Текст книги "Петля Арахны (СИ)"

Автор книги: Queen_Mormeril

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

– Да, господин министр, – кивнула та.

– И вы являетесь дочерью господина Кербероса Калогеропулоса?

– Именно так.

– Хорошо, тогда я попрошу вас посмотреть сейчас направо от себя, и сказать нам, известна ли вам эта женщина, в кресле подсудимого?

Повернув голову, Кьянея несмело взглянула на Нарциссу, которая, в свою очередь, и не подумала посмотреть на неё в ответ.

– Да, мне известна эта женщина, – заговорила гречанка. – Это госпожа Нарцисса Малфой, которая обманом выманила два года назад моего отца из его дома на Крите, в то время как подельники её схватили меня и удерживали всё это долгое время в клетке в моей анимагической форме.

– Встречались ли вы с миссис Малфой до того момента лично? – уточнил Кингсли.

– Нет, я не была знакома с ней. Я лишь знала о её существовании, – ответила та. – Когда мой отец, шесть лет назад познакомился с Нарциссой в своей поездке на Санторин, я находилась на Крите с матерью, и по возвращении домой он рассказал мне об их знакомстве. Он был очарован ею, я знаю, и я была рада, что он смог отвлечься, потому как все мы очень горевали в тот период… Не осуждайте его, за то, что он помышлял о женитьбе на другой женщине в то время, как жена его лежала при смерти! – взволнованно добавила она. – Мой отец был хорошим человеком. Не святым, конечно… Однако единственное в чём его можно было обвинить – это в желании не быть одиноким. И я, охваченная эгоистическим мотивом, пренебрегла этой его слабостью, за что и поплатилась…

– Знали ли вы о том, что ваш отец нанял себе в сиделки Миреллу Мальсибер? – спросил Кинсгли.

– Да, – кивнула она. – Он сообщил мне о ней в письме, сказав, что эта британка истинный ангел и очень хорошо заботится о нём.

– И у вас не возникло тогда желания приехать и познакомиться с ней лично? – поинтересовалась Гестия Джонс.

– К несчастью, это было бы просто невозможно, – голос Кьянеи дрогнул. – Дело в том, что монастырь, в котором я изучала в то время колдомедицину, не предполагал вероятность моего выезда до конца обучения. Система такова, что ты уходишь оттуда лишь раз…

– Почему же вы тогда вернулись на Крит, когда господин Калогеропулос собрался в Британию?

– Ах, в тот момент я уже поняла, что против моего отца, замышляется что-то недоброе! – сказала она. – Я ведь знала, что миссис Малфой, перестала отвечать на его письма, когда он предложил ей стать его новой женой. А потому, когда Нарцисса столь внезапно, без всякого предупреждения прибыла на Крит и сама предложила ему как можно скорее сыграть свадьбу, настояв на его выезде из Греции, я поняла, что должна вернуться.

– И вы пренебрегли правилами монастыря, зная, что после этого не сможете продолжить там своё обучение? – уточнила Гестия.

– У меня просто не было больше выбора, – сказала Кьянея. – Но я совершила ошибку тогда. Я написала отцу ответ, в котором просила дождаться моего прилёта, и письмо это, очевидно, попало в руки врагов.

– Что случилось, когда вы прилетели на Крит?

– В доме меня уже ждали. Там была эта неприятная женщина, Мирелла и какой-то неизвестный мне домовик. Они подстроили мне ловушку, окружив дом чарами, которые обнаружили моё присутствие и парализовали моё тело, так что я не успела превратиться обратно в человека. Очнулась я уже в клетке…

Руки Кьянеи охватила едва заметная дрожь, и она сжала край своей монашеской мантии.

– Они разговаривали с вами? Сообщили о своих планах? – спросил Кингсли.

– Да, – кивнула гречанка. – Они всё мне рассказали. Мирелла была очень рада, что ей удалось поймать меня. Она была так воодушевлена. Сказала, что встретится вскоре с братом и что мой отец погиб ради его освобождения… А я ведь даже не могла оплакать его… – она всхлипнула, стыдливо прижав пальцы ко лбу.

Министр вздохнул.

– Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Есть ли у кого-нибудь ещё вопросы к свидетелю? – в зале повисла тишина, и он добавил: – В таком случае, я благодарю вас, мисс Калогеропулос. Вы можете быть свободны.

И Кьянея поднялась со своего сейчас же растаявшего в воздухе стула, после чего покинула зал.

– Миссис Малфой, вам есть, что ответить на заявления свидетеля? – поинтересовался Кингсли.

– Нет, – Нарцисса качнула головой. – Я никогда в жизни не видела эту женщину, и понятия не имею, откуда она взяла всю эту чушь.

– Таким образом, вы хотите сказать, что всё сказанное мисс Калогеропулос – ложь?

– Абсолютная и беспросветная, – хмыкнула та.

– Можете ли вы представить доказательства, опровергающие слова свидетеля?

– К несчастью, нет.

– Что ж, в таком случае, ваши замечания не будут учтены. Однако мы готовы выслушать ваше последнее слово, после чего Визенгамот вынесет вам приговор.

Нарцисса лишь повела бровью.

– Ну, что я могу сказать? – вздохнула она, рассматривая свои руки. – Всякое моё заявление будет теперь расценено против меня, а потому, как представительница древнего чистокровного рода, чего я вопреки новым веяниям совсем не стыжусь, я могу разве что пожалеть наше несчастное магическое сообщество, так скоро растерявшее всё своё былое величие и опустившееся до подобных цирковых представлений… Много лет назад, возможно даже в этом же самом зале, точно так же как и меня сейчас судили мою родную сестру, Беллатрису Лестрейндж – великую волшебницу вопреки всему, что принято теперь говорить о ней, которая в отличие от многих здесь присутствующих, несмотря на все свои недостатки была, по крайней мере, исключительно последовательным в своих действиях человеком. У неё был стержень, непоколебимые принципы и идеалы, которых она придерживалась до конца своих дней и не предала, даже пред лицем пожизненного заключения и вечного порицания. Согласитесь, это достойно уважения. Мало, кто способен на такое, – глаза её скользнули по лицу Люциуса. – И всё что я вижу, глядя на вас всех, сидящих вот так передо мной теперь – всего лишь кучку мерзких двуличных предателей, пытающихся судить меня, пряча в карманах мантий свои собственные замаранные по локоть руки, – выплюнула она. – И хотя я никогда не поддерживала в полной мере убеждений бедной моей сестры, в сложившейся ситуации я могу только попытаться взять с неё пример, оставшись верной тем чистым идеалам, которых всегда придерживалась сама.

Последнее слово её звонким эхом отразилось от высоких каменных стен и потолка.

– Это всё, что вы хотели сказать? – спросил Кингсли.

Нарцисса кивнула, и паучьи серьги её с крупными чёрными жемчужинами блеснули в тусклом свете факелов.

– У кого-нибудь есть вопросы к подсудимой?

– Да, у меня есть! – раздался вдруг с последнего ряда голос Драко; порывисто поднявшись с места, он скинул с головы капюшон.

– Драко? – глаза Нарциссы расширились от ужаса.

– Как ты… могла? – выдохнул он. – Как ты могла так поступить со мной?..

– Драко, я… – она попыталась встать, но Кингсли взмахнул палочкой и тяжёлые цепи сейчас же приковали её к сиденью.

Нарцисса издала стон, и, не дожидаясь её ответа, Драко быстрым шагом направился вдоль рядов в направлении выхода из зала. Гермиона взглянула на Люциуса. Тот смотрел на сына с тревогой. Желваки играли на его челюсти.

– Подожди, Драко! – воскликнула Нарцисса, безуспешно пытаясь вырваться из цепей. – Позволь мне всё объяснить тебе!

– Нет! – отчаянно замотал он головой. – Нет… не могу тебя больше видеть!

Застыв на секунду в дверях, он бросил на неё последний взгляд.

– Драко! – крикнула она ему в след. – Постой! Пожалуйста!..

Дверь с грохотом захлопнулась, и в следующий миг со своего места сорвался Люциус. Торопливо он промчался меж рядов и выбежал вон. В зале воцарилась тишина. Гермиона взглянула на Нарциссу. Несколько мгновений та смотрела ещё на закрывшуюся дверь, после чего, будто бы почувствовав затылком пристальный взгляд Гермионы, обернулась.

– А ты что уставилась на меня, глупая грязнокровка? – с ненавистью, процедила она. Её всю трясло; прикованные к подлокотникам руки сжались в кулаки. – Осуждаешь меня?.. Думаешь, раз тебе удалось занять моё место, так ты справишься с ним лучше? Ничего подобного! – слюна брызнула у неё изо рта. – Пусть он изо всех сил и делает сейчас вид, будто признал тебя ровней себе, но заверяю: там, глубоко внутри, он никогда не сможет до конца принять, ни тебя, ни твоего ублюдка, что ты так опрометчиво от него понесла!..

– Тишина в зале суда, – раздался громовой голос Кингсли, и Нарцисса закрыла свой рот.

Гермиона лишь отвела взгляд.

– Итак, – вновь заговорил министр. – Если ни у кого нет возражений – предлагаю проголосовать. Кто считает, что подсудимая виновна?

Одновременно, как по команде, в воздух взвилось сразу пятьдесят рук.

– Единогласно, – гаркнул Кингсли, опуская и свою ладонь обратно на крышку стола. – Леди Нарцисса Малфой, вы приговариваетесь к двадцати пяти годам заключения в Азкабан в сектор «особого режима» без возможности амнистии или условно-досрочного освобождения. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

***

Спустя полтора часа Гермиона прибыла в Малфой-мэнор. Когда заседание только закончилось, и она вышла из зала суда, Драко и Люциус молча стояли в конце коридора. Остановившийся взгляд Драко был обращён куда-то вдаль, тогда как Люциус неотрывно смотрел на сына, и Гермиона не посмела нарушить это мгновение. Она не посмела помешать им прожить их общую боль, остановившись в стороне, метрах должно быть в трёх. Люциус, правда, скоро заметил Гермиону, и она лишь кивнула ему, подавая знак, чтобы они отправлялись домой без неё, после чего, покинув в одиночестве Министерство, трансгрессировала к Лаванде, вновь любезно согласившейся присмотреть за Розой.

Когда же Гермиона перенеслась по каминной сети в поместье, оно показалось ей тихим как никогда, и, отнеся крепко спавшую у неё на руках дочь в детскую, она отправилась на поиски Люциуса и Драко, расслышав вскоре их голоса из-под двери кабинета, куда так и не отважилась в итоге зайти.

– Ты должен простить её, – говорил Люциус, – она всё-таки твоя мать.

– Простить? – голос Драко звучал надрывно. – Там… там была Роза, пап! В ту ночь, с вами! Чудо, что Гермиона отнесла её в детскую за мгновение до нападения… А что если бы они навредили ей? А что если бы Паркинсон убил Гермиону или тебя у неё на глазах?!

– Никогда больше не произноси вслух таких страшных вещей, Драко, – выдохнул тот.

– Но это так, папа! Она… сделала столько зла! Убила этого несчастного старика… А эта женщина… его дочь – я бы и в страшном сне такого представить себе не смог! И самое противное, что сам того не зная, я тоже во всём этом участвовал. Это ведь я всё про вас рассказывал ей! О том, что вы ищите домовика, что ты попросил меня провести собеседование с Алонзо, и всякие другие вещи… Получается, во всём, что приключилось с тобой и Гермионой действительно есть и моя вина!

– Это совсем другое, – тихо произнёс Люциус. – Ты не знал о её планах, и я не держу на тебя за это зла… Однако ты всегда был очень привязан к ней, и именно поэтому я прошу тебя проявить сейчас к матери сочувствие, даже несмотря на то, что она обманула твоё доверие. Ты же видишь – она, очевидно, впала в безумие, не смогла простить меня, в чём немало и моей собственной вины… Быть может, если бы тогда, на твоём дне рождения я выполнил её требование…

– Какое ещё требование? – прервал его тот.

– Она хотела, чтобы я дал ей непреложный обет, что не изменю своего завещания, – сказал Люциус.

– Что? Она просила тебя дать ей непреложный обет о моём наследстве?

– Да, и мне, вероятно, необходимо было согласиться. Быть может тогда, она удовлетворилась бы и не стала довершать свои планы… В конце концов она думала только о твоём благополучии, поверь мне.

– Нет! – Скрипнул стул; послышались беспокойные шаги. – Нет! Она думала в тот момент совсем не обо мне! Она была одержима ненавистью к тебе за то, что ты отдал её место грязнокровке!

Стоявшая за дверью Гермиона вздрогнула слегка.

– Не произноси больше подобных слов в этом доме, Драко, – мягко прервал его Люциус.

– Потребовав от тебя непреложный обет, она просто хотела привязать тебя к себе! – продолжал тот, пропустив его замечание мимо ушей. – Снова! Какая же она эгоистка!.. Как она… – голос его дрогнул. – Как она могла так поступить со мной?!

– Драко, – вздохнул Люциус.

– Я ведь… Я ведь так её любил! Так любил её, папа. А она… разбила мне сердце!

Шаги прекратились, послышался сдавленный всхлип, и негромко скрипнули о паркет ножки второго стула.

– Ну всё, – это был Люциус, – всё…

На несколько мгновений повисло молчание, прерываемое лишь редкими судорожными вздохами Драко; потом звякнули бокалы, и стулья скрипнули вновь.

– А между тем, – вздохнул Люциус, – учитывая, события ещё только грядущие, сколь же и неотвратимые, мне тоже нужно попросить тебя кое о чём…

– Неужели ты и правда собрался вновь пройти через суд?

– Это уже бесполезно обсуждать, – бросил тот, – но чтобы ты в полной мере понимал всю серьёзность моей просьбы, сынок, я должен сразу сказать тебе, что штрафом, мне отделаться навряд ли теперь удастся. Кингсли лучше удавится, чем даст мне уйти от него и в этот раз, а потому, я хотел попросить тебя, чтобы ты позаботился о Гермионе и Розе, в то время, пока я буду… отсутствовать.

– Но папа, почему ты так уверен…

– Просто обещай мне, Драко! Я не прошу тебя давать мне никаких непреложных обетов, но я должен знать, что в ближайшие, по крайней мере, пять лет, Гермиона и твоя сестра будут находиться в надёжных руках.

– Пять? – Гермиона в ужасе отпрянула от двери, сейчас же зажав себе рукой рот.

Поглощённые, однако, своей беседой отец и сын не услышали её, и вскоре, из кабинета вновь раздался взволнованный, но едва уже различимый голос Драко:

– Конечно, пап. Конечно, я обещаю тебе… обещаю…

========== Глава 29. Мать ==========

Гермиона не рассказала Люциусу о том, что услышала.

Когда он, закончив с Драко свой разговор, покинул кабинет – за дверью её уже не было. Она дожидалась их обоих в столовой, и они посидели там все вместе ещё немного за приготовленным на скорую руку обедом, после чего Драко сразу же отправился в Америку. Мать он не простил и навещать перед заключением в Азкабан тоже не стал. Люциус переживал. Гермиона чувствовала это и вечером, и следующим утром. Он был молчалив, напряжён, но оба они делали вид, что совсем не замечали этого.

Форсировать события, после неудавшегося разговора с Кингсли, Гермиона, также больше не пыталась. Люциус убедил её даже и не думать писать членам Визенгамота просительных посланий, как она хотела сделать это сперва, объяснив, что подобные действия её будут непременно расценены этими людьми превратно, какими бы дружескими их отношения ей раньше ни казались. А два дня спустя в поместье прибыл юрист, и Люциус подписал целый ворох пергаментных свитков, согласно которым благотворительный фонд «Серебряная выдра» должен был полностью перейти во владение Гермионы сразу после его суда.

Дни же тем временем пробежали один за другим. В заботах прошли среда и четверг, ознаменованные сразу тремя письмами из Министерства, сообщившими Люциусу и Гермионе о депортации Алонзо в Мексику, заключении Фрэнка МакКиннона в Азкабан и возвращении туда же Плегги Паркинсона, тогда как домовика его, Бэгзля, согласно решению Комиссии по обезвреживанию опасных магических существ было предписано усыпить, – у Гермионы в душе от этой новости ничего не дрогнуло, – а потом наступила пятница.

Всё утро они провели тогда вместе с Розой в саду Малфой-мэнора, наслаждаясь первым дыханьем ранней осени и любуясь уже подёрнутым желтизной лесом. Люциус играл с дочерью, отыскивая для неё в траве молодые жёлуди и разноцветные опавшие с дубов и клёнов листочки, пока, встав на четвереньки, не позволил забраться ему на спину, и та, заливисто смеясь, поехала по лужайке верхом на нём, ухватившись за ворот его рубашки. Оба они были такими красивыми – Гермиона никак не могла налюбоваться.

– Когда ты подрастёшь я куплю тебе этонского пегаса, – говорил Розе Люциус. – Ты обязательно должна играть в воздушное поло! Тебе это понравится.

Улыбаясь, он остановился в конце концов возле Гермионы, и та сняла раскрасневшуюся от счастья дочь с его спины, наслаждаясь этим сладким теплом их семейного очага и отчаянно стараясь забыть о завтрашнем дне, надвигавшемся на неё столь неотвратимо.

– Знаешь, я, тут подумал, – произнёс Люциус, растягиваясь рядом с ней на большом клетчатом пледе – солнце, заволоченное прозрачной дымкой перистых облаков, было уже в зените. – Я так давно не летал на метле. Ты не была бы против, если бы мы полетали немного после обеда?

– Конечно, нет, – сказала Гермиона. – По-моему это прекрасная идея: полетать над окрестностями, пока ещё не пошли дожди.

– Да, – кивнул он, прикрывая глаза, – да, пока не пошли дожди…

И побыв в саду ещё немного, они отправились в дом, где, пообедав, уложили Розу для полуденного сна, а сами, вооружившись двумя мётлами, вновь вышли на улицу, принимаясь медленно спускаться по зелёному склону к реке.

– Мерлин, неужели это те самые Нимбусы? – взгляд Гермионы упал на блестевшую совсем ещё новой позолотой надпись «2001» на чёрной рукояти. – Сколько же ты их купил тогда?

– Никак не меньше десяти, – хмыкнул Люциус. – Драко всю душу из меня вытряс тем летом. Сказал, что Комета-260, на которой он летал всё своё детство – «прошлый век». Ну, ничего себе! Я в своё время и на школьном Чистомёте успешно голы забивал – Квиддич для моего отца был не вполне аристократичен, и он далеко не сразу соизволил купить мне приличную метлу, сделав это только когда я стал капитаном.

– Получается, ты был охотником?

– Да, охотником! – кивнул он. – И я прекрасно выполнял всякие запрещённые приёмчики, заставлявшие вратарей других команд пропускать мои пассы. Мой личный рекорд – семнадцать забитых подряд голов, – губы его тронула улыбка. – Квиддич делал меня счастливым. Я чувствовал себя свободным во время игры.

– Почему же ты бросил его?

– Когда я закончил Хогвартс и обзавёлся меткой, все прошлые развлечения стали казаться ребячеством. Было уже не до игр.

Они замолчали. Лёгкий ветерок трепал Гермионе волосы, гладкая трава, полёгшая под тяжестью своих напитанных соками стеблей, скользила под её ногами.

– Именно из-за этих мётел Драко впервые и назвал меня грязнокровкой тогда, – сама не зная зачем, вспомнила она, и Люциус метнул в неё изумлённый взгляд.

– Какая же была связь, позволь полюбопытствовать?

– О, я сказала ему, что в отличие от Слизерина, в команду Гриффиндора берут за талант, а не за подачки!

– Туше, – Люциус скривил губы. – Представляю, как он разозлился… и приношу тебе запоздалые извинения за его поведение.

Гермиона лишь улыбнулась, и вскоре они остановились у каменистого берега реки.

– Когда Драко родился, – бросив на землю метлу и взятый им с собой Квоффл, Люциус принялся натягивать на руки тугие перчатки. – Я надеялся, что он будет отличным игроком. Хотел, чтобы он тоже чувствовал эту свободу… Тосковал по ней сам, вероятно, и рассчитывал ощутить вновь, наблюдая за его игрой. Но нет, – он качнул головой, – меня ожидали лишь разочарование и досада. Особенно когда он позорно продул мистеру Поттеру на своей первой же игре. Я видел, что у него нет особых способностей, и меня это угнетало. Его же, в свою очередь, угнетало то, что он никак не мог оправдать моих надежд… Удивительно, но я и сам не заметил, как превратился в собственного отца. Того тоже вечно не устраивали мои «весьма скромные» способности в трансфигурации. Хотя, в свою защиту, должен сказать, что всегда имел по этому предмету не ниже «превосходно». Его же, казалось, ничто не могло удовлетворить, и теперь я полагаю, он и сам не знал, чего от меня ждал… так же как и я от Драко.

Зажав метлы между ног и покрепче обхватив отполированные рукояти, оба они взмыли ввысь. По-сентябрьски влажный воздух обдал их лица прохладой и, прикрыв глаза, Гермиона полной грудью вздохнула свежесть леса, казавшуюся особенно сладкой именно здесь, у самых его вершин.

– Давненько я не летал, – пробормотал себе под нос Люциус, когда его в очередной раз слегка повело в бок – отсутствие практики явно давало о себе знать, хотя он и старался продемонстрировать все признаки уверенного ездока.

Переведя дыхание, он замер ненадолго в воздухе, оглядываясь и делая вид, будто решил полюбоваться окрестностями, хотя любоваться и правда сейчас было чем: Малфой-мэнор с этого ракурса смотрелся поистине величественно в окружавшем его пасторальном пейзаже. Гермиона тем временем сделала несколько аккуратных кругов. Она и сама, признаться, не летала на метле уже очень давно, но видеть взгромоздившимся на неё Люциуса было теперь куда более непривычно, сколь же и любопытно.

– Хотела бы я посмотреть на тебя в форме для квиддича, – сказала она, отлетев от него на некоторое расстояние. – Уверена, она тебе очень шла.

– О, она сидела на мне блестяще! – с жаром кивнул Люциус. – Когда я надевал её – все девчонки были мои!.. Мои они, правда, были и без формы.

Он игриво подмигнул ей и, вытащив из-за пазухи палочку, приманил к себе оставленный на земле Квоффл. Через мгновение красный мяч был уже у него в руках.

– Боюсь представить, сколько побед ты одержал в женских комнатах Слизерина! – хмыкнула Гермиона.

– И не только Слизерина, хочу заметить, – он приподнял бровь. – Гриффиндоркам и хаффлпафкам по большей части гордость не позволяла засматриваться на меня, тогда как студентки Рейвенкло были весьма не прочь подобного альянса.

Он кинул мяч ей, и, оторвав от древка руки, Гермиона поймала его. Метла её при этом слегка пошатнулась, но она быстро восстановила равновесие, посмотрев на Люциуса с задумчивостью – до сих пор он очень мало рассказывал ей о своём детстве и соблазн ухватиться за этот его внезапный всплеск ностальгической откровенности был для неё теперь уж слишком велик.

– Так значит, твоему отцу не нравился квиддич? – спросила она, возвращая ему Квоффл.

– Не знаю, было ли на этой Земле вообще что-то, что ему нравилось, помимо чтения мне бесконечных нотаций, – выплюнул Люциус, поймав его одной рукой. – Но я не могу винить его за это. В конце концов я был далеко не самым кротким ребёнком, и моё поступление в Хогвартс во многом стало своего рода освобождением не только для меня, но и для него.

– Но ты ведь хорошо учился, – удивилась Гермиона, – стал старостой. Он должен был бы гордиться тобой!.. Когда мои родители, например, узнали о том, что я получила значок – в следующий мой приезд дома меня ждал ужасно сладкий торт, а они у меня, знаешь ли, дантисты, так что…

Люциус расплылся в улыбке.

– Если бы я только попробовал не стать старостой, Гермиона, в этом доме мне не то что бы не приготовили приветственный торт, но и вовсе, боюсь, не пустили бы в ближайшие рождественские каникулы на порог. Хотя я итак, признаться, ненавидел возвращаться зимой в мэнор… Летом отец предпочитал отправлять меня в Уитернси сразу месяца на два, тогда как в декабре чувствовал своим долгом самостоятельно приниматься за моё воспитание, особенно когда в столе его за прошедшие месяцы скапливались письма с жалобами от учителей и тревожными воззваниями от нашего глубокоуважаемого директора, весьма небезразличного к моим «внушавшим ему мрачные опасения патологическим наклонностям, проявлявшимся порой в излишне яркой нетерпимости к магглорожденным»…

– Дамблдор писал письма подобного содержания твоему отцу? – поразилась Гермиона.

– В тот период он, очевидно, полагал, что обратив внимание некоторых родителей, на поведение их чад, предотвратит вышедший уже из-под всякого контроля неуклонный рост числа приспешников Волдеморта. И не знаю, как это было у других, но в моём случае, отец, прекрасно осведомлённый о том, с кем я вожу дружбу, больше беспокоился не столько о моих вполне соответствовавших его собственному мировоззрению убеждениях, сколько о том, что я своим неосмотрительным поведением мог навлечь позор на весь наш досточтимый род. Он-то воспитывал из меня достойного наследника, человека, способного сохранить и передать другим поколениям ценности наших великих предков, а не смутьяна и спесивца, не умевшего должным образом скрывать свои воззрения, что неустанно и вбивал в меня каждые каникулы, после зачитывания вслух очередного письма.

– Получается, твой отец знал и о метке? – поразилась Гермиона, опуская вновь угодивший ей в руки Квоффл себе на колени и принимаясь сжимать безотчётно его бархатистую испещрённую многочисленными царапинами поверхность пальцами.

– Доподлинно о ней ему известно не было, – ответил Люциус, – хотя он и догадывался, быть может, предпочитая тем не менее удобно делать вид, что отношения к этой стороне моей жизни сам не имел.

– Когда к нам в Хогвартс вернулся Слизнорт, я видела в его кабинете фотографию, на которой кроме прочих был и ты, – сказала Гермиона. – Говорили, он был другом твоего отца.

– У моего отца не было друзей, – выплюнул Люциус. – Однако Слизнорт не понаслышке был осведомлён о его непростом характере. Все полагали, что он выгораживал меня перед Дамблдором по его просьбе, однако, истина заключалась только в том, что Гораций, будучи деканом Слизерина, просто не хотел наводить влиятельных родителей своих студентов на мысль, будто он просиживал своё место зря. По той же причине, полагаю, он принял меня и в свой элитный клуб, хоть я и не был слишком уж успешен в зельеварении, что впрочем, всё равно не имело для моего отца никакой ценности.

– Неужели он никогда не был доволен тобой?

– Ну почему же? – Люциус повёл бровью. – Однажды, на смертном одре, когда я безмолвно взирал на его, изъеденное драконьей оспой лицо, он сказал, что вполне удовлетворён полным отсутствием сопереживания в моих глазах.

Слова Люциуса потонули в возмущённом шелесте крон, трепещущих в порывах усилившегося ветра.

– И он… был прав? – спросила Гермиона.

– Вполне, – уголок губ Люциуса дрогнул в холодной улыбке.

– И ты совсем не испытывал к нему хотя бы жалости в тот момент?

– Я, безусловно, уважал его и принимал таким, каков он был весь тот отрезок времени, что нам с ним суждено было провести бок о бок, – с расстановкой произнёс Люциус. – Большего он от меня никогда и не требовал. Смерть же его я принял лишь как этап, завершивший унизительный период моего зависимого подчинения и позволивший мне занять в этом доме наконец именно ту позицию, для которой сам же он так тщательно меня и готовил.

Гермиона медленно приблизилась к Люциусу, вглядываясь в его абсолютно бесстрастные сейчас глаза.

– Но ему ведь не удалось, – сказала она.

– Не удалось, что? – уточнил он.

– Полностью выбить из тебя всякую способность к состраданию, – пальцы её несмело коснулись его прохладной щеки, и затянутая перчаткой рука сжала их.

– Ему много чего не удалось.

Ветер на высоте становился всё сильнее. Солнце совсем уже скрылось за густой пеленой облаков, и Гермиона, продрогшая в своём лёгком свитере, приникла к плечу Люциуса. Он обнял её.

– Иногда мне кажется, что я ещё так мало знаю о тебе, – она втянула носом его запах, такой тёплый, такой родной.

– Ты знаешь обо мне самое главное, Гермиона, – произнёс он. – Знаешь, что я люблю тебя.

Кожа его перчатки скользнула по её подбородку, и он склонился, целуя её в губы. Квоффл полетел из рук Гермионы куда-то вниз, и она прижалась к Люциусу, заводя озябшие пальцы ему под мантию.

– Предлагаю, продолжить наш полёт на земле, – прошептал он, и они медленно спустились на лужайку, оставляя мётлы в стороне и вновь сливаясь в поцелуе.

Сорвав с рук перчатки, Люциус опустил Гермиону прямо на траву, задирая ей кофту и стаскивая брюки. Пальцы её принялись расстёгивать ему ширинку, и вскоре он вошёл в неё, зарываясь лицом ей в волосы и принимаясь неистово вдавливать во влажную почву, запах которой окутывал её, смешиваясь с жаром его сильного господствовавшего над ней тела, – как же она любила его, как жаждала полностью быть в его власти. Дыхание Люциуса опаляло ей ухо, и она прижималась к нему изо всех сил, ощущая себя такой наполненной, такой счастливой.

– Если бы я только могла впитать тебя, Люциус, – задыхалась от любви она. – Выпить, съесть тебя, проглотить без остатка, чтобы никто и никогда не посмел отобрать тебя у меня, чтобы никто не посмел отделить тебя от меня, чтобы ты всегда был со мной… во мне…

***

Оставшуюся часть дня Гермиона и Люциус провели в комнате дочери, наблюдая за её играми и слушая её забавную болтовню, после чего, отужинав, вновь уютно устроились вместе с ней на кровати уже в собственной спальне. Роза при этом взяла с собой Мими, и трогательно положила её в конце вечера Люциусу на одно плечо, в то время как сама заснула на другом, и Гермионе, не посмевшей нарушить эту умилительную идиллию, не осталось ничего иного кроме как лечь аккуратно рядом, слушая их размеренное дыхание и безуспешно пытаясь проглотить вставший у неё поперёк горла ком.

Мысли о суде, столь тщательно подавляемые ею весь этот прекрасный день, навалились на неё вдруг с такой страшной силой, что она, невзирая на усталость, совсем не могла теперь уснуть, а потому, полежав ещё немного и убедившись, что сам Люциус уже провалился в сон, поднялась с кровати и тихо покинула комнату, бесцельно принимаясь бродить по мрачным коридорам Малфой-мэнора.

Никогда ещё проплывавшие пред её внутренним взором картины грядущего, не были столь беспросветны. Как бы Гермиона ни храбрилась, как бы ни пыталась убедить саму себя все эти дни, что потеряно было ещё не всё – надежда на лучшее отчаянно угасала в ней с каждым неотвратимо приближавшим час суда мгновением.

Поднявшись на третий этаж и остановившись в задумчивости у библиотеки, где она провела последние несколько ночей за изучением книг по магическому праву и подготовкой собственной речи, с которой планировала выступить утром на слушании, Гермиона так и не стала туда входить. Речь свою она знала наизусть, а выводы, которые сделала, изучив всю связанную с применением непростительных заклятий литературу, были утешительны едва ли, и Гермионе показалось уже бессмысленным, пытаться искать в книгах что-то ещё, а потому она просто двинулась медленно дальше по коридору, оказавшись вскоре в галерее северного крыла и различая во мраке у дальней стены полупрозрачный женский силуэт.

– Леди Фелиция? – она медленно подошла к призраку.

– Гермиона, – повернулась та. – Как хорошо, что ты сама пришла ко мне. Я как раз хотела поговорить с тобой, но не решалась преступить черту – обычно мы, призраки этого поместья, не вмешиваемся в дела живых его обитателей…

– Так о чём вы хотели поговорить со мной? – удивилась Гермиона.

– О Люциусе, конечно. События последних дней вызвали среди нас немалые волнения. Все мы обеспокоены судьбою нашего любимого потомка. Мысль, что он покинет Малфой-мэнор, страшит нас!