Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Пока Белла возвращалась домой, петляя по узким, освещённым фонарями улочкам, погрузившимся в сонную дремоту, с каждым шагом в ней крепла решимость немедленно поговорить с Джейком, рассказать ему всё на чистоту. Мысленно она выстраивала длинные монологи, полные сожаления о том, что всё вышло именно так; полные благодарности за всё то, что он самозабвенно подарил ей, ничего не требуя взамен; полные просьб о прощении и надежд на то, что они смогут остаться друзьями, хотя бы ради Мелани.

Но вся решимость обратилась прахом, стоило ей только переступить порог дома, наполненного весёлым смехом Джейкоба и Мелл. Разве могла Белла вот так вот взять и с размаху бесцеремонно грубо разрушить счастье человека, которого любила? Ведь она действительно любила мужа, пусть и не той любовью, которую он терпеливо ждал от неё – ждал, но так и не дождался. Белле нужно было время, хотя бы немного времени, чтобы подобрать правильные слова, способные хоть как-то смягчить удар. А ещё нужно было дождаться более подходящего момента для разговора, когда они останутся вдвоём, без Мелл.

К тому же Белла чувствовала себя совершенно уставшей, разбитой, опустошённой. Ослепительное счастье от столь желанного и волшебного обретения Эдварда перемешалось с невыразимой болью, затопившей глаза любимого, в которую она сегодня погрузилась с головой, почти утонула. Этот сладковато-горький напиток опьянил Беллу, лишил её возможности здраво мыслить. Только не сегодня…

Сославшись на головную боль, она сразу же легла спать, едва найдя в себе силы на то, чтобы просто скинуть с себя одежду, и проспала больше двенадцати часов.

Проснувшуюся на следующий день Беллу ждал не слишком приятный сюрприз: из Форкса прибыли коробки с их вещами, которые ей предстояло распаковать и разложить всё по местам. Где-то в недрах этих коробок затерялись важные чертежи Джейка, которые нужны были ему уже к понедельнику, так что Белле не оставалось ничего другого, как вплотную заняться их разбором. Сам же Джейкоб в это время устраивал Мелл в местную школу, что оказалось совсем непросто, особенно учитывая почти закончившийся учебный год.

Не проходило и минуты, чтобы Белла ни вспоминала Эдварда, его длинные изящные пальцы, что блуждали по её телу, лаская и узнавая, его горячие нежные губы, шепчущие слова любви, мольбу о прощении и просьбу остаться с ним. А ещё его глаза, в которых, казалось, навсегда поселились незваные гостьи: боль, тоска и тревога – три коварные подруги, способные враз лишить покоя, искалечить душу и до самого основания разрушить жизнь. И Белла вовсе не была уверена, что даже ей и её любви под силу прогнать их оттуда.

Сейчас всеобъемлющее острое счастье от того, что Эдвард жив и совсем рядом, постепенно успокоилось, и Белла начала ощущать в глубине своей души злость – злость на несправедливую судьбу, на Бога, обрекшего горячо любимого ею мужчину на все те нечеловеческие муки и страдания, через которые он когда-то прошёл и продолжал проходить до сих пор. За что?! Почему именно Он?! По земле спокойно ходит столько подонков и мерзавцев, а её Эдвард, который за всю свою жизнь не причинил никому вреда, оказался прикован к инвалидной коляске и едва не умер?! Думать об этом было мучительно больно, но и не думать Белла не могла. В такие мгновения её руки сами собой сжимались в кулаки до впившихся в ладони ногтей, а глаза застилала мутная пелена злых слёз.

Всё её существо стремилось обратно к Эдварду, хотя бы просто увидеть, прикоснуться, убедиться, что он действительно жив, а не просто привиделся ей. На какие-то безумные минуты Белле начинало вдруг казаться, что всё случившееся было всего лишь сном, который её одурманенный горем мозг принял за реальность. В такие мгновения ей чудилось, что она уже больше никогда не сможет найти ту улочку, а если и найдёт, то того самого дома на ней не окажется просто потому, что его не существует и никогда не существовало. Белла проклинала себя за то, что не подумала записать адрес или узнать номер телефона – тогда она смогла бы позвонить, чтобы услышать его до боли родной, чуть хрипловатый и усталый голос, смогла бы торопливо прошептать ему о том, что скучает, любит и совсем скоро вернётся к нему.

Вот и сейчас, завтракая в кухне вместе с мужем и дочкой, Белла снова мысленно уносилась к Эдварду. Сегодня! Да, сегодня, уже совсем скоро они снова будут вместе, снова будут ловить каждое слово, каждый взгляд, каждый жест друг друга, каждое, даже случайное прикосновение будет сладкой болью отзываться в сердце и горячей волной пробегать вдоль позвоночника!..

– Ты меня слышишь, Белла? – Джейк подошёл сзади, наклонился и привычным жестом обнял её за плечи. От неожиданности она вздрогнула, и горячий кофе, пролившись из чашки, больно обжёг ей пальцы. – Что с тобой?

– Я обожглась, – шипя от боли сквозь стиснутые зубы, она потрясла в воздухе рукой.

– Нет, я не об этом, – покачал головой Джейкоб, и подув на обожжённые пальцы жены, добавил: – Что с тобой происходит? Ты сама не своя, постоянно о чём-то думаешь.

– Я просто устала, – поспешно отмахнулась Белла, наблюдая за дочкой, сидевшей напротив. Та разламывала круассан, чтобы добраться до шоколадной начинки, и вполголоса напевала какую-то итальянскую песенку, которую прежде Белз не слышала.

– Ты точно не передумала насчёт поездки к моей матери? – Джейкоб снова сел на соседний стул и, подперев голову рукой, заглянул ей в лицо.

– Нет, – улыбнулась Белла, покачав головой. – Уверена, что она обрадуется гораздо больше, если к ней приедете только вы с Мелл. Ты ведь не станешь отрицать того, что твоя мать не слишком-то меня жалует.

– Мне кажется, что ты к ней не справедлива. Да и как она может оценить тебя по достоинству, если ты всячески стараешься сократить с ней общение до минимума? – в голосе мужа проскользнули едва уловимые нотки обиды и раздражения.

В общем-то Джейк был прав: Белла действительно старалась по возможности избегать миссис Блэк, испытывая перед ней чувство вины за то, что не может дать её сыну всё то, чего он заслуживает. Да и та, в свою очередь, не выказывала никаких попыток сблизиться со снохой, оставаясь подчёркнуто вежливой и отстранённо обходительной.

– Может, ты и прав, – не стала спорить Белла, – но сейчас явно не самое подходящее время для начала сближения. Я действительно сильно вымоталась, устала. Три дня отдыха и покоя – это как раз то, что мне необходимо. Прости, Джейк.

«Прости…» Сколько же горького сожаления было заключено в этом простом, коротком слове. За что она сейчас извинялась перед мужем, перед другом? За всё: за то, что было, за то, что есть, и за то, что только ещё должно было произойти.

– Я всё понимаю, – произнёс тот в ответ с каким-то нажимом, словно тоже имел в виду нечто совсем другое, нежели усталость жены, будто знал что-то такое, чего не должен был знать.

– А когда я пойду в школу? – вдруг спросила Мелл, переводя встревоженный взгляд с Беллы на Джейка. Судя по отодвинутому в сторону какао и недоеденному круассану, этот вопрос действительно не на шутку волновал девочку.

– Уже в понедельник, милая, – улыбнулась Белла и, протянув через стол руку, ласково потрепала дочку по голове.

– Но тебе не о чем беспокоиться, детка, – добавил Джейкоб, ободряюще похлопав Мелл по руке, и снова пододвинул к ней чашку с её любимым какао. – Ты быстро освоишься и найдёшь себе новых друзей, вот увидишь!

– Ты уверен? – с сомнением протянула та.

– Ещё бы! – рассмеялся Джейк и щёлкнул девочку по носу. – А теперь допивай скорее какао и вперёд – собирать вещи! Ты ведь хочешь поскорее увидеться с бабушкой?

– Ещё бы! – в тон ему ответила Мелл, нетерпеливо заёрзав на стуле.

Глядя сейчас на мужа и дочку, Белла снова почувствовала, как острая, раскалённая докрасна игла вонзается глубоко в сердце. Ну как, как она сможет отнять их друг у друга, не причинив им страданий?! Ответ был очевиден: никак. Однако другого пути не было и не могло быть, хотя больно будет всем. И это Белла тоже прекрасно понимала.

***

Мы лежим в руках ночи,

В тенях костра,

Придерживаемые чувствами от падения.

Я хочу сбежать с тобой,

Так встреть меня своим рывком,

Вместе мы совершим этот сладостный побег.

Ведь ты бесстрашна в своей любви,

Преданна состраданию –

Высшему проявлению искусства.

Пронзительна в своей правде,

Искренняя во всех намерениях,

Которые ты несёшь в своём сердце,

В том, как ты держишь моё сердце.

И вот почему я люблю тебя…

Почему ты – единственная,

Мой жестокий друг.

«The Sweet Escape», гр. Poets of the fall

День уже клонился к вечеру, когда Белла, проводившая Джейка и Мелл, снова оказалась на той самой улочке, что вернула ей её сердце, её душу, её любовь и её счастье – вернула ей Эдварда. Её Эдварда. Навсегда – теперь уже навсегда!

При мысли об этом у Белз перехватило дыхание, по телу разлилось уже ставшее привычным за последние два дня ощущение болезненно-сладкой истомы. Струны нетерпения протяжно зазвенели в душе девушки, подгоняя её подобно порывам самого сильного ветра. Она ускоряла шаг всё быстрее, быстрее и быстрее, пока в конце концов ни сорвалась на бег.

Белла едва успела притормозить, чтобы не врезаться в кованые ворота. Только положив руку на витиеватую ручку и кожей ощутив холодный металл, она смогла наконец перевести дух. Всё правда, Господи, не сон! Эти ворота, этот дом и Эдвард, любящий и ждущий её там – всё это существовало в действительности! А большего ей и не надо…

Не раздумывая больше ни секунды, Белла преодолела последнюю преграду, отделявшую её от заветной двери, прятавшей Его. Пальцы девушки взлетели вверх, словно маленькие испуганные птички, и нетерпеливо надавили на кнопку звонка. Прошла бесконечно долгая минута, но дверь так никто и не открыл. Уже начиная нервничать, она снова позвонила, на этот раз настойчивее. Прошло ещё сколько-то времени, но сколько – Белла не знала. Скорее всего, пара минут, но ей они показались часами. Дверь всё так же оставалась равнодушно-неподвижной.

Белла приказала себе успокоиться, помня, что и в прошлый раз ей пришлось ждать довольно долго. Но всё тщетно: необъяснимая паника уже начинала медленно подкрадываться к ней, готовая в любое мгновение крепко вцепиться в горло своими ледяными костлявыми пальцами и беспощадно сдавить его, лишая кислорода.

Возможно, Эдварда просто нет дома. Ведь мог же он выйти на прогулку, разве нет? Но что если ему стало плохо, а помочь некому? Конечно, он не произвёл на Беллу впечатление больного и беспомощного человека, но всё-таки? Ведь могло же случиться что-то непредвиденное, даже ужасное? Господи, только не это! Пусть всё будет хорошо, пожалуйста!

Уже готовая разрыдаться, Белла громко заколотила в успевшую стать ненавистной дверь – никакого результата. Без всякой надежды на успех девушка надавила на ручку и потянула её на себя – дверь открылась с громким сухим щелчком, прозвучавшим, словно выстрел из пистолета, и до Беллы донеслись тихие звуки музыки, звучащей где-то в глубине дома.

Играли на пианино. Играли так, что сердце больно сжималось в груди. Музыка была будто живая: она плакала, страдала, молила о пощаде и взывала к небесам о помощи. Музыка притягивала к себе Беллу, завораживала, сбивала с ног и пронизывала насквозь, словно порывы ледяного ветра. Поставив сумку на пол и сняв босоножки, она пошла медленно, словно по затянутой коркой льда дороге, и с каждым шагом надрывные звуки мелодии становились всё громче, всё настойчивее, всё безнадёжнее.

Белла замерла на пороге маленькой комнаты, которую не видела в прошлый раз, прислонилась плечом к косяку и просто наблюдала, боясь даже дышать.

Эдвард сидел за электронным пианино спиной к ней. Его руки легко и быстро порхали по клавишам. Он раскачивался в такт музыке, то наклоняясь вперёд, то снова выпрямляясь, даже через ткань футболки проступали мышцы спины, напряжённые до предела. Только теперь Белла заметила, что руки Эдварда стали мускулистыми, а плечи – широкими. Сейчас перед ней сидел совсем взрослый и сильный мужчина, и лишь по какому-то горькому недоразумению сидел он не на стуле, а в инвалидной коляске. При этой мысли сердце девушки зашлось от боли, а к глазам подступили непрошенные слёзы, но она сумела быстро взять себя в руки: меньше всего ей хотелось сейчас показывать Эдварду свою слабость.

Наконец мелодия в последний раз достигла звонкого крещендо и резко оборвалась на долгой дрожащей ноте. Эдвард замер, но так и не убрал пальцы с клавиш.

– Как же давно я не слышала твоей игры, – прошептала Белла, разрушая тишину комнаты, казавшуюся теперь почти оглушающей.

– В последние пару лет я стараюсь играть как можно реже, – хриплым, словно спросонья, голосом медленно проговорил Эдвард, так и оставшись сидеть неподвижно, лишь его плечи стали подниматься быстрее и выше в такт участившемуся дыханию. – Музыка… пагубно на меня действует. Я теряю связь с реальностью.

– Она очень… болезненная. – Белла сделал к нему несколько неуверенных шагов и снова остановилась.

– Ты вернулась… – едва слышно выдохнул Эдвард и резко развернулся к ней. – Я надеялся, что ты вернёшься… ещё вчера я на это надеялся. А сегодня проснулся в полной уверенности, что больше никогда не увижу тебя. Но не исключено, что я всё равно нашёл бы твой телефон и принялся названивать тебе по сто раз на день, моля о встрече.

Лицо Эдварда было гораздо бледнее, чем в прошлый раз, под уставшими, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, а щёки и подбородок покрывала многодневная щетина – сейчас он выглядел гораздо старшего своего возраста, но при этом всё равно оставался для Беллы самым прекрасным, самым родным, единственно необходимым и любимым мужчиной в этой и во всех параллельных вселенных.

– Разве я могла не прийти? – В одно мгновение она оказалась стоящей на коленях напротив Эдварда. – А ты?.. Почему позволил себе так думать? Ведь я же оставила ветку жасмина на подушке…

– Я решил, что это вместо прощальной записки, – Эдвард руками раздвинул свои ноги, чтобы его сухие, острые колени больше не создавали ненужной преграды между ним и Беллой – его родной маленькой девочкой, без которой всё в этом мире замирало, переставало дышать. – Ведь у тебя же там семья, а я… Да кто я такой?.. Просто тень из прошлого… Никто…

– Ну что ты, что ты?.. – Белла устроилась поудобнее между его ног, положив свои ладони ему на грудь, и заглянула в глаза – в них царило полнейшее смятение чувств: боль, страх, тоска и надежда. – Как я могла? Как можно, когда без тебя ничего нет… и никогда не было, понимаешь?! Ты ушёл, и ничего не осталось. Ты всё забрал с собой: моё сердце, мою душу, мою жизнь. Всё! Осталась только боль… и пустота. Даже время будто остановилось… Зачем? Зачем ты это сделал?! Столько боли, столько страданий для нас обоих! Столько упущенного времени! Всё сломалось, рухнуло за секунду!

Белла не собиралась говорить Эдварду всего этого, не хотела кидать ему в лицо злые обвинения, которые не имели теперь никакого значения. Но слова сами слетали с губ, а слёзы текли из глаз – уже не остановить, не сдержаться. Пальцы, лежавшие на его груди, сжались, крепко вцепившись ему в футболку. Белла тянула её на себя, накручивала на кулаки, продолжая говорить и говорить. Слово за словом, каждое из которых было сполна наполнено всей болью прошлых лет, вопрос за вопросом, на которые не требовалось ответов, потому что их просто не существовало.

Эдвард молчал, даже не пытаясь найти себе оправдания, не старался успокоить Беллу, понимая: ей нужно выговориться, нужно выплеснуть на него всю свою боль. Она имела на это право, ну а он… Он был виноват, кругом виноват. Он ошибся, страшно ошибся и уже сполна заплатил за ошибку, но всё равно до сих пор продолжал платить эту непомерную цену.

Эдвард не пытался отстраниться от Беллы или хотя бы просто высвободить из её цепких рук свою футболку, уже давно больно стянувшую спину. Он готов был стерпеть всё, что угодно, лишь бы видеть её, чувствовать её прикосновения, всё, что угодно, лишь бы она была рядом. Ведь она же здесь, Господи! Она вернулась! Какое же счастье! Немыслимое, безоговорочное счастье! Лишь бы она его простила! Господи, пусть она простит, и тогда всё – больше ничего не нужно, больше он никогда и ни о чём не попросит. Хотя ведь и раньше не просил, потому что давно уже перестал верить…

– Прости меня, моя маленькая, – прошептал Эдвард с протяжным стоном, сорвавшимся с губ против его воли. – Я знаю, что кругом виноват, но прошу тебя… умоляю! Дай мне шанс исправить то, что ещё можно исправить!

Что-то в голосе любимого заставило Беллу замолчать – резко, на полуслове. Их взгляды встретились – она захлебнулась той безысходной болью и пугающим отчаянием, что плескались в его глазах.

– Но теперь всё это уже не важно, – выпуская футболку Эдварда из сведённых от напряжения пальцев, тихо проговорила она, продолжая удерживать своим взглядом его. – Всё это в прошлом – пусть там и остаётся. А сейчас… сейчас ты здесь, и я здесь – мы вместе… снова вместе…

– Вместе… – эхом отозвался Эдвард.

Он медленно протянул руку и нежно погладил щёку любимой, мокрую от слёз. Никогда прежде Белла не видела, чтобы у человека так неистово дрожали руки. И, Боже, какими же обжигающе холодными они были! Словно вырезанными изо льда.

Заметив, как Белла вздрогнула от его прикосновения, уловив в её взгляде испуг, Каллен поспешно убрал руку и, сжав её в кулак, положил себе на колено.

– Прости, нервы стали совсем ни к чёрту, – горько усмехнулся он, медленно закрыв глаза. Его лицо застыло, словно восковая маска, вмиг став ещё бледнее прежнего.

Глядя сейчас на Эдварда, Белла вдруг почувствовала себя так, будто только что станцевала на его могиле – бессмысленная, никому не нужная жестокость! Зачем? Вероятно, она хотела, чтобы он узнал о её боли, в полной мере почувствовал ту на себе. Однако всё это не имело смысла, потому что Эдвард и так слишком хорошо знал о боли Беллы, более того, он и сам все эти годы испытывал её – она была у них общей, одной на двоих, так же, как и сердце было одно на двоих, душа – одна на двоих и дочь – тоже одна на двоих…

Господи, ведь она до сих пор не рассказала Эдварду о Мелл! Почему медлит? Почему до сих пор молчит, почему?! Потому что боится. Да, Белз до ужаса, до дрожи во всём теле боялась этого трудного разговора, который был неизбежен. Станет ли новость о дочери спасительной для Эдварда? Или же обернётся очередным ударом? Сможет ли он хоть когда-нибудь простить её за это? Вопросы, вопросы, одни вопросы! Бесконечная вереница вопросов проносилась в голове Беллы, и ни на один из них она не знала ответа.

– Эдвард… – уже почти решившись на признание, позвала Белла.

Каллен открыл глаза и посмотрел на любимую – снова его болезненно-тяжёлый, насквозь пронизывающий взгляд сбил Беллу с ног, вышиб из лёгких весь кислород. Повинуясь безотчётному порыву, она положила свои руки на его и принялась ласково поглаживать их, то устремляясь вверх к широким плечам, то снова медленно спускаясь к тонким кистям, то с силой надавливая, оставляя красный след на светлой коже, то едва касаясь.

В какой-то момент пальцы Беллы ощутили под собой некий изъян, странную неровность. Перевернув руки любимого ладонями вверх, она увидела два шрама, тянувшихся вдоль предплечий. На левой руке он был тонкий, почти идеально прямой, на правой – рваный, широкий, с бугорками грубо стянутой кожи.

– Что это?.. – едва слышно выдохнула Белла, обводя контуры шрамов указательными пальцами. Где-то в самом тёмном и потаённом уголке её сознания уже таилась догадка, но боялась выйти на свет и громко заявить о себе – слишком невозможной, слишком едкой она была.

– Думаю, ты и сама знаешь, – оставаясь всё таким же неподвижным, глухо отозвался Эдвард.

Белла покачала головой, продолжая всё так же, словно завороженная, рассматривать страшные отметины на руках Каллена.

Эдвард всегда понимал, что это не то, чем можно гордиться, но и настоящее раскаяние в содеянном не пришло к нему даже со временем. Так или иначе, но он не собирался до конца своих дней прятать шрамы под рукавами. Когда в позапрошлом году литературный агент неприлично уставился на его руки, Эдвард вполне спокойно, даже без тени стыда объяснил тому природу этих шрамов. Однако сейчас перед ним была Белла, и такие простые слова вдруг костью застряли в горле, не желая слетать с губ, физически мешая дышать.

– Я… перерезал себе… вены… почти три года назад, – всё-таки нашёл в себе силы с запинками проговорить он.

– Нет, – зачем-то покачала головой Белла и, заглянув Эдварду в глаза, уже в который раз за вечер вдруг утратила способность дышать.

«Нет, нет, нет!» – упрямо пульсировало у неё в голове. Всё её существо отчаянно противилось этой внезапной правде. Только не он, только не Эдвард! ЕЁ Эдвард не мог этого сделать, не мог шагнуть за край! Зачем, Господи?!

– Потому что по-другому просто не мог, – будто услышав немой вопрос Беллы, пояснил Каллен. – И ни о чём не жалею, хотя и повторять что-то подобное вновь ни за что не стану. Если бы я не сделал тогда этого, то сошёл бы с ума. По-настоящему, понимаешь? Со смирительной рубашкой и комнатой, обитой поролоном. Когда человек кричит и бьётся в истерике, единственный способ привести его в чувства – дать пощёчину. Так вот вскрытые вены стали такой пощёчиной. Только это, напротив, заставило меня наконец выйти из ступора, очнуться, заговорить, понимаешь? Лишь почти умерев тогда, я снова смог начать жить дальше, снова начал чувствовать. Я понял, что жизнь, пусть даже и дерьмовая, – это дар, а уж в моём случае – дар вдвойне. Я не стал счастливым, нет. Но я успокоился, примирился с собой. По крайней мере, мне так казалось до того, как я увидел тебя здесь… и снова потерял. Уже в третий раз.

– В третий? – охрипшим от слёз голосом переспросила Белла. Она крепко прижимала свои руки к груди, словно стараясь сдержать ими рвущиеся наружу рыдания.

Подстёгнутый вопросом Беллы, Эдвард наконец смог говорить свободно, честно рассказав о своём телефонном звонке, о той боли, что почувствовал, узнав о Джейке и Мелл, рассказал о следующем годе своего оглушительно пустого существования, когда не чувствовал абсолютно ничего, кроме собственной вины, о том, как легко и просто сорвался тогда в пропасть небытия, но так и не достиг дна, благодаря неожиданно вернувшемуся домой Карлайлу.

Каждое слово Каллена бетонной плитой придавливало Беллу к земле. Именно сейчас она впервые в полной мере осознала, какую чудовищную ошибку совершила, скрыв от Эдварда дочку. Если бы тогда, три года назад, Эдварда не стало, это была бы только её вина, последствие её эгоистичного желания оставить Мелани для себя, сделать её лишь своей и ничьей больше. Как она могла оказаться столь жестокой по отношению к Эдварду, по отношению к Мелл?! Зачем?! Даже если бы сейчас от ответов на эти вопросы зависела жизнь Беллы, она всё равно не смогла бы их дать. Их просто не существовало. Всё потерялось и потонуло в боли и отчаянии, в жестокой несправедливости судьбы. Почему они, Господи?! Почему всё это случилось именно с ними?! Но и Всевышний не спешил с ответами на эти вопросы, оглушительным воплем звучащие в голове Беллы.

Всего несколько минут назад она хотела рассказать Эдварду о Мелани, но сейчас ей это стало казаться совершенно немыслимым, невозможным. Как она могла сказать, глядя в глаза единственно любимому человеку, что счастливый голосок девочки, в окровавленные лохмотья растерзавший ему тогда сердце, в действительности принадлежит его собственной дочери? Как?! Только не сейчас, только не так!

– Прости меня, мой милый, мой родной, мой хороший… прости меня… – в исступление зашептала Белла.

Её руки вновь нашли всё ещё ледяные руки Эдварда. Она поднесла их к солёным от слёз губам и стала целовать, целовать, целовать, словно прося у них прощения: у каждого тонкого музыкального пальца, у каждого сантиметра истерзанной, зарубцевавшейся кожи.

Внезапно руки Эдварда перехватили запястья Беллы и, больно сжав их, встряхнули её. Она замерла, разом оборвав свой причитающий плач, и взглядом встретилась со взглядом Каллена. Сколько раз она видела в нём безусловную любовь, тихую нежность, обжигающую страсть и неистовое желание. Но ещё никогда он не смотрел на неё ТАК. Было в этом тёмном взгляде что-то дикое, почти животное, разбавленное ядовитым коктейлем из многолетнего одиночества и свирепого отчаяния.

Эдвард сжал запястья Беллы ещё сильнее, наверняка оставляя на коже отметины, и, резко дёрнув на себя, вонзился горячими сухими губами в её приоткрытый от удивления рот. В этом страстном, жестоком поцелуе не было даже намёка на нежность и ласку – только боль, бесконечные километры боли прошлых лет.

Язык и губы Эдварда стремительно атаковали, безжалостно сминали и брали в плен. В какой-то момент его зубы обхватили нижнюю губу Беллы и оттянули вниз, затем вдруг отпустили, но лишь для того, чтобы тут же вновь завладеть ею, прикусить – сначала слегка, но потом всё сильнее, до солоновато-ржавого, терпкого привкуса во рту. Белла охнула и застонала от неожиданно приятной, обжигающей боли, пославшей по телу электрический импульс наслаждения.

Эдвард выпустил из цепкого капкана своих рук запястья любимой. Его ладони легли ей на спину и надавили – сильно, требовательно, побуждая её взобраться к нему на колени, чтобы стать ещё ближе, как можно ближе. Белла незамедлительно подчинилась, как подчинялась всегда и во всём, позволяя ему править ею, как капитан правит своим кораблём. Её узкая джинсовая юбка – неожиданное и ненужное препятствие – была тут же грубо задрана до самой талии.

Продолжая одной рукой удерживать спину Беллы, другую руку Эдвард одним быстрым движением переместил на её затылок. Его пальцы крепко сжали волосы девушки в кулаке и резко дёрнули их вниз, заставляя её запрокинуть голову, открывая длинную шею с бешено пульсирующей синеватой веной. Эдвард с ненасытной жадностью блуждал по столь желанному простору её нежной сливочной кожи, источающей упоительный ароматом ночных фиалок, пробуя её на вкус, – каждый раз как в первый. Его зубы вновь и вновь прикусывали нежный атлас белоснежной кожи, оставляя метки, заросший щетиной подбородок царапал, оставляя пылающие мазки, а губы двигались по этим мазкам и меткам, словно по карте страсти, мягко целуя, будто замаливая их непростительные грехи.

Ноги Беллы обхватили спинку кресла, прижимая её к Эдварду ещё плотнее, пальчики сами собой нашли его волосы, утонули в них, запутались и сжали непозволительно крепко, больно. Гортанный стон – почти рычание – сорвался с губ Каллена. Он выпрямился, отстранив от себя Беллу, его руки взметнулись к вороту её блузки и резко дёрнули его в разные стороны – все пуговицы до единой, словно жемчужины с порванных бус, разлетелись по полу. Белз испуганно вскрикнула, но тут же застонала, нетерпеливо скидывая с себя безнадежно испорченную блузку.

Ещё никогда Эдвард не вёл себя с ней так резко, так грубо, словно варвар, вторгшийся на чужую территорию, но как же ей это нравилось, нравилось, нравилось!.. Это сводило с ума, открывало острые грани неизведанного прежде удовольствия. Её кожа неумолимо плавилась под его властными руками и жадными губами, внизу живота распускался огненный цветок желания, раскрываясь медленно – лепесток за лепестком, – отдавая свой жар всему телу и разгоняя кровь всё быстрее и быстрее, до нарастающего гула в ушах, до хмельного марева, застилающего глаза.

Поддерживая одной рукой спину любимой, другой Эдвард торопливо спустил бретельки соблазнительного бюстгальтера. Его губы вновь с благоговением вернулись к теплоте её бархатистой кожи с акварельным рисунком вен, зубы ухватили край дерзко-вишнёвого кружева и потянули вниз, высвобождая из плена мягкую упругость груди и розовые жемчужины сосков. Острое прикосновение языка, лёгкий укус, поцелуй – снова и снова, до умопомрачения, до протяжных болезненных стонов, рвущихся из горла Беллы.

– Пожалуйста… – выдохнула она, не в силах больше ждать ни секунды в своём первобытном стремление стать с ним единым организмом, дышащим и живущим лишь пламенеющей страстью и всесокрушающей любовью.

Обхватив руками шею любимого, царапая её ноготками, она подтянулась и выпрямилась. Шаловливые пальчики Беллы незамедлительно вступили в бой с молнией и пуговицей на джинсах Эдварда, высвобождая его для себя, – у тех не было ни единого шанса выстоять в этой неравной схватке. С зацелованных губ девушки слетел удовлетворённый стон, ознаменовавший быструю победу.

Пальцы Каллена устремились к кружеву её белья – единственной преграде, оставшейся теперь между ними, – бесцеремонно сминая его, отодвигая в сторону, не забывая дарить любимой короткие жалящие ласки.

– Ты моя… моя Белла… – хрипло прошептал Эдвард, больно прикусив ей мочку уха, когда их тела наконец соединились грубым резким рывком. – Только моя, слышишь?

– Да… – простонала она, выгибаясь назад и ни на секунду не прекращая парить над ним в своём совершенном ритмичном танце, – твоя, только твоя… навсегда…

Руки Эдварда ласкали спину Беллы, нажимая, сдавливая, пальцы умело играли на клавишах её позвонков зажигательную мелодию страсти. Она вся была подобна магическому музыкальному инструменту, который ни в чьих других руках не смог бы звучать столь пронзительно и чисто – идеально… Идеальная Изабелла, сводящая с ума, лишающая воли – его ангел и демон, его спасение и погибель. Так было и так будет всегда…

***

Ради тебя, ради тебя

Я бы вечно шёл по мёртвому песку.

Ради тебя, ради тебя

В руки взял бы смертоносную змею.

Ради тебя, ради тебя

Я обрушил бы на землю небеса,

Ради тебя, ради тебя

Возрождение дьяволу б доверил я.

«Rebirth», гр. Poets Of The Fall

Они, обнажённые, лежали на полу, укрытые лишь пурпурными лучами заходящего итальянского солнца, бессовестно заглядывающего в окно. Голова Беллы покоилась на груди Эдварда – она с наслаждением вслушивалась в биение его сердца, словно это была самая прекрасная из всех мелодий, созданная самим Богом. Её пальчики вычерчивали невидимые узоры на груди Каллена, то надавливая сильнее, то едва касаясь, то царапая кожу ноготками. Она закинула своё бедро на его и удовлетворённо вздохнула – теперь всё было идеально.

По лицу Эдварда скользнула мрачная тень. Он подтянул Беллу повыше и переместил её ногу к себе на низ живота.

– Что-то не так? – шёпотом спросила она, поднимая голову и упираясь подбородком ему в грудь.

– Я не чувствую твою ногу, когда она лежит на моей, – грустно улыбнувшись, пояснил Эдвард. – А ведь когда-то это ощущение было одним из самых приятных.