Текст книги "Петля Арахны (СИ)"

Автор книги: Queen_Mormeril

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

– А почему бы собственно и нет? – Нарцисса мотнула головой. – Я всё продумала. У меня был прекрасный план: Алонзо обхаживал грязнокровку, вызывая тем самым страшную ревность в твоей собственнической душе, тогда как Мирелле требовалось воспользоваться лишь мгновением твоей слабости, чего она так и не сделала, хотя на благотворительном вечере, после той твоей отвратительной сцены ревности в поместье, у неё был прекрасный шанс!

– Кстати о том дне, – Люциус сузил глаза. – Скажи, убить мою сову и спрятать записку Гермионы, Алонзо надоумила тоже ты или он придумал это сам?

– Ах, это вообще был не Алонзо, – отмахнулась та. – Он и не помышлял ни о какой сове! Отправил её тогда в поместье без всякой задней мысли. Однако я знала, как ты щепетилен всегда был к подобным вещам, как раздражался, если тебя оставляли без ответа… Поэтому когда Бэгзль рассказал мне о срыве твоих планов, я посчитала тот день крайне удачным, дабы начать сводить тебя с ума, приказав Бэглю перехватить птицу ещё до того, как она достигнет антитрансгрессионного барьера… В стол же Алонзо я приказала подбросить записку уже после того, как он сбежал из исследовательского центра.

Люциус прищёлкнул языком.

– Значит мои подозрения о том, что сову убил именно Бэгзль – были верны.

– Признаться, твои догадки изрядно заставили понервничать меня тогда, – губы её дрогнули, – однако, я и это надеялась обратить себе в пользу. Прекрасно было бы, к примеру, если бы Бэгзль дал тебе причинить ему вред – твоя одержимая эльфами грязнокровка точно никогда не смирилась бы с этим. Я даже пыталась приказывать ему спровоцировать тебя, но этот паршивый домовик за время службы в поместье излишне, видно, вжился в роль свободного эльфа и наотрез отказался позволять тебе избивать его.

– Как ты вообще заставила Бэгзля подчиняться тебе? – хмыкнул Люциус, закидывая локоть на спину стула – этот вопрос давно не давал ему покоя. – В том, что хозяин его был посажен за решётку, он же определённо винил нас обоих! Да и Плегга не такой дурак, чтобы не понять твою собственную роль в его заключении…

– Поэтому-то мне и пришлось два года назад лично встретиться с ним в Азкабане, пообещав свободу, в обмен на послание Бэгзлю с приказом служить отныне мне, до тех самых пор, пока я не найду способ вытащить его из тюрьмы, – сказала Нарцисса. – Не то чтобы Плегга поверил мне сразу… Но какие у него были варианты? К тому же, моё желание отомстить тебе нашло в нём немало поддержки, а рассказ о Пэнси и маггловском выродке, которого она поселила в их фамильном поместье, только подстегнул его решимость.

– Но ты ведь не собиралась вытаскивать его из Азкабана на самом деле? – предположил Люциус.

– Я надеялась, что дело до этого не дойдёт, но после того, как весь мой гениальный план рухнул… – Нарцисса нервно дёрнула головой.

– Позволь догадаться, – улыбнулся Люциус, вновь усаживаясь ровно. – В тот день, когда я решил попросить у Гермионы прощения, отправившись в лабораторию, о чём, конечно, тебе заранее сообщил Бэгзль, ты решила привести в исполнение его основную часть: Гермионе была отправлена фальшивая записка, успешно выкурившая её из исследовательского центра, а принявшей её облик Мирелле и Алонзо, необходимо было убедить меня посредством их дешёвого спектакля, что отношения наши потерпели крах, отчего я, по твоему разумению, должен был видимо впасть в безумие, совершив некий необдуманный поступок… Вот только планы твои были нарушены: кто-то из марионеток не справился с заданием или сделал ошибку намеренно; очевидно, что Гермиона не должна была вернуться в тот день в Малфой-мэнор. Неужели это был Ральф? Вероятно, это именно он должен был поджидать её в том заброшенном доме и не позволить выйти из него раньше времени, не так ли?

– С одной только поправкой Люциус, – процедила Нарцисса. – Ральф был тогда ещё в теле Кербероса, если ты не забыл – он физически не смог бы задержать грязнокровку в одиночку, а потому Мирелла, конечно, была тогда вместе с ним… И эта никчёмная тварь посмела подставить меня!

По лицу Нарциссы прошла судорога, и Люциус нахмурился.

– Но если в тот момент Мирелла была с Ральфом за километры от исследовательского центра – в облике Гермионы, в кабинете Алонзо, значит…

– Да, это была я, Люциус! – в глазах её сверкнул огонь. – Я лично обратилась тогда твоей грязнокровкой! Мирелла достала мне клок её отвратительных колючих волос в ту ночь, когда ты решил напоить Ральфа слабительным, и я воспользовалась ими, как только настал нужный момент… Не правда ли, я была очень убедительна в роли твоей разочарованной жены?.. Мирелла при всех её актёрских талантах, никогда бы не справилась с нею! Она никогда не смогла бы сыграть то страшное чувство опустошения и отчаяния, которое так хорошо было знакомо в своё время мне!.. И если бы эта подлая дрянь не отважилась тогда повести собственную игру, знаешь, что бы я сделала, Люциус? – ноздри её раздулись, и она произнесла дрожащими губами: – Я бы явилась в наш с тобой дом в облике твоей поганой грязнокровки, и довела бы тебя до такого измождения, что ты и сам себе в тот вечер накинул бы на шею петлю.

Люциус выдохнул. В глаза ему отчего-то будто бы попал песок, и он невольно отвернулся от этого пристального, пылающего уже совсем нескрываемой ненавистью взгляда Нарциссы.

– Она простила меня тогда, – тихо сказал зачем-то он, едва узнавая собственный осипший голос. – В отличие от тебя… Она меня простила.

– А тебе когда-то было нужно моё прощение? – спросила Нарцисса.

– Нет, твоё мне было не нужно, – сказал он и, вновь посмотрев на неё, добавил: – А знаешь, что Гермиона сказала мне в тот день, после нашего с ней примирения?.. Она сказала мне, что я хороший.

– Хороший? – губы Нарциссы расплылись в улыбке. – Ты?

– Да, – выдохнул Люциус, веки его дрогнули, и Нарцисса, прижав к губам пальцы, всхлипнула, закатываясь долгим, заливистым смехом; звонким и почти ребяческим; на глазах у неё даже проступили слёзы.

Люциус невольно рассмеялся и сам, не отрывая от её раскрасневшегося лица глаз и силясь вспомнить, слышал ли он вообще когда-нибудь её смех?.. А потом Нарцисса остановилась, вздохнув глубоко и удовлетворённо – такого вздоха Люциус от неё тоже никогда в своей жизни не слышал.

– Я скучала, – произнесла она, всё ещё с налётом улыбки, глаза её теперь искрились, хотя и было в этом их блеске что-то не вполне здоровое.

– Я тоже, – прошептал он, ощущая, как на душе у него становится отчего-то вдруг очень легко, и, прикрыв глаза, он с придыханием произнёс: – И теперь я с ещё большим удовольствием, посмотрю на то, как ты сгниёшь в тюрьме, подлая сука.

Тишина, которая повисла в комнате на этот раз, была гробовой. Рот у Нарциссы приоткрылся от удивления, и она на мгновение забыла даже как дышать. Люциус расплылся в улыбке, смеряя её окаменевшее лицо презрительным взглядом.

– Непривычно, да? – заметил он, всё ещё ощущая, эту удивительную свободу воцарившуюся в самом центре его груди, будто камень, который висел у него там долгие-долгие годы, позволено ему было наконец снять. – О, Мерлин! – выдохнул он, касаясь пальцами губ. – Подумать только! Неужели я в конце концов сказал тебе это в лицо? Столько лет…

– Как-то это не по-джентельменски говорить такое леди, ты не находишь, Люциус? – приподняв бровь изрекла Нарцисса.

Выражение лица её теперь стало вполне ему знакомым: под нос ей будто бы подложили что-то отвратительно пахнущее, чего она никак не могла оттуда убрать.

– Проблема лишь в том, моя дорогая Нарцисса, – произнёс он, – что ты давным-давно никакая уже не леди… Да и я, к великой скорби моего почившего отца, джентльменом, так в своей жизни и не стал.

На этом он порывисто поднялся с места, и в комнату, как по команде вошли двое мракоборцев. Молча, они наставили на Нарциссу палочки.

– Люциус, – беспокойно произнесла она, грудь её стала вздыматься чаще.

– Нам пора с тобой наконец попрощаться Цисси, – сказал он, взирая на неё сверху вниз. – Жаль, что всё так вышло… Жаль…

Нарцисса испуганно посмотрела на мракоборцев, а потом снова на Люциуса, после чего вскочила с кресла, и из направленных на неё палочек мгновенно вылетели верёвки, туго связавшие ей запястья.

– Люциус! – испустила она; лицо её совсем побледнело. – Не… не позволяй им!

– Я не понимаю, чего ты хочешь от меня теперь? – бросил он.

– Помоги мне, Люциус! – капризно сказала она, сдвинув брови – действие веритасерума очевидно закончилось. – Ты что, позволишь им сделать это? Позволишь им забрать меня? Вспомни через что мы вместе прошли! Вспомни всё, что я сделала для тебя! Как я выгораживала тебя все эти годы!

– Да, – кивнул Люциус. – Я помню всё, что ты когда-либо делала для меня… или для себя, что не так уж и важно сейчас, и я, бесспорно, благодарен тебе за всё это, однако, единственное, что я могу сделать теперь, так это бесконечно сожалеть о тех тяжёлых разочарованиях, доставленных тебе нелёгкой жизнью в браке со мной. Изощрённость и коварство твоего плана, превзошли всё, что когда-либо мог придумать я сам, и мне жаль, что я никогда, очевидно, не был даже и способен стать для тебя тем мужем, которого ты в действительности была достойна…

В глазах Нарциссы промелькнул ужас, и она метнулась в его сторону, но мракоборцы сейчас же дёрнули за концы верёвок, удерживая её.

– Не совершай ошибки, Люциус! – воззвала она, дрожа уже всем телом. – Подумай о Драко! Сколько боли моё заключение доставит нашему мальчику!.. Он никогда не простит тебе этого!

– Ты вспомнила о Драко только сейчас? – процедил сквозь зубы Люциус, ощущая, как от вспыхнувшего в его сознании бешенства у него даже зашумело в ушах. – Почему же ты не подумала о столь любимом тобою сыне, когда только решила уничтожить его отца?

– Да я ничего и не сделала, Люциус! Это всё они! Я всего лишь обезумела от горя! – воскликнула она, пытаясь вырваться из пут. – Я была обижена, да, но ты ведь, в конце концов, не пострадал! Ни ты, ни твоя новая жена, ни… Роза…

– Даже не произноси её имя! – Люциус прижал кулак к губам. – Не произноси имя моей дочери своим гадким чистокровным ртом. Я не помогу тебе, Нарцисса… Не помогу. Ты сама сплела эту тугую, затянувшуюся, в конце концов, на твоей собственной шее петлю!.. И я не сделаю ничего дабы снять её с тебя, понимаешь? Прости.

Мракоборцы дёрнули за концы верёвок, и Нарциссу мотнуло в сторону от стола, в направлении двери.

– Нет, Люциус! – взмолилась она. – Не смей поступать со мной так! Не оставляй меня здесь!..

Дверь распахнулась и её вытолкали в коридор, так что она споткнулась о порог и едва не упала. Люциус проследовал за ней, и когда все они покинули комнату дознания, остановился у захлопнувшейся двери, наблюдая, как мракоборцы уводят Нарциссу вдаль по пустынному коридору.

– Чёртов предатель! – истошно вскричала она, обернувшись: – Мерзавец! Изменник! Поганый урод! Да будь ты проклят! Да будь проклято всё твоё грязное племя и вся твоя гнилая кровь!..

***

Когда Люциус вернулся домой, Гермиона уже встречала его на лестнице. Как и прошлым вечером, после смерти Миреллы, она застыла на нижней ступеньке в нерешительности. Люциус взглянул на неё лишь мельком. На душе у него сейчас было гадко как никогда, и он очень не хотел пачкать во всей этой отвратительной, так отчаянно излившейся на него грязи, ещё и её; не хотел вновь пугать, а потому просто замер посреди холла, не отваживаясь сделать в её сторону даже шаг.

– Люциус, – она сама подошла к нему, заглядывая осторожно в глаза.

– Это было так страшно, – произнёс он. – Так мерзко. Она умоляла меня помочь ей… Просила не оставлять её там…

– Пойдём, – Гермиона мотнула головой. – Пойдём в нашу комнату, Люциус.

Пальцы её коснулись его руки, и он, едва отыскав в себе силы сжать их, покорно последовал за ней; поднялся на второй этаж; зашёл в спальню, останавливаясь посреди и будто бы не узнавая её. Гермиона тем временем сняла с него пиджак, подтолкнула к кровати – он сел, и, опустившись перед ним на пол, принялась развязывать ему шнурки.

– Вот так, – сказала Гермиона, снимая с его ног начищенные до ослепительного блеска ботинки – Люциус лишь взирал на неё отрешённо. – Ложись, – прошептала она, – ложись, Люциус.

И он лёг, только теперь ощущая какой же невыносимо тяжелой была его голова. Плотно задёрнув шторы, Гермиона и сама легла рядом. Она обняла его, поцеловала в щёку, но он почти не чувствовал её прикосновений.

– Расскажи мне, – шепнула она ему на ухо. – Расскажи…

– Я прожил с ней двадцать три года, Гермиона, – произнёс он, прикрывая глаза. – Двадцать-три-года я жил с ней в этом доме. Я дал ей свою фамилию. Она родила мне сына, и я всегда был на её стороне, ни разу ни в чём не упрекнул. И вот как она отплатила мне… Подстроила столько ловушек, в самую мерзкую из которых я в конце концов и угодил вчера, – заключил он.

В комнате повисло напряжённое молчание.

– Но ты же не сделал вчера ничего плохого, – прошептала Гермиона, приподнимаясь на локте; пальцы её коснулись его лица.

– Ты испугалась меня, я знаю, – он прижал её руку к своей груди, туда, где у него билось сердце. – И этого вполне достаточно…

– Люциус, стоит ли теперь? – вздохнула Гермиона. – Всё ведь в конце концов…

– На моих глазах вчера умер человек, с которым долгие годы я позволял себе поступать так, как не до́лжно ни с одним, даже самым жалким живым созданием на этой Земле, Гермиона, – выговорил он. – Мирелла была зеркалом всех уродств, кишевших подобно изъедающим гнилой труп червям в моей душе, и я боялся её. Я до дрожи ненавидел её за то, что жизнью своей она напоминала мне о моём неприглядном, переполненном чужими унижениями прошлом… И вот, вчера она умерла. Я сам подтолкнул её в эту пропасть, с наслаждением и ликованием ожидая конца; приходя в восторг при одной только мысли, что не будет в этом мире больше человека, способного самим своим существованием порочить чистый облик моего нынешнего благоденствия… И что же я совершил первым делом, едва преступив этот порог?.. Сейчас же натянул на себя прежнюю шкуру, упиваясь её соблазнительной властью!

Сгорая со стыда и трепеща вместе с тем от вожделения, я заставил тебя встретиться лицом к лицу с этим чудовищем! Вновь вынудил перешагнуть через себя, покориться ему, встать перед ним на колени, что ты и сделала безропотно и смиренно, будто у меня не было никогда этого прежде… Будто я не нажрался ещё вдоволь собственной мерзости. Досыта! До отвращения и тошноты!

И ты стояла там вчера передо мной на ледяном каменном полу, глядя на меня снизу вверх, пока я снимал с рук свои перемазанные десятки раз в чужой крови перчатки, и в голове у меня вертелась только одна единственная мысль: зачем я вообще делаю всё это с тобой? Зачем я притащил тебя в этот чёртов подвал, нарядился в этот отвратительный маскарадный костюм, напялил на себя эту гнусную маску… Кого я собрался ею пугать?.. Тебя – единственную женщину, которую я когда-либо по-настоящему любил? Неужели я ещё не до конца доиграл эту гадкую роль? Неужели я всё ещё недоразвит так сильно, что могу соблазниться ею?..

И неужели Мирелла, жизнь которой обратилась, в конце концов, о́дой моим многочисленным грехам, принесла себя в жертву зря, став лишь куском мяса, только и существовавшим дабы я сожрал его, удовлетворяясь кратким мигом тлетворного пресыщения?.. Неужели я сам в конечном итоге лишь презренное животное, единственный удел которого убогое потворство низменным позывам; невежественное и неспособное ни к какому морально-нравственному развитию?.. Нет, – с шумом выдохнул Люциус, стискивая до боли зубы и крепче сжимая ладонь Гермионы, которую так и держал всё это время прижатой к своей груди. – Нет, Гермиона, я не животное; не какой-то примитивный садист – изувер, главной радостью которого является бесконечное угнетение чужой воли; уничижение и истязание заведомо слабого передо мной существа; единственно любящего меня, быть может, на этом свете… – ноздри его раздулись, и он прошипел: – Я человек! Человек, Гермиона! И жить я должен по-человечьи, а не как первобытная скотина, в чьей грязной шкуре я зачем-то прожил всю свою жизнь!

Я же не любил никого из них, – будто бы на последнем издыхании, добавил он. – Не любил! Я и сам-то себя никогда не любил! Ни-ког-да… Как же можно было так жить столько лет? Как же можно?..

Из груди Гермионы вырвался судорожный стон, и Люциус ощутил в следующий миг, как губы её, принялись целовать его онемевшее лицо.

– Мой милый, – расслышал он; голос её дрожал. – Мой любимый.

– Я ведь… я ведь не желал ей смерти, Гермиона, – выдавил из себя он, сжимая её плечи в своих руках. – Не желал…

– Ничего, ничего, – обнимая его, шептала она. – Мы переживём это вместе… Мы переживём. Мой любимый, мой хороший…

***

Следующим утром Люциус проснулся, когда рассвет на горизонте даже не забрезжил. Гермиона ещё спала и, не желая будить её, он покинул комнату как можно тише.

Медленно Люциус прошёл по коридору второго этажа, прислушиваясь к ничем не нарушаемой в этот ранний час тишине Малфой-мэнора. Спустился вниз и вышел в полностью разгромленный большой зал, обводя взглядом выщербленные осколками стены и потолок, на котором всё ещё висела доставленная сюда три года назад из Венеции люстра, лишь чудом не пострадавшая в случившейся здесь бойне. Треснул только один плафон.

Всё остальное: мебель, рояль, даже мраморная облицовка камина – было полностью уничтожено или испорчено; на полу кое-где виднелись ещё пятна крови, хотя Гермиона и старалась отчистить их после ухода мракоборцев. Пару мгновений Люциус постоял в том месте, где был и его собственный след, оставленный им, когда он, поражённый Круцио, уползал от Плегги. На стене багровели отпечатки его ладоней.

Покинув зал, Люциус отправился в холл и, отварив входную дверь, подобрал уже принесённый совой свежий экземпляр Ежедневного Пророка с его собственной колдографией на главной странице – последние несколько выпусков все были посвящены ему, после чего направился в кухню, где, заварив себе утренний кофе, сел на высокий стул за разделочным столом, принимаясь читать статью. Первые яркие лучи уже осветили верхушки елей.

– Вот ты где, – голос Гермионы вывел его вскоре из задумчивости.

Люциус поднял глаза и замер на короткий миг полностью зачарованный ею. Она остановилась в дверях, в своей шёлковой сорочке, сонная ещё, пронизанная золотом рассвета, игравшего в её отливающих медью волосах.

– Проснулась, а тебя нет, – она подошла к нему, обхватывая ладонями его лицо и целуя; насыщенный запах её был вкуснее аромата всех самых сладких на этом свете трав.

Забравшись на соседний стул, она сделала глоток кофе из его чашки и принялась рассматривать лежащую перед ней газету. Глаза её забегали по строчкам. Она была такой умилительной в своём сосредоточении, что Люциус не сдержался и аккуратно погладил её по голове, думая о том, что ему будет очень не хватать подобных мгновений.

Оторвавшись от газеты, она взглянула на него с небольшим удивлением.

– Мне нужно кое-что сказать тебе, Гермиона, – проговорил он, заглядывая ей в глаза и понимая, что жизнь их после того, что он собрался озвучить ей, никогда возможно уже не будет прежней: – Сегодня ночью я принял решение… Я официально признаюсь в том, что пытал Плеггу Паркинсона Круцио и снова предстану перед судом.

В комнате воцарилось молчание. Долгое мгновение Гермиона продолжала смотреть на него так, словно он ещё ничего ей не сказал. У неё только слегка порозовели щёки, потом приоткрылся рот и из него подобно бабочке вылетел прерывистый вздох.

– Но это же Азкабан, Люциус, – только и сказала она.

Солнце так красиво подсвечивало её удивительную медовую радужку глаз. Пылинки висели в воздухе вокруг её головы, флегматично плывя куда-то вдаль.

– Да, – кивнул Люциус. – Это Азкабан. Не пожизненно, конечно, но…

Она снова лишь вздохнула.

– Есть шанс, однако, что мне просто назначат очень большой штраф, – добавил Люциус. – Если заседание будет проходить в особом порядке, Визенгамот возможно изберёт самую мягкую меру наказания или существенно сократит срок… быть может, всего до года…

– Года, – подобно эху, вторила она, лоб её прорезали морщины, и она уткнула свой наполнившийся страшным отчаянием взгляд в пол.

Люциус тоже отвёл глаза.

– Ты же понимаешь, почему я должен сделать это? – сказал он, рассматривая, как за окном, вдали, у самого леса ослепительно искрилась на солнце ровная гладь реки – раньше он любил летать там на метле. – Я должен сделать это для неё. Для Розы, понимаешь… Ей нужен отец, который умеет отвечать за свои ошибки, а не преступник, всю свою жизнь трусливо избегавший справедливого наказания. И я не могу допустить, чтобы тебе или ей ещё хотя бы раз в жизни, угрожала из-за этого опасность… Я хочу иметь возможность прямо смотреть вам обеим в глаза, Гермиона… – солнце слепило Люциуса так сильно, что пейзаж за окном стал совсем расплывчатым, и он замер на мгновение, хмурясь и отчаянно пытаясь проглотить тот острый ком, который откуда ни возьмись, появился у него в горле. – И именно поэтому тебе нужно научиться готовить ей кашу самой, – добавил он.

– Люциус! – воскликнула она, порывисто бросаясь ему на шею.

Тело её сотрясли неудержимые рыдания, и он сжал Гермиону в своих объятьях. Какой тёплой, какой родной она была.

– Ну, пожалуйста, Гермиона, – прошептал он, едва сдерживая клокот и в собственной груди. – Прости меня, моя нежная девочка. Прости… – пальцы его путались в её волосах. – Я бы мог и не делать этого, но я не могу… просто не могу поступить иначе теперь. Я так виноват перед тобой! Так виноват!.. Если бы я только мог…

– Нет! – она замотала головой. – Нет, Люциус! Я… я очень горжусь тобой! – сказала вдруг она, отстраняясь от него и отчаянно сжимая его руки.

Люциус посмотрел на неё с удивлением, лицо у неё было заплаканное, – как же много слёз он принёс ей за всё это время! Он так ненавидел себя за это…

– Помнишь, – сказала Гермиона, судорожно втягивая носом воздух; пальцы её беспрестанно мяли его ладонь. – Два года назад, когда я только забеременела, и у нас был тот сложный момент с Роном и его болезнью из-за которой я чуть тогда не заболела сама, ты сказал, что не ошибся во мне, после того как я преодолела всё это?

– Да, – кивнул Люциус, прижимая её руки к губам и совсем не понимая, к чему она вспомнила сейчас тот глупый, наполненный его тщеславным эгоизмом эпизод.

– Так вот, теперь моя очередь, – продолжила Гермиона, слезы текли из её невозможных глаз. – Теперь я должна сказать тебе, что это я… я не ошиблась в тебе, Люциус! И тебе нечего стыдиться. Тебе не за что просить у меня прощения! И ты всегда можешь смотреть прямо в мои глаза и в глаза Розы, потому что ты лучший муж и отец, о каком я вообще когда-либо могла мечтать! И если ты всё уже решил и твоё желание признать свою вину окончательное – то я пройду этот путь с тобой, рука об руку, Люциус и я буду защищать тебя до самого конца, так же самоотверженно, как и ты, всегда защищаешь меня.

И она снова прижалась к его груди, стиснув ему рёбра на этот раз так сильно, что он едва мог сделать вздох, а потому соскользнув со стула и выпустив из лёгких весь имевшийся там воздух, Люциус просто повис на ней почти безвольно, обнимая её за плечи и утирая со своих щёк влагу, предательски заструившуюся по ним, таким отчаянным потоком, что он никак не мог его уже сдержать.

========== Глава 28. Отец ==========

Суд по делу Нарциссы был намечен на субботу и все три дня, до этого весьма прелюбопытного для жителей магической Британии события, прошли для Гермионы словно в тумане.

Когда Люциус только сообщил ей о своём решении признаться в совершённом им преступлении, бывшая итак в последнее время как никогда шаткой почва и вовсе будто бы ушла у Гермионы из-под ног. В тот день, после их разговора, Люциус сразу же направился в Министерство магии к Кингсли, дабы совершить своё чистосердечное признание, в то время как она сама осталась дома, ощущая, что счастье её семейного очага, едва уцелевшее в пронёсшемся урагане неподвластных ей событий, вновь угрожало рассыпаться на осколки прямо у неё на глазах. И Гермиона не могла позволить себе просто смотреть на это, смиренно и бездейственно. Ей нужно было отыскать выход. Она хотела, во что бы то ни стало, пусть не повернуть этот неудержимый водоворот чужих решений вспять, но хотя бы отвести его в иное, куда менее разрушительное для её будущего русло.

А потому, как только первый миг отчаяния оставил Гермиону, она взяла на руки дочь и отправилась по каминной сети в Лондон, к Лаванде, попросив ту посидеть с Розой, в то время как сама направилась в больницу Святого Мунго дабы повидать проходившего там лечение Гарри, которого она к своему стыду так ни разу ещё и не навестила за пять минувших с той страшной ночи дней.

О состоянии Гарри Гермионе, между тем, было известно не очень много. Знала она только, что заклятье Конфринго от которого тот не сумел вовремя уклониться, серьёзно повредило ему плечо, но два дня назад Джинни сообщила, что его вскоре собирались выписывать, а потому Гермиона шла тогда по коридору пятого этажа больницы, пребывая в полной уверенности, что здоровью её друга не угрожало уже ничего.

Уверенность эта, правда, растаяла в руках Гермионы в тот же миг, как только она столкнулась у самой двери в палату Гарри с доктором Шафиком, сообщившим ей, что выздоровление его нового пациента проходило не так уж и быстро, как она полагала.

– Вы же понимаете, миссис Малфой, что попавшее мистеру Поттеру в плечо мощное взрывающее проклятье, причинило ему весьма ощутимый ущерб? – произнёс колдомедик, когда она поинтересовалась, сможет ли Гарри вскоре вернуться к службе. – Глубоко были повреждены мышцы, сосуды, нервные ткани, задета кость… Счастье, что его доставили к нам в больницу достаточно быстро в ту ночь – это позволило нам сохранить ему не только руку, но и даже её основные функции, на полное восстановление которых, уйдёт время…

– Но Джинни сказала, что вы собирались отпустить его уже на следующей неделе, – рассеянно проговорила Гермиона, ещё не до конца будто бы веря его словам.

– Всё так, – кивнул тот, – нет никаких существенных препятствий, дабы я запретил мистеру Поттеру отправиться домой, хотя, будь моя воля, я не стал бы отпускать его по крайней мере до конца месяца, но мистер Поттер очень уж неспокойный пациент: позволь я ему, и он ушёл бы отсюда ещё три дня назад.

– Ах, это так на него похоже, – вздохнула она.

– Однако то, что он уже чувствует себя способным покинуть больницу – совсем не означает, что он полностью поправился, – заметил Шафик.

– Но вы сказали, что полное восстановление всё же возможно? – уточнила Гермиона, добавив себе под нос: – Это ведь его правая рука…

– Сложно что-то прогнозировать так рано, – губы его дрогнули. – Конечно, случай не безнадёжный и восстановление, безусловно, возможно, но это не произойдёт быстро, миссис Малфой. Рука его, вероятнее всего, уже никогда не будет такой как прежде – останутся глубокие шрамы. Хотя тот факт, что это как раз его правая рука и что мистер Поттер держит ею палочку – даже хорошо. Это определённо повысит его мотивацию и несколько ускорит процесс…

Перед глазами Гермионы невольно возник тот страшный момент, когда из палочки Плегги вырвался фиолетовый сполох; Гарри как раз отправил в Ральфа Экспульсо, не позволяя тому навредить Люциусу, а она сама лежала связанной на полу… Он пострадал, защищая их. Он пострадал, потому что она утратила контроль, доверившись не тому существу. Если бы она не поддалась тогда уговорам Бэгзля и не позволила ему напоить мракоборцев отравленным биттером, всё возможно сложилось бы по-другому. В той страшной приключившейся с Гарри несправедливости была и её вина.

– Но ему очень нужно, чтобы его рука полностью функционировала, – произнесла она, ощущая навалившуюся на неё откуда ни возьмись слабость. – В его деле важна реакция и скорость. Чёткие движения. Малейшее нарушение траектории, случайный неверный взмах и заклятье сработает не так или попадёт не в цель. Он же мракоборец, доктор Шафик!

Она обратила на колдомедика глаза.

– И я, конечно, помню об этом, миссис Малфой, – приподнял он бровь. – И со всей ответственностью могу заверить вас, что мистер Поттер будет способен вернуться к своей работе после процесса реабилитации, естественно…

– Но сколько? – воззвала она. – Сколько времени это займёт?

– Как я уже сказал, – с нажимом произнёс он, – прогнозы на столь ранней стадии, сложны. Быть может, полгода… или несколько больше.

– Это я виновата, – в ушах у Гермионы зашумело, и она покачнулась.

– Миссис Малфой! – Шафик вовремя придержал её за плечи. – Быть может вам стоит присесть? Хотите, я отведу вас в свой кабинет и дам вам воды?..

– Нет-нет, – пролепетала Гермиона, отчаянно заставляя себя собраться.

– Если хотите знать моё мнение, – добавил он. – Я считаю, что вам не стоит корить себя подобным образом. В конце концов вы не могли знать, что всё случится именно так. Мистер Поттер жив и это самое главное сейчас…

– Могу я его увидеть? – прервала его Гермиона, не желая слышать больше ни слова.

– Конечно, – только и кивнул тот, расплываясь в своей безупречной улыбке, и распахнул перед ней дверь.

***

Когда она вошла в озарённую солнцем палату, Гарри лежал на кровати, на высоких подушках, отвернув голову к окну, и обратил на неё свои пронзительные зелёные глаза, только когда доктор Шафик с небольшим стуком прикрыл за Гермионой дверь.

– Гарри, – сорвалось с её губ, и она приблизилась к нему; правая рука его перебинтованная от самой ключицы до кончиков пальцев покоилась на длинном, приставленном к кровати подлокотнике.

Гарри улыбнулся, но у неё всё равно задрожал подбородок.

– Прекрати это, – прошептал он. – Ну всё, – здоровая рука коснулась её пальцев. – Со мной всё в порядке, ты же видишь!

– Прости меня, Гарри, – замотала она головой. – Пожалуйста, прости… Я так виновата! Если бы я не была столь доверчива и… беспечна!

– Ну, хватит! Ты ни в чём не виновата, Гермиона, – сказал он. – В ту ночь я пошёл не просто спасать тебя, но делал свою работу. В конце концов я возглавляю группу по поимке особо опасных преступников и всё что я совершил тогда – всего лишь выполнил свой долг, понимаешь? И мне было совсем не важно, кто именно был в опасности: ты и Роза или кто-то ещё… Я в любом случае поступил бы точно так же.

– Но твоя рука, – произнесла она. – Доктор Шафик сказал…

– Ах, мало ли что он там говорит! – фыркнул Гарри. – Он в своё время был уверен, что и Рон неизлечимо болен… А теперь посмотри на него: целыми днями сидит у моей постели! Буквально заменил мне правую руку. Не знаю даже, что бы я и делал без него!.. Да и потом, полгода реабилитации – не самое страшное, что было в моей жизни, как ты знаешь.