Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Любимый восхищенно смотрел на меня, его взгляд заворожено скользил по моему телу, распростертому под ним, задержался на моей ножке, мгновение – и она попала в кольцо его ловких пальцев.

– Mia colomba (моя голубка), у тебя такие красивые ноги, они подобны мечте. Posso passare l’eternità ammirando le gambe (я могу провести вечность, любуясь твоими ножками), – ворковал Эдвард, целуя щиколотку, поддевая шелк чулка.

Я могла лишь хвататься за простыни: сегодня ночью царил Эдвард. Он вел в этом ночном танце под музыку неудержимо рвущихся стонов, под аплодисменты лунного света и тихие восторги звезд, разбросанных на черном небосводе.

– Эдвард, – всхлипывала я.

– Тшш… Quella notte, tutto solo per voi, miei desiderata (этой ночью все только для тебя, моя желанная), – шептал он в ответ.

Я услышала, как к застывшим в объятиях шелку и бархату присоединился важный черный костюм Эдварда, его сорочка и боксеры. Шелк моего вечернего наряда был недоволен вторжением, но что он мог поделать? Только порадоваться воссоединению с чулками и лодочками: не только Эдвард был от них в восторге.

Горячее обнаженное тело накрыло меня, подобно покрывалу, пряча от завистливой ночи, укрывая от невидимых свидетелей и делая меня своей без остатка.

– Поцелуй… поцелуй… поцелуй меня, – шептала я, словно обезумевшая… да, обезумевшая от ласк любимого.

К счастью, Эдвард услышал мои мольбы. Он целовал меня медленно, неторопливо, повторяя контур моих губ, касаясь кончиком языка их уголков. Я чувствовала, как его дыхание сливается с моим – мы дышали в унисон.

Я собрала остатки сил, обняв Эдварда. Мои руки путешествовали по его спине, в темноте все чувства были обострены, я могла кончиками пальцев чувствовать каждую мурашку, впадинку на его спине, каждую родинку, каждую линию, я прослеживала пальчиками его играющие мышцы, задерживалась, легонечко царапала и поглаживала, следовала все ниже, замирая у ямочек – пальчикам явно все нравилось.

Инстинктивно мои ноги обхватили бедра Эдварда, вжимая его в меня, делая нас еще ближе, так близко, как это только возможно.

– Не спеши, cara, еще не время, – прошептал Эдвард, целуя мою грудь, – не спеши, сегодня только ты, mia colomba (моя голубка), solo mio (единственная моя), mia dolce sogno (моя сладкая мечта). Губы любимого ласкали упругую теплую плоть груди, а пальцы дарили несравненные, острые ласки.

Я раскрывалась под его руками как розовый бутон под утренним солнцем. Когда я уже не понимала, где я и кто я, стала частью Эдварда. Я почувствовала, как его рука скользнула под мои бедра, приподнимая их… слияние воедино… подобно музыке и голосу, дарующее волшебство совершенство звуков, слов, единение, возносящее к небесам. Стройное единство ритма, переливы звуков, шепот шелка и бархата, застенчивые улыбки звезд в лунной ночи и двое, растворяющиеся в неге на белоснежных простынях…

Моя голова покоилась на груди Эдварда, мы тихо лежали, утомленные, расслабленные и счастливые. Любимый перебирал пальцами россыпь моих локонов, пропуская их сквозь пальцы.

E lucevan le stelle,

ed olezzava la terra

stridea l’uscio dell’orto

ed un passo sfiorava la rena.

Entrava ella fragrante,

mi cadea tra le braccia, – тихо проворковал он мне на ушко.

– О чем эти слова, о чем так тосковал певец? – спросила я, посмотрев в глаза Эдварду.

– О любви, желании, об ожидании свидания с любимой, – ответил он, коснувшись поцелуем кончика моего носа. – О любви, mio viole. Опера – это воплощение страстной любви, такой, что заставляет сердца сгорать от страсти, умирать от тоски и растворяться от счастья.

Я смотрела в любимые глаза самого дорогого для меня человека и думала: «Чем я заслужила такое счастье, такую любовь?»

Где-то глубоко в сердце больно кольнуло, но я не обратила внимания на эту мелочь, я уже отдавалась во власть Морфея, убаюканная нежными руками Эдварда. Сквозь сон я услышала, как он прошептал:

– Dormire dolcemente, mia colomba, il vostro sogno proteggerà il mio piccolo, mia colomba (спи сладко, голубка моя, сон я твой буду оберегать, моя маленькая, моя голубка). Spia in un abbraccio mio nella culla, che sogno non interessa la tua dolce o che (спи в объятьях моих, как в колыбели, пусть сон твой сладкий не тревожит ни что).

***

На следующий день мы проснулись в шесть утра, взяли напрокат машину и отправились в Венецию.

Я столько всего слышала и читала про этот удивительный город, но то, что я увидела, просто поразило мое воображение. Величественные палаццо парили над мутной водой, резные окна, старинная резьба, изящные кованые решетки дверей – рукотворные шедевры архитектуры. Тут и там были разбросаны витиеватые мостики, соединяющие улицы, причудливо переплетающиеся улочки, звон сумбурных итальянских голосов, согретых палящим полуденным солнцем – все это создавало непередаваемую атмосферу романтики.

Мы с Эдвардом неспешно гуляли по Венеции, заходя в маленькие магазинчики, чтобы купить сувениры для родителей и Розали с Эмметом. В одном из них продавались карнавальные маски, которые иначе, как произведения искусства, назвать даже язык не поворачивался. Смеясь и дурачась, мы с Эдвардом перемерили не меньше полусотни. Во мне вдруг проснулся невиданный прежде азарт шопоголика: мне захотелось скупить весь магазин.

Глядя на мои сверкающие от возбуждения глаза, любимый лишь пожимал плечами, улыбался и повторял, что я могу купить все, что захочу. Но я смогла взять себя в руки и ограничилась покупкой нескольких самых красивых и необычных масок.

Однако самое неизгладимое впечатление произвела на меня площадь Сан-Марко. Это было царство голубей, которые приветствовали гостей веселым полетом, они кружили сизым облаком вокруг нас, радостно воркуя. Голуби правили здесь целиком и полностью, ничуть не боясь многочисленных туристов.

Эдвард купил у забавного старичка кукурузы, высыпал мне ее на ладонь и заставил вытянуть руку перед собой. В мгновение ока один из голубей бесстрашно приземлился мне на запястье и принялся клевать кукурузу. Я засмеялась и взглянула на любимого, вставшего за мной и обнявшего меня за талию.

Эдвард игриво подмигнул и рассыпал рядом с нами несколько пригоршней кукурузы. Уже через минуту мы стояли, окруженные серым облаком голубей, порхающих вокруг нас, то садящихся нам на плечи и руки, то снова взлетающих вверх.

– Это просто волшебство какое-то! – задыхаясь от восторга, воскликнула я.

– Там, где ты, всегда волшебство, mia colomba (моя голубка), – ласково улыбнулся любимый, вытаскивая из моих волос голубиное перышко.

Завершить наше путешествие по Венеции мы решили катанием на гондоле.

Эдвард поочередно подходил к свободным гондольерам и тихо о чем-то переговаривался на итальянском. Те лишь улыбались в ответ, пожимали плечами и отрицательно качали головой.

Наконец, один из них, внимательно выслушав Эдварда, радостно заулыбался и быстро-быстро закивал головой.

Уже через десять минут мы отчалили от берега и поплыли вдоль Большого канала. Гондольер посмотрел на Эдварда вопросительно, который тут же кивнул ему, и тот запел «‘O sole mio». Делал он это весьма душевно и профессионально, не многим уступая вчерашним оперным певцам из Ла Скала.

Мои губы непроизвольно растянулись в восхищенной улыбке, а голова заняла свое законное место на плече любимого. Эдвард принялся мне на ушко шепотом подпевать гондольеру, жутко фальшивя при этом, отчего я стала улыбаться еще шире и почувствовала себя самой любимой, самой желанной, а значит, и самой счастливой женщиной на Земле.

Возвращались мы в Милан уже за полночь. Эдвард уверенно вел машину, словно и не было этого утомительного, но богатого впечатлениями дня. Я же дремала, удобно устроившись в соседнем кресле, то погружаясь в сказочные сны о Венеции, то выныривая из них и любуясь из-под полуопущенных ресниц идеальным профилем своего мужчины, самого родного и надежного на всем белом свете.

У нас еще оставались два дня для прогулок по Милану, а затем мы должны были вернуться домой, чтобы уже окончательно проститься с родителями и уехать в Лос-Анджелес, где нас ждала новая, самостоятельная жизнь… совместная жизнь…

_______________________________________________________________

* «Сияли звезды,

Земля благоухала,

Скрипнула калитка в саду,

И ее поступь слегка коснулась песка.

Она пришла, благоухающая,

И упала в мои объятия.

О, сладкие поцелуи, о, томные ласки,

Дрожа, освободил от покрова ее ослепительную красоту!

Рассеялись навечно мои грезы о любви.

Время пролетело и умираю в отчаянии!

И никогда я так не любил жизнь!» – романс Марио Каварадосси из третьего акта «Тоска» Пуччини.

========== Глава 8. Что это значит, быть половинкой?.. ==========

Что это значит, быть половинкой…

Мыслями вместе, дышать в унисон…

Чувства, желанья, сплетать паутинкой…

Не прерывая их, даже на сон…

Чувствовать боль, когда близкому плохо…

Слезы под ветер бросать за него…

И до последнего самого вздоха…

Рядом быть с ним, не прося ничего…

Может кому-то покажется странным…

Что уставать от друг-друга – нельзя…

А, просыпаясь – желать? Быть желанным?

Нежность, с улыбкой любимым неся…

Ты еще спишь…Я не рядом, но вместе…

Чтобы был теплым твой утренний сон…

Солнце зажгу для тебя в поднебесье…

Светом укутаю с разных сторон…

Может на кухне, там хлопнула дверца?

Чайная ложечка звякнула в кружке?

Ты обнаружишь с утра мое сердце…

Рядом с тобою… Лежит на подушке…

Эдвард уехал почти месяц назад, сказав мне:

– Родная, я все устрою и тогда приеду за тобой!

Что и как он устроит? Я умирала от любопытства! Эдвард вплотную занялся обустройством нашей квартиры, снятой для нас Карлайлом, хотя любимый был полон решимости сделать все возможное, чтобы самостоятельно оплачивать аренду.

Мы постоянно созванивались, обменивались фото, а ночами болтали по скайпу. На одной из присланных фотографий Эдвард был весь перепачкан белой краской, так что узнать его можно было только по темно-серым глазам, смотревшим на меня задорно и с некоторой долей лукавства.

На мой вопрос: что же он красил, хитрец лишь рассмеялся и сказал:

– Увидишь!

Дни тянулись невозможно медленно, я вся изводилась от любопытства и нетерпения, приправленных толикой тоски без столь необходимых мне объятий и поцелуев любимого. Я бы уже давно схватила чемодан, покидала в него первые попавшиеся вещи и поехать к нему. Но Эдвард даже не намекнул, где находится квартира, так что мне не оставалось ничего другого, как донимать его вопросами и с удвоенным вниманием вглядываться в монитор компьютера в тщетной надежде хоть что-то увидеть за спиной любимого. Единственное, в чем я точно была уверена – любимый все сделает так, что мне и придраться будет не к чему.

Когда мое терпение было уже на исходе, Эдвард наконец приехал за мной.

Я заранее собрала все свои вещи, не забыв взять милые сердцу безделушки вроде старого плюшевого мишки, с которым прошло мое детство, и стёганого одеяла, сшитого бабушкой.

Мама тихонечко плакала, когда помогала мне укладывать чемоданы, в перерывах между всхлипами она грустно смотрела на меня и давала напутствия: говорила, чтобы я звонила в любое время, не забывала их, что если возникнут вопросы по ведению хозяйства, то она всегда у телефона.

Я не заметила, как тоже начала всхлипывать, а окончательно мы утопили все в слезах, когда вещи были упакованы, и моя маленькая детская спальня с трогательными обоями в цветочек стала пустой и какой-то одинокой. Она вдруг осиротела, как старая игрушка, которая когда-то в далеком детстве была очень любима, но потом ребенок вырос и забросил ее в дальний угол, где та тихо лежала и ждала, ждала… Вот и моя детская спальня говорила своей молчавшей пустотой: «Я буду всегда тебя ждать, моя любимая маленькая девочка».

Я с мамой еще какое-то время просидели на чемоданах в моей комнате, то плача, то смеясь забавным воспоминаниям из моего детства, то снова плача. Наконец, осушив слёзы, мы позвали папу, чтобы он помог отнести вещи вниз.

Взглянув на своего всегда сдержанного отца, я с удивлением заметила, как подозрительно увлажнились его глаза. Чарли прокашлялся, смущенно отводя взгляд в сторону, и проворчал:

– Все, девочки, раз собрались, давайте спустимся вниз, скоро уже Эдвард приедет и нехорошо, если он увидит, как вы тут рыдаете! Еще, не дай бог, подумает, что Белла не хочет ехать с ним!

Папины слова подействовали на меня отрезвляюще, я вытерла слезы, подняла голову и пошла вслед за мамой. Выходя из комнаты, я на миг задержалась, в голове вихрем пронеслось воспоминание о первой ночи с Эдвардом, заставившее меня вспыхнуть румянцем.

– Я была здесь счастлива, – прошептала я, осторожно закрывая дверь в свою спальню, а вместе с тем и в свое детство.

Мы с родителями заранее договорились, что они не поедут с нами в аэропорт: это только болезненно оттянуло бы миг неизбежной разлуки, которая и так давалась с трудом, особенно Рене. Но все равно прощаться было очень тяжело. Единственное, что меня утешало, это теплая рука Эдварда, крепко держащая мою ладонь, будто говорящая: «Все хорошо, я рядом».

Обернувшись, я еще долго смотрела на ускользающий в прошлое дом, на фигурки моих родителей, прижавшихся друг к другу и машущих нам вслед.

Очутившись наконец в самолете после долгой езды на машине, я заснула, свернувшись, словно маленький уставший котенок. В полудреме я почувствовала, как Эдвард укрыл меня пледом, ласково прошептав:

– Спи, моя маленькая.

«Маленькая…» – это прозвучало так нежно, что все тревоги отступили, став какими-то незначительными по сравнению с нашей любовью, и я отдалась во власть морфея.

***

– Белла, Белла, мы приехали, – мягкий голос Эдвард ворвался в мой сон, и я распахнула глаза.

В темноте было непонятно, где мы находимся, тело немного ломило, но было так тепло и уютно рядом с ним.

– Белла, мы прилетели, уже объявили посадку.

Оказавшись в машине Эдварда, предусмотрительно оставленной им на платной стоянке аэропорта, я снова погрузилась в тревожный сон, убаюканная нежной музыкой, льющейся из динамиков.

– Вот мы и дома, моя родная, – прошептал любимый, аккуратно отстегивая ремень безопасности, и протянул мне руку. – Я уже перетащил все вещи в квартиру, а ты все спишь. Какая же ты у меня соня!

Я сладко зевнула, потянулась и, схватившись за руку Эдварда, вылезла из машины. Держась за руки, мы поднялись на второй этаж высотного многоквартирного дома и остановились перед дверью с красовавшейся на ней табличкой «Добро пожаловать, Белла!»

Я взглянула на светившегося от предвкушения Эдварда и ласково улыбнулась ему. Могу поклясться, что внутренне он просто дрожал от возбуждения и нетерпения увидеть мою реакцию на плоды его трудов.

Неожиданно Эдвард подхватил меня на руки, распахнул дверь и вошел в квартиру. Свет везде был включен, и любимый неспешно шел со мной на руках, показывая и рассказывая, что да как. Поставив меня на пол, он замер и пристально посмотрел мне в глаза, ожидая моей реакции. Я была права, когда думала, что все будет идеально: все было таким нашим, таким родным, будто мы жили здесь уже много лет.

Квартира была небольшая, но очень светлая, с огромными окнами, задернутыми фисташковыми занавесками, ковром в тон, светлая мебель, книжные полки и маленький стол-бюро у окна (Эдвард запомнил, что я мечтала о таком, и купил его в нашу гостиную!). Я молчала и впитывала каждую деталь. Взгляд упал на стену, на которой висело несколько картин, и я застыла от удивления. Это были картины, написанные моей мамой: небольшие пейзажи с видом нашего дома и леса за ним.

– Спасибо! – посмотрев на Эдварда, прошептала я, едва сдерживая слезы.

– Тебе нравится? – уточнил он.

– Конечно, как мне может не нравится! Ты такой… такой, – я не могла подобрать слов, они путались в моей голове, мысли прятались друг за друга, и только немой восторг плескался через край, как сияющие на солнце брызги воды в фонтане на итальянской площади.

Эдвард обнял меня, и мы еще долго стояли посреди нашей первой общей гостиной, тихо переговариваясь. Любимый рассказывал, как делал ремонт, как пытался оттереть ту белую краску, покупал мебель, как старался угадать, что же мне понравится, и как боялся разочаровать меня.

Он был милым и очень домашним, уютным и бесконечно родным, он был моим, а я была его. И этот дом навсегда останется первым, олицетворяя начало нашей общей семейной истории, ведь для меня Эдвард и был семьей.

Дни бежали так быстро, что я не успевала их считать, было так много нового, что времени остановиться и подумать совершенно не хватало, плюс ко всему, я привыкала к абсолютно новому для меня образу жизни, что тоже требовало определенных усилий.

Раньше, живя дома с родителями, я не задумывалась над тем, как вести дом: уборка, стирка, глажка и приготовление еды – прежде это все происходило как-то само собой. Сейчас же я понимала, что дом на моих плечах, хотя надо отдать должное Эдварду, который старался во всем мне помогать, но чувство ответственности за бытовую сторону нашей жизни все равно лежало на мне.

Мы учились и работали, утром со звоном будильника наша маленькая квартирка оживала и напоминала сумасшедший дом. Я была жуткая соня, поэтому в ванну Эдвард практически тащил меня на себе, где под его неусыпным контролем я умывалась, и только благодаря любимому не засыпала в обнимку с раковиной.

Завтраки и ужины проходили дома, а обедали мы где придется. Нам легко жилось вместе, ведь мы знали друг друга с детства, но в самом начале все же были сложности, которые позже моя мама назвала «притирка друг к другу».

Я, к примеру, открыла для себя, что Эдвард крайне педантичен и аккуратен, не любит, когда я оставляю недопитый чай или раскладываю вещи не в том порядке, который он для себя установил. Эдвард всегда учил экзамены в полной тишине, я же любила все проговаривать себе под нос, чем в первое время злила его, но потом он привык, вернее, просто нацеплял на себя наушники от плеера и продолжал заниматься в столь желанной тишине.

Иногда требования любимого были просто смешными, и я, через силу сдерживая улыбку, покаянно говорила:

– Как скажешь, милый.

Правда, через какое-то время я опять забывала чашку на столе, и слышала недовольное бурчание Эдварда, доносившееся из кухни.

Любимый очень привязывался к вещам, что немного забавляло меня: я никак не могла понять, почему так трудно расстаться со старой рубашкой.

В одну из суббот я осталась дома одна, предоставленная сама себе, что бывало нечасто, поэтому решила посвятить день домашним заботам. Дел накопилось много, и я решила начать с уборки в ванной. Напевая себе под нос и водрузив на руки резиновые перчатки (видел бы меня сейчас Эдвард!), я с воодушевлением терла и мыла все, что попадалось под руку.

Когда все поверхности засияли, а в зеркало, казалось, можно было войти, я, довольная проделанной работой, села на край ванны и посмотрела на результат своих трудов. Что-то смущало меня в созданной мной идеальной картинке. Взгляд упал на старую мочалку, сиротливо свисавшую с крючка, которая была странного фиолетово-зеленого цвета и выглядела как осколок древности.

«Так, ее надо срочно выкинуть», – подумала я и незамедлительно сделала это.

Потратив почти весь день, приводя квартиру в идеальное состояние, уставшая и крайне довольная собой я рухнула на диван, завернулась в любимый плед и погрузилась в безмятежный сон.

– Маленькая, котенок, золушка моя, – тихий нежный голос вкрадывался в мой сон. – Маленькая, я дома, – голос звучал уже настойчивее. – Котенок, я соскучился! Ну же, Белла, просыпайся! – голос стал требовательным.

Я с большим усилием распахнула веки и встретилась с теплым взглядом глаз любимого. Он выглядел уставшим, а его подбородок покрывала легкая щетина. Не удержавшись, я протянула ладошку и легонечко погладила его, Эдвард довольно замурчал и коснулся поцелуем моих губ.

– Добрый вечер, моя любимая соня, – улыбнулся он, отстраняясь от меня.

– Эдвард, я не соня! – притворно возмутилась я. – Просто сегодня я очень устала!

– Я тоже, – разминая свою шею, пожаловался мой дорогой.

– Пойдем ужинать? – спросила я, скидывая с себя плед.

Эдвард утвердительно кивнул и подал мне руку, помогая встать с дивана.

Мы сидели лицом к лицу, наслаждаясь пиццей, тишиной и друг другом. Удивительно, но с Эдвардом я любила даже молчать, тишина была наполнена нашими чувствами, переживаниями и радостью…

Было так уютно прятаться в раковине нашего маленького замкнутого мира, согретого мягким светом лампочек, тихим звоном фарфоровых чашек с дымящимся кофе, ароматом свежей зелени, растущей в горшках вдоль подоконника, и тем искрящимся, поющим в воздухе чувством гармонии, что витала вокруг нас.

Эдвард отправился в душ, а я включила негромкую музыку и принялась мыть оставшуюся после ужина посуду.

– Белла! Белла! – я услышала, что Эдвард зовет меня из ванной, что показалось мне странным, потому что прежде он никогда не звал меня к себе.

Любимый временами напоминал мне енота-полоскуна: мог часами лежать в теплой воде, читая или просто напевая себе под нос. В первое время я серьезно опасалась зайти в ванную и обнаружить, что он растворился в мыльной пене.

Я подошла к двери, постучала и, услышав приглашение – меня немного насторожил тон его голоса, – вошла внутрь.

Эдвард сидел в мыльной воде и сосредоточенно смотрел на меня.

– Что случилось? – почуяв неладное, робко спросила я.

– Белз, а где моя мочалка? – нахмурившись еще больше, строго спросил он.

«Мочалка… мочалка… какая еще мочалка?!» – лихорадочно думала я.

– О чем ты? – пискнула я, невинно хлопая ресницами.

– Белз, моя любимая фиолетовая мочалка, которую я привез из дома, она висела вон на том крючке! – Эдвард сел неестественно прямо и ткнул пальцем в сторону сиротливо опустевшего крючка.

Упс! Его любимая мочалка… господи, да она вот уже несколько часов, как покоилась с миром на дне мусорного контейнера. Я почувствовала, что начинаю краснеть, и через минуту уже напоминала мисс Свекла.

– Я… я… э… Эдвард, а в чем собственно дело? Я положила тебе новую, вон ту синюю, – попыталась я реабилитироваться в глазах любимого.

– Белла, зачем мне синяя, если мне нужна моя! Верни ее! – он шлепнул ладонью по воде, отчего во все стороны разлетелись мыльные брызги.

– Эдвард, понимаешь… я… в общем, я… – Мысли вихрем кружили в моей голове, дразня и подсказывая, как вывернуться из столь щекотливой ситуации. – Милый, я сегодня мыла ванну и на нее попала химия, я ее, конечно, полоскала, но потом подумала, что проще выкинуть…

На слове «выкинуть» лицо Эдварда вытянулось, а губы обиженно надулись, сейчас он был похож на маленького разобидевшегося мальчика, хм… правда, у «мальчика» было самое совершенное тело, которое лишь немного скрывала мыльная пена.

– Белла, как ты могла?! – тоном, полным горечи, растерянно пробормотал Эдвард. – Я же привез ее из дома, я привык к ней…

– Эдвард! Это всего лишь губка для тела! – начиная сердиться, перебила его я.

– Нет, это не просто губка! – упрямо возразил он. – Выкинув без спроса мою вещь, ты показала, как на самом деле относишься ко мне!

Такое заявление я уже не могла вытерпеть!

– Эдвард, не будь ребенком! Я подумала, что так будет лучше! – крикнула я.

– Белла, мы же договаривались советоваться во всем! – словно не слыша меня, продолжал гнуть свое Эдвард.

– Но я не думала, что надо советоваться по мелочам! – почти прорычала я.

– Это не мелочь! – Эдвард со всей силой шлепнул ладонью по воде, обдав меня мыльной водой.

– Нет, мелочь! – крикнула я и вылетела из ванной, как пробка из шампанского, громко хлопнув дверью.

Вслед мне неслись брызги воды и раздраженное рычание Эдварда.

Этой ночью мы впервые за все время лежали по разные стороны большой кровати. Тишина была гнетущей, и я никак не могла заснуть: привыкла, что Эдвард обнимает меня, шепча милые глупости, или просто гладит, тихонечко целуя мои волосы. Сегодня все было не так, и виной всему была дурацкая фиолетовая мочалка!

Бесконечно ворочаясь в кровати, каждый из нас пытался начать разговор, но дальше чем «а…» и «э…», мы не заходили, продолжая лежать и дуться, как двое детей, не поделивших игрушки в песочнице.

Отсутствие сна заставило меня сосредоточенно разглядывать нашу спальню. Я очень любила её кремовые занавески, большой общий гардероб, в котором с военной точностью были разложены и развешаны вещи Эдварда, в их военные стройные ряды нахально втискивались мои блузки, конечно, у меня была своя половина, но половина Эдварда была куда заманчивее. На крохотном туалетном столике гордо восседал мой старый плюшевый мишка, которого я иногда стеснялась, особенно в моменты близости с Эдвардом.

На светлых стенах играли тени, мне казалось, что даже они твердят мне о моей неправоте. Тени коварно перешептывались, споря между собой. Одна советовала мне: «Тебе же плохо, ты так близко к нему и так далеко!» Другая тень говорила: «Нет, ты не должна уступать, пусть он первый уступит!» Третья тень просто посмеивалась над нами, а четвертая жалела и журила нас. Под симфонию болтовни теней и наших с Эдвардом вздохов я провалилась в тревожный сон без сновидений.

Утро ворвалось в мое сознание, окно в спальне было распахнуто настежь, и теплый свежий воздух наполнил пространство. Солнечные нити лучей скользили по моему лицу, радостно звеня: «Просыпайся, соня просыпайся!»

Я перевернулась, желая обнять Эдварда, прижаться к нему, вдохнуть родной запах его волос и прошептать: «Доброе утро!», но с сожалением обнаружила, что любимый уже встал. Его половина постели была пустой и холодной, что заставило меня почувствовать себя одинокой и покинутой. Какое-то время я тихо лежала, обняв себя руками и вспоминала события вчерашнего дня. Мы никогда не ссорились, а тут какая-то мелочь, сущий пустяк – поссорились! Мне было обидно, и я злилась на себя: ну почему я не смогла просто сказать, что не права?! Почему надо было засыпать, не помирившись, зачем я проснулась одна?

С такими невеселыми мыслями я встала, заправила постель и поплелась в ванну. Из зеркала на меня смотрело мое грустное лицо, на нем были видны следы усталости и какой-то разбитости. Я еще немного пожалела себя, умылась и пошла на кухню: обиды обидами, а завтрак в воскресение готовила всегда я.

Каково же было мое удивление, когда, войдя на кухню, я обнаружила полностью сервированный к завтраку стол! В середине него стояла небольшая ваза со свежими палевыми розами, на которую опиралась записка: «Белла, я был не прав, прости! Меня срочно вызвали на работу, но я приношу свои извинения этими розами и твоими любимыми пирожными. Надеюсь, что шоколад и сливки смягчат твое сердечко и скрасят этот воскресный день. Люблю тебя, моя маленькая». Улыбка заскользила по моим губам, все вдруг запело, заискрилось, наполнилось теплом и светом, даже солнце, казалось, засветило ярче. Мне хотелось кружить по кухне и петь, как Джули Эндрюс в «Звуках музыки», что я и сделала! Схватив тарелочку с пирожным и десертную вилку, я выделывала па, периодически засовывая в рот кусочки божественной сладости. Если бы кто-то увидел меня в этот момент, то точно усомнился бы в моем душевном здоровье.

Весь день я провела как на иголках в ожидании Эдварда. Моей ответной благодарностью был ужин и мое чудесное настроение.

Наконец входная дверь скрипнула, оповещая о приходе моего любимого. Я подошла к нему, и в следующий миг уже была заключена в его теплые объятия. Замерев от полноты чувств, как после долгой разлуки, я вдыхала его запах, обнимая так крепко, как только позволяли мои худенькие руки, вглядывалась в его лицо, будто за один такой короткий и такой длинный день он мог измениться. Я с облегчением заметила, что это был все тот же мой Эдвард.

– Мир? – прошептал он, и в этот момент в его глазах плескалась радость.

– Мир! – удовлетворенно вздохнула я.

Ужин прошел в чудесной обстановке, мы смеялись, дразнили друг друга, вспоминали эту глупую ссору, договаривались, что больше никогда так не будем.

Я привычно таскала с его тарелки кусочки: мне казалось, что у него вкуснее. Он смеялся и пододвигал тарелку ближе ко мне.

В честь примирения Эдвард купил бутылку белого вина, которое мы неспешно пили, оно было легким, прозрачным, с приятным ароматом винограда и легким послевкусием. Вино оставляло сладостный след на губах любимого, и было так упоительно сцеловывать его с жаждущих ласки губ Эдварда!

***

Когда любовь жива,

Когда она парит над нами,

Давай красивые слова

Друг другу мы шептать ночами.

Ласкать, лелеять и любить,

Чтоб сердце замерло от счастья,

Чтоб никогда не остудить

Друг в друге нежного участья.

Пусть между нами никогда

Не воцарится равнодушье,

Ведь это горькая беда,

Ведь равнодушье – как удушье.

Оно сжигает свежесть чувств,

Оно пылает чёрным цветом

И сколько всяческих безумств

Мы можем натворить при этом.

Давай красивые слова

Друг другу мы шептать ночами…

Алла Пекарская

В душе шумела вода, я слышала, как Эдвард что-то негромко напевал. Полностью скинув одежду, я на носочках подошла к ванной, тихо открыла дверь и проскользнула внутрь.

Все было окутано паром молочного цвета, было жарко, душно и волнительно. Я замерла, любуясь открывшимся мне видом: за полупрозрачной шторкой спиной ко мне стоял Эдвард, мой взгляд с ноткой самодовольства скользил вверх по его фигуре, я впервые так открыто любовалась им.

Я проследила контур удлиненных мышц его ног, переходящих в самые совершенные ягодичные мышцы на свете, ямочки над ними, и заворожено упёрлась взглядом в его абсолютно великолепную в своей эротичности спину, о которой я могла бы складывать поэмы, видимо кто-то наверху очень старался, сотворяя Эдварда.

Я стояла с открытым ртом, просто околдованная игрой мышц и переливами капель воды на чуть подернутой загаром коже. Взгляд зацепился за россыпь родинок у него под лопаткой, они были маленькими и едва заметными.

Вода шумела, пар становился все гуще, аромат пены и Эдварда витал в замкнутом пространстве, делая мои мышцы ватными, а мысли путанными. Единственное, что я точно знала, вернее, знало мое тело, это то, что я немедленно должна прикоснуться к Эдварду, почувствовать жар его кожи, ощутить упругость мышц, слизывая капли воды, раствориться в его руках.

Я тихо шагнула в клубящийся пар и прикоснулась к спине любимого. Он вздрогнул и выдохнул:

– Белла…

Звук моего имени вплелся в дымку пара, цепляясь за него, отражаясь и возвращаясь вибрацией в мое тело. Эдвард замер, позволяя мне касаться его обнаженного тела, исследовать его, наслаждаясь упоительным сочетанием силы и мягкости. Мои руки собственнически очерчивали изгибы, плавно повторяли контуры, замирая на ямочках и танцевали на возвышениях. Я пребывала в глубоком чувственном экстазе. Губы овладевали горячей кожей, порхающие поцелуи, жалящие поцелуи…. Я пробовала его на вкус, на ощупь… Россыпь родинок под лопаткой застенчиво просила о ласке, мой пальчик очертил крохотные карминовые бусинки, бусинки были точно напротив моих губ, я легонечко поцеловала каждую, повторяя языком их контур.