Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

– Люби меня, – слетало с губ Изабеллы, – люби меня, люби меня, – нежный шепот сводил с ума, забирая остатки разума, отбирая власть над телом, отдавая Белле всего меня.

Мои ладони обхватили тонкий стан, удерживая крепко и нежно. Руки любимой скользнули на мои ягодицы, ощутимо надавливая, давая понять, что ждать нет смысла – это наш момент!

Мы соединялись, подобно танцующим языкам пламени, обжигая друг друга, чувствуя мерцающие искры вокруг. Согревали, забирали и отдавали, любили, наслаждались, обожали, нежили и боготворили, отдаваясь друг другу. Мы отдавались этой бесконечной ночи, облаченной в черный бархат…

Изабелла спала в моих объятиях, на ее умиротворенном лице блуждала легкая улыбка: она часто улыбалась во сне, бормотала, слушая ее, можно было понять, о чем она думает, заглянуть в ее сны. Чаще всего Белла говорила со мной – это удивляло, согревало и дарило острое ощущение счастья.

Мне хотелось баюкать ее, как ребенка, прислушиваться к каждому ее вздоху, поправляя одеяло, которое она норовила скинуть. Во сне любимая обвилась вокруг меня, как дикий вьюн с полупрозрачными белоснежным цветами, с едва ощутимым ароматом после летнего дождя. Ее ноги держали меня крепким захватом, руки обхватили мою руку, она прижималась ко мне так крепко, будто боялась, что я исчезну.

Изабелла что-то пробормотала во сне, на лбу пробежали ниточки морщинок, застыв между бровями. Протянув руку, я погладил это место, прогоняя незваных гостей.

– Эдвард, не уходи… – слетело с ее губ.

Как, куда же я мог от нее уйти?! Изабелла беспокойно вздохнула, крепче вцепившись в мою руку.

За окном была темная беспроглядная ночь, даже фонари не освещали ее мрак: они вдруг погасли. Я лежал в темноте, баюкая в объятиях ту, что была смыслом моей жизни. Я смотрел в ее лицо, которое не было спокойным в эту минуту, хотя она еще была во власти сна.

Не имея возможности ворваться в сны Беллы и развеять печаль и грусть, я начал целовал ее лоб, шептать, как люблю ее, гладить маленькие пальчики, прикасаясь к каждому, поглаживая мягкие подушечки, дотрагиваясь до миндалевидных ноготков, перебирал каштановые завитки ее волос.

В этот миг я, как никогда, боялся потерять Изабеллу.

На что будет похожа моя жизнь без любимой?! Она будет как эта черная ночь без надежды на рассвет, в этой беспроглядной тьме не будет места даже свету фонарей.

Эта мысль испугала меня, я уткнулся носом в макушку Беллы, вдыхая ее запах, чувствуя её своей. Мне была нужна только она!

***

Та ведь боль еще и болью не была,

Так… сквозь сердце пролетевшая стрела,

Та стрела еще стрелою не была,

Так… тупая, бесталанная игла,

Та игла еще иглою не была,

Так… мифический дежурный клюв орла…

Та ведь боль еще и болью не была,

Так… любовь ножом по горлу провела…

Жаль, что я от этой боли умерла…

Юнна Мориц

POV Белла

До начала посадки на рейс «Лос-Анджелес – Нью-Йорк» оставались считанные минуты, и я уже давно перестала даже пытаться сдержать льющиеся из глаз слезы, судорожно цепляясь за рукав рубашки Эдварда, словно могла тем самым удержать его рядом с собой.

– Всего неделя, родная, и мы с тобой снова будем вместе лететь в Италию, как три года назад, – вытирая мои слезы, ласково улыбался он, но я видела, что в глубине его серых глаз тоже затаилась грусть.

– Эдвард… – прошептала я и порывисто обняла его, прижавшись щекой к груди любимого, слушая, как гулко стучит его сердце. – Я люблю тебя…

– Я тоже люблю тебя, моя маленькая! – твердо произнес Эдвард, отстраняясь от меня и заглядывая мне в глаза. – Ну же, перестань плакать, от твоих слез у меня сердце разрывается, ты страдаешь так, словно мы расстаемся навсегда.

– Это не просто, но я постараюсь, – шмыгнув носом, пообещала я.

– Вот и умница! – Эдвард улыбнулся и тыльной стороной ладони погладил мою щеку, все еще влажную от слез.

В этот момент противный женский голос равнодушно объявил начало посадки на его рейс, не зная, что тем самым разрывает мне сердце.

– Ну все, Белла, мне пора, я пойду, ладно? – прошептал Эдвард, не двигаясь с места и пристально глядя на меня.

Он мягко притянул меня к себе, его губы накрыли мои… так сладко, трепетно и нежно…

– Ну, все… все… – Эдвард отстранился и ободряюще улыбнулся мне. – Я позвоню тебе сразу же, как прилечу в Нью-Йорк… Люблю тебя…

– Люблю тебя… – выдохнула я.

Эдвард развернулся и зашагал прочь, то и дело оборачиваясь и улыбаясь мне. Я стояла, заламывая в отчаянии руки, силясь сделать хоть один полноценный вдох и едва сдерживаясь, чтобы не кинуться вслед за ним.

Прежде чем окончательно скрыться из виду, любимый еще раз обернулся и, улыбаясь, махнул на прощание рукой.

Остаток дня прошел, будто в тумане, я плохо помню, как села в самолет до Сиэтла, четыре часа перелета прошли в каком-то болезненном забытье. Бредовые кошмары шли один за другим, словно калейдоскоп сюрреалистических картинок. Рухнувший самолет, покореженная машина такси, бездыханное тело Эдварда сменялись кромешной темнотой, вдруг обрушившейся на меня, и чьим-то диким смехом, от которого хотелось заткнуть уши и бежать, бежать, бежать, но во сне я точно знала, что бежать мне некуда – это конец.

Проснулась я со страшной головной болью только тогда, когда вежливый голос попросил пассажиров пристегнуть ремни перед посадкой.

Встреча с родителями, ждущими меня в аэропорту Сиэтла, прошла, словно в густом тумане. Я едва различала заплаканное, но счастливое лицо мамы, которая то и дело обнимала меня, что-то оживленно рассказывая. Я же могла лишь натянуто улыбаться и рассеянно кивать в ответ.

– Угомонись, Рене, – видимо, заметив мое состояние, строго сказал папа, когда мы наконец сели в машину, чтобы ехать в Форкс.

– Ты, наверное, устала, милая, поспи немного, – ласково прошептала мама, положив мою голову себе на колени и нежно поглаживая меня по волосам.

От ее родного тепла и легких прикосновений приступ необъяснимой паники постепенно отпустил меня, но тревожное предчувствие чего-то дурного все еще продолжало тяжелым грузом лежать на сердце.

Окончательно я успокоилась лишь тогда, когда позвонил Эдвард, и мы с ним проговорили целый час. Я рассказывала ему услышанные от Рене новости про наших одноклассников, а он, в свою очередь, красочно описывал мне новый дом его родителей.

Родной бархатный голос любимого заставил меня расслабиться и прогнать все свои тревоги. Убаюканная ласковым шепотом Эдварда, я быстро заснула, на этот раз безо всяких сновидений.

Следующие два дня пролетели на удивление быстро, несмотря на то, что ничем особенным я не занималась: помогала маме наводить порядок в ее художественной студии, гуляла по городу, то и дело встречая знакомых, сходила в гости к миссис Стенли, которая была очень расстроена, узнав, что мы с Эдвардом совсем забросили танцы. Каждый вечер мне звонил любимый, уставший, но довольный тем, как продвигаются дела с переездом, мы с ним делились впечатлениями от прожитого дня и говорили, как скучаем друг по другу.

Когда на третий день Эдвард позвонил мне, его голос звучал неестественно напряженно и отстраненно, словно он звонил мне лишь по необходимости, а не оттого, что хотел услышать мой голос и поговорить со мной. Сказав несколько общих, ничего не значащих фраз, любимый быстро закончил разговор, сославшись на кучу дел, которые не могут подождать до завтра.

Я старалась не придавать этому особого значения, убеждая себя, что Эдвард действительно вымотался за эти дни, но уже знакомое мне чувство тревоги снова начало разрастаться в моей груди, сдавливая сердце в ледяные тиски дурного предчувствия.

На следующий день все снова повторилось, а затем снова, и снова, словно в старой комедии «День сурка», которую очень любила моя мама. К тому моменту тревожное чувство уже полностью завладело мной, превратив в свою безропотную рабыню. На мой вопрос: «Что происходит?», заданный срывающимся от волнения голосом, Эдвард раздраженно ответил, что просто дико устал, так что нам лучше созвониться завтра, и даже не попрощавшись, повесил трубку.

Всю ночь я проплакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы родители не слышали моих всхлипов, и забылась тревожным сном лишь под утро.

Целый день я бесцельно слонялась по дому, ни на минуту не расставаясь с телефоном, и раздумывала, стоит ли мне позвонить Эдварду самой или лучше дождаться его звонка. Но тот так и не позвонил мне…

Дойдя до крайней точки, я судорожно набрала до боли знакомый номер, но равнодушный голос сообщил мне, что «абонент выключен или находится вне зоны действия сети».

Удушливый приступ паники обрушился на меня, словно девятый вал, накрывая с головой, заставляя тонуть в чувстве безысходности и отчаяния. Не знаю, как я смогла пережить ту ночь, я раз за разом звонила Эдварду, слыша в ответ все те же слова о недоступности абонента, на какое-то время проваливалась в тревожный сон, и тогда мне начинали сниться те же мистические кошмары, что и несколько дней назад в самолете.

Жуткая ночь плавно перетекла в жуткое утро, а телефон Эдварда по-прежнему был вне зоны действия сети. Я металась по дому, пытаясь себя чем-нибудь занять, но ничего не помогало: все мои мысли были заняты только Эдвардом и тем, что в последние дни с ним происходит. Мама, заметив мое удручающее состояние, предприняла попытку поговорить, но я тут же скрылась в своей комнате, сославшись на головную боль.

И вот когда я уже готова была звонить Карлайлу или Эсми, телефон сам ожил в моих руках, демонстрируя фотографию Эдварда, на которой тот задорно глядел в объектив и посылал воздушный поцелуй.

– Белла, дорогая, прости, что не позвонил тебе, как обещал, – хриплым, словно спросонья, голосом начал он. – Я вчера случайно наткнулся на Майкла Ньютона, с которым последний раз виделся еще на выпускном. Мы разговорились, он позвонил Эрику, и тот предложил сходить втроем в ночной клуб. Кажется, я здорово перебрал…

– А ты не мог позвонить мне и предупредить, чтобы я не волновалась?! – задыхаясь от возмущения, выпалила я. – Я всю ночь тебе звонила, но у тебя был отключен телефон, что, по-твоему, я должна была подумать?!

– Ты права, дорогая, прости, – бесцветным голосом отозвался Эдвард, – но сейчас мне нужно, как следует, отоспаться, а завтра я позвоню тебе, и мы все обсудим, обещаю!

– Что?! Опять «завтра»?! – начиная вскипать от праведного гнева, воскликнула я. – Давай обсудим прямо сейчас!

– Я же сказал: завтра! – сквозь зубы процедил он, прежде чем повесить трубку.

Какое-то время я тупо смотрела на телефон, не в силах поверить в реальность происходящего.

Я еще не знала причин такого поведения Эдварда, но чувствовала: происходит что-то страшное и непоправимое, что-то, что я не в силах остановить или исправить.

Время текло мучительно медленно, доводя меня до исступления. Я пыталась дозвониться Эдварду, но его телефон снова оказался отключен, так что мне оставалось только ждать, когда же он посчитает нужным позвонить мне и объяснить, что же, черт возьми, происходит.

Но вместе с тем я боялась услышать что-то по-настоящему ужасное, способное разрушить наш маленький уютный мирок, в котором мы счастливо жили последние три года.

Отодвинув телефон на значительное расстояние, я время от времени с опаской поглядывала на него, словно это была ядовитая змея, готовая в любую минуту коварно ужалить.

Поэтому, когда звенящую тишину моей комнаты разрезала пронзительная мелодия мобильника, я подпрыгнула на месте и осторожно взяла его дрожащими от волнения руками – Эдвард.

– Да, – прохрипела я, мысленно приказывая своему сердцу биться хотя бы чуточку тише.

– Белла… – прокашлявшись, выдавил он и тут же замолчал, словно не решаясь продолжить дальше.

– Да, – снова повторила я.

– Все изменилось, Белла, – на одном дыхание выпалил Эдвард, – то, что произошло, заставило меня на многое взглянуть под другим углом.

– Что произошло? – шепотом переспросила я, чувствуя, как что-то непомерно тяжелое наваливается на мои плечи.

– Я не знаю, как это произошло… Новая соседка родителей предложила нам помощь. Мы весь день разбирали коробки с вещами… устали жутко! Таня предложила пойти к ней и немного выпить, чтобы расслабиться… то, что потом случилось между нами… прости меня, Белла!

Видимо, я оказался не тем человеком, который смог бы сделать тебя счастливой.

Это так странно… всего лишь несколько дней назад я был абсолютно уверен, что в тебе сосредоточена вся моя жизнь, мне казалось, что я не смогу даже дышать, если тебя не будет рядом. Но оказавшись за тысячи километров от тебя, в компании другой женщины, к которой я даже не испытываю ничего, кроме сексуального влечения, я вдруг почувствовал такую свободу и легкость, словно вырвался из плена.

Да, я люблю тебя, Белла, но, вероятно, это не та любовь, испытывая которую, люди женятся, рожают детей и живут вместе до конца своих дней.

Еще я вдруг понял, что ведь и не знал жизни без тебя. Ты всегда была рядом, и я просто боялся попробовать что-то новое, отчаянно цепляясь за тебя.

Я вознес тебя на престол, сделал своей королевой, поклоняясь тебе, и был безгранично счастлив этим, не ведая, что может быть по-другому, что «по-другому» – не значит «хуже».

Ты была моей первой любовью, которую всегда трудно отпустить, время шло, а я все продолжал убеждать себя, что мне нужна ты и только ты, что я не смогу быть ни с какой другой женщиной. Оказалось, что это всего лишь иллюзия, красивая сказка, которую я сначала придумал, а потом сам же в нее свято уверовал.

Только не думай, будто все эти годы, что мы были вместе, я лгал тебе – это не так. Просто сейчас все изменилось… я вдруг проснулся совсем другим человеком. Мне нужна свобода, я хочу испытать вкус жизни, ведь я еще и не жил! Сойдя со школьной скамьи, я вдруг сразу же превратился практически в женатого мужчину. Я понял, что многого недополучил в этой жизни, и сейчас хочу исправить это упущение.

Ты навсегда останешься для меня дорогим человеком и близким другом, но будет лучше, если мы больше никогда не увидимся: все это и так слишком тяжело для нас обоих, но разрывать связь нужно резко и сразу.

Прости, я знаю, что ты достойна другого прощания, не по телефону, но так уж вышло… мне так легче. Боюсь, что не смог бы сказать все это, глядя тебе в глаза, я чувствую себя последней сволочью, ей же, собственно, и являюсь… Белла, ты слышишь меня?

Еще в середине монолога Эдварда я вдруг почувствовала, что ноги больше не в состоянии удерживать тяжесть моего тела. Я лихорадочно водила рукой по воздуху в поисках опоры и, не найдя таковой, опустилась на пол, поджав под себя ноги.

Каждое слово, произнесенное Эдвардом, раскаленным ножом пронзало мне сердце, которое, кажется, уже едва билось. Я отчаянно силилась сделать вдох, но легкие упорно отказывались впускать в себя живительный кислород.

– Белла, ты слышишь меня? – уже в третий раз настойчиво повторил Эдвард.

– Ты… я… это же бред какой-то… – сдавленно прохрипела я, потратив на это остатки своих сил и запаса кислорода в легких.

– Я не вернусь в Лос-Анджелес – окончу университет здесь, в Нью-Йорке, – как ни в чем не бывало, продолжил Эдвард, – в нашей квартире я больше не появлюсь и не буду оттуда ничего забирать. Ты как-то сказала мне, что нужно учиться без сожаления расставаться со старыми вещами, так вот ты была права. Аренда квартиры оплачена на год вперед – можешь продолжать жить там, если хочешь.

Вот, кажется, и все… Время начинать новую жизнь, вот только у каждого из нас она будет своя. Прости меня, Белла, и прощай…

В трубке раздались оглушительные гудки, каждый из которых, словно выстрел в упор, разрывал мне мозг.

Я отбросила телефон в сторону и, зажмурившись, закрыла уши руками – не помогло. С каждой секундой становилось только больнее, казалось, что я сама вся превратилась в один сгусток боли и отчаяния.

Сначала я не могла поверить в реальность происходящего. Ведь это же невозможно, чтобы моя жизнь вот так просто рассыпалась, словно песочный замок, смытый волной прилива.

Но когда мысль, что Эдвард – МОЙ Эдвард! – бросил меня, подобно клейму, выжглась в сознании, мое сердце вспыхнуло и разлетелось на тысячи мелких осколков, которые уже невозможно было собрать воедино.

Тяжело дыша, я уткнулась лбом в пол и судорожно вцепилась пальцами в высокий ворс ковра. Мне хотелось плакать, рыдать, биться в истерике, но слез не было. Чтобы хоть как-то выплеснуть боль, терзающую меня своими острыми когтями, я собрала остатки своих сил и закричала, словно раненый зверь, потерявший надежду на спасение.

В следующую минуту я почувствовала на себе чьи-то заботливые руки, пытающиеся поднять меня с пола – мама…

Ее бледное, испуганное лицо я видела словно через плотную пелену тумана, перед глазами все плыло и кружилось. Рене что-то шептала мне побледневшими губами, но звуки ее голоса едва доходили до меня, будто через толстый слой ваты.

Однако я и не хотела ничего слышать, я вдруг стала абсолютно равнодушна ко всему, что происходило со мной и вокруг меня. В один миг мое сердце превратилось в выжженную болью пустыню, в которой уже никогда не прорастет даже слабый росток счастья.

========== Глава 11. В свете дня я закрашу черным зеркала ==========

А за окном тишина, тихо шепчет она,

И на сердце тоска.

Боль на душе, пустота, все как будто во сне,

Тихо плачет струна.

Я не пойму, откуда все это?

Будто прошло все и кончилось лето,

Листья кружат над землей,

Ты останься со мной!

Боль! Звучит гитарная струна,

Тупая боль! Как больно сердцу без тебя.

И эта боль! Как черный ворон надо мной,

Зовет и манит за собой,

И я прошу тебя постой,

Гитара пой!

Дельта «Боль»

Океан немой, оглушающей боли, когда все слова теряют смысл, и тишина становится блаженством, потому что она нема, нема как душа, мертвая душа с вырванным сердцем, немым мертвым сердцем…

Маленькая комната с едва различимыми выцветшими обоями в цветочек, погружена в вечные сумерки… Я потерялась, медленно утопая в вязком болоте страдания, не зная, какое сейчас время суток, день, месяц, год – все остановилось, даже часы словно замерли в скорбном сочувствии. Вокруг меня, как и в моей душе, царили вечная темнота и тишина, тишина и темнота… Света не было, ничего не было, только боль, так много боли… Она парализовала сознание, тело и убила душу.

В звенящей тишине можно было слышать, как кружится пыль, крохотные серые частички медленно танцуют немой танец, танец без музыки, их движения слаженны, грустны и обречены, даже они умирают в этой тишине, как и все вокруг.

Мои руки? Исчезающие тонкие, такие прозрачные, с паутинкой вен, исхудавшие пальцы, кожа пепельно-серого оттенка, оттенка пыли и забвения, синева крохотных ногтей. Мои руки, мое тело, моя душа – все стало каким-то призрачным, эфемерным. Порой мне даже казалось, что если я подойду к зеркалу, то не увижу в нем своего отражения – странное, пугающее ощущение.

Я чувствовала, как мое лицо постепенно превращается в одну из тех застывших масок, что я видела в Италии. Италия… нет, не вспоминать, забыть, забыть, не было, не было, не было!

– Ты никогда не будешь тосковать, никогда не будешь тосковать! – шептал навязчиво голос.

Но поздно: мое лицо уже превратилось в маску – посмертную маску тоски, на которой никогда не сможет расцвести улыбка… никогда…

Исхудавшая рука взметнулась вверх, коснулась шеи, где болтался кулон – моя половинка, потерявшая пару, подвеска висела теперь так низко, что я могла спокойно рассматривать её. Белое золото стало тускло-серым, крохотные осколки бриллиантов больше не искрились: половинка сердца носила глубокий траур, как вдова.

Вдова? У вдов есть страшная, но объяснимая причина их одиночества, я же была не вдовой, а всего лишь выброшенной вещью, забытой, использованной, растоптанной, меня вообще больше не существовало. Эдвард был жив, здоров и, скорее всего, счастлив, что наконец избавился от меня. Это я умерла, превратилась в призрак, который ходит по земле, не в силах найти покой.

Пальцы погладили холодный металл, жалея его. Затем они взметнулись к щеке, наткнувшись на скулу, я подумала: «Какая острая…» Ладонь скользила по коже, ставшей совсем другой, будто из нее высосали всю жизнь: она стала хрупкой, сухой, как пересушенная рисовая бумага.

Я резко обернулась и наткнулась взглядом на чье-то отражение в большом зеркале. Девушка из зазеркалья была очень маленькой и худой, точнее, она была прозрачная, как ускользающая тень. Темные волосы, тяжелой волной падающие на выступающие плечи, были тусклыми и унылыми. Широко распахнутые огромные глаза неопределённого темного цвета. Какого цвета? Цвет, который нельзя было разобрать из-за чёрных, залегших под ними теней.

Невесомое создание гладило себя по лицу, движения рук были неуверенными и жалкими, будто хотели что-то удержать, цеплялись за что-то, уже давно потерянное, похороненное. Я жадно всматривалась в отражение, с трудом осознавая, что девушка из зазеркалья – это я.

Заставив себя встать, я медленно и неуверенно подошла к зеркалу, протянула руку и вдруг с жалостью коснулась её лица – та склонила голову, словно оценивая ласку, как подобранный на улице продрогший бездомный котенок, которого вышвырнули из дома, но кто-то, сжалившись, подобрал его. Это была жалость, исступлённая, примитивная жалость. Я гладила тень в зеркале. Я не могла коснуться себя, меня больше не было. Но когда же меня не стало?

Тот день был такой теплый, чудесный летний день – начало августа, солнце понемногу сдавало свои права, но еще грело, ласкаясь. А я пребывала в бесконечном, тревожном ожидании, никогда я раньше не испытывала такой тянущей боли в области солнечного сплетения – солнечного, какая ирония! – где как будто завязывался узел, тугой морской узел, который невозможно развязать, распутать, его можно только разрубить, превратив единую нить в два обрывка. Так и случилось с нами: Эдвард безжалостно разрубил узел нашего счастья, нашей любви, не было больше МЫ, был он, жизнь которого только начиналась, и я, жизнь которой осталась в прошлом, а впереди только жалкое существование и гнетущее одиночество.

С тех пор прошло уже столько дней, а я помнила все, что он мне говорил, каким равнодушным был его тон. Речь Эдварда выжглась каленым железом на моей коже, каждое слово было подобно незаживающему ожогу, который ничто на свете не сможет излечить, никакая пересадка кожи не поможет… ничто и никто не спасет…

Помню, как отчаянно мне хотелось заплакать, хоть немного смочить соленой влагой ту пустыню, что образовалась внутри меня, но слез не было…

Родители долго суетились вокруг меня, пытаясь добиться от меня объяснений происходящему. Когда я наконец смогла в двух словах рассказать им о телефонном звонке Эдварда, на их лицах появилось изумленное недоверие, но им пришлось поверить в реальность происходящего, как и мне…

Как только они, подавленные и молчаливые, оставили меня одну, я неслышно затворила за ними дверь, задернула занавески, погрузившись в тишину и темноту. Сев на краешек кровати и аккуратно сложив руки на коленях, я застывала в немой неподвижности. Всё, чем я жила, медленно умирало во мне, но я ничего не могла с этим поделать, мне оставалось быть лишь сторонней наблюдательницей собственной гибели. Мама и папа пытались как-то расшевелить меня, достучаться до моего умирающего разума, но я не хотела ничего видеть и слышать, мир вокруг моей хрустальной гробницы потерял для меня значение…

Я вглядывалась в тень из зазеркалья, всё ещё жалея её. Я подняла на нее глаза, встретившись с ней взглядом. Мы смотрели друг другу на друга, ведя свой немой диалог.

В моей голове пронеслись последние дни, когда я еще жила, дышала, любила, и весь мир был заключен в одном единственном человеке, в ладонях которого было мое сердце, однажды так доверчиво подаренное ему и жестоко раздавленное им же. Последний день, последняя ночь вместе – а было ли всё это, или моё счастье просто привиделось мне? И не было НАС, а были просто глупые, несбыточные девичьи мечты?

Стоя у зеркала, я принялась неспешно рассказывать тени о последней ночи моего существования…

******

Мама, я опять вернулась

К городу на побережье

Мама, я забыла гордость

Но я узнала, что такое нежность

Мама, я так одинока

А вокруг меня люди, люди

Мама, у меня сердце не бьётся

Мама, что со мною будет?

Теплая ладонь мягко коснулась моего плеча, легонько погладив, отводя волосы в сторону.

– Белла, поговори со мной. Милая, ты не можешь столько молчать. Маленькая моя, родная моя, взгляни на меня! – Мамин голос был таким тихим. Она плакала. Я слышала, как она всхлипывала, утирая слезы рукавом блузки. – Белла, поешь, я боюсь, что ты умрешь от истощения. Поешь, я не могу больше так.

Мама плакала, прижавшись к моей спине, ее горькие слезы пропитывали мою кофту.

– Я не нужна ему… – еле слышный шепот слетел с моих губ. – И никогда не была нужна! Все годы, что мы были вместе, он даже не жил. Я была для него просто досадной привычкой, от которой он поспешил избавиться при первой же возможности. Эдвард не любил меня, никогда не любил, я просто была его временной пристанью, той, кто грел для него постель. Но почему, почему же он так долго вел эту игру, почему заставил меня верить, что любит и нуждается во мне, зачем было это все? Мама, как же так, как же так?! К чему такая жестокость?! За что?!

Мамины руки обхватили меня сильнее, разворачивая к себе. Я смотрела в ее заплаканные глаза – когда она успела так постареть, когда вокруг ее глаз залегли эти морщинки?

– Моя девочка, я не знаю, почему он так поступил. Я верила ему так же, как и ты… Господи, я же видела, что Эдвард любит тебя! Как я могла так ошибаться?! – Мама всхлипнула, и прижала меня сильнее, рассказывая, как любит меня, что жизнь еще не закончилась, все еще будет хорошо, даже лучше, чем прежде, надо только потерпеть, переступить, забыть.

Но как?! Как?! Забыть?! Как?! В моей голове не укладывалось, как можно суметь забыть почти всю свою жизнь, вся она была связана с ним, все воспоминания и надежды: каждый день в школе и университете, уроки танцев, каждая детская шалость, все праздники – все то, что любой человек бережно хранит в своей памяти. Эдвард все забрал, отнял, оставив мне лишь пустоту, заключенную в кольцо боли.

Мама гладила мое лицо, плечи, шепча, что я убиваю себя, ее и папу. Когда слез не осталось, она тихо прижала меня к себе, как в детстве. Я свернулась калачиком, положив голову на ее колени. Впервые за долгое время я чувствовала себя хоть немного нужной… хоть кому-то нужной…

– Белла, я не прошу тебя забыть, нельзя просто взять и забыть. Но ты должна попытаться пойти дальше. Ради себя, ради всех нас.

Рене нежно гладила меня, прижимая к себе, она тихонечко напевала мне колыбельную, баюкая меня, как маленькую. Согревшись в кольце её рук, я наконец провалилась в тяжелое забытьё без всяких сновидений…

Утро было дождливым, но на хмурящемся небе иногда мелькали проблески солнца, оно словно говорило мне: «Не отчаивайся, я все еще там, за дымкой облаков!».

Окончательно проснувшись, я обнаружила, что лежу, укутанная в мамин плед и переодетая в пижаму, на тумбочке рядом с кроватью стояла чашка с молоком, прикрытая блюдцем: мама всегда так делала. Она заботилась обо мне, я была ей нужна. Я должна была что-то сделать хотя бы ради нее. Наверное, нужно было заставить себя встать, но у меня не было сил, не было желания, я хотела навсегда остаться в тепле этого пледа, чувствуя себя маленькой, возвращаясь в светлое время детства, когда не было боли, разочарования, опустошения, когда я еще не была знакома с Эдвардом. Но вчерашние слова мамы настойчиво звучали в моей голове, я вдруг ясно поняла, что не могу больше прятаться в своей скорлупе.

Этим утром я впервые за долгое время привела себя в порядок, удивляясь собственному незнакомому отражению в зеркале. Чтобы хотя бы создать иллюзию продолжающейся жизни, я начала методично возвращать дом к привычному уютному порядку: перекладывала вещи с места на место, гладила их, снова перекладывала, вытирала пыль и мыла окна. Я занимала себя привычными делами, защищая ими сердце от тоски по прошлому, от самой себя и своих мрачных мыслей.

Так я начала тихо и незаметно приходить в себя. Я не позволяла себе думать, я всегда была чем-то занята, изводя себя делами в течение дня до такой степени, что вечером буквально доползала до кровати, погружаясь в тревожный сон, который будет преследовать меня потом долгие годы.

В нём я шла по узкому шаткому мосту, раскинутому над мутной речкой, вода которой была черной, затянутой тиной и ряской – почти болотом. Я ступала так осторожно, как только могла, боясь оступиться и упасть в черноту, которая манила меня, притягивала с неудержимой силой. Но я не могла себе позволить оступиться. Там, на другом конце моста меня кто-то ждал, звал, я вслушивалась в голос, пытаясь узнать его, но тщетно. Я приближалась к берегу, делала последний осторожный шаг и понимала, что стремительно падаю, проваливаясь в жуткую черную воду. В этом месте я всегда просыпалась в холодном поту. Но мучил меня не сам сон, а то, как отчаянно я пыталась узнать того, кто ждал меня на берегу, звал меня к себе, ища во мне свое спасение, но я никогда не могла дойти до него.

В те ночи, когда я все же подолгу не могла заснуть, ворочаясь в кровати, я крепко сжимала зубы и яростно твердила себе, как же сильно ненавижу Эдварда Каллена, подсознательно понимая, что на самом деле это не больше, чем просто самообман. Тем не менее, на какое-то время это помогало, придавая мне сил для дальнейшей борьбы за собственную жизнь, которую мне предстояло выстроить заново, словно пазл, детали которого упрямо отказывались складываться воедино.

Со временем мама перестала плакать тайком от меня, и это стало моей первой победой, ведь хотя бы ее я сумела убедить в том, что все рано или поздно наладится, оставалось дело за малым – самой поверить в это.

Однажды я поймала себя на том, что, выпив чай, незамедлительно принялась тщательно мыть чашку – привычка, привитая мне Эдвардом. Поддавшись приступу безотчетной злобы, полностью завладевшему мной, я швырнула недомытую чашку в стену, и она тут же разлетелась на множество мелких осколков, как и моя жизнь совсем недавно.

Тяжело дыша, я умылась холодной водой и осмотрела последствия необъяснимого порыва: кухня была забрызгана мыльной пеной, на стене красовалось темное мокрое пятно, а весь пол был усыпан нежно-сиреневыми осколками моей любимой чашки. Но, удивительное дело, я вдруг почувствовала себя свободнее, впервые за долгое время вдохнув полной грудью, и не ощутив при этом жалящей боли в области сердца.

Встав на колени, я принялась собирать кусочки дорогого фарфора – один из них больно впился мне в ладонь. Вытащив осколок, я увидела красную капельку крови, выступившую из ранки и скатившуюся мне на коленку. В этот момент внутри меня словно что-то щелкнуло. Слизав остатки крови с ладони, я поклялась себе, что выберусь из этой темной бездны и, во что бы то ни стало, снова стану счастлива!