно обняв ее за живот, я почувствовала пинок в ладонь. От удивления, я отдернула руку, чем очень рассмешила Роуз.

– Белз, не бойся, он просто здоровается с тобой в стиле своего папочки! – закатив глаза, фыркнула она.

Я рассмеялась над ее словами и вновь положила руку туда, где меня только что пнули ножкой или ручкой. Легкий толчок повторно поприветствовал меня.

– Эй, привет, малыш, – уже не плача, сказала я. – Я твоя тетя, а это, – я положила ладонь Розали на свой еще совсем маленький живот, – твоя кузина.

– Белла, ты уже знаешь, что будет девочка? – удивленно вскинув бровь, спросила сестра.

– Нет, она поворачивается к нам спинкой, но в глубине души я уверена, что это девочка!

Роуз и Эммет, не отстававший теперь от нее ни на шаг, пробыли у нас около двух недель, тем самым нарушив привычный уклад нашей слишком размеренной жизни.

Мы с сестрой не расставались практически ни на минуту, обсудив, кажется все на свете. Но на какую бы тему ни начинался наш разговор, он неизменно сводился к будущему материнству и детям. В лице Роуз я обрела лучшую подругу, которой мне сейчас так не хватало.

Но, к сожалению, у всего этого была и обратная сторона медали: у меня перед глазами постоянно была молодая, счастливая пара, с трепетом ожидающая рождения своего первенца. Я видела, как сильно Эммет любит Розали и их будущего малыша, как заботиться о них, старается предугадать любой каприз своей любимой.

Они старались при мне быть сдержаннее в проявлении своих чувств, но их счастье было настолько полным и безмерным, что у них это плохо получалось, особенно у Эммета, который так и норовил при каждом удобном случае погладить огромный живот Роуз или хотя бы просто как бы невзначай дотронуться до него. И в этой его неуклюжей ласке было столько нежности на грани обожания, что мне едва удавалось сдерживать подступающие к глазам слезы.

Мы с моей малышкой были лишены всего этого. ОН никогда не прикоснется к моему округлившемуся животу, чтобы поздороваться с нашей дочуркой. Мне некого будет толкнуть посреди ночи локтем под ребро со словами: «Кажется, началось!», чтобы увидеть, как лихорадочно заблестят в этот момент ЕГО глаза, и услышать в ответ идиотский вопрос: «Ты уверена?» Я никогда не увижу, как ОН осторожно, боясь уронить, возьмет на руки мягкий, теплый сверток, вкусно пахнущий молоком и еще чем-то неуловимым, но таким родным. Я никогда не увижу ЕГО озадаченное лицо, когда ОН будет вертеть в руках подгузник, не в силах сообразить, как же тот надевается.

Все то, что с таким благоговейным нетерпением ждал Эммет, ОН променял на свободную жизнь, в которой не нашлось места для меня, а значит и для НАС…

========== Глава 13. Мир, заключенный в одной девочке ==========

Мой ангел сладко спит,

И косы разметались по подушке.

Ночник устало в комнате горит,

Бросая свет на мягкие игрушки,

И ветер в занавесках шелестит.

О, как ты улыбаешься во сне!

Так может только счастье улыбаться,

А мне всю ночь на звезды любоваться,

Легко присев, как кошка, на окне.

В реке за домом плещется Луна,

И облаков пронзительная нежность

Несет в себе погибель, неизбежность.

Я – пропадаю.

Я – обречена

Покорно пить до утренней звезды

Коктейль любви с жемчужиной забвенья,

Настоянный на травах вдохновенья

С непоправимой горечью беды.

Бондаренко Елена

Каштановые кудряшки с бронзовым отливом забавно выглядывали из-под белоснежной вязаной шапочки. На округлом личике сияли огромные серо-голубые глаза с зелеными крапинками, обрамленные длинными изогнутыми ресницами. Маленький курносый носик и розовые губки, плотно сжатые в упрямый бантик. Крохотные ручки с миниатюрными ноготками выглядывали из-под стеганого одеяльца, стоило поднести к ним палец, и они цепко хватались за него – такая маленькая и такая сильная! Мелани… Мелли…

Она появилась на свет семнадцатого марта ровно в пять утра, ознаменовав свое рождение криком, больше похожим на мяуканье котенка. Маленькое красно-синее тельце, спутанные кудряшки и удивленно распахнутые глаза, моя девочка стоила каждого часа мучительных схваток, каждого месяца беременности, сопровождаемого токсикозом, каждой минуты потуг, капли пота, болезненной судороги – она была бесценна!

Когда невесомое тельце положили на мой живот, сквозь пелену слез, застилающих глаза, я увидела самую большую драгоценность, дарованную мне жизнью. В этот миг я была благодарна судьбе и Эдварду за то, что она пришла в этом мир, осветив собой мою жизнь. Малышка потянулась, как котенок, она была такая хрупкая и худенькая, что я боялась даже коснуться ее, дрожащими руками я легонько обняла теплое тельце, прижимая к своей груди.

Мы провели в больнице немного дольше положенного времени: Мелли, родившаяся на шесть недель раньше положенного срока, была очень маленькой и слабенькой, так что врачи решили немного понаблюдать за ней.

В день выписки нас встречали только мои родители. Я осторожно держала в руках белоснежный сверток, в недрах которого мирно посапывала моя хрустальная девочка.

После того, как мы переступили порог детской, вся моя жизнь сосредоточилась только на Мелли, ставшей смыслом моего существования! С самого момента ее рождения в моей душе поселилось странное, ноющее чувство, что однажды она исчезнет, пропадет, покинет меня так же, как когда-то Эдвард. Но еще больше меня пугала навязчивая мысль, что все происходящее просто сказочный сон, а Мелл лишь плод моей фантазии.

Я никого не подпускала к ребенку, даже мамины попытки помочь незамедлительно отклонялись: я не хотела упускать малышку из поля зрения ни на секунду!

Как-то само собой случилось, что из своей спальни я переместилась жить в детскую – спала на диване рядом с кроваткой Мелли, чаще всего держась рукой за одну из перекладин. Умом я понимала, что неправильно так зацикливаться на ребенке, но сердце яростно требовало только одного – Мелли, и я была не в силах ему противиться.

Дочка была очень спокойной, тихой, даже плача, издавала мягкие звуки, подобные мурчанию котенка. С каждым днем она все больше походила на Эдварда, иногда, вглядываясь в ее личико, я не видела ни единой своей черты: вот она хмурится, и на ее лобике появляется забавная морщинка, как у Эдварда, малышка улыбается, и на розовых щечках вспыхивают ямочки. Ее глаза, носик, ее смех – все в ней напоминало о НЕМ! Я помнила детские фото Эдварда – моя Мелли была почти точной копией его в детстве. От меня она унаследовала лишь цвет кудрей, фарфорово-кремовую кожу, миниатюрность и бусинку родинки за ушком.

В первые месяцы у меня в душе царил хаос: то я хотела броситься на поиски Эдварда, рассказать о том, что у нас родилась дочка, то, наоборот, меня охватывало желание схватить девочку и уехать как можно дальше, чтобы никто и никогда не нашел нас. В глубине души я надеялась на случайную встречу с Эдвардом, представляла себе, как мы гуляем с Мелли по залитым солнцем улочкам Италии (я решила, что однажды непременно покажу своей малышке эту сказочную страну), а навстречу нам идет ОН.

Часто ночью, когда Мелли уже спала, я сидела у детской кроватки и мысленно разговаривала с Эдвардом, вспоминая каждое событие ушедшего дня, успехи дочери. Я рассказывала ему о том, какая наша малышка, как быстро растет, как похожа на него. Она теплая, словно весеннее солнышко, нежная, словно лепесток фиалки, у нее самые крохотные ладошки и очаровательные маленькие ножки. Если слегка пощекотать ее пухленькую стопу с розовыми ноготками на сладких пальчиках, она начинает пытаться ползти, а если взять ее ручку в свою, раскрыть ладошку и легонечко коснуться – начинает забавно причмокивать губами. А еще я мысленно говорила Эдварду о том, как сильно люблю его – как никогда раньше, это чувство захватило меня полностью, сильнее его была только безусловная любовь к нашей дочери.

Я рассказывала ему о всех достижениях Мелли, начиная с того, как она начала сама держать голову и уже не утыкалась пуговкой носика мне в плечо каждый раз, когда я брала ее на руки, затем я вспоминала тот момент, когда наша сладкая девочка впервые сама перевернулась. Я говорила и говорила, боясь упустить даже толику, мне казалось, что Эдвард, где бы и с кем бы он ни был, слышит меня, словно силой своих мыслей я могла донести до него все это, невзирая на тысячи километров, разделявших нас. Но одновременно с этим я не находила в себе сил, чтобы найти его и выговориться, глядя ему прямо в глаза. И чем больше времени проходило с момента рождения Мелли, тем труднее было решиться на откровенное признание. В конце концов, я пришла к выводу, что, скорее всего, уже никогда не смогу ворваться в счастливую жизнь Эдварда с ошеломляющей новостью о подрастающей дочери.

В моей душе больше не было обиды за его предательство и нелюбовь, только боль, сильная, всепоглощающая боль от расставания… и все же чувство благодарности за дочку было во сто крат сильнее… Если бы в моей жизни не было Эдварда, Мелл не появилась бы на свет! А свою жизнь без нее я не представляла, мне казалось, она всегда была со мной, она – мое сердце, душа, моя ночная фиалка – так любил звать меня Эдвард. И когда я впервые посмотрела в удивленно распахнутые глаза малышки, первое что я подумала: «Mio viola Nite».

В то время я увлеклась фотографированием, конечно, единственным объектом, попадавшим в объектив моего фотоаппарата, стала дочка, я делала кадр за кадром, ловя каждый миг: мне хотелось запечатлеть всю ее жизнь в фотографиях. Лишь спустя время я поняла, что делала это преднамеренно, надеясь на то, что однажды судьба все же предоставит мне возможность показать эти сохранённые на пленке мгновения Эдварду, чтобы он своими глазами смог увидеть, прочувствовать, осознать дорогие сердцу моменты взросления нашей дочери.

Родители, в особенности мама, не понимали, почему я так цепляюсь за Мелли, не принимаю помощь даже тогда, когда от усталости валюсь с ног и засыпаю на стуле у кроватки. Рене много раз пыталась дать мне возможность отдохнуть и выспаться, предлагая понянчиться с внучкой, она очень обижалась на меня, говоря, что я совсем не даю ей насладиться ролью бабушки, но я ничего не могла с собой поделать. Рассказать о страхе, что Мелли вдруг исчезнет, я не могла, боясь, как бы они не сочли меня параноиком.

Со стороны я напоминала сумасшедшую мамашу, но меня это мало волновало. Чтобы не разлучаться с дочкой, я решила взять академический отпуск до того момента, как Мелли сможет поехать со мной. Мама предложила мне учиться заочно, и ездить только на сессии, на время которых она будет заниматься внучкой. Но как я могла уехать даже на день?!

Время летело стремительно, я кружилась в водовороте дней, которые сменялись ночами, складываясь в недели, а затем и в месяцы, я жила, мы жили…

Впервые мой страх потерять Мелл материализовался, когда она сильно простудилась, несмотря на всю мою заботу и внимание. Я так старалась, оберегала ее, но все же не смогла уберечь. Господи, я считала себя ужасной матерью! Кружа по коридору детского отделения больницы, я проклинала себя и собственную никчемность, корила, что не доглядела, не заметила первые симптомы болезни. Мама была рядом, уговаривая успокоиться, твердя, что все дети болеют, и моей вины в этом нет. Но как же нет вины?! Кто тогда виноват?! Я хожу по коридору, а моя маленькая девочка страдает от температуры, ей тяжело, больно и страшно! Боже, лучше бы заболела я, только не она!

За ночь, проведенную в больнице, я постарела, кажется, лет на десять, легче стало только тогда, когда мне позволили забрать Мелли домой.

Несколько дней она еще температурила, и впервые с момента ее рождения я услышала, что она плачет – громко, надрывно, требовательно, она плакала часами, разрывая мне сердце, но все, на что я могла уповать – это лекарства, прописанные врачом, и его заверения, что все пройдет, надо лишь соблюдать предписания.

Я ходила бесконечными кругами по детской, как загнанный в клетку зверь, укачивая плачущую от жара Мелли, ее тельце было горячим, заплаканные глазки слипались от усталости, а кулачки требовательно сжимались. Она плакала и плакала, а я медленно сходила с ума. Минуты казались часами, время дразнило, мучило, оно издевалось надо мной! Уже не чувствуя ни рук, ни ног, я превратилась в собственную тень за эти дни, двигаясь как маятник из стороны в сторону, останавливаясь лишь для того, чтобы переодеть Мелл и измерить температуру, которая, к моей радости, медленно, но верно падала.

В то время моя дочка впервые проявила свое упрямство: когда я хотела уложить ее в кроватку и передохнуть, она начинала плакать еще сильнее, ловкие маленькие пальчики цеплялись за меня, говоря о том, что моя сладкая девочка не хочет отпускать маму ни на минуту. Тяжело вздохнув, я вновь прижимала ее к груди и начинала тихо укачивать, молясь всем известным мне богам, чтобы Мелл успокоилась.

Мягкие, будто бархат, лапы сна настигли меня внезапно, не помню, как слиплись от тяжести веки, словно Оле Лукойе брызнул на них теплым молоком – я погружалась в сон, крепко прижимая успокоившуюся дочку к груди. Мне было спокойно, так спокойно… Казалось, я парю над землей, там, где не было забот, проблем, боли, никаких тревог, я была наполнена счастьем – оно было так ощутимо, я могла прикоснуться к нему кончиками пальцев, почувствовав всю его нежность, мое сердце пело, звеня как серебряные бубенчики, отбивало веселый ритм, ему вторил звонкий, чистый детский смех, который подхватывал окрашенный легкой хрипотцой смех Эдварда.