Текст книги "Петля Арахны (СИ)"

Автор книги: Queen_Mormeril

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

– Я спрашивала. Он говорит, что не нашёл о Керберосе никакой подозрительной информации, а перемещения Миреллы за эти годы восстановить оказалось сложнее, чем он предполагал… Он, конечно, пообещал отправить запросы в министерства магии стран восточной Европы, но это займёт время, учитывая, что Мирелла не числилась в международном розыске.

– Что ж, значит, подождём, – мрачно заключил Люциус.

***

Грядущий благотворительный вечер должен был состояться в здании Министерства магии, на счёт чего Люциус лично договорился с Кингсли. Это была особая, оказанная министром Фонду, привилегия, и, следующим утром, Люциус должен был сам отправиться туда, дабы проверить, готовность предоставленного для проведения мероприятия зала. Планы его, однако, нарушились внезапным письмом одного из его важных спонсоров, который по каким-то неведомым причинам выражал Люциусу сомнение в необходимости его участия в предстоящем вечере.

– Мистер Бэгз! – рёв Люциуса сотряс здание Малфой-мэнора.

– Чего желаете, сэр? – домовик возник посреди кабинета готового рвать и метать Люциуса.

– Отправь Гермионе письмо, что она мне нужна, – сказал он, склоняясь над пергаментом и пытаясь сочинить как можно более выдержанное и вежливое послание сомневающемуся спонсору, от присутствия которого на вечере зависело очень многое. Рука его дрожала от гнева.

– Будет сделано, сэр! – кивнул эльф, щёлкнув пальцами и растворившись в пространстве.

Спустя час, Люциус, который лично отправил спонсору ответ исполненный самым глубоким уважением, уже нервно отмерял шагами пространство своего кабинета.

– Мистер Бэгз! – снова позвал он, бросив быстрый взгляд на позолоченные часы на каминной полке.

– Да, сэр? – домовик возник прямо перед ним.

– Ты отправил Гермионе записку?

– Конечно сэр, уже как час, сэр! – отрапортовал тот.

– Ну и где она? – прошипел себе под нос Люциус.

– Никак не могу знать, сэр. Сова ещё не возвращалась.

– Чёрт бы их всех побрал! – выругался он. – Вероятно, мне придётся сегодня встречаться с этим идиотом лично! Хочет, чтобы я поуговаривал его… Из-за этого я не могу отправиться сейчас в Министерство. Мне нужно чтобы это сделала Гермиона.

– Могу ли я чем-то помочь вам, сэр? – заботливо поинтересовался домовик. – Быть может мне отправиться в лабораторию и привести вам миссис Малфой?

– А ты не мог бы, – Люциус застыл на месте, взглянув на мистера Бэгза с сомнением. – Не мог бы показать мне, чем таким важным она сейчас занята? Ты же можешь это сделать, не так ли?

– Изволите шпионить за миссис Малфой, сэр? – с небольшим осуждением в голосе уточнил домовик.

– Она моя жена! – выплюнул Люциус. – И я не шпионю за ней, я всего лишь хочу знать, почему она не является ко мне по первому же моему… велению.

– Как скажите, сэр, – кивнул домовик.

Удовлетворённо вздохнув, Люциус опустился на красный диванчик в углу своего кабинета и прикрыв глаза принялся массировать пальцами свои горячие, пульсирующие виски. Мистер Бэгз тем временем установил на столе перед ним небольшое зеркало, взятое им с туалетного столика Гермионы в их с Люциусом спальне, так что открыв глаза, Люциус встретился со своим собственным отражением, несколько измученным, надо сказать. Постоянное напряжение в котором он пребывал вот уже месяц, определённо не шло ему на пользу. Верхняя губа его нервно дрогнула и он невольно провёл пальцами по своим щекам пытаясь растянуть под глазами морщины, которые будто бы стали глубже за последние дни. После этого только Люциус заметил воззрившегося на него с нескрываемым любопытством домовика.

– Что ты смотришь на меня? – прошипел он. – Давай, делай уже свою работу!

Тяжело вздохнув, мистер Бэгз щёлкнул пальцами, после чего исказившееся от раздражения лицо Люциуса в зеркале пропало. Вместо него, там появилась Гермиона. Она находилась в лаборатории, склонившись над котлом с кипящим зельем. Рядом с ней, так же склонив голову, стоял Алонзо.

Губы Люциуса искривились в иронической усмешке, ноздри раздулись, а рука непроизвольно сжалась в кулак.

– Вероятно, она очень увлечена процессом, – констатировал мистер Бэгз, тоже заглядывая в зеркало.

– Молчи, когда я не спрашиваю твоего мнения, – рявкнул Люциус.

Домовик бросил на него обиженный взгляд и отошёл в сторону.

Словно бы вторя ему, Гермиона и Алонзо тоже отпрянули от котла, из которого в ту же секунду изверглось небольшое фиолетовое облачко. Сосредоточенное лицо Гермионы озарилось счастливой улыбкой и она адресовала её своему напарнику. Алонзо одобрительно кивнул и начал что-то говорить ей, чего Люциус, конечно, слышать не мог, поскольку такая «связь» не могла передавать звук. По раскрасневшемуся от смущения лицу Гермионы, однако, было понятно, что Алонзо сказал ей что-то очень приятное. Люциус презрительно хмыкнул.

Затем Гермиона стала говорить Алонзо что-то в ответ, от чего смущаться стал уже он, машинально проведя рукой вперёд по столу и делая шаг ей на встречу. Широкая улыбка не сходила с его губ, а чёрные глаза ни на секунду не отрывались от её лица, что заставило Гермиону, в конце концов, поднять руку и кокетливо заложить за своё милое розовое ушко выбившуюся прядь волос.

Вторая рука Люциуса сжалась в кулак с такой силой, что у него даже кости хрустнули.

– Давно не видела столь увлечённого своим делом человека, значит? – хмыкнул он, изо всех сил сдерживая порождающуюся в недрах его сознания ярость.

– Мистер Малфой, может быть, я всё же приведу её? – робко обратился к нему эльф.

– Молчать! – рявкнул на него Люциус. – Иначе, клянусь Мерлином, я прижму тебе уши дверью!

– Вы не имеете права! – сердито произнёс домовик.

– Только я тут могу решать, на что я имею право, а на что нет, – дрожа от злости, произнёс Люциус, уставившись на него в упор.

Морда у домовика была сейчас крайне недовольная, что не понравилось Люциусу даже больше, чем его неповиновение. Мистер Бэгз отчаянно напомнил ему теперь ту, особо невоспитанную масть эльфов, работавших обычно в чистокровных, но не самых привилегированных семьях, вроде Паркинсонов или Гойлов. Отчего-то эти домовики никогда не умели толком скрывать от хозяев своего недовольства, позволяя себе болтать лишнее и даже возражать хозяевам, что Люциус всегда считал в высшей степени недопустимым. Таких домовиков, по его мнению, стоило наказывать особым образом.

Мускулы на его лице дрогнули. В следующее мгновение, однако, краем глаза он заметил, какие-то изменения в зеркале, и, забывши о мистере Бэгзе, вновь посмотрел туда: Гермиона судорожно задрала рукав своей мантии и с испугом взглянула на часы. Она начала быстро говорить что-то Алонзо, отчего лицо его обрело теперь хмурое выражение, и он закивал, отходя от неё назад.

– Опомнилась-таки, – выдавил из себя Люциус и обратился к домовику: – Довольно. Поди прочь.

Домовик угрюмо щёлкнул пальцами и исчез. Зеркало перед Люциусом вновь обрело отражающую поверхность, показывая ему его собственное лицо, вытянувшееся, красное, с безумными, налитыми кровью глазами.

Со всего размаху Люциус смахнул рукой зеркало со стола, и оно отлетело в другой конец комнаты, рассыпаясь на осколки.

Через минуту он поднялся с дивана, оправил свой тёмно-синий сюртук и, глубоко вздохнув, постарался придать себе безмятежный вид.

Когда Люциус спустился в большой зал, Гермиона уже трансгрессировала туда. Вид у неё был взволнованный.

– Я ожидал тебя несколько раньше, – металлическим тоном произнёс Люциус.

– Прости! – воскликнула она. – Я получила записку от мистера Бэгза, но у нас был очень важный экперимент. Я никак не могла оставить зелье даже на минуту! Я работала над ним всё утро, а когда прилетела сова, у меня была самая важная стадия. Если бы я не задержалась – его пришлось бы переделывать.

– Можно было отправить мне ответную записку, – сказал он.

– Я и отправила! – Гермиона нахмурила брови. – Ты разве не получил?

– Нет, – с прохладой ответил он. – Мистер Бэгз сказал, что сова так и не вернулась.

– Глупость какая-то, – Гермиона покачала головой. – Я сразу же написала тебе ответ!

– Что ж, теперь это уже не важно, – он взмахнул рукой.

– Так что ты хотел от меня?

– Ах, пустяк, – на лице его вновь засияла улыбка, несколько зловещая, однако. – Всего-то нужно съездить в Министерство и проверить всё ли готово к нашему завтрашнему благотворительному ужину, к которому мы готовились последние полгода…

– Но я думала, что туда сегодня едешь ты, – растерянно произнесла Гермиона.

– К сожалению один из наших спонсоров вдохновился вчерашней речью Кербероса и решил не являться на наше завтрашнее мероприятие. Очевидно, я потрачу весь день на его уговоры…

– О, мне так жаль! – воскликнула она. – Конечно, я съезжу в Министерство, не переживай.

– Ну что ты, можешь не торопиться, – ядовито произнёс он. – Это конечно совсем не так важно, как зелье для мистера Уизли… и не так приятно, как комплименты Алонзо.

Лицо Гермионы вспыхнуло.

– Ах, да это просто смешно, Луис! – всплеснула она руками, онемев от ужаса в ту же секунду.

– Луис? – Люциус насмешливо приподнял бровь, не спуская с Гермионы глаз, и она невольно сделала шаг назад.

– Я хотела… Я хотела сказать – Люциус, – выдохнула она.

– Не стоит беспокойства, – виски его стали пульсировать с удвоенной силой и, отведя от неё взгляд, он прошествовал к своему креслу у камина, опускаясь в него и беря в руки графин с огневиски.

– Люциус, прости меня, я…

– Гермиона, не надо, я всё понимаю, появление в твоей жизни нового друга, излишне перевозбуждает тебя в последние дни, что не удивительно, учитывая твою расположенность к темноволосым мастерам зелий… – он наполнил себе бокал и сделал крупный глоток, отчаянно сдерживая клокот в груди.

В комнате повисла тишины, которую вскоре разорвал крик Гермионы:

– Да ты сам его сюда притащил! Я согласилась на это только из-за твоих дурацких инвесторов! Я же понимала, что убыточность и бесполезность моей лаборатории вредит всему Фонду! Будь моя воля, я бы…

– Что? – Люциус вскочил с кресла, с грохотом выпуская из рук бокал, отчего остатки огневики расплескались по подносу. – Хочу напомнить, что это ты захотела организовать для общества нечто более «масштабное и полезное»! И я поддержал тебя. Но крупные проекты требуют больших финансовых вливаний. В этот Фонд я вложил очень много собственных средств, Гермиона, и логично предположить: я желаю, чтобы вложения мои окупились.

– Ты думаешь только о вложениях, да? Только о деньгах? – губы у Гермионы задрожали.

– Не обманывайся, о деньгах думают все.

– Не все!

– О, да, абсолютно все, Гермиона! И даже Луис, которому я плачу одно из самых значительных жалований в компании! Но не ты, – выплюнул он. – Конечно же, ты не думаешь о деньгах. Только потому, однако, что это тяжкое бремя, недостойное столь хрупкой натуры, я полностью взвалил на свои корыстолюбивые плечи, позволяя тебе пребывать в ореоле великодушной благодетельницы.

– Как ты можешь? – всхлипнула Гермиона.

– Могу и очень просто! Потому что я всё это организовал! – он яростно ткнул себя в грудь. – Я позволил тебе сделать все эти добрые дела, которыми ты так гордишься!

Он стал приближаться к ней, ощущая внутри себя такую злость, такую невыразимую никакими словами, ярость. Ему так надоело, что ей будто бы было мало всего, что он делал для неё. Во имя её! В то время как какому-то мексиканскому отребью, Алонзо, сталось, и делать было ничего не нужно. Ему достаточно было быть сиротой и защитником убогих, дабы она таяла всякий раз, как только он принимался разбрасывать перед ней свои лживые, купленные им, Люциусом, комплименты.

Гнев застлал его сознание. Он смотрел на неё, смотрел… и ему так отчаянно захотелось сбить с неё это блаженное облако собственной безупречности, от которой она регулярно с немалым упоением страдала, подобно святой мученице.

– А знаешь… знаешь, как они называют тебя за твоей спиной? – произнёс, наконец, он. – Твои любимые зельевары. Все эти люди, с которыми ты работала бок о бок последний год? В которых вкладывала душу? – он нетерпеливо облизнул губы. – Дьявольские силки. Вот как…

Рот у Гермионы приоткрылся. Всё это время она не спускала с Люциуса глаз.

– Дьявольские… – только и смогла выдохнуть она, брови её умилительно дрогнули, и лицо обрело почти детское удивлённое выражение.

– Именно, – кровожадно улыбнулся Люциус. – Дьявольские силки.

Он снова произнёс это. Отчётливо, с наслаждением, надеясь, что она будет кричать. Что она заплачет. Она, однако, только молча опустила глаза, после чего произнесла совсем тихо и дрожа будто бы от озноба:

– Что ж, да, ты прав… Ты прав. Я ничто и звать меня никак. И это только благодаря тебе, я имею то, что имею. Да… Стало быть я должна сейчас отправиться в Министерство? – она несмело взглянула на него. – Не беспокойся. Я прослежу за всем. Уж на это-то я способна?

Губы её дрогнули в невесёлой улыбке, и, снова опустив глаза, она направилась к камину. Люциус дёрнул головой. Спесь несколько сошла с него, и он сделал шаг вслед за ней.

– Гермиона, – произнёс он, гораздо более сдержанно.

– Не переживай, занимайся своим спонсором спокойно, – она заняла место в портале; глаза её были уже мокрыми от слёз и, бросив себе под ноги горсть летучего пороха она прокричала: «Министерство магии!», после чего растворилась в зелёной вспышке.

Эхо Гермионы отразилось от каменных стен большого зала Люциусу прямо в уши, едва не оглушив его, и обратилось гробовой тишиной, отчётливо давшей понять, что он остался один.

В следующую секунду Люциус вытащил из кармана палочку, и, обернувшись, послал разрушающее заклятье в одно из стоявших в углу зала кресел, которое сейчас же разлетелось в щепки.

– Мистер Бэгз, – настойчиво произнёс он, мгновение спустя.

Угрюмый более прежнего домовик появился перед ним.

– Убери здесь, – просто сказал Люциус, махнув рукой в сторону оставшейся от кресла груды мусора.

– Уже время обеда для мисс Розы, – вместо согласия, констатировал тот. – Я сперва покормлю её… с вашего позволения.

Кулаки у Люциуса снова хрустнули, но он только глубоко вздохнул и, натянув на лицо улыбку, произнёс:

– Нет, сейчас ты уберёшь здесь, а я сам пойду и покормлю свою дочь обедом. И следи за тем, чтобы снова не проворонить сову с письмом от спонсора, на этот раз…

– Да, сэр, – кивнул домовик.

– Прекрасно, – заключил Люциус.

Не взглянув больше на эльфа, он пересёк зал, громко вбивая каблуки своих ботинок в мраморный пол.

Через минуту он уже зашёл в комнату Розы. Она играла со своими куклами в манеже.

– Папочка! – воскликнула Роза, протянув к нему ручки, когда он склонился над ней.

– Моя прелесть, – Люциус поднял дочь и прижал к своей груди, зарываясь лицом в её белоснежные непослушные кудряшки. Она изумительно пахла молоком и карамелью.

Люциус посадил её на высокий детский стул, рядом с которым на столике тот час же возник приготовленный мистером Бэгзом обед, но с возгласом «Мими», Роза вновь указала пальчиком в сторону манежа. Мими – было имя её любимой куклы, без которой она никогда не ела.

– Ах, да, – улыбнувшись, Люциус поднял с пола эту очень красивую фарфоровую куклу в бирюзовом платье с копной вьющихся каштановых волос. – Госпожа Мими должна обедать с нами, конечно…

Он сел в кресло напротив Розы, держа в руках эту куклу, разглядывая её задумчивым взглядом. Пальцы его поглаживали её хрупкую шею, которую можно было переломить одним неаккуратным движением, после чего усадил её себе на колени.

– Где мама? – спросила Роза, умилительно сдвинув свои светлые бровки, почти также, как несколько минут назад, там, внизу, это сделала Гермиона.

– Мамочка сегодня плохо себя вела, моя прелесть, но мы с тобой справимся и без неё, – улыбнулся Люциус, ставя перед Розой тарелку с супом и зачёрпывая его ложкой. – Вы, милые леди, знаешь, имеете свойство плохо себя вести. А мы, джентльмены, вынуждены с этим мириться и прощать вас за это… если любим вас; если уверены, что вы тоже нас любите с тем же благоговением и трепетом, что и прежде, когда вы приносили нам свои клятвы, стоя у алтаря… – ложка с супом скользнула Розе в рот. Некоторая его часть тот час же оказалась у девочки на подбородке и Люциус заботливо, собрал излишки уже пустой ложкой, продолжая свою речь: – Увы, женской натуре свойственно забвение. Особенно если в действительности, женщина не испытывает истинного понимания необходимости своей покорности супругу. К несчастью узы брака и даже узы любви не гарантируют появления этих чувств… А знаешь, что гарантирует, моя прелесть? – он улыбнулся Розе, снова зачёрпывая суп и отправляя ложку ей в рот. Она смотрела на него тем временем очень внимательно. – Кровь. Это кровь, Роза Реджина Фелиция. Только она гарантирует способность человека на истинные преданность и верность, которые демонстрируют настоящее благородство его души, и у нас с тобой внутри течёт именно такая кровь… Ты ведь Малфой, Роза. И пусть ты этого пока ещё не понимаешь, но придёт время, когда ты проникнешься всем благоговением этого факта, дочь моя. Моё удивительное, восхитительное, божественное продолжение, которое всецело и безраздельно принадлежит только мне… И только ты можешь любить меня без оглядки на моё прошлое, без каких-либо предубеждений; не за деньги и не за количество сделанных мною добрых дел… – он кормил её ложка за ложкой. – Ты можешь любить меня безусловно, и никто не сможет занять моего места в твоей жизни, потому что не будет и не может быть у тебя другого отца в чьих жилах течёт наполнившая тебя кровь. Чистая, способная подобно кислоте растворить в себе любую… примесь. Тебя у меня никто не отнимет, как и меня у тебя, я это обещаю…

– Мистер Малфой, – в комнате появился домовик, в руках он держал письмо. – Пришло только что…

Люциус взглянул на него сперва раздражённо, после чего взволнованно уставился на протянутый эльфом конверт и ощутил разочарование… Это был ответ от спонсора.

– А что же всё-таки с той совой, которую ты отправил в лабораторию, мистер Бэгз? – насмешливо поинтересовался он, разрывая конверт и быстро пробегаясь глазами по строчкам недлинного послания.

– Её нет до сих пор, мистер Малфой, – развёл тот руками.

– Хм, – протянул Люциус. – Что ж, если она появится, дай мне знать, была ли при ней какая-нибудь записка от миссис Малфой… И закончи кормить Розу. Мне немедленно нужно в Лондон, как я и полагал…

Он встал со своего места, отбросив куклу на сиденье. Голова её неуклюже скривилась на бок. На мгновение Люциус застыл на месте, вновь взглянув на дочь. Она всё ещё не сводила с него своих удивительных светло-голубых глаз. Его глаз.

– Папочка придёт вечером, и мы поиграем во что-нибудь интересное, моя любовь, – заключил он, наклонившись и поцеловав её в лоб.

========== Глава 8. Люциус ==========

Гермиона любила варить зелья. Если и было на этой Земле что-то, что она считала своим призванием, делом в котором действительно разбиралась и была способна конкурировать с другими, имеющими отношение к этой сфере людьми, так это было зельеварение, тягу к которому, она, однако, обнаружила в себе далеко не сразу. Пока Гермиона училась в Хогвартсе и Снейп проявлял к ней не самые тёплые чувства, зелья, конечно, не вызывали у неё особого приятия. Ей нравилось их готовить, и они получались у неё довольно сносно, но она и на секунду не могла бы представить себе, что свяжет с ними, в конце концов, свою жизнь. Планы её юности, несмотря на большие успехи в трансфигурации или, к примеру, нумерологии, всегда были связаны с общественной деятельностью, работой в Министерстве и борьбой за права ущемляемых слоёв общества… Путь её, может быть, так и сложился бы, не реши она после войны вновь вернуться в свою альма-матер и, не позволь выжившему, вопреки всему, профессору Снейпу вновь войти в её жизнь.

Вхождение это, правда, было болезненным и тяжёлым. Когда Снейпу пришлось обучать Гермиону, что ему практически насильно навязала тогда МакГонагалл, он не сразу стал милым и заботливым по отношению к ней. Совместная работа их складывалась из сопротивления и бесконечных споров, а в памяти её до сих пор время от времени всплывали его едкие замечания:

– Мисс Грейнджер, я не понимаю, за что вас так любит профессор Флитвик: ваш взмах палочки больше похож на замах топора над бревном!..

Когда же у неё что-то не выходило, когда она, пришедшая в измождение от духоты подземелий, передерживала зелье или не вовремя добавляла ингредиент, голос его становился статичным и жёстким:

– Вы глупая бездарная неумеха, чьи знания заканчиваются на уровне книжных страниц и периодического везения, – он словно забивал ей в голову гвоздь. – Я удивляюсь тому, как вам все эти годы удавалось так ловко скрывать свою неуклюжесть и халатность. Вы никогда не станете кем-то значимым, все ваши заслуги кончатся на уровне школьной программы и выученной наизусть библиотеки.

Как она плакала тогда… Он испытывал её, он терзал её, он изливал на неё будто бы всю свою злость и обиду, весь яд, скопившийся в нём за его несчастливую жизнь. Она терпела всё. Она вылезала из кожи вон, дабы зелья её получались не просто хорошими, но превосходными, как он того желал, как требовал от неё. И как же скуп он был на добрые слова, когда у неё всё получалось именно так, как он хотел…

Всякий раз, когда он вот так пожирал её заживо, изводил её душу, в ушах у неё начинало шуметь. Ей было нечем дышать, но она только глубоко вбирала этот спёртый, насыщенный запахами всех возможных ингредиентов воздух его лаборатории и вновь бралась за работу.

Сейчас она уже едва ли могла бы с точностью ответить на вопрос, почему столь безропотно сносила всё это? Настолько ли сильно она стремилась сбежать от невыносимой для неё реальности? Настолько ли была охвачена жаждой помочь Снейпу справиться с его бедой, с его болезнью, которая пришла вместе с воскрешением, или же она уже тогда начала испытывать к нему сильные чувства, не позволявшие ей сдаться так просто? А быть может, первичным было вовсе не это, но, разгоревшаяся в ней внезапно и незаметно даже для неё самой истинная любовь – любовь к зельеварению – науке столь тонкой, столь многогранной, исчерпать которую, казалось, было невозможно?

Всякий раз, когда Гермиона, познавала всё новые и новые глубины зельеварения, её поражал экстаз. Она могла часами, стоя в лаборатории за котлом или сидя в библиотеке за книгами, рисовать в своей голове, а затем и на пергаменте формулы и схемы, размышлять над пропорциями ингредиентов и режимами приготовления зелий… Быть может, именно это углубление и вылечило её саму в то время, спасло от тяжёлых мыслей о прошедшей войне, о Роне, о своей жизни?

Усердие и терпение её, однако, не прошли даром. Они принесли ей в конце концов столь желанный ею плод: он признал её. Снейп стал работать с ней на равных, он признал тот факт, что она была способной, и что у неё есть талант. К тому моменту сами собой завершились и все их прения, а рабочие взаимоотношения трансформировались в любовные, благодаря чему, почти в полной идиллии, они провели вместе ещё несколько лет, до тех пор, пока он не предпочёл оторвать её от себя, как отдирают прицепившуюся в болотной воде пиявку…

И всё же, он воспитал её. Он сделал её той, кем она была теперь, не полностью конечно, но именно Снейп закалил её характер окончательно, как закаляют самый острый клинок, заставив обрасти такой прочной бронёй, которая позволила бы Гермионе добиваться всего… Так во всяком случае она думала до сих пор. В последнее время, однако, – когда именно это произошло, она не могла сказать точно, быть может, после рождения Розы, а может, ещё и до этого момента, когда ей открылись истинные причины странного поведения Рона, в любом случае, это произошло уже после замужества, – но Гермиона стала замечать за собой прежнюю чувствительность. Грубое слово вновь могло ранить её до глубины души, а мысль, что она потерпит провал и утратит некое признание, которого добилась за эти годы, стали внушать ей страх.

Поэтому ли она столь неумело вела дела лаборатории, боясь лишний раз рискнуть и попробовать что-то новое? Поэтому ли столь раздавлена была узнав, что всё, во что она вкладывала себя последние годы, обратилось во прах?..

Дьявольские силки. Вот чем, оказывается, она была всё это время для окружавших её людей. Она душила их, скручивала до тошноты и отвращения, так что они смеялись над ней за её спиной… Тиранка. Выскочка. Невозможная всезнайка!

Когда она успела зажать себя в рамки столь тесные, чтобы не заметить и не признать своих собственных ошибок? Куда делся её острый живой ум, дабы сразу понять истинное отношение этих людей к ней? Куда пропала Гриффиндорская смелость, делавшая её способной самой постоять за себя, не прячась за спину мужа?..

И неужели всё это у неё отобрал Он?

***

Когда Гермиона, после ужасного, разодравшего ей всю душу в клочья скандала с Люциусом, переместилась по каминной сети в Министерство магии, она почти не могла сдерживать слёз. Она хотела рвать и метать, она хотела выхватить из своего кармана палочку и начать бросаться проклятьями во всех встречающихся ей людей. Делать этого она, конечно, не стала. Она не настолько сошла с ума. Она просто была в ярости, она была взбешена! Как он мог так поступить с ней, как он мог…

Гермиона задыхалась. Она шла по длинному, наводнённому служащими, холлу Министерства, попеременно здороваясь то с одним, то с другим, и отчаянно хватая между этими будничными приветствиями ртом воздух.

– Миссис Малфой! – раздался позади неё чей-то голос, она обернулась, машинально натягивая на лицо улыбку и видя, как лавируя в потоке людей, к ней мчался молодой человек, которого она видела впервые.

Оказавшись рядом с ней, он быстро представился, но она не поняла и не запомнила его имени, только кивнула. Он протянул ей руку, и она машинально её пожала; сообщил, что это именно он занимается здесь организацией благотворительного вечера, и она покорно последовала за ним. Они пересекли холл. Сели в лифт. Всё это время молодой человек говорил ей что-то, и она даже отвечала, вроде бы впопад. Перед глазами её тем временем проносилось искажённое от бешенства лицо Люциуса. Его выпученные глаза и растрепавшиеся волосы. В какой-то момент, там, в большом зале Малфой-мэнора, ей показалось, что он готов был ударить её. Если бы он сделал это – она бы его убила. Он, однако, поступил с ней куда более жестоко. Он растоптал её. Он свёл к нулю всю её жизнь. Все её достижения и заслуги. Вновь низвергнув до «героини войны». Презренного ярлыка, навешанного ей обществом, только за то, что она выжила.

Годы, проведённые в подземельях Хогвартса, пронеслись перед её глазами, словно сон. Неужели она так ничему и не научилась там? Неужели всё это время она занималась самообманам, считая, что вопреки едким словам Снейпа, ей все же удалось в итоге чего-то добиться помимо, вызубренной библиотеки… самой?

Зал, куда её привел юноша, был прекрасен. Стены, банкетные столы, сцена, где они с Люциусом завтра должны были говорить помпезную речь… Все блестело от лоска и тысяч вложенных в оформление галлеонов. Все было готово. Люциус переживал зря.

Молодой человек, заискивающе улыбаясь, поинтересовался у Гермионы, всё ли ей нравится. Он показывал ей окончательный вариант меню, планы рассадки гостей и ещё какие-то детали оформления зала и она только учтиво улыбалась в ответ и кивала, едва ли осознавая происходящее. Когда пытка эта, наконец, подошла к концу и несколько нервозный, возможно из-за её неоднозначного настроения, юноша предложил Гермионе проводить её до каминов, она только поблагодарила его за проделанную работу и сказала, что в Министерстве у неё были ещё и другие дела.

Никаких других дел, здесь у неё, конечно, и в помине не было. Гермиона просто хотела остаться одна, что было весьма затруднительно сделать в столь наводнённом людьми месте, а потому она не нашла ничего лучше, как сесть в лифт и выйти из него на третьем уровне. Быстрым шагом, не вполне отдавая отчёт своим действиям, она направилась вглубь по коридору, минуя Отдел происшествий и катастроф.

Сразу за ним, в самом дальнем и безлюдном конце, Гермиона остановилась напротив до боли знакомой двери. Двери, которую вот уже почти четыре года назад, она единственная открывала каждое утро на протяжении нескольких месяцев. Это была дверь в организованную специально для неё лабораторию, где она выполняла свой проект по невидимым зельям для Министерства, полностью оплаченный Люциусом, как выяснилось уже потом…

Гермиона не знала, что находилось сейчас за этой дверью. Проект этот, никому, в сущности, не нужный кроме неё, завершился тогда их с Люциусом свадьбой, после чего она здесь больше не появлялась, а потому, она без особой надежды схватилась за ручку двери, ожидая, что та, скорее всего, была заперта. К удивлению её, однако, дверь поддалась и отварилась, только петли скрипнули жалобно, после чего Гермиона шагнула в темноту.

Вытащив из кармана палочку, она взмахнула ею, зажигая в стеклянном плафоне на потолке свет и обнаруживая к немалому своему изумлению, что всё здесь до самой последней, забытой ею на краю стола колбы, было на месте. Вот только слой скопившейся повсюду пыли, красноречиво указывал на то, что сюда не заходили вот уже три года. Ещё не веря своим глазам, она прикрыла за собой дверь и сделала несколько неуверенных шагов вдоль этих запылённых столов, заброшенный вид которых представлял собой зрелище отчего-то очень печальное. Прикоснувшись пальцем к поверхности одного из них, она оставила след, обнажая истинный, белый цвет его столешницы.

В следующее мгновение Гермиона прижала руку к своему рту и взвыла, давая, наконец, волю столь невыносимо долго сдерживаемому ею разочарованию. Слёзы хлынули из её глаз неудержимым потоком, и она зарыдала в голос, уже не пытаясь остановить себя.

Гермиона не знала, сколько она так проплакала. Одна. Стоя здесь, посреди этой заброшенной ею когда-то лаборатории. Лаборатории, олицетворившей для неё в своё время луч надежды, на светлое, самостоятельное будущее… Она так хотела тогда чтобы у неё всё получилось. Она так отчаянно хотела доказать всем и Снейпу в первую очередь, что она могла и без него. Она могла… Но ей не удалось и того. С самого начала всё было ложью. Она приехала сюда, в Лондон уже понимая, что впала в зависимость от другого мужчины. Что она уже неразрывно связана с ним и что вся её самостоятельность и самодостаточность только лишь иллюзия, в которую ей так отчаянно хотелось верить.

Когда в глазах её не осталось слёз, а стоять на ногах уже не было сил, она оторвала от лица свои мокрые ладони и устало опустилась на слегка отодвинутый от письменного стола стул, который она тогда, три года назад, в спешке, очевидно, не задвинула до конца. Облако пыли тот час же взвилось вокруг неё, и Гермиона отчаянно чихнула. А затем ещё раз и ещё, пока ей не стало смешно. Смешно от того, какой жалкой она была.