Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Каллен пожал плечами, и тоска, до этой минуту таившаяся в глубине, вмиг затопила его глаза.

– С тех пор многое изменилось, Белла. Я сам изменился… – Эдвард развернулся и направил свою коляску дальше по коридору.

Девушка положила книгу на журнальный столик, благоговейно проведя по теплой, мягкой обложке рукой, словно гладя ее на короткое прощание, и последовала за ним, не произнося больше ни слова. В полном молчании они свернули по коридору направо, и перед взором Изабеллы предстала открытая веранда внутреннего двора. Она была большой, отданной во власть солнца и жасмина, опутавшего ее, – отдельный мир, скрытый от глаз, кусочек рая на земле.

– Это мое любимое место, – растянув губы в легкой улыбке, прошептал Эдвард.

– Красиво! – в тон ему отозвалась Белла.

Она вошла на веранду, и ее ноги утонули в ворсе персидского ковра.

– Ты помнишь, ты не забыл, – подойдя к кусту жасмина, улыбнулась девушка.

– Жасмин пахнет тобой, он похож на тебя, – глядя на нее, с грустью в голосе произнес Каллен. – Я никогда не забуду, как мы с тобой танцевали ночью во дворе моего дома, тогда цвел жасмин… Когда я выхожу на веранду, то вижу тебя в каждом цветке, в каждом бутоне…

Белла медленно подошла к Эдварду. Ее маленькая тонкая рука прикоснулась к его щеке, чуть подернутой двухдневной щетиной, она ласково провела пальцами вдоль волевого подбородка, скользнула по резкой линии скулы, легко коснулась его длинных ресниц, потом нежно вплела пальцы в бронзовые вихры волос. «Седина… у него седина…» – промелькнуло в голове и отозвалось болью в истерзанном сердце.

Они стояли на залитой теплым итальянским солнцем террасе, в воздухе парил аромат жасмина, что так любовно был выращен Калленом, лелеялся и оберегался. Ведь этот цветок с бархатистыми кремовыми листьями и дурманящим ароматом так напоминал ЕЕ, до боли…

Он ловил каждый мимолетный жест руки Беллы, боясь упустить малейший миг, впитывал каждое прикосновение, вслушивался в дыхание, вновь и вновь вдыхал ее аромат. Эдвард не забыл ничего, он всё помнил, память была к нему благосклонна и не отняла ничего, с годами сделав все еще четче, острее. А еще память дарила сны, где ОНА была его, рядом, близко, всегда с ним. Там, в этих снах, они кружили в вихре танго, Каллен вел – Белла покорялась, вторила, шаг за шагом, она была его продолжением, его воплощением… Ее ножка обвивалась вокруг его ноги, бедра плотно соприкасались, а руки играли на ее талии – они танцевали, любили, сражались. Тело Изабеллы изгибалось в его руках, признавая, что он сильнее, его душа вырывалась и управляла ее телом… Затем неизменно наступало утро, принося с собой холод одиночества и пустоту…

– Мы больше никогда не сможем танцевать, – слетело горькое эхо с губ Каллена, – никогда…

Музыка кружила вокруг них, она молила: «Танцуйте, танцуйте… вы можете, вы должны…вы созданы для ритма танго…молю…танцуйте…»

– Эдвард, мы можем, – прошептала Белла, – ты просто не знаешь, что можем!

Она отошла к краю террасы, сорвала кремовый цветок, вдохнула его аромат и повернулась к тому, кто ждал ее. Улыбка проскользнула подобно солнечному лучу по губам девушки, в глазах загорелся огонь, что потух восемь лет назад, но угли еще тлели, разгораясь. Она сделала шаг навстречу Каллену, слегка приподняв край юбки, показала совершенную ногу, облаченную в черный шелк чулка – длинный шаг, бесконечный шаг, она шла, вторя музыке.

Изабелла смотрела Эдварду в глаза – в них было удивление, восхищение и непонимание.

Она протянула ему цветок:

– Потанцуй со мной…

Он колебался, но протянул руку, ее ладошка скользнула в его – он захлопнул замок.

–Ты не забыла? Я веду!

Это был совершенный танец: сильный мужчина, хрупкая женщина, он ловко маневрировал на своей коляске, она вторила его движениям, изящные па…поворот…скольжение… шаг… движение… взмах головы… рука в руке – так чувственно… они вновь любили, сражались, и его душа властвовала над ее телом.

– Моя! – и Белз оказалась у Эдварда на коленях. Рука обвила ее точеный стан, губы коснулись изгиба белоснежной шеи, пробежались едва ощутимым касанием вдоль голубоватой вены, завершив путешествие мимолетным поцелуем в ямочку между ее ключицами. Тепло дыхания опалило атласную кожу: – Моя Белла, моя…единственная…

Каллен прижал ее к себе, замер, столько всего хотел сказать, но не мог вымолвить ни слова… Немой диалог рук, губ, биение сердец в унисон. Сознание плавилось от того, что сон становился реальностью: он вновь держал в объятиях ту, что приходила к нему каждую ночь во снах, ту, что безжалостно отбирали первые лучи солнца. Она была такой маленькой и такой желанной, в его мире никогда не существовало ни одной женщины, кроме нее…

– Когда ты ушел, мое сердце погасло. Ты забрал его, забрал все, унес с собой, оставил мне лишь пустую оболочку! Моя душа и мое сердце всегда было с тобой! – торопливо зашептала Белла, прижимая ладонь к его сердцу – туда, где оно отбивало рваный ритм, ускорялось и замирало, откликалось на ее слова и умирало от той тоски, что была в них…

– Изабелла, вернись ко мне… Я сделаю все – ты будешь счастлива… у меня нет права просить тебя, но если ты уйдешь, то мы оба будем страдать, – голос Эдварда вибрировал от волнения, – не уходи, я не смогу без тебя сейчас, когда ты пришла… не уходи! – Он прижал девушку к себе, уткнулся носом в ее шею, шепча: – Не уходи, только не уходи…

– Эдвард, посмотри на меня, – отозвалась Белла, коснувшись его подбородка рукой, заставляя посмотреть ей в глаза, – я не уйду, уже не смогу снова потерять тебя, едва обретя!

Они смотрели друг другу в глаза: его темно-серые вглядывались в ее изумрудно-зеленые – столько всего плескалось в их глубине, затягивало и не отпускало, это было подобно привороту.

– Поцелуй меня, – тихий шепот слетел с ее губ, – поцелуй меня, Эдвард.

Когда столь желанное тепло его губ коснулось ее, она поняла, что все эти годы ждала этого мига.

Губы Каллена ласкали, руки гладили изгибы точеного стана, пальцы исследовали, вспоминали, узнавали. Одной рукой он обнимал свою любимую, другой – скользил вдоль ее позвоночника все выше и выше. Коснувшись шелка ее каштановых волос, стянутых в узел на затылке, Эдвард стал медленно вытаскивать шпильку за шпилькой, наслаждаясь упругой шелковистостью тяжелых локонов, что с благодарным шелестом спадали ей на спину. Он пропускал их сквозь пальцы, любуясь игрой света: солнце высвечивало красноватые пряди, выискивало золотистые искры – солнце играло, наслаждаясь вместе с ним этим подарком волхвов.

Обвив руки вокруг шеи Каллена, Белла прильнула к нему в поцелуе, тонкими пальчиками быстро расстегивала пуговицы на его рубашке. Наконец справившись с ними, медленными поглаживающими движениями стала выводить круги на его груди, ей нравилось ощущать жар его тела, чувствовать твердость и упругость мышц.

Девушка была столь поглощена Эдвардом, что и не заметила, как он расстегнул молнию на ее платье, его длинные пальцы чувственно пробежались вдоль ее спины, лишь на миг замирая у запретной линии кружева ее лифа, пальцы атаковали и завоевывали ее тело, что уже капитулировало, отдаваясь ему.

Каллен упивался ощущением трепещущего тела в своих руках, он чувствовал, как сквозь пальцы проскальзывают электрические заряды, распаляя все больше и больше. Изабелла и не подозревала, какую власть имела над ним. Освободив ее от верха платья, он порывисто обхватил ее спину, его ладони полностью закрывали ее лопатки. Эдвард сжимал и ласкал Белз, гладил, нежил в своих руках, ему хотелось покрыть ее всю поцелуями. Не упустив ни миллиметра этой фарфорово-сливочной кожи, он попробовал ее вкус – точно такой же, как и много лет назад.

Как-то само собой двое влюбленных оказались на ковре, что полностью покрывал пол на террасе. Их тела сплетались, подстраиваясь друг под друга, они еще не были обнажены, но в воздухе уже парил флер бесконечно неутолимого желания, что делал их безвольными перед его натиском. Эдвард перекатил Беллу на живот, нависнув над ней. Удерживая свой вес на руках, он покрывал острыми, влажными поцелуями ее спину, ласкал изгибы лопаток, что так трогательно выделялись на ее хрупком, по-девичьи стройном теле. Поцелуи атаковали ее кожу, они порхали и обжигали – она сгорала, как ночная бабочка, что отчаянно летела на свет, чтобы сгореть.

Каллен расстегнул замочек на лифе Белз, зубами стащил бретельки одну за другой с ее плеч и отбросил столь ненужную вещь в сторону. Слегка приподняв девушку, он просунул руку, коснулся упругой мягкости ее груди – это было так остро: чувствовать ее, не видя. Эдвард ласкал ее пальцами, упивался теплом и бархатом кожи, чувствуя округлость и совершенство плоти, что идеально соответствовала его ладони. Грудь Беллы словно была создана для его руки… Вся ОНА была сотворена для него.

Изабелла уже парила где-то высоко на небесах, находясь под тяжестью тела любимого, она ничего не осознавала, растворяясь под его руками. Когда он коснулся ее обнаженной груди, вихрь эмоций захлестнул ее, и рассудок полностью отключился. Все, что сейчас имело значение – лишь объятия единственного любимого мужчины, что подчиняли ее и возносили к небесам.

Эдвард желал ее всю без остатка. Расстегнув молнию до конца на ее платье цвета морены, он аккуратно стянул его вниз, Белла приподнялась, помогая освободить себя от тяжести его шелка. Ей казалось, что платье весит невообразимо много, что оно не нужно. Каллен откинул его в сторону – платье с протестующим стоном упало рядом с живописной грудой, состоящей из его рубашки и ее лифа. Вид полуобнаженной Изабеллы был достоин кисти художника. Эдвард впитывал каждую ее черту, с восхищением пробежавшись взглядом по ней. Он все помнил: каждую родинку, впадину, изгиб, возвышение, маленькие ямочки у ягодиц… Каллен с трепетом коснулся их губами, чем заставил Беллу выгнуться и со стоном перевернуться на спину. Она лежала распростертая под ним во всем великолепии: атласная полупрозрачная кожа, светящаяся под солнечными лучами, оттененная синевой кружева ее белья, шелком чулок, что еще были на ней.

– Эдвард, – выдохнула она, протягивая к нему руки, обхватывая его шею и притягивая к себе как можно ближе.

Когда между ними больше не было расстояния, и тепло ее кожи соприкоснулось с жаром его, обоюдный стон слился в единстве поцелуя, губы двигались синхронно, ласкали, боролись и уступали. Язык Каллена скользнул по нижней губе Белз, обвел контур, смакуя вкус: сливки и марципан, ваниль… жасмин – это был ее неповторимый вкус, сладкая, но не приторная, с ноткой тирамису.

Эдвард, испытывая ощущение, подобное эйфории, неистово ласкал свою любимую, не пропуская ничего, особенно прозрачной кожи за мочкой уха – особое местечко, что он обожал, где была скрыта от глаз крохотная бусинка родинки. Каллен целовал и легонько покусывал кожу на сливочной шее девушки, спускаясь к манящей своим совершенством груди, он будто младенец тянулся к ней и не мог найти в себе сил оторваться. Одной рукой мужчина прижимал ее к себе, а другой дарил острое, ни с чем несравнимое удовольствие, под кружевом синего белья. Никогда и никто, кроме него, не касался ее так, только он, только ему она позволяла все…

Пальцы Эдварда играли музыку телом Изабеллы, она пела для него, она была подобна Сирене, что своим пением завлекала, заманивала, опутывала чарами и уже никогда не отпускала. Девушка металась под ним будто в агонии, то сильнее прижимаясь к нему, то безвольно опадала на мягкий ворс ковра. Волосы разметались вокруг очаровательного личика, всхлипы вперемешку со стонами слетали с вишневых губ – Белла парила, была на грани… Каллен вел ее к краю.

Когда наслаждение, подобное вспышке, накрыло ее, она на мгновение затихла в его руках.

Мужчина шептал ей слова любви, нежности, окутывал руками, ладонями обхватил ее лицо и бархатным шепотом произнес:

– Изабелла, посмотри на меня.

Огромным усилием она распахнула веки, и он утонул в блеске ее глаз, что сейчас светились изнутри. Это был особенный свет, что освещал и согревал его насквозь прозябшую душу и сердце. Белла смотрела Каллену в глаза и видела в них свое отражение, она была запечатлена в его взгляде, словно она сама была в нем и была его частью.

– Эдвард, мой Эдвард, – прошептала девушка и в исступлении притянула любимого.

Страсть вновь набирала обороты. Изабелла хотела его всего, целиком и без остатка. Теперь была ее очередь.

Она ловко выскользнула из-под него и в мгновение ока оказалась сидящей на нем. Вспышка удивления пробежалась по лицу мужчины, но уже в следующее мгновение его губы растянулись в лукавой улыбке: он понял, что она хочет сейчас вести. Так было всегда, так было восемь лет назад. Белла, почувствовав себя смелой, брала инициативу в свои изящные ручки.

Каллен с нескрываемым восхищением смотрел на тело своей обожаемой девочки, он не видел его вот так открыто очень давно и сейчас не уставал ей любоваться. Она была так же гибка и стройна, тело было нежным и мягким, хрупким и сильным, белизну кожи не тронул загар. Изабелла была великолепна! Белоснежное чудо в грешном облаке темных волос. Ее девичья красота расцвела подобно цветку жасмина.

Эдвард увидел в глазах любимой лукавые искры – искренний теплый смех сорвался с губ мужчины. Его Белла! Его девочка! Изящные, тонкие пальчики шаловливо пробежались по его груди, вычерчивая замысловатый рисунок. Он был подчинен ее воли, она вела!

Изабелла закусила нижнюю губку, взглянула на Каллена и в следующий миг вскочила на ноги. Он испуганно взглянул на нее, решив, что она сейчас сбежит от него, но вместо этого Белз поставила одну ножку на грудь Эдварда. Она провела кончиком пальца вдоль кружевной резинки своего чулка, затем поддела его и стала медленно стягивать, ниже…ниже… Это было интригующе, волнительно и эротично… Когда девушка проделывала подобный трюк с другим чулком, то в порыве шалости легонько коснулась пальчиком ножки губ распростертого на полу мужчины – тот незамедлительно поцеловал крошечный ноготок, покрытый вишневым лаком, а потом быстрым движением языка пробежался по подушечке пальца, щекоча ее, вызывая искристый переливчатый смех, слетающий с губ коварной искусительницы.

Белла оторвала свою ножку и повернулась к Каллену спиной, затем прикоснулась к полупрозрачной паутине кружева, что еще было на ней, и, не спеша, сняла его, откинув к позабытым вещам. Взгляд Эдварда ласкал ее бесконечные ноги, плавно переходящие в совершенные округлости, скользил вдоль линии спины, укрытой завесой тяжелых волос…

Девушка слегка повернула голову и посмотрела на любимого из-под полукружия темных ресниц, она видела в его глазах пылающее желание, нетерпение, нежность и любовь – только ОН так смотрел на нее, смотрел так, что она чувствовала себя единственной и неповторимой, целиком и без остатка принадлежащей ему.

– Моя очередь, – игриво прошептала Изабелла и, опустившись перед Калленом на колени, быстрыми движениями расстегнула ремень на его брюках, затем резким движением стащила их вниз вместе с боксерами, на миг замерла, еще сжимая вещи в своих ручках, но тут же поспешно откинула их в сторону. Белла смотрела на обнаженное тело любимого, оно было таким, как она помнила, время и болезнь не возымели власть над ним: оно все так же могло похвастаться скульптурностью идеальных линий. Вот только ноги стали излишне худыми, тонкими.

– Иди ко мне, – хриплым от желания голосом позвал ее Эдвард, – иди, я больше не могу ждать…

Ему не надо было повторять свою просьбу дважды: желание было полностью обоюдным. И вот миниатюрное тело Белз уже накрывало его. Они идеально подходили друг другу: сила и слабость, нежность и страсть, ласка и желание, острота и сладость.

Руки любимого блуждали по изгибам ее тела, сжимали, сдавливали, вдавливали, гладили… Губы сводили с ума. Они оба сходили с ума от этого воссоединения. Маленькая женщина танцевала на сильном теле мужчины, что был распростерт под ней, его руки направляли ее, подсказывали, вели, как в танце, его душа парила над ней. Влюбленные танцевали свой неповторимый танец, они танцевали танго страсти, танго любви…Танцуем танго…танцуем любовь…

Они погружались друг в друга все глубже, кожа к коже, впитывая друг друга, перетекая, подобно течению крови, становились единым целым. Единство тел, единство душ, одно дыхание, одно сердце, одна жизнь на двоих, и никого нет кроме них, они одни в этом раю – раю на залитой солнцем террасе, спрятанные от глаз кустами жасмина. Это был их рай на земле…

Когда нега накрыла их, хрупкое тело Беллы безвольно упало в объятия Эдварда, он нежно прижал ее к себе, тихо шепча милые глупости ей на ушко. Каллен говорил, как сильно любит ее, как тосковал по ней, как она снилась ему, говорил, что каждый миг жизни она была рядом, в его сердце. Изабелла, упиваясь звуками родного голоса, чувствовала себя как никогда цельной, наполненной, живой. Сейчас она дышала, она любила, со всей ясностью осознавая, что это ЕЕ Эдвард обнимает ее, ЕГО губы бархатным шепотом говорят о любви – тихий всхлип прошелся через грудь и вырвался слезами.

– Что ты, Белла, что? – обеспокоенно спросил Каллен. – Не плачь!

Девушка подняла на него глаза, полные слез, и прошептала срывающимся голосом:

– Я просто не могу поверить, что ты со мной…

Эдвард обхватил ее лицо руками и быстрыми поцелуями стал собирать бриллиантовые слезинки, шепча:

– Тшшш, тшшш, моя любимая, не плач, не плач, не надо, все хорошо! Ты только не уходи, не уходи…

Когда закат стал вступать в свои права, и тепло сменилось прохладой, две вновь воссоединившиеся души как-то сами собой перебрались на большую кровать в спальне.

Изабелла не испытывала неудобства, помогая Эдварду одеваться и садиться в кресло. Все было по наитию. Они еще очень долго лежали, обнявшись, перешептывались в темноте, страсть успокоилась, уступив место нежности. Воспоминания перемешивались с откровениями той жизни, что они прожили врозь, радость и сожаление сквозили в голосах.

Каллен откровенно рассказал Белз обо всем, через что ему пришлось пройти за последние восемь лет. Девушка вслушивалась в каждое его слово, то и дело невольно сжималась в комок, пропуская через себя всю его боль и страдания.

Когда с рассказом было покончено, Эдвард принялся баюкать Беллу в своих объятиях. Она была такой маленькой, что ему хотелось обхватить ее всю, укрыть, лелеять и оберегать, только бы не отпускать никогда. Одна мысль, что Изабелла уйдет, приводила его в ужас, он крепче прижимал любимую к себе, ее ладошка лежала на его груди – там, где его сердце сейчас пело: «Не исчезай… Исчезнув из меня, развоплотясь, ты из себя исчезнешь, себе самой навеки изменя, и это будет низшая нечестность… Не исчезай. Дай мне свою ладонь. На ней написан я – я в это верю…»

***

Идти во мгле туда, где свет,

Ни сил, ни веры больше нет.

Ты берег-призрак в море лжи,

На самом дне я, но я жив.

Сады души моей пусты -

Вот всё, чего добилась ты,

Но если ты простишь обман,

Я знаю, светом станет тьма.

Я солью был в твоих слезах,

Тоскою жил в твоих глазах.

Я знаю – нет пути назад,

Я предавал, не веря в Ад…

Стрелы-слова, не отпускай моей руки,

Фразы-ветра не бросай.

Стрелы-слова, вера моя, мои грехи,

Крик небесам: “Не бросай!”

Plazma «И даже светом станет тьма»

Легкий ветер ворвался в открытое окно, по-хозяйски распахнув занавески, и коснулся прохладной рукой спящего в одиночестве на огромной кровати мужчину.

В темноте Эдвард почувствовал, что он один, Белла ушла… А была ли она?.. Снова сон?.. Изабелла приснилась ему… так реально, так мучительно прекрасно…

Горько вздохнув, Каллен обернулся и увидел на подушке, что еще хранила ее запах и тепло, ветку жасмина… Она была с ним! Его Белла вернулась и снова исчезла…

Сердце Эдварда пронзила острая боль. Эта боль была намного глубже и мучительнее той, с которой он почти свыкся за последние годы. Снова почувствовав, каково это – быть рядом с любимой женщиной, держать ее в своих объятиях, а затем вновь столкнуться с холодной пустотой, оказалось слишком жестоким испытанием. Но чего он хотел?! Что Белла так просто простит его, сделав вид, будто этих восьми лет не было и в помине? Где-то там ее ждала любящая семья, которую он, Эдвард, не смог ей дать.

Каллен готов был прямо сейчас кинуться искать Белз, ползком ползти к ней, если понадобится. Но имел ли он на это права? Ответ был очевиден: нет! Эдвард лишил себя всех прав почти девять лет назад, сделав тогда свой выбор, осознанно или нет – уже не важно. Сейчас выбор был за Беллой. Если она решит вернуться, то он станет самым счастливым человеком на земле и сделает все, чтобы она никогда не пожалела об этом. Если же Белз решит оставить его в прошлом, то ему придется это принять, как бы мучительно больно не было.

Глядя в черный оконный проем, Каллен пытался рассуждать в этом духе, уговаривая себя успокоиться. Однако это не помогало: паника все сильнее сжимала его горло своей ледяной рукой, отчего дышать становилось все труднее и труднее. Помочь ему могла только Белла, но сейчас она была далеко, и Эдвард даже не знал, увидит ли ее снова…

Во мраке теплой итальянской ночи одинокие звезды с грустью смотрели, как одинокий мужчина судорожно обнимает себя за плечи, тщетно пытаясь согреться…

========== Глава 23. Сколько будет гореть надо мной звезда? ==========

Время вспять повернуть нельзя,

Сколько будет гореть надо мною звезда?!

Знаю я – Смерть найдет всех нас,

Пусть возьмет эту жизнь,

Но возьмет не сейчас!

«Не сейчас», гр.

…это самая невыносимая боль, это пытка – знать,

что тебя скоро не станет, а Земля этого не почувствует,

будет все так же спокойно вертеться.

Стивен Кинг «Долгая прогулка»

Август 2003 года

POV Эдвард

Её голова лежала на моём плече, а пальцы крепко сжимали больничную пижаму на моей груди – даже во сне она боялась отпустить мена, будто я мог в любую секунду бесследно раствориться в вечности. Рука давно затекла, сотни мелких иголок вонзались в неё, требуя прилива крови, но мне было всё равно. Меньше всего я хотел будить её, возвращать в жестокую реальность. Да и чувствовать хоть что-то ещё помимо настойчивой, бескомпромиссной боли в спине, было чертовски приятно, пусть даже этим чем-то была всего лишь очередная боль.

Из-за своей любви к Белле, не имеющей ни начала, ни конца, из-за той тоски и отчаяния, что окончательно, как мне казалось, сломили меня после поездки в Форкс, я почти забыл о своей безграничной любви к ней – моей половинке, данной мне Богом ещё до рождения… моей сестре-близняшке… моей Элис.

После своего приезда в Нью-Йорк она не переставала плакать ни на минуту и сейчас впервые забылась спасительным сном. Элис говорила, что физически чувствует боль, и я верил ей. Лет в десять она сломала руку, когда гостила у наших родственников в Италии. Так вот та же самая рука периодически ныла и у меня, хотя родители не сообщали мне о травме сестры, не желая расстраивать.

Я смотрел на Элис и видел в ней, словно в зеркале, точное отражение самого себя: бледное лицо без единой кровинки, покрасневшие глаза, в которых плескались темные волны боли и ужаса, искусанные потрескавшиеся губы, то и дело кривящиеся в страшной гримасе, напоминавшей оскал раненого животного. Она умирала вместе со мной, словно мы были неразделёнными сиамскими близнецами с одной кровеносной системой на двоих. Я физически чувствовал, что её жизнь сейчас зависит от меня: пока я дышу – дышит и она.

А ещё Элис была единственным слабым звеном в цепочке лжи о нашем расставании с Беллой.

Замерев, я смотрел, как она набирает номер Белз трясущимися от праведного гнева пальцами, и тайно молился, чтобы та ответила на звонок, узнала правду, и всё наконец встало на свои места, раз и навсегда покончив с тем кошмаром, который собственными руками выстроил вокруг себя и своих близких. Я по-прежнему считал, что поступил правильно, но потратив на это все свои физические и душевные силы, остался лежать на обочине собственной жизни, полностью отдавшись в руки судьбы. И та благословила моё решение: мобильник Беллы снова и снова был вне зоны доступа, а к домашнему телефону Свонов никто не спешил подходить.

– Ну и чёрт с ней! Чёрт с ней! – сквозь стиснутые зубы воскликнула Элис, смирившись с бесплодностью своих попыток дозвониться до Беллы. – Мы и сами справимся, без неё! Вот увидишь, Эдвард! Вот увидишь! – Сестра поспешно вытерла кулаками злые слёзы и порывисто обняла меня.

Именно в эту минуту я понял, что своей ложью лишил Беллу еще и лучшей подруги – моя ненависть к самому себе достигла апогея, но возможности для включения задней передачи я всё же не видел. У меня едва хватало сил на то, чтобы просто молчать и не шевелиться.

Боль – душевная и физическая – безраздельно правила балом, диктовала свои условия, и как ни пытался бороться, отгородиться от неё, цепляясь за остатки разума, сейчас я не видел для себя другого выхода, кроме как подчиниться, сдаться на милость победителя.

Вся моя жизнь сузилась до размеров больничной палаты. Весь остальной мир словно перестал существовать, став лишь смутным воспоминанием, спрятавшимся за наркотическим туманом обезболивающих.

Реальными были только эти стены, кричащие своей безликой белизной, и медицинские приборы, окрашивающие полумрак палаты в грязно-зеленый цвет – ночами мне казалось, что я тону в болоте, и трясина неумолимо затягивает меня всё глубже и глубже, на самое дно.

Единственное, что всё ещё удерживало меня на плаву, – это родители с Элис и моя неизменная любовь к Белле. Воспоминания о ней были настолько яркими, что порой я физически ощущал её присутствие: чувствовал аромат волос, слышал тихий голос, шепчущий что-то утешительное, ощущал на лице нежные прикосновения тонких пальчиков – я сходил с ума, но это было самое сладкое и желанное из всех безумий.

Элис тихонько всхлипнула во сне и ещё сильнее сжала в кулачке ткань моей больничной пижамы. С горьким сожалением вынырнув из воспоминаний о Белле, я снова вернулся в реальность, пропитанную тошнотворно-приторным ароматом смерти.

Я поцеловал сестру в лоб, чувствуя, как меня переполняет щемящая нежность, любовь и благодарность: Элис была надежным якорем, удерживающим мой побитый болезнью корабль у причала жизни.

– Простите, что помешал, – в палату вошел доктор Мейсон и, сделав несколько шагов, нерешительно замер, глядя на испуганно подскочившую, но еще до конца не проснувшуюся сестру. – Я хочу поговорить с тобой, Эдвард. Наедине.

– Вы можете говорить всё, что хотите, и при Элис, – возразил я, эгоистично не желая расставаться с ней ни на минуту. Её тревожный взгляд метался между доктором и мной – она не могла решить, как ей поступить.

– И всё же я настаиваю, – в голосе Энтони Мейсона завибрировали нотки металла.

Элис, молча, кивнула и, на секунду крепко сжав мои ледяные пальцы в своей ладошке, бесшумной тенью выскользнула в коридор.

Доктор Мейсон подкрутил капельницу, подсоединенную к моей руке и опустился на стул рядом с кроватью.

– Эдвард, я хочу поговорить с тобой откровенно, – неспешно начал он, – не как врач, а как друг семьи. Я всегда максимально честен со своими пациентами, но если бы ты был просто одним из них, то именно этот разговор между нами не состоялся бы. Консилиум нейрохирургов – и я в том числе – признали твою опухоль неоперабельной. И это так. Я хочу, чтобы ты понял, что под этим подразумевается. Главный принцип хирурга – не навреди. Никто не будет браться за операцию, понимая, что та либо убьет пациента, либо, в лучшем случае, только усугубит его состояние.

Доктор Мейсон говорил медленно, тщательно подбирая слова, которые – я видел – давались ему с большим трудом. Он словно переходил через реку, затянутую ненадежной коркой льда: ступал аккуратно, делая между словами-шагами большие паузы, и тщательно обходил явно опасные участки. Я ещё не понимал, к чему тот клонит, но сердце в груди застучало быстрее в предчувствии чего-то… Чего? Ещё одного удара? Или возможного спасения?

– Мы с Карлайлом проговорили вчера весь вечер. Он умолял меня попробовать, но… я ему отказал, как бы тяжело мне ни было. Я должен был ему отказать, потому что отказал бы любому другому на его месте, и совесть моя при этом осталась бы чиста. Но Карлайл не любой. В своё время он очень сильно помог мне, и я многим ему обязан. Я не спал всю ночь: думал, смотрел твои снимки, анализы, а потом снова думал. И понял, что могу это сделать. Не из чувства долга перед твоим отцом: поверь, я не стал бы оперировать даже собственного ребенка, не видя ни единого шанса на успех. Я по-прежнему считаю, что твоя опухоль не операбельна, но я готов рискнуть, если ты дашь своё согласие.

Неужели?.. Боже, неужели?!

– А что я теряю? Мне ведь все равно умирать, – горько усмехнулся я.

– Дело не в смерти, Эдвард. Поверь, иногда смерть – не самый худший вариант. Сейчас я постараюсь подробно рассказать тебе о возможных последствиях. А потом тебе нужно будет принять решение – безусловно, самое важное в твоей жизни.

Доктор Мейсон ненадолго замолчал, собираясь с мыслями, а я неотрывно смотрел на него, затаив дыхание, словно подсудимый, ожидающий вердикта присяжных: казнить или помиловать.

– У тебя далеко не самый агрессивный вид опухоли. При выявлении на ранней стадии у пациентов, как правило, неплохие шансы на выздоровление или хотя бы на длительную ремиссию. Но проблема этой опухоли, как и многих других, именно в том, что её редко диагностируют вовремя. В этом смысле тебе повезло: у тебя она расположена так, что почти сразу стала пережимать нервные окончания, тем самым давая сильный болевой эффект, но… В этом же и твоя беда: опухоль расположена вплотную к позвоночной артерии и затрагивает нервные окончания, что и делает её неоперабельной.

– Я не совсем понимаю, – пробормотал я, чувствуя, что волны страха в моей душе вот-вот достигнут девятого вала.

– Да-да, конечно, прости, – закивал доктор Мейсон, придвигаясь ближе ко мне. – Врачам порой трудно бывает перейти с медицинского языка на простой человеческий, но я постараюсь. Есть огромная доля вероятности, что во время операции будет задета позвоночная артерия. В этом случае ты истечешь кровью за считанные минуты. Но меня больше волнует другое: совершенно точно придется «пожертвовать» какими-то нервными окончаниями, что неизбежно приведет к необратимому параличу. Беда в том, что сейчас я не знаю, какими именно, а значит не могу предугадать, окажутся парализованными только ноги или же всё тело.

– Я стану… «овощем»? – язык отказывался подчиняться мне, но всё же я сумел выдавить из себя эту страшную фразу.

– Нет, на твоих умственных способностях это никак не отразится: ты останешься всё тем же Эдвардом, просто не сможешь даже пошевелиться. Никогда.