Текст книги "Вспомни обо мне (СИ)"

Автор книги: QueenFM

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Когда Эдвард сполна насладился сладостью сливочно-шоколадной кожи любимой, его руки сильнее сжались на её спине, устремились ниже, накрыли ягодицы и сомкнулись на них… Белла откинула голову назад, открывая простор лебединой шеи, которая манила губы Каллена. Он ласкал это атласное совершенство, пробегал губами выше, скользил по подбородку, касался уголка губ… её губы… Вот он поцеловал один уголок, вот – другой, розовый язычок вынырнул из её рта и облизнул только что поцелованный уголок…

Нежность уступала страсти, напору, желанию. Пальцы ласкали, впивались, вжимались… тела плотно сплелись в единый симбиоз… орхидея опутала лиану… вплелась в неё, став её частью. Стоны музыкой парили в воздухе, в этих звуках танцевали снежинки муки, искрились бриллианты крошечных частичек сахарной пудры, к ним присоединялись солнечные зайчики и первые летние бабочки, влетевшие в распахнутое окно… Это и было счастьем – двое, ставшие единым целым…

Когда его стон переплелся с её стоном, они замерли в объятиях друг друга. Страсть медленно сдавала права неге и ласке, нежности и какой-то щемящей потребности не размыкать объятия, не отпускать, будто они ещё не совсем растворились друг в друге.

Эдвард не отрывал глаз от Беллы – столько всего было в его взгляде! Там плескалась любовь, искрилась нежность, были там и всполохи страсти, поволока только что испытанного единения… Он обожал её…

– Эдвард, мой Эдвард… – выдохнула Белз.

Он прижал её хрупкое тело ближе к себе, каждая клеточка его кожи чувствовала, какая она маленькая и любимая, чувствовала, что она создана для любви, заботы и обожания. Пальцы Каллена ласкали её, его губы нежно касались обнажённой кожи. Сейчас он не разжигал огонь – он согревал своим теплом.

Белла немного пришла в себя. Она распахнула глаза и посмотрела на Эдварда. Тот щурился от солнца, что уже бессовестно завладело кухней, его ресницы были припорошены мукой, как снегом – это было сказочно красиво! Белз протянула руку и коснулась пальчиком кромки ресниц – Эдвард замер.

Она касалась его легко, будто её пальчики были крылышками мотылька. «Крылышки» обвели контур полукружий ресниц, мягко коснулись век, пробежались по изгибам бровей, аккуратно стряхивая муку. Эдвард блаженно закрыл глаза: ему хотелось, чтобы эта ласка не прекращалась. В этих маленьких заботливых касаниях её пальчиков было больше, чем вся страсть, которой они только недавно предавались. Пальчики любимой шептали о безграничной, беспрекословной, всепоглощающей любви – это было щемяще нежно…

Когда её губы коснулись закрытых глаз Эдварда, с его губ слетело едва слышное:

– Люблю…

***

Белла всё-таки испекла торт – тот, словно напитавшись их любовью, получился столь же нежным, сладким, с лёгкой шоколадной горчинкой, тающей прямо на губах.

Почти весь день они провели на террасе, сидя на мягком, согретом солнцем ковре, наслаждаясь нежным ароматом жасмина, друг другом и воспоминаниями о прекрасных мгновениях, давно оставшихся в прошлом, но так и не забытых никем из них. Они пили терпкую граппу и кормили друг друга с ложечки шоколадным тортом. Эдвард нарочно пачкал губы Беллы, чтобы потом самому блаженно слизывать с них остатки десерта, вызывая у любимой взрывы искристого смеха.

– Это мой рай… – шептал он, – ты – мой личный рай на земле…

В перерывах между шоколадным лакомством и поцелуями, они, немного опьяневшие от крепкого вина, вспоминали школьные годы, уроки танцев, вспоминали, как не решались признаться друг другу в своих чувствах, и первое свидание, ловко устроенное Эдвардом.

– Я думала, что твои задания никогда не закончатся! С каждым разом они становились всё изощрённее! – смеялась Белла, тесно прижимаясь к Каллену. – Под конец я уже было решила, что ты просто подшутил надо мной!

– А я всё ждал и ждал тебя на этой дурацкой крыше! – вторил ей тот. – Замёрз страшно! Боялся, что ты так и не найдёшь меня, чтобы спасти от жуткого холода…

Когда Каллен отлучился за ноутбуком, чтобы Белла снова смогла засунуть свой любопытный носик в его новую книгу, она впервые за день взяла в руки мобильник – восемь пропущенных от Джейка. Уже знакомые чувства вины и стыда тугим узлом стянули живот. Необходимость снова лгать поднимала в душе тёмные волны протеста, но и не перезвонить мужу Белла не могла.

– Ну, и почему ты весь день не берёшь трубку? – вместо приветствия спросил тот, ответив уже после второго гудка.

– Телефон был на беззвучке, я его еле нашла… за диваном… – невнятно пробормотала Белз, чувствуя, как щёки стремительно заливает румянец.

– А как насчёт домашнего? – напирал Джейк.

– Я несколько раз выходила… прогуляться… потом ещё в магазин…

– Я беспокоюсь о тебе, родная, – устало вздохнув, уже мягче проговорил он.

– Знаю, прости меня, Джейк, – крепче сжав телефон, прошептала Белла. – Как дела у твоей мамы?

– Всё хорошо. Она передаёт тебе привет.

– Ей тоже передавай. А как Мелл?

– Сама у неё спроси!.. – рассмеялся Джейкоб. – Она стоит рядом и нагло вырывает у меня телефон… Эй!..

– Мама, мама, мамочка! – весёлым голоском пропела Мелани. – Представляешь, бабушка испекла мой любимый шоколадный торт!

Белла невольно вздрогнула и покосилась на их с Эдвардом тарелки с остатками приготовленного ею десерта.

– И я съела сразу три куска! Чуть не лопнула, но было так вкусно… ммм… очень вкусно, мам! – продолжала тараторить Мелл.

– Ты ж моя сластёна! – улыбнулась Белла, вдруг почувствовав острую необходимость увидеть свою малышку, провести рукой по её каштановым, непослушным волосам, погладить бархатистую щёчку. – Я соскучилась по тебе, la mia notte viola (моя ночная фиалка – пер. с итальянского) …

– Я тоже, мамочка! Но мы ведь увидимся уже завтра, да, мам?

– Конечно, солнышко, уже завтра вечером.

– Тогда я побежала, хорошо?

– Доедать шоколадный торт? – со смехом уточнила Белла.

– Ещё только один кусочек, мам, чес слово! – в трубке послышался звонкий поцелуй, а затем – гудки.

– Ты называешь дочку ночной фиалкой? – позади неё раздался удивлённый голос Эдварда.

Белла обернулась к нему и замерла, на какое-то время растерявшись и не зная, что ответить.

– Благодаря одному мужчине, эти слова стали для меня олицетворением самой нежности и любви, – наконец произнесла она, глядя в его погрустневшие глаза.

– И все эти годы ничто не отзывалось болью в душе, когда ты произносила их вслух? – Каллен приблизился к ней вплотную и взял её руку в свою, мягко погладив большим пальцем тёплую ладошку любимой.

– Отзывалось. Может, как раз поэтому мне и хотелось, чтобы Мелл была моей ночной фиалкой…

Это была чистая правда, но, увы, не вся. Сейчас Белла, как никогда, была близка к признанию, однако какая-то незримая сила останавливала её, не давала дойти в своей искренности до конца, словно кто-то невидимый зажимал ей рот ледяной рукой. Да, она пообещала себе вчера, что сегодня расскажет Эдварду о дочери, но в действительности каждая новая минута, проведённая рядом с ним, делала это признание всё труднее, даже невозможнее – как прыжок с отвесной скалы. И сейчас Белла уже горько сожалела о том, что не рассказала всё Каллену ещё прошлым вечером.

– Иди ко мне, моя маленькая, – нежно прошептал Эдвард, откладывая ноутбук в сторону и бережно усаживая любимую к себе на колени.

Его руки мягко гладили её спину, а губы трепетно блуждали вдоль шеи, то спускаясь к ключице, то вновь поднимаясь наверх и смыкаясь на чёрной жемчужине родинки, притаившейся за ушком.

Закрыв глаза и прижавшись к Эдварду плотнее, Белла вздохнула, понимая, что подходящий для признания момент снова безнадёжно упущен.

***

Надену красное… Из вазы на столе

Достану розу, приколю заколкой.

Станцуем танго? Танго на стекле!

Станцуем на бутылочных осколках?

В окно стучится дождик мотыльком,

В ночи грустит о чём-то безответно…

Станцуем танго? Танго босиком -

На красном шёлке крови не заметно.

Как страстно манит вскинутая бровь,

И сердца стук закладывает уши.

Станцуем танго? Лучше ноги – в кровь,

Чем без конца друг другу резать души!

Лариса Самойлова

На часах было два часа ночи, когда Белла внезапно проснулась. Она и сама не знала, что именно её разбудило. Просто вдруг открыла глаза, тяжело дыша, словно вынырнула из-под толщи воды.

В комнате было так тихо, что Белз отчётливо слышала, как шуршат занавески на окне, и позвякивают о стёкла опущенные жалюзи. Тихо… мирно… спокойно…

Простыни сбились вокруг переплетённых ног, обвив двух влюблённых подобно кокону. Она лежала в объятьях Эдварда – тот спал, уткнувшись носом в её шею, его дыхание было тёплым и родным. В тусклом свете ночника Белла пристально всматривалась в любимое лицо, впитывая каждую черту, словно губка. Каллен улыбался во сне – ему снилось что-то хорошее.

– Белла… – едва слышно выдохнул он и крепче прижал её к себе. Ему снилась она…

Порыв ветра ворвался в окно, громко стукнув жалюзи и разбавляя духоту комнаты приятной прохладой. Ветер перешёптывался с занавесками, шуршал нежности жасмину на распахнутой настежь террасе – как раз напротив раскрытой двери спальни, – ветер срывал всполохи дурманящего аромата, играл со ставнями окна. Он безраздельно хозяйничал, думая, что все давно спят.

Белла чувствовала нечто особенное, волшебное и сиюминутное, что-то растворённое в воздухе и в аромате кремово-бархатных цветов. Повинуясь внезапному порыву, она тихонечко высвободилась из рук Эдварда, поправила сбившиеся простыни и легонько коснулась уголка улыбающихся губ любимого. На носочках, осторожно, боясь спугнуть тишину ночи, Белла вышла на террасу – тихая, волшебная ночь!

Белз подошла к перилам, коснулась тугого бутона цветка, который только готовился распуститься утром. Он был плотным, уже подёрнутым первыми каплями предрассветной росы, что подобно бриллиантам мерцали в темноте.

– Белла… – услышала она тихий голос Эдварда, донёсшийся из спальни.

Решив, что он проснулся и заметил её отсутствие, Белз поспешила вернуться в комнату.

Эдвард спал, перевернувшись на живот и обхватив руками её подушку, будто это была сама Белла. Простынь прикрывала лишь ноги Каллена, и в свете ночника она впервые увидела его обнажённую спину. Её взгляд зацепился за то, чего никогда прежде там не было: внизу спины белели рваные мазки шрамов. Они были разных форм и расчерчивали свой, только им ведомый, узор. Их было много, и они буквально вопили о той физической боли, что испытал Эдвард, о том, что сделало его таким, отняв возможность ходить, жестоко вырвав его из жизни Беллы, решив всё за него, за неё – за них!

Белз села на край кровати и приблизилась к Эдварду. Его шрамы притягивали её взгляд, как магниты, они будто молили: «Дотронься, почувствуй, пожалей!..»

Она водила кончиками пальцев вдоль каждой нити, из которых были сотканы рваные линии – эти линии выжигались сейчас и на её сердце, они вплетались в её собственные шрамы, будто клубок сматывался… клубок из рваных нитей. Белла дотрагивалась нежно, гладила, едва касалась их губами, словно боясь причинить боль. Больше всего на свете ей хотелось стереть их со спины любимого, заговорить их, уговорить исчезнуть, будто ничего и не было, не было, не было! Кристально прозрачные слезинки капали из глаз Беллы и с дрожащим хрустальным звоном падали на шрамы, омывая их.

Каллен вздрогнул и, обернувшись, испуганно посмотрел на любимую:

– Белла, ты что?..

– Эдвард… – срывающимся голосом выдохнула она. – Так много шрамов… я не видела, не замечала… столько боли, Господи!..

Он перевернулся на спину, перехватил её ладонь и поднёс к своим губам, целуя каждый пальчик.

– Ну что ты, маленькая моя?.. Не плачь, шшш… успокойся, – подтянув Беллу к себе, зашептал Каллен. – Всё в прошлом… уже не болит… совсем не болит… не плачь, моя хорошая, не надо…

Эдвард гладил лицо любимой, целовал, собирая солёные слезинки губами, убаюкивал и успокаивал, будто дитя.

– Моя хорошая, ну, что ты, что? – он приподнял пальцем подбородок так, чтобы прочесть в её глазах то, что она не могла сказать из-за слёз и всхлипов. – Милая, родная… – горячо шептал Эдвард.

Он целовал веки, лоб, щёки, ресницы с каплями слёз, лаская изгиб скул, спускаясь к подбородку, задевая уголки дрожащих губ. Это был океан нежности… Белла чувствовала себя плывущей в волнах ласки… Она цеплялась за любимого, хватала каждый его поцелуй, каждый жест, каждое движение. Родные руки обнимали её, не оставляя между ними и дюйма пространства. Эдвард склонил голову к плечу любимой, потерся носом о ключицу и чувственно прикусил тонкую беззащитную косточку – Белла вздрогнула, ощущая, как желание, будто морок, начинает овладевать её сознанием.

Она выгнула шею, словно приглашая его, рука взметнулась к шёлковой лямке сорочки, спуская её, обнажая тело и душу. Пальцы Эдварда очерчивали полукружия – в каждом жесте читались любовь и желание… не страсть, что сжигает, не оставляя даже пепла, а согревающий сердце огонь свечи.

Его руки путались в тяжёлых локонах каштановых волос, он пропускал их сквозь пальцы, подхватывал, поглаживая завитки, вдыхая неповторимый аромат любимой, окружая себя ею… Вздох, поворот, изгиб…

Когда их тела стали единым целым, лишь по хрустальным переливам её стонов в симфонии его вздохов можно было понять, что их двое, – настолько тесно они вплелись друг в друга. Томно, медленно, терзающе нежно, бесконечно желанно…

Когда сбившееся от любви дыхание совсем успокоилось, Белла отстранилась от Эдварда и, подчиняясь странному, необъяснимому порыву, коснулась кончиками пальцев половинки сердечка на его груди – части некогда разделённого ими кулона, которую он носил и по сей день, считая своим талисманом.

– А вторая половинка у нашей девочки… – слова сами, против её воли сорвались с губ. Лишь произнеся их вслух, Белла осознала, что именно только что сказала.

Внезапный страх ледяной коркой сковал сердце, а голос разума в ужасе закричал, что нельзя вот так вот резко, неожиданно, посреди ночи обрушивать на Эдварда эту правду, но и остановить единый бурный поток из слов и слёз ей было уже не под силу. И больше не нужно ждать подходящего момента, не нужно подбирать правильные фразы – какое облегчение, Господи!

– Она так похожа на тебя, она хмурится во сне точно так же… – судорожно всхлипывая, бормотала Белла, стараясь в эту минуту не смотреть на застывшего, словно глыба льда, Каллена. – У неё твоя улыбка, твои глаза… в её каштановые волосы вплетены бронзовые пряди… а шоколад… она обожает шоколад!.. Эдвард… она так похожа на тебя… это причиняло мне боль…

– Что ты такое говоришь?.. О чём ты?! Это же ерунда какая-то… бессмыслица!.. Я не понимаю тебя, Белз, не понимаю… – каким-то странным, будто придушенным, голосом прошептал он, а затем добавил громко, резко, с нажимом: – Не может быть, чтобы я понял тебя правильно!..

– Всё правильно! Всё так! – сквозь рыдания выкрикнула Белла, обнимая себя за плечи, больно впиваясь ногтями в кожу. – Мелл твоя дочь… твоя!.. Наша, слышишь?! Наша!

Только теперь Белз осмелилась наконец взглянуть на Эдварда – Господи, лучше бы она этого не делала!

Тот сидел, неестественно выпрямив спину, в тусклом свете ночника на мертвенно-бледном лице тёмно-серые глаза казались почти чёрными, опасными, со всполохами яростной боли, рвущейся на свободу. Его губы исказились в страшной гримасе, будто сведённые жесточайшей судорогой, на лбу пульсировала вздувшаяся вена. Грудь тяжело поднималась и опускалась, дыхание стало прерывистым, свистящим, словно он задыхался, тратя на каждый вдох остатки всех своих сил.

В эту минуту Белла видела перед собой человека, медленно сгорающего в мучительной агонии. И это с ним сделала она. Нет, не сейчас, а в тот момент, когда решила скрыть от него рождение дочери. Осознание содеянного настигло её вдруг, буквально врезалось в неё со скоростью локомотива, заставив резко замолчать, оборвав рыдания на полувздохе, на полустоне.

– Какого чёрта, Белла?.. – хриплым, свистящим шёпотом спросил Эдвард.

Белз увидела, как его правая рука, всё это время крепко сжатая в кулак, разжалась – тонкие, длинные пальцы выпрямились и напряглись до предела. На какое-то безумное мгновение Белле показалось, что он сейчас ударит её по лицу – ударит со всей силы, наотмашь. В голове даже успела промелькнуть мысль, что она, пожалуй, вполне заслуживает этого. Но она ошиблась.

– Какого чёрта?!! – громкий яростный выкрик Эдварда заполнил собой всю комнату, казалось, вытеснив из неё даже кислород.

Одновременно с этим его раскрытая ладонь со всего размаха опустилась на прикроватную тумбочку, круша, уничтожая светильник и рамку с фотографией, на которой он обнимал смеющихся племянников. А затем снова и ещё раз. Послышался страшный звук удара, разрушительный грохот, треск ломающегося дерева и звон бьющегося стекла – Белла инстинктивно зажмурилась и закрыла уши руками, втянув голову в плечи. Комнату разом поглотили кромешная темнота и абсолютная тишина.

Темнота казалась Белле объёмной, пульсирующей опасностью, таившей в себе притихшее, серьёзно раненое животное, старающееся сейчас хоть как-то унять, заговорить свою боль, зализать кровоточащие раны. И этим поверженным животным был Эдвард… её Эдвард…

Белла кожей ощущала ледяное прикосновение темноты – та обнимала её, сквозь поры просачивалась внутрь, наполняя холодом. Девушка поймала себя на мысли, что теперь прекрасно понимает страх Каллена перед темнотой, более того, в эту минуту она полностью разделяет его.

Желая хоть как-то укрыться, спрятаться от неё, Белла лихорадочно пошарила рукой по кровати в поисках сорочки. Наконец найдя её и надев, она поняла, что этого катастрофически недостаточно.

– Куда? – тихий шёпот Эдварда заставил её, уже спускающую ноги на пол, резко остановиться.

– Включить свет, – дрожащим голосом ответила Белз, по-прежнему мало что различающая в царившей вокруг темноте.

– Нет… – скорее выдохнул, нежели прошептал Каллен.

Белла снова покорно забралась на кровать и замерла, поджав под себя ноги. Страх стал понемногу отступать, но на смену ему пришло оглушительное чувство вины – не сиюминутное раскаяние, что она испытывала прежде, а настоящая, полнокровная, полностью осознанная вина, от которой уже не отмахнуться, не избавиться. И никакие оправдания, и никакие объяснения больше ничего не значили даже для неё самой, так разве будут они иметь хоть какое-то значение для Эдварда?!

Все эти годы у Беллы была Мелл – у него же не было ничего, кроме пустоты. И сейчас эта самая пустота нашла выход наружу из дыры в груди Каллена, которую Белз только что пробила своим признанием. Пустота заполнила собой всё вокруг, растеклась в воздухе ядовитой ртутью, встала между ней и Эдвардом глухой, непреодолимой стеной – не сломать, не разрушить.

Постепенно глаза Беллы привыкли к темноте – теперь она различала неподвижно застывший силуэт сгорбившегося, будто под непомерным грузом, Каллена.

Осторожно, стараясь не совершать резких движений, она протянула руку и крепко сжала его лодыжку. Да, Эдвард не мог почувствовать её прикосновения, но ей самой было жизненно необходимо ощутить его присутствие – кожа к коже.

В эту минуту Белле пришла в голову давно забытая игра из детства, что-то вроде «сбудется – не сбудется». Например, ты загадываешь: если я смогу перепрыгнуть эту лужу, то мама купит мне новую куклу; если из этого магазина первым выйдет мужчина, то я получу за тест по математике высший был. Как ни странно, но это почти всегда срабатывало.

Вот и сейчас Белз загадала: если Эдвард позволит приблизиться к нему, дотронуться, не оттолкнёт её, то всё у них будет хорошо. Однако проверять это она не спешила – просто сидела и ждала.

Пока у неё ещё были силы ждать.

У Каллена же сил не было: последние ушли на удары по тумбочке, хоть и принёсшие ожидаемое облегчение, но слишком кратковременное. Только боль и жжение в руке утихать не собирались… Ну и пусть, плевать! Это было сущей ерундой по сравнению с тем, что сейчас творилось у него в душе.

Единственная реальность, которую Эдвард знал и в которой жил все эти годы, только что рухнула, серьёзно зацепив его своими обломками. А новая реальность, в которой он был отцом восьмилетней дочери, выстраиваться не спешила. И Эдвард завис, застрял меж временем и пространством. Земля вдруг начала стремительно вращаться в противоположную сторону, а он не сумел устоять – упал, распластался во весь рост, а между тем земное притяжение всё росло и росло, лишая его даже малейшего шанса подняться.

После неверия пришло потрясение, которое всё никак не отпускало. К потрясению постепенно стала примешиваться боль и, казалось бы, парадоксальная горечь утраты. Эдвард чувствовал себя так, будто ему сообщили о счастливом рождении дочери и тут же жестоко отняли её у него на бесконечных восемь лет. Мучительная боль каждого дня этой долгой разлуки слилась воедино, в одну гигантскую разрушительную волну, разом накрывшую Каллена мощным цунами. Он шёл ко дну, задыхался, сердце неистово колотилось в груди, а кровь громко стучала в висках.

Эдвард пытался с этим бороться, он отчаянно, но пока безрезультатно старался направить свои чувства в другое русло – созидательное, туда, где его ждали радость и неожиданное счастье быть отцом… Отец. Он – отец… Немыслимо!.. И больно… почему же так больно, Господи?!

Каллен упрямо старался соединить воедино образ девочки с каштановыми кудряшками из своих снов со звонким голоском дочери в телефонной трубке и с теми незабываемыми чувствами, что он испытывал, держа на руках трогательно-маленького Алекса, – не выходило. Картинки рассыпались, разрезая внутренности, кромсая душу Эдварда своими острыми, зазубренными краями. Он снова истекал кровью, буквально физически ощущая её сладковато-металлический тошнотворный аромат.

– Эдвард, скажи что-нибудь, – умоляюще прошептала Белла не в силах больше выносить этой пытки тишиной и темнотой. – Ну, пожалуйста… мне страшно, Эдвард… Я так виновата! Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь?..

– Ты не понимаешь, – не сразу, но всё же отозвался Каллен. – Дело не в твоей вине и не в моём прощении – это всё не важно… Восемь лет, Белла, восемь… целая жизнь, о которой я даже не догадывался. И уже ничего не вернуть, не исправить… Осознание этого убивает… Стать отцом – это мечта, самая заветная мечта, но не так я всё себе представлял… – приглушённый, полный горечи голос Эдварда сорвался, словно у него в лёгких закончился кислород. Немного помолчав и восстановив дыхание, он продолжил: – Я знаю, что должен быть рад, счастлив до безумия… И я буду счастлив! Возможно, уже завтра я буду чувствовать себя самым счастливым человеком во всём мире, но сейчас… Сейчас я не чувствую ничего, кроме боли, Белла… Так плохо мне не было даже после того телефонного звонка…

В комнате снова воцарилась тишина, лишь прерывистое, ещё более тяжёлое, чем прежде, дыхание Эдварда нарушало это тягостное беззвучие.

– Позволь мне включить свет, пожалуйста! – тихонечко всхлипнула Белз.

– Делай, что хочешь…

Белла вскочила с кровати и, в два прыжка достигнув выключателя, щёлкнула по нему – спальню залил яркий свет, на какое-то время ослепивший девушку. Когда её глаза наконец привыкли к свету, она увидела Эдварда – тот сидел, низко опустив голову, и держал на отлёте правую руку, залитую кровью. Белла испуганно вскрикнула и замерла на месте, не в силах даже пошевелиться. Каллен удивлённо посмотрел на неё, явно не понимая причину испуга, но затем перевёл взгляд вниз и только тогда увидел то, что так напугало Белз.

В ту же минуту она отмерла и бросилась к Эдварду, но добежать до него не успела, остановленная его грубым окриком:

– Стой! Не подходи! – здоровая рука Каллена взметнулась вверх в предостерегающем жесте.

«Вот оно… это конец…» – ярким пламенем вспыхнуло в голове Беллы. Её сердце болезненно сжалось, а к горлу подступила тошнота.

– Там на полу осколки… – уже тише добавил Эдвард, не подозревая, что тем самым вернул Белз утраченную было надежду на их счастливое будущее.

Она снова забралась на кровать и на коленках приблизилась к Каллену. Белла осторожно взяла его пораненную руку в свою и почувствовала, как в ответ на её прикосновение его мышцы протестующе напряглись, но – слава Богу! – руку он выдёргивать не стал, лишь болезненно поморщился. По центру ладони проходил глубокий порез, из которого торчала небольшая щепка от деревянной фоторамки. Ещё один порез был на запястье в основании большого пальца – именно из него кривыми струйками и сочилась кровь, уже основательно пропитавшая простынь.

– О, Боже! – воскликнула Белла, чувствуя, как её начинает ощутимо трясти. – Боже мой, Эдвард! Тебе нужно срочно в больницу!

– Не нужно! Всё, что мне нужно, – это перекись и бинт.

– Но в раны могли попасть осколки!

– Я не поеду в больницу, Белла, – твёрдо, по слогам, проговорил Каллен. Его голос по-прежнему оставался сиплым, а дыхание – прерывистым. – Это всего лишь царапины.

– Хорошо, – не стала спорить та, понимая, что это бесполезно, и они попусту теряют время. – Где аптечка?

– В кухне, в шкафчике справа от мойки…

Устремившись туда, Белла побила все рекорды по бегу на короткие дистанции. Варварски разворошив белую пластиковую коробку с лекарствами и найдя то, что искала, она с той же скоростью бросилась обратно в спальню. Белз отсутствовала не больше двух-трёх минут, но за это время Эдвард стал выглядеть значительно хуже: лицо побледнело, а лоб покрылся испариной.

Отчаянно трясущимися руками Белла обработала раны и с помощью самого Каллена туго перебинтовала его руку. Содрав с постели пропитанную кровью простынь, она, вспомнив, что утром видела в шкафу стопку с постельным бельём, достала чистую и укрыла ею дрожащего, будто в лихорадке, Эдварда.

– Спасибо, – прошептал он. – Ты ведь всегда боялась вида крови.

– И правда. Я об этом как-то забыла, – Белз попыталась улыбнуться, но у неё ничего не вышло.

– Белла, послушай… – слова давались ему с трудом, да и в целом он не стал выглядеть лучше, несмотря на остановившееся кровотечение. – Я люблю тебя – этого ничто и никогда не изменит, но… сейчас тебе лучше уйти…

– Уйти? – Белле показалось, что она ослышалась. Ей очень хотелось думать, что она просто ослышалась.

– Да… Можешь занять любую из гостевых комнат… пожалуйста…

– Как скажешь, – одними губами проговорила Белз, понимая, что не вправе возражать ему. Он и так проявил себя по отношению к ней гораздо терпимее, чем она того заслуживала.

– Не гаси свет, – хриплый шёпот Каллена остановил её, когда та уже собиралась нажать на выключатель.

Белла кивнула и вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Сделав несколько неуверенных шагов по коридору, она замерла, решая, куда пойти. Сама мысль о сне вызывала в ней нервную дрожь, а вот бокал граппы, оставшейся с посиделок на террасе, пришёлся бы сейчас очень кстати. Однако свернуть в сторону кухни Белз не успела: до неё долетел приглушённый, сдавленный стон Эдварда, словно он пытался сдержаться, зажав себе рот.

Не раздумывая ни секунды, она вернулась в спальню – Каллен лежал на правом боку, уткнувшись лицом в подушку. Помня об осколках, которые так и не убрала, Белла залезла на кровать и заставила Эдварда посмотреть на неё, крепко сжав ему плечи. Выглядел он примерно так же, как и пятью минутами раньше, только на бледных щеках проступил нездоровый румянец.

– Тебе ведь плохо не из-за порезов и кровопотери? – Белла провела дрожащей рукой по его влажному лбу.

Тот лишь отрицательно помотал головой, плотно сжав челюсти.

– Ты же не собираешься сейчас умирать? – даже не стараясь скрыть панику в своём голосе, спросила Белз. Её затрясло до такой степени, что она начала отчётливо выбивать зубами дробь.

– Чёрта с два я… сдохну раньше, чем… познакомлюсь с дочкой! – Каллен попытался растянуть онемевшие губы в улыбке. Ему это почти удалось.

Голову Эдварда стянуло раскалённым обручем, и с каждой минутой этот обруч сжимался всё сильнее и сильнее, грозя раздавить череп. Перед глазами плыли мутные круги, мешающие как следует разглядеть насмерть перепуганное лицо Беллы, они же вызывали тошноту. Сердце, словно до краёв налившись кровью, стало тяжёлым, огромным и вдруг перестало помещаться в груди, сдавив лёгкие и не позволяя дышать. Но даже в этом при желании можно было найти свой положительный момент: всё нарастающая физическая боль затмила собой душевную, обруч, сдававший голову, на время вытеснил мучительные мысли о дочери, которую Белла столько лет скрывала от него. Прямо здесь и сейчас Эдвард больше не мог думать ни о чём, постепенно опасно приближаясь к самой границе между реальностью и забытьём, словно его тело само решило дать ему столь необходимую передышку. Лишь бы эта передышка не обернулась вечностью… Только не теперь, Боже, только не теперь!

– Но сейчас-то уже можно вызвать скорую? – в голосе Беллы отчётливо слышались вибрации страха, а глаза казались огромными на мертвенно-бледном лице.

– Нет, я сам справлюсь… Там, в тумбочке, есть… ампулы и… шприцы…

Белз, перелезла через Эдварда и принялась лихорадочно рыться в тумбочке, просто вышвыривая оттуда на пол всё подряд. Рука Каллена непроизвольно прижалась к его груди в какой-то бессмысленной попытке сдержать начинающую расползаться там давящую боль.

Этот жест не укрылся от Беллы – она замерла, глядя на него, и Эдвард увидел в её глазах панику, уже готовую вот-вот выйти из-под контроля. Он убрал руку с груди и попытался снова улыбнуться, однако на этот раз ничего не получилось. Тогда Эдвард рассмеялся – хрипло, натужно и до невозможности фальшиво. Но он должен был хоть как-то отвлечь Беллу, успокоить или, на худой конец, не напугать ещё больше.

– Ты когда-нибудь видела… мужскую истерику? – пробормотал Каллен первое, что пришло ему в голову. Он был полон решимости «заговорить ей зубы», даже если бы на это ушли все его силы.

– Это она? Истерика? – дрожащим голосом переспросила Белз. Наконец в её трясущейся руке показался уже знакомый Эдварду пакет с ампулами и шприцами.

– Именно… – Каллен попытался подтянуться и сесть, но у него не вышло.

– По-моему, больше похоже на сердечный приступ, – побелевшими губами сквозь слёзы, возразила Белла.

– Вот уж нет! Какой может быть инфаркт… в тридцать один-то год?! – Со второй попытки ему наконец удалось принять сидячее положение, правда, на это ушли, кажется, последние силы, а в глазах резко потемнело. Сейчас он был уже не так уверен в невозможности сердечного приступа. Каллен откинул голову назад и закрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание. Когда ему это, каким-то чудом, удалось, он снова медленно поднял голову и посмотрела на беззвучно плачущую Белз: – Ты когда-нибудь делала уколы в вену?

– Нет, – судорожно всхлипнула она. – Я вообще никогда уколы не делала.