Текст книги "Петля Арахны (СИ)"

Автор книги: Queen_Mormeril

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

– Ах, знали бы вы, как тяжело это для меня!

– Я знаю, – Фелиция склонила голову. – И я благодарна тебе за твои чувства к нему. Знай, все мы на твоей стороне, хоть ты и маггловской крови.

– Спасибо, – смущённо кивнула Гермиона, размышляя над тем, стоило ли ей принимать подобное заявление за великую честь.

– А потому, я хотела узнать, – продолжила Фелиция, – не могу ли я оказать тебе какую-либо помощь, дабы наш возлюбленный сын вернулся завтра в свой дом?

– Если бы я только знала, что ещё можно сделать для этого, – Гермиона устало опустилась на узкую деревянную скамью у стены. – Увы, но решение, которое примет Визенгамот едва ли будет зависеть от меня. Я пыталась поговорить с Министром, хотела даже связаться с некоторыми судьями, но Люциус запретил мне делать это.

– Неужели всё так безнадёжно?

– Он уверен, что решение будет не в нашу пользу, – вздохнула Гермиона, ощущая, как к горлу её вновь подступает ком. – И я не знаю… не знаю, как переживу это, леди Фелиция! Как я смогу объяснить завтра Розе, почему отец её не вернулся вечером домой и почему не вернётся к нам возможно в ближайшие несколько лет?

Она уронила лицо в ладони, сейчас же вздрогнув от озноба – ледяная рука призрака легла ей на плечо.

– Ах, как циклично всё в этом мире! – провозгласила Фелиция. – Казалось бы, я лишь вчера утешала точно так же и его, а минуло уж пятьдесят… Бедные! Бедные мои потомки!

Призрак вскинула руки к потолку.

– О ком вы говорите, леди Фелиция? – удивилась Гермиона. – Кого вы утешали?

– Об Абраксасе, конечно, – неспешно она переместилась к окну, обратив свой взор в кромешную, плотно окутавшую Малфой-мэнор мглу. – Ровно полвека назад я слышала от него всё то же самое…

– От отца Люциуса? – Гермиона порывисто поднялась с места, щёки её охватил жар. – Неужели этот ужасный человек вообще когда-либо нуждался в утешении?!

– Люциус пожаловался тебе на него, не так ли? – хмыкнула та.

– Нет, он не жаловался, – Гермиона мотнула головой. – Лишь вспомнил некоторые факты из своего детства. И их было вполне достаточно, дабы я поняла, каким эгоистичным и жестокосердным Абраксас был!

– Вот каким уж он точно не был, так это жестокосердным! – призрачное лицо Фелиции озарила улыбка, которая показалась Гермионе сейчас весьма неуместной.

– Вы хотите сказать, что человек, который за всю свою жизнь ни разу так и не удосужился сказать своему собственному сыну, что любил его – обладал добрым сердцем?

– Ах, ну не добрым, быть может, – Фелиция склонила голову. – Однако в том, каким он запомнился Люциусу, не было одной лишь его вины… Страдания, бывает, ослепляют человека так сильно, Гермиона. Если бы ты только знала, как Абраксас любил её – Реджину… О, это была великая любовь! Такая страшная редкость в нашем роду. Он взял её в жёны совсем ещё юной, и был так счастлив, когда она подарила ему сына. И как раздавлен был, когда спустя всего четыре года она увяла вдруг за считанные дни, как срезанный с куста розы бутон. Он совсем не был к этому готов…

– И именно поэтому он просто предпочёл истереть любые воспоминания о ней в этом доме: сжёг портрет, уничтожил вещи… – возмутилась Гермиона.

– Это был его способ справиться со своим несчастьем. Утрата нанесла ему страшный удар, подкосила. Абраксас разочаровался. Он понял, что любовь к Реджине сделала его слабым и беспомощным – обрекла на одинокую, полную горьких сожалений жизнь – вот если бы он никогда её не любил!..

– Но он не остался один! – прервала Фелицию Гермиона. – От Реджины у него остался сын! Неужели он совсем не думал о нём?

– Да, – кивнула Фелиция. – На руках убитого горем Абраксаса остался Люциус – назойливое, непрестанное напоминание о ней…

– Которое он, очевидно, уничтожить просто так не мог? – оскалившись, Гермиона затрясла головой.

– Ах, ты не справедлива к нему, – Фелиция вновь отвернулась. – Люциус ведь был его первенцем, желанным наследником, в лице которого, однако, тот отныне, день за днём видел лишь её… В первое время Люциус ведь очень тосковал по матери, плакал ночами, звал Реджину, что причиняло Абраксасу страшную боль. Точно также как и ты, теперь, он понимал, что никогда не сможет заменить сыну мать.

– Но он и отцом-то хорошим стать не смог! – выплюнула Гермиона. – Жестоко обходился с ним! Не предостерёг от страшной ошибки!..

– Как я уже сказала, Абраксас увидел, что любовь и привязанность были слабостями, причинявшими человеку лишь страдания, а он желал оградить Люциуса от подобных мук…

Гермиона ахнула. Осознание столь кощунственной несправедливости пронзило её.

– Так значит, он намеренно воспитывал Люциуса в атмосфере холодного безразличия?! – выговорила она, и когда Фелиция, лишь сдержанно кивнула, воскликнула так громко, что эхо её разнеслось по всей галерее: – Ах, да он был даже хуже, чем я о нём думала: сознательно сотворить такое с собственным ребёнком!

– Он так страдал от этого, – посетовала Фелиция.

– Страдал? – вскрикнула Гермиона. – Да он был монстром!

Из глаз её невольно брызнули слёзы – от обиды, от жалости к Люциусу её всю трясло.

– Пойдём, я покажу тебе кое-что, – сказала Фелиция.

Развернувшись, она медленно поплыла по коридору, обратно в восточное крыло и, замерев на мгновение у двери в библиотеку, просочилась сквозь неё. Гермионе не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней.

– Вон там, – Фелиция указала рукой на один из книжных шкафов, когда Гермиона включила в лампах свет. – Под третьей половицей у четвёртой секции. Там был её тайник…

– Тайник? – изумилась Гермиона. – Неужели… Реджины?

– Да, – кивнула та. – Абраксас уничтожил в этом доме много её вещей, но не всё…

Ещё не до конца веря в происходящее, Гермиона опустилась на пол в том месте, куда указала Фелиция, и принялась шарить пальцами по стыкам паркетных досок, очень скоро обнаружив между двумя из них зазор, который смогла подцепить ногтями. Доска скрипнула и поддалась, открывая взору Гермионы узкую, всю затянутую паутиной нишу в полу, и она погрузила туда руку, нащупывая под слоем пыли небольшую картонную коробочку.

– Но как же так, – поразилась Гермиона, вытаскивая её на свет; пыль облаком взвилась в воздух. – Почему вы не рассказали об этом тайнике Люциусу?

– Я же уже сказала тебе, что не вмешиваюсь никогда в жизнь живых. Это негласный закон нашего поместья. Призраки знают, бывает, слишком много, а раскрытие иных тайн может навредить естественному ходу вещей… К примеру, если бы ты изменила Люциусу с тем мексиканцем, я непременно узнала бы об этом, но не стала бы рассказывать ему…

– Я бы никогда не посмела сделать такое! – задохнулась Гермиона, оскорблённая подобным допущением.

– Ну… не все жёны, моих дорогих потомков были такими же принципиальными, как ты, – Фелиция повела бровью.

– Ах, они… очевидно, просто не любили своих мужей, – вспыхнув, заметила та.

– Что, к несчастью, правда. Однако именно потому в этом доме так много никем не обнаруженных тайников, хоть я и не против была бы показать их место… Потомки мои очень редко, однако, решались спросить моей помощи.

– Почему же вы показали этот тайник сейчас мне? – поднявшись на ноги, Гермиона положила коробочку на стол.

– Если вероятность того, что Люциус покинет нас завтра, действительно столь велика – я чувствую своим долгом сделать для него что-то, что поможет ему вдали от дома не забыть кто он такой. Последнее слово я, однако, оставлю за тобой, Гермиона… Только ты теперь можешь решить, готов ли Люциус узнать и о другом человеке, давшем ему жизнь. Но прежде, чем я покину тебя сейчас – обещай мне, дочь магглов, что завтра на суде ты сделаешь всё, дабы не позволить им забрать его…

– Обещаю, леди Фелиция, – кивнула Гермиона. – Да, я сделаю для этого всё, что только смогу…

И улыбнувшись, призрачная дама растаяла в воздухе.

Гермиона вздохнула. Постояв ещё немного в воцарившейся тишине, она медленно повернулась к лежащей на столе серой коробочке и, опустившись перед ней на стул, сняла крышку, обнаруживая внутри обтянутый телячьей кожей блокнот, засохший бутон красной розы и почерневший, совсем простой круглый медальон, должно быть из серебра. Его-то она и достала первым, раскрыв, с замиранием сердца, и прижала дрогнувшие пальцы к губам – там была она. Реджина Розье. Небольшое изображение её находилось на одной створке, в то время как на другой был Абраксас – достаточно молодой ещё, совсем не такой, каким Гермиона видела его на портрете, найденном ею однажды в самой дальней гостевой спальне поместья. Однако она сразу узнала его волевой профиль, тот же, что и у Люциуса, – он как бы взирал на свою молодую жену. Реджина же напротив, смотрела не на него, но вперёд, куда-то вдаль, будто бы за грань чьего-либо понимания. Светлые глаза её, Гермиона тоже сейчас же узнала.

– Ну, здравствуй, Реджина, – прошептала она, откладывая в задумчивости медальон и беря в руки блокнот, который открыла наугад, близко к началу.

«Вчера приезжала любимая моя кузина, Друэлла, – писала Реджина, своим аккуратным почерком. – Сообщила, что снова беременна, но что опять будет девочка. Очень сокрушалась. Плакала даже. А я её жалела и плакала вместе с ней… Как же печально это, что она совсем не так счастлива, как я, и что повезло ей не так, как мне. Мой Абраксас ведь так любит меня, так он счастлив, что я подарила ему наследника. Сказал, что хотел бы ещё двоих, а может и троих, а я, глупенькая, даже испугалась сперва, когда он мне об этом сообщил. Подумала, как же это возможно родить ему ещё детей, тогда как всё сердце моё занято сейчас только им одним – моим маленьким Люциусом. Как же я смогу позволить себе разделить эту неземную любовь, подарив её кому-то ещё, кроме него? Но теперь-то я думаю, что это совсем не страшно. Любовь моя к нему ведь только приумножается день ото дня, я так наполнена ею, а потому, полагаю, хватит её и на других, однако, я совсем не готова проверять это сейчас. Быть может, потом, хотя бы через пару лет, когда я вдоволь наслажусь…»

Гермиона пролистнула ещё должно быть дюжину страниц.

«…Он такой впечатлительный мальчик, – снова начала читать она. – Совсем не может слушать сказок, где случается что-то плохое – забирается сразу под одеяло, прижимается ко мне и просит прекратить. А вчера наш эльф, взял да и напугал его! В комнату к нам залетела стрекоза – Люциус наблюдал за ней, а этот старый дурень, возьми, да и реши, будто маленькому мастеру надобно сделать из неё панно. Изловил её, да и проткнул живую ещё прямо у него на глазах булавкой, как магглы это делают, а я и слова-то сказать не успела! Представить даже не могу, где идиот этого набрался?! Люциус так горько плакал, даже отказался есть.

Абраксас страшно разозлился. «Что это за мужчина будет такой?», – сказал. Пытался даже шлепнуть его, но я не дала. Нет, мой Люциус никогда не должен узнать, что это такое, когда родитель бьет своё дитя. Никогда не будет этого, покуда я жива!».

Гермиона пролистнула ещё страницы, заметив, что почерк Реджины в какой-то момент изменился. Стал внезапно очень крупным, и совсем уже неровным. Всюду были кляксы.

«Сегодня приходил доктор, – строчки прыгали. – Прописал очередное лекарство. Так я устала от них. Так устала. Я так слаба и Люциус такой грустный, отчего я чувствую себя ужасно виноватой. Он же совсем ещё не понимает… Принёс сегодня мне бутончик розы и положил на мою подушку. Спросил, пойдём ли мы завтра к реке, смотреть на рыбок – так он любит всё живое. Так любопытен ко всему, что движется, прыгает, да щебечет. В нём и самом столько жизни! В отличие от меня… А как я могу объяснить ему, что не пойду с ним завтра смотреть рыбок, хотя и хочу? Ах, Мерлин, как хочу! Быть может, сильнее всего на свете, сильнее даже, чем жить… Просто бы смотреть с моим сыночком на рыбок.

А мой бедный Абраксас так переживает. Так он кричал вчера на доктора, страшно кричал, почём зря! Я ему объясняла, объясняла, а он только и делает, что запрещает мне говорить, да ходить… будто это меня спасёт, будто это продлит мне жизнь…».

Запись эта была последней, и Гермиона, утирая невольно проступившие на глазах слёзы, закрыла дневник, аккуратно положив его, вместе с засохшей розой и медальоном в коробку, и, забрав её с собой, медленно побрела прочь из библиотеки, на второй этаж, в их с Люциусом комнату.

Когда Гермиона тихо вошла туда – он всё также крепко спал, обнимая Розу, а потому, спрятав коробку в свой шкаф и сняв с плеча Люциуса Мими, она забралась на кровать, и, крепко-крепко прижавшись к нему, заснула.

***

Когда Гермиона открыла глаза, она не сразу поняла, наступило ли утро. Тучи на небе за ночь совсем сгустились. Ни Розы, ни Люциуса рядом не оказалось, а потому она встрепенулась и подскочила с кровати, опасаясь, что могла проспать… Проспать, возможно, их последнее совместное утро. Вскоре она, правда, расслышала голос Люциуса из комнаты Розы, а потому, осторожно приоткрыв дверь, заглянула туда. Люциус сидел в кресле, сжимая в объятьях заспанную ещё дочь, и та сонно обнимала его ручками за шею.

– Ты же не забудешь меня, да? – шептал он ей на ухо, поглаживая её по светлым волосам. – Не забудешь своего папочку? Как же я тебя люблю, Роза, как люблю… Ты даже и представить себе не можешь этого пока…

Гермиона прикрыла за собой дверь, и Люциус, обратил на неё взгляд. Глаза у него были влажные, и он, быстро протёр их, поднимаясь с кресла. Гермиона подошла к нему, и Люциус прижал к себе и её.

– Не могу надышаться вами, – сказал он. – Почему только теперь мне кажется, что в конечном итоге я всё равно слишком мало ценил вас обеих? Столько времени тратил на бессмысленные глупые вещи, бесконечные письма спонсорам – мышиная возня!

– Люциус, – она провела ладонью по его щеке. – Ты делал это всё для нас…

– И я не хочу вас покидать, – он положил Розу в её кроватку. – Я не готов. Я… мне кажется, я сделал ошибку, Гермиона, – взгляд его наполнился горечью. – Я не должен был сознаваться в содеянном. Это было безответственно с моей стороны… Бессмысленное рыцарство! Ну, кому я сделал лучше?.. Очистил себе совесть, бросив вас на произвол судьбы? Почему столько лет я мог жить с пятнами на ней, а теперь, когда у меня появились вы, я вдруг кинулся доказать что-то непонятно кому?..

– Ты просто изменился, – сказала Гермиона. – Ты… поступил правильно.

– Нет, я… – Люциус вобрал носом воздух, отходя от кровати дочери. – Я вновь поступил, как эгоист. Кингсли ведь хотел дать мне шанс не потому, что он испытывал ко мне когда-то дружеские чувства, но из-за тебя, – хмыкнул он. – И, когда я понял это, во мне в очередной раз взыграла гордыня. Я был задет тем, что моя последующая судьба зависела от милости, которую этот чванливый индюк соизволил проявить к тебе по старой памяти.

– Люциус, это уже не важно, – Гермиона покачала головой. – Ты поступил так, как посчитал нужным… Но потеряно ещё не всё, битва не кончина. Сегодня на суде, мы с тобой поборемся ещё за себя и…

– Гермиона, я должен сказать тебе правду, – он порывисто обернулся. – Срок моего заключения, будет вероятнее всего не таким, как я пообещал тебе сперва… За преступление которое я совершил, дают обычно не меньше…

– Пяти лет, я знаю, Люциус, – прервала его Гермиона. – Я читала закон и… слышала ваш с Драко разговор.

Люциус прикрыл глаза.

– И именно поэтому я обязан сказать тебе кое-что ещё, – он взял её за руки. – Всю эту неделю я боролся с собой, но в конце концов понял, что просто не имею права поступить по-иному. Если всё сегодня сложится худшим образом и… я оставлю вас, то ты должна знать, что я не буду осуждать тебя, если ты…

– Что? – напряжённо выдавила она, и он лишь крепче сжал её пальцы.

– Мне уже немало лет, Гермиона, – прямо взглянул он ей в глаза, – а Азкабан, как ты понимаешь, не придаёт лоска… Даже если это будет сектор «особого режима», где условия содержания относительно терпимы – я вернусь уже не таким, как сейчас, понимаешь?.. А тебе нет ещё и тридцати, ты молода, здорова, красива… и я не имею морального права заставлять тебя ждать того, возможно уже совсем другого человека.

– Замолчи! – выплюнула Гермиона, ощущая, как нестерпимый жар ударил ей в голову, и она с силой вырвалась из его рук. – Какое право ты имеешь, говорить мне такое?

– Гермиона, – губы его дрогнули.

– Никогда… никогда не смей мне больше указывать, кого и откуда мне надо ждать, а кого нет! – отчаянно зашептала она, тряся пальцем у него перед лицом, и он поджал губы. – Я дала клятву! – добавила она. – Что буду с тобой не только в радости, но и в горе, и я не собираюсь её нарушать!

Повисло молчание. Стыдливо Люциус отвёл от неё взгляд. Рот у него приоткрылся, и он прижал к нему ладонь.

– У меня для тебя кое-что есть, – вздохнула она, когда волна негодования схлынула с неё. – Пойдём.

И он молча проследовал за ней обратно в их спальню.

– Этой ночью я кое-что нашла в библиотеке, – открыв свой шкаф, Гермиона сняла с полки пыльную серую коробочку, – и я считаю, что ты наконец должен получить это.

Люциус сидел на кровати едва осмеливаясь бросить на неё взгляд.

– Что ты вообще делала в такую ночь в библиотеке, – слабо лишь усмехнулся он.

– Читала конечно, что же ещё? – саркастично заметила Гермиона, протягивая коробку ему, и, помедлив, Люциус её взял.

– Что это? – спросил он, снимая крышку и извлекая оттуда, лежавший сверху медальон.

– Просто открой, – сказала Гермиона, и, повинуясь, Люциус распахнул верхнюю створку, сейчас же встретившись взглядом с ней.

Вздох замер на его губах. Мгновение шло за мгновением. Недвижно Люциус взирал на свою мать, прямо ей в глаза – его собственные глаза. Он смотрел на неё, смотрел, пока воздух с шумом не проник наконец ему в лёгкие.

– Где ты нашла это? – веки его дрогнули.

– Под паркетом у четвертой секции, – просто ответила Гермиона. – Фелиция показала мне.

– Фели… – лицо его искривилось. – Всё это время она знала?..

– Не вини её, она же всего лишь призрак. Ты никогда не спрашивал, вот она и…

Судорожно вздохнув, Люциус вновь уставился на медальон.

– Там ещё её дневник, – прошептала Гермиона, доставая из коробочки обтянутый кожей блокнот, и Люциус выхватил его, откладывая медальон и принимаясь судорожно листать страницы.

Решив, что ему следовало побыть сейчас наедине, Гермиона медленно отошла от него, берясь уже за ручку двери.

– Гермиона, постой, – он окликнул её почти неслышно, и, обернувшись, она обнаружила в лице его полную растерянность. – Останься…

– Конечно, Люциус, – только и кивнула она, опускаясь на кровать рядом с ним, и, положив голову ему на плечо, произнесла: – Конечно, я всегда останусь с тобой…

========== Глава 30. Суд ==========

– Подсудимый сядьте, – голос Кингсли гулко разнёсся над головами заполонивших многократно увеличенный в размере зал людей.

Их было так много на этот раз. Гермиона, занявшая место в первом ряду, слышала беспрестанный шум их голосов – устрашающий, вздымавшийся над ней, сливавшийся в сплошной нечленораздельный рокот, от которого по спине её бежали мурашки. Они сидели на скамьях, стояли в проходах, скрипели напряжённо о пергамент перьями, щёлкали затворами фотокамер; вспышки их то и дело слепили её. И если бы не Гарри, сидящий по правую руку и не Снейп – по левую, чьи кисти она сдавила мёртвой хваткой, Гермиона непременно сошла бы сейчас с ума.

Минуту назад большие дубовые двери распахнулись и на пороге их, в сопровождении двух стражников появился он. Взгляд его блестевших в отчаянно подавляемой лихорадке глаз, мгновенно был прикован к её лицу, и в нём отразилось всё, что они пережили вдвоём за эту последнюю и, возможно, самую мрачную в их жизни неделю.

Голос Кингсли вывел, однако, Люциуса из оцепенения, и, следуя указанию министра, он покорно сел на жёсткий деревянный стул в окружении тяжёлых цепей. Они, впрочем, остались недвижны, и Люциус спокойно возложил свои грациозные кисти на подлокотники.

– Судебное заседание по делу номер 512 от 6 сентября 2008 года объявляю открытым, – начал Кингсли; гомон стих. – Разбирается дело лорда Люциуса Малфоя II, 1954 года рождения, проживающего в фамильном поместье в графстве Уилтшир и обвиняемого в многократном применении непростительного заклятья Круцио против члена магического сообщества. Заседание ведёт: Кингсли Бруствер, министр магии; Гестия Джонс, глава Отдела магического правопорядка; Сьюзен Боунс, первый заместитель министра. Свидетельства обвинения по данному делу были получены Визенгамотом ранее и, ввиду невозможности личной явки потерпевшего, будут оглашены в ходе сегодняшнего слушания, которое по настоянию подсудимого проводится в особом порядке. Вы подтверждаете данное решение, мистер Малфой?

– Подтверждаю, – кивнул Люциус.

– Оно было принято вами добровольно?

– Абсолютно.

– Известен ли вам регламент рассмотрения дела в особом порядке и его последствия, согласно которым по итогу сегодняшнего слушания Визенгамотом вам может быть выдвинут только обвинительный приговор?

– Да, – отрывисто бросил он.

– В таком случае, я передаю слово мисс Джонс и прошу её изложить суть дела.

– Благодарю, господин Верховный чародей! – кивнула Гестия, разворачивая лежащий перед ней свиток, и, надев на свой аккуратный нос очки, принялась читать: – Согласно свидетельствам потерпевшего и признанию обвиняемого, ночью 23 августа 2008 года лорд Люциус Малфой, наложил на незаконно вторгшегося на территорию его поместья мистера Плеггу Паркинсона заклятье Круцио, применение которого против члена магического сообщества, согласно обновлённому закону о непростительных заклятьях от 12 мая 1998 года, при неоспоримости умышленного причинения вреда, карается заключением в Азкабан продолжительностью от пяти до ста двадцати лет.

– Вам всё понятно, мистер Малфой? – спросил Кингсли.

– Предельно.

– Согласны ли вы с обвинением и по-прежнему ли признаёте за собой вину?

– Да, я полностью признаю за собой вину, – Люциус прикрыл глаза.

– В таком случае, если ни у кого нет дополнительных вопросов к подсудимому, суд готов выслушать двух свидетелей…

– Позвольте, господин Верховный чародей, но у меня есть вопрос, – раздался внезапно голос сидящего в третьем ряду мистера Бёрка, и Гермиона метнула в него поражённый взгляд: худосочное лицо главы Отдела международного магического сообщества выглядело как никогда болезненным в оборках лиловой судейской мантии. – Прежде, чем вы пригласите свидетелей, я хотел бы лишь уточнить у подсудимого для ясности всех ныне здесь присутствующих пару опущенных мисс Джонс нюансов… Исходя из показаний потерпевшего: мистер Паркинсон, отправленный ныне в Азкабан, к тому моменту, когда подсудимый совершил над ним неправомерный насильственный акт, был уже обезоружен и не представлял опасности, не так ли, мистер Малфой?

– Да, мистер Бёрк, всё было именно так, – подтвердил Люциус.

– Значит ли это, что никакой явной необходимости противодействовать ему, а уж тем более приниматься пытать, у вас не было?

– Нет, не было, – согласился он.

– Но вы всё равно сделали это? – уточнил зачем-то мистер Бёрк.

Люциус вздохнул. Губы его тронула едва различимая презрительная усмешка.

– На мой дом в тот вечер было совершено гнусное тщательно спланированное нападение, целью коего являлось хладнокровное убийство всех его обитателей или, по крайней мере, причинение вреда мне и моей семье, что, конечно, ни в коей мере не оправдывает моего собственно бесчеловечного поступка. Однако прежде чем совершить его, я был полностью лишён способности оказывать мистеру Паркинсону какое-либо сопротивление, в то время как он, связав мою жену и поставив её прямо у меня на глазах на колени, угрожал ей, держа палочку у виска. Это, как можно понять из дальнейших событий, оказало на меня весьма сильный эффект – вывело из себя, если хотите, а потому, после того, как Гермионе удалось вырваться из его рук и обезоружить – сам я, к несчастью, контролировать свои действия уже не мог…

– Иными словами, вы утверждаете, что были в стадии аффекта, мистер Малфой? – кивнул Бёрк и, не дожидаясь ответа, добавил: – А не могли бы вы пояснить для нас всех ещё раз, что именно подразумеваете, говоря, о своей полной неспособности оказывать сопротивление в тот момент, когда мистер Паркинсон угрожал вашей жене?

– Под этими словами, я имею в виду только то, что был лишён своей палочки, а также ранен в ходе битвы, – ответил Люциус.

– В вас попало какое-то заклятье, пока мистер Поттер сражался с мистером Паркинсоном?

– Нет, однако, я пытался обезвредить Ральфа Мальсибера…

– Без палочки?

– Да, голыми руками, – выплюнул Люциус. – Прямо как маггл!

Шёпот промчался подобно лёгкому бризу вдоль рядов.

– Как маггл? – Бёрк приподнял бровь. – Что ж, стало быть, именно в тот момент мистер Поттер и отправил в мистера Мальсибера оглушающее заклятье, что оказалось, хотя и в разной степени, но всё же весьма фатальным для них обоих… Меня, тем не менее, больше волнует сейчас совсем другой аспект. Когда мистер Поттер, поверженный противником, уже лишился способности воспринимать окружающую его реальность, вы ведь не упустили своей возможности одержать над Паркинсоном верх, завладев палочкой одного из мракоборцев, не так ли, мистер Малфой?

Люциус обратил на Бёрка внимательный взгляд.

– Да, я хотел воспользоваться ей…

– И воспользовались, конечно! – энергично заметил тот. – Палочка ведь оказалась расщеплена на несколько частей, что явственно свидетельствует о попытке сотворения с её помощью одного из трёх непростительных заклятий!

Всплеск возбуждённых голосов заставил Гермиону вздрогнуть на этот раз.

– Не понимаю к чему этот диспут сейчас, мистер Бёрк, – Люциус дёрнул головой. – Я не отрицаю своей вины, и детально изложил все подробности произошедших в ту роковую ночь событий ещё на ранних этапах следствия, что, безусловно, отражено в лежащей перед вами на столе копии протокола…

– Да-да! Действительно – это так! – замахал тот рукой. – И я, поверьте, не пытаюсь уличить вас сейчас в какой-либо лжи, однако, если мы хотим здесь сегодня докопаться до правды, дабы принять по вашему делу, самое что ни на есть взвешенное и справедливое решение, мистер Малфой, не сочтите за труд напомнить нам некоторые казалось бы малозначимые факты минувших событий ещё раз. Вы ведь сказали сегодня сперва, что принялись пытать мистера Паркинсона в пылу ярости после угроз в адрес вашей жены, в то время как в действительности – что мы и выяснили теперь – пытались одержать над ним верх посредством Круцио ещё задолго до того, как в руки к вам попала его личная палочка. Что тоже произошло не просто так.

– Вы правы, мистер Бёрк, я утратил контроль над эмоциями ещё до того, как мистер Паркинсон стал угрожать Гермионе, – примирительно сказал Люциус. – В гневе я пытался сотворить Круцио с помощью палочки одного из мракоборцев, совсем забыв, что на них лежат чары, ограничивающие применение подобного рода проклятий, а потому оно попало в меня самого…

– И именно поэтому, после того как ваша жена, обезоружив мистера Паркинсона, передала также непригодную для сотворения непростительных заклятий палочку мистера Поттера вам – вы тот час же предпочли обменять её, у законного владельца, на куда более подходящий вашей цели инструмент? Вы сделали это намеренно, не так ли, мистер Малфой?

– Когда мистер Поттер пришёл в себя, я посчитал правильным вернуть ему его официально закреплённое за ним штаб-квартирой оружие, только и всего, – глаза Люциуса сверкнули.

– Не слишком ли рациональное решение для человека, находящегося в стадии аффекта? – выплюнул Бёрк. – Признайтесь, мистер Малфой, что в момент совершения той безжалостной расправы, которую вы до крайности хладнокровно учинили над безоружным и не представлявшим для вас уже никакой опасности человеком, вы были вполне вменяемы и полностью контролировали свои злонамеренные действия!

Побелевшие от ярости пальцы Люциуса сдавили подлокотники кресла; ноздри раздулись.

– Уверяю вас, мистер Бёрк, если бы это действительно было так – Паркинсон навряд ли смог бы вернуться после той ночи в Азкабан живым…

– Люциус, не надо, – взволнованно испустила Гермиона, и он метнул в её сторону налившийся уже кровью взгляд.

– Прошу прощения, мистер Бёрк, – раздался вдруг с одного из самых верхних рядов голос Минервы МакГонагалл, и несколько сидящих перед ней судей в высоких остроконечных шляпах обернулись, позволив Гермионе и другим присутствующим увидеть как никогда строгое лицо директора Хогвартса, – но неужели вы на полном серьёзе считаете, что вменяемый человек позволил бы себе пытать кого бы то ни было прямо на глазах у мистера Поттера, который, находясь при исполнении, непременно вынужден был доложить о случившемся инциденте начальству?

– Ну кто же знает, на что рассчитывал подсудимый? – хмыкнул тот. – Быть может, он полагал, что мистер Поттер будучи близким другом миссис Малфой, что вполне общеизвестно, не станет упоминать о его преступлении в своём рапорте? В конце концов, мистер Поттер был тяжело ранен в ту ночь и мог сослаться, на потерю сознания, произошедшую прежде, чем мистер Малфой совершил его.

– Вы что, уже ставите под сомнение и профессиональную ответственность мистера Поттера? – возмутилась та.

Гермиона расслышала, какой тяжёлый Гарри испустил при этом вздох.

– Я ни в коем случае не ставлю под сомнение профессиональную ответственность вашего любимого студента, наша дорогая профессор, – насмешливо выговорил Бёрк. – Однако я считаю своей обязанностью отметить тот факт, что мистер Малфой, несомненно мог рассчитывать на поддержку с его стороны.

– Какой абсурд! – задохнулась Минерва. – Даже если мы и предположим, что всё было именно так, как вы говорите – о здравомыслии мистера Малфоя, при таких условиях, тем более не может быть и речи! Полагать, что мистер Поттер не доложит о совершённом у него на глазах столь беспринципном преступлении из одних лишь дружеских чувств к мисс Гре… миссис Малфой, – она тряхнула головой, – может только человек находящийся в очень сильной стадии неадекватности! А учитывая тот факт, что мистер Малфой самолично потом признался в совершённом им неправомерном акте – у меня не возникает ни капли сомнений, что он действительно абсолютно не контролировал себя в тот момент.

– Если уж вы так уверены в ненормальности мистера Малфоя, дорогая Минерва, быть может, в таком случае, нам стоит рассмотреть возможность его отправления на специальное лечение в больницу святого Мунго, вместо заключения в Азкабан? – фыркнул тот, и несколько сидящих рядом с ним судей тоже оскалились.

– А я вовсе и не сказала, что считаю мистера Малфоя безумцем, мистер Бёрк, – возразила она. – Однако его заявление о состоянии аффекта, а значит и отсутствии злого умысла – вполне имеет под собой основание, что мы просто не можем не учитывать, готовясь принять это бесспорно весьма сложное решение о его дальнейшей судьбе. И дабы сохранить объективность восприятия у всех ныне здесь присутствующих, я считаю необходимым завершить наконец эту бессмысленную полемику, которая только уводит нас от истины, внося путаницу и осложняя тем самым процесс, о чём я и прошу господина Верховного чародея!