Текст книги "Петля Арахны (СИ)"

Автор книги: Queen_Mormeril

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)

– Протестую, господин Верховный чародей! – вскричал Бёрк. – Как мы сможем принять правильное решение, если не попытаемся сейчас установить были ли действия подсудимого предумышленными?!

Одобрительный гомон вторил ему.

– Протест отклонён, – вопреки этому сказал Кингсли. – Полагаю, подсудимый уже вполне исчерпывающе ответил на заданные вами вопросы, мистер Бёрк, и если у вас не назрело новых, я прошу не высказывать впредь умозаключений сделанных сквозь призму личного предубеждения, а также призываю всех членов Визенгамота рассматривать отныне дело как можно более беспристрастно и исключительно с точки зрения имеющегося у нас фактического материала, основанного на свидетельствах непосредственных участников обсуждаемых событий.

Недовольно выпятив губы, мистер Бёрк умолк.

– Итак, если ни у кого больше нет замечаний к подсудимому, – с нажимом продолжил Кингсли, – суд готов выслушать двух свидетелей, изъявивших желание выступить на сегодняшнем заседании, после чего мистеру Малфою будет предоставлена возможность высказать своё последнее слово, по итогу которого Визенгамот вынесет ему окончательный приговор. И первым я приглашаю выступить со своими заявлениями мистера Гарри Поттера.

Пальцы Гарри выскользнули из ладони Гермионы, пробуждая её тем самым от странного забытья, в котором она находилась всё это время.

Взмахнув палочкой, Кингсли наколдовал для Гарри слева от Люциуса стул, и он на него аккуратно сел, придерживая свою всё ещё перебинтованную и висящую на перевязи правую руку.

– Итак, мистер Поттер, – министр обратился к нему. – Поскольку ваши ранние показания по данному делу уже имеются у Визенгамота, все сказанные вами сегодня слова будут добавлены к ним и рассмотрены наравне с прочими свидетельствами. Вам всё понятно?

– Так точно, господин Верховный чародей, – Гарри поправил очки. – Однако, прежде чем высказаться непосредственно по поводу мистера Малфоя и совершённого им преступления, я чувствую своим долгом обратиться сперва к мистеру Бёрку и профессору МакГонагалл, устроившим спор о моей профессиональной компетентности… Вероятно, кого-то это сейчас немало разочарует, но вынужден признать, что мистер Бёрк в своих высказываниях оказался куда ближе к правде на мой счёт…

– Ах, мистер Поттер! – Гермиона уловила возмущение в голосе Минервы.

– Простите, профессор, – слабо улыбнулся тот, – однако, я действительно не могу исключить того обстоятельства, что и правда, при определённых условиях, мог бы опустить в своём рапорте некоторые детали произошедших событий… чего я, конечно, делать не стал, но отнюдь не потому, что чувствовал в момент его написания, свой исключительный долг блюстителя порядка и принципиальную важность собственной должности. Я не стал утаивать от начальства никаких фактов в немалой степени только потому, что вот этот самый человек, по правую руку от меня, – перебинтованный локоть Гарри качнулся в сторону Люциуса, – не попросил меня об этом. Да, именно так, – кивнул он сам себе, обводя взглядом зал. – Люциус Малфой не просил меня о том, чтобы я скрыл ту бесспорно очень страшную ошибку, которую он совершил, и я считаю это главным обстоятельством, в контексте принятия решений о мере его наказания, потому как когда-то очень давно точно такую же ошибку совершил и я сам, вот только моё преступление осталось никем незамеченным, а потому и абсолютно безнаказанным. Теперь же пришла пора признаться и мне: однажды я тоже сотворил Круцио против другого человека.

– Что? – всеобщее изумление выразилось в звонком возгласе Минервы.

– Да, и это было прямо здесь, – энергично кивнул Гарри, – в Министерстве магии! В атриуме у фонтана Волшебного братства, и сотворил я его против Беллатрисы Лестрейндж, которая за минуты до этого мгновения убила моего крёстного отца, Сириуса Блэка.

Кингсли с шумом выпустил воздух из своей груди.

– Ах, Гарри, это совсем не то, – вполголоса заметил он.

– «Не то», мистер Бруствер? – запальчиво переспросил тот. – А с каких это пор закон не действует одинаково для всех? Чем моё собственное преступление лучше, того, которое совершил Люциус Малфой?.. Тем, что я был подростком, доведённым горем до отчаяния? Или тем, что, не зная толком об особенностях наложения непростительных заклятий, даже не причинил тогда Беллатрисе никакого вреда? А может просто потому, что я Гарри Поттер и у меня априори особый кредит доверия в глазах нашего многоуважаемого магического сообщества? Ни это ли те самые сомнительные двойные стандарты, от которых мы все так старательно уходили с вами последние десять лет? И если кто-то из здесь присутствующих забыл сегодня, каким было наказание за применение непростительных заклятий тогда, то я напомню – мгновенное пожизненное заключение в Азкабан!.. А меня тогда даже из школы не выгнали! – хмыкнул он. – И много ли вообще людей, действительно преступивших этот строгий закон, отбывало тогда свой срок? Нет, – Гарри мотнул головой. – И это вовсе не потому, что после Первой магической войны Министерство переловило не всех Пожирателей. Не потому, что часть из них была убита или каким-то иным образом избежала наказания, но из-за того, что пользовались непростительными заклятьями тогда далеко не только те, кого у нас безоговорочно принято считать преступниками. Когда Бартемиус Круч тридцать лет назад возглавил Отдел магического правопорядка, он разрешил мракоборцам проявлять полную свободу воли не только при поимке приспешников Волдеморта, но и при проведении их допросов, позволив свободно пытать подозреваемых Круцио, что кажется абсолютно невероятным для нас сейчас! Однако это было, сколько бы мы ни пытались смотреть на сей постыдный факт сквозь пальцы… А помнит ли кто-нибудь сколько мракоборцев нарушило запрет во время Второй магической войны? – пылающий взгляд его замер на лице Кингсли. – И не по этой ли причине, господин министр, после её окончания возникла столь острая необходимость существенно пересмотреть излишне, как оказалось, жёсткий, а потому и совершенно не работающий закон?

– Да, к несчастью, это была одна из причин, – кивнул тот, – однако, я вынужден просить вас, мистер Поттер, перейти сейчас от этого безусловно очень увлекательного исторического экскурса ближе к…

– Но в том-то и дело, мистер Бруствер, – прервал его Гарри, отчего лицо Кингсли померкло, – не для того ли вы тогда и изменили закон, дабы никто больше не смог избежать справедливого наказания, будь то Пожиратель или служащий Министерства? Не для того ли издали распоряжение, согласно которому палочки мракоборцев, должны были быть зачарованы отныне особым образом, дабы исключить даже малейшую вероятность применения непростительных заклятий против подозреваемых и заключённых?.. И именно поэтому, если Визенгамотом, действительно, сегодня будет принято решение отправить Люциуса Малфоя в Азкабан – я, как глава группы по поимке особо опасных преступников, непременно вынужден буду требовать аналогичного суда и для себя самого, потому как если бы это мою жену, хоть кто-нибудь посмел поставить на колени прямо у меня на глазах – уверяю вас, осечки на этот раз у меня бы точно не произошло!..

– Вот только вы больше не глава группы по поимке особо опасных преступников, мистер Поттер, – медленно выговорил Кингсли, опуская взгляд на лежащий перед ним пергаментный лист, – и если вам нечего больше сказать по существу, я бы попросил вас вернуться на своё место.

Воцарилась тишина.

Лицо Гарри вспыхнуло; Гестия Джонс поражённо уставилась на Кингсли; Гермиона машинально поднялась со скамьи, а один журналист выпустил из рук фотокамеру, и она с грохотом разбилась о мраморный пол. Гарри поднялся со стула и пересёк зал.

– Зачем ты это сделал, Гарри? – прошептала Гермиона; её трясло – она не могла поверить, что всё это происходило с ними наяву – кажется ещё совсем недавно, не далее, как полгода назад, в Годриковой впадине, они отмечали его повышение…

Он ничего ей не ответил.

– Суд приглашает следующего свидетеля, – зазвучал голос Кингсли. – Миссис Малфой, прошу вас.

Гермиона обернулась, понимая, что была совсем не способна выступать сейчас со своей столь тщательно подготовленной за последние семь ночей речью. Слова будто бы испарились из её головы.

– Давай, твой ход, Гермиона! – рука Гарри настойчиво толкнула её в бедро, и, с ужасом оглядывая эту грозную, объявшую её со всех сторон многолицую массу, она вышла вперёд, ощущая себя загнанным зверем, выпущенным на цирковую арену.

– Миссис Малфой, я прошу вас занять место свидетеля, – окликнул её Кингсли, и она рассеянно огляделась, ища стул и ощущая лишь страшную сухость в своём рту.

Взгляд её, однако, упал на Люциуса – серые глаза смотрели на неё с тревогой, меж бровей пролегла хмурая складка, и Гермионе так отчаянно захотелось разгладить её прикосновением губ, как она делала это всегда… Завтра утром она, вероятно, уже не сможет совершить не только это, но и вовсе не увидит его лица. Как и все следующие утра, долгие-долгие недели, месяцы, годы…

Гермиона вспомнила, зачем она была сегодня здесь. Она была здесь ради него, ради Розы и их прекрасного совместного будущего, которое стоило на этом свете всего… даже этих унижений.

Гермиона села на стул.

– Итак, миссис Малфой, – вновь обратился к ней Кингсли. – Суд готов выслушать вас, и напоминает, что все сказанные вами сегодня слова, также будут добавлены к вашим предыдущим показаниям, по итогу которых Визенгамот и примет решение относительно меры наказания вашего супруга.

– Хорошо, – она сделала вздох и, помолчав ещё только одно мгновенье, заговорила: – Когда три года назад, я вышла за Люциуса Малфоя замуж, то не думала, что кому-то вообще может быть до этого дело. Я просто полюбила этого сложного взрослого человека с, безусловно, очень непростым прошлым, обнаружив, что чувства мои к нему были куда сильнее плотно укоренившихся в голове предрассудков и куда прекраснее, холодной пустоты, царившей тогда в моей душе.

Возможно, впервые в жизни я позволила себе полностью отдаться на волю чувств, без оглядки не только на веления разума, но и общественное мнение, оказавшееся отчего-то столь нетерпимым, когда информация о нашей помолвке только просочилась в свет… Не знаю, помнит ли кто-то ещё из здесь присутствующих, какие грязные сплетни и отвратительные статьи появлялись о нас с Люциусом в то время?

Не то чтобы я привыкла в своей жизни к безусловному одобрению. Вовсе нет, я ведь, в конце концов, магглорожденная, что даже сейчас в определённых кругах нашего казалось бы победившего наконец дискриминацию общества, считается не самым желательным фактом. Однако я совсем оказалась не готова к тому, что искренние чувства двух людей, пусть и находившихся когда-то по разные стороны баррикад, могут вызывать у окружающих столько ярости. Бывало, я целыми днями не выходила из дома одна, не желая ощущать это лившееся на меня со всех сторон осуждение…

Но я не отчаялась. Не утратила веру в людей и в наше великое магическое сообщество, потому как, в конце концов, именно оно и позволило мне встретить Люциуса – человека который всегда и во всём поддерживал меня на протяжении этих лет. Мужа, главной целью которого было обеспечение безопасности его семьи. Отца… самого лучшего в мире, какого только может пожелать своему ребёнку любящая мать.

У них с Розой ведь очень сильная связь. Возможно даже куда более сильная, чем у неё со мной – видели бы вы, с каким трепетом она обнимает его всякий раз, стоит ему только взять её на руки!.. И оттого мне ещё тяжелее, при одной только мысли, что связь эта может быть разрушена по вине нескольких, вторгшихся два месяца назад в нашу с Люциусом жизнь людей, целью коих было её полное уничтожение!

Жили ли вы когда-нибудь с беспрестанным, свербящим у вас на подкорке чувством, что кто-то пытается разрушить столь нелегко доставшееся вам счастье, вашими же собственными руками?.. Что кто-то планомерно, день ото дня использует вас, манипулируя слабостями, играя на чувствах? Следит за каждым неосторожным шагом, только и ожидая, когда же вы наконец оступитесь, дабы накинуть на шею петлю?

Последние два месяца Люциус жил именно так. Именно он оказался единственным человеком, способным с самого начала разглядеть гадкие планы наших врагов, и мне бесконечно жаль, что, одержимая мелочными терзаниями, я не смогла внять тогда его словам… Поступи я быть может по иному, и жизнь не завела бы нас с Люциусом сегодня в этот зал.

Однако я никогда этого уже не узнаю, а потому теперь, положа руку на сердце, я могу признаться только в том, что мне абсолютно не в чем упрекнуть своего мужа! Всё что Люциус сделал в ту жуткую ночь, он сделал во имя нас, охваченный страхом за мою жизнь и жизнь нашей дочери, а потому и приговор, который вынесет ему сегодня Визенгамот, ляжет тяжёлым грузом тоже только на мои собственные плечи.

Гермиона замолчала, сглатывая острый подступивший к её горлу ком, и вновь оглядела зал. Глаза её остановились на осунувшемся лице сидящего рядом со Снейпом Драко. Губы его были плотно сжаты, пронзительный немигающий взгляд обращён на неё. Он сдержанно ей кивнул.

– Полагаю, это всё, миссис Малфой? – выдержав паузу, поинтересовался Кингсли.

– Да, – сказала она.

– В таком случае, вы можете вернуться на своё прежнее место.

И, поднявшись со стула, Гермиона выполнила просьбу министра.

– Мистер Малфой, – Кингсли обратился тем временем к Люциусу, – если вы готовы сказать своё последнее слово…

– Да, я готов, – он пошевелился в кресле, расправляя плечи. – Как я уже и сказал в самом начале этого заседания: свою вину я полностью признаю и глубоко сожалею о том, что совершил, а больше мне сказать нечего. У многоуважаемых членов Суда, полагаю, итак уже достаточно информации, дабы принять в отношении меня самое что ни на есть выдержанное решение. Однако, учитывая обстоятельства, при которых я совершил своё преступление, я бы попросил Визенгамот вынести мне наиболее мягкий приговор.

– Что ж, ваше замечание услышано, мистер Малфой, – Кингсли кивнул. – И поскольку дело проходит в особом порядке, у вас имеется неоспоримое право, самому предложить Визенгамоту минимальную меру наказания, которую вы считаете наиболее адекватной для себя. Однако прежде чем вы озвучите её, я прошу уважаемых членов Суда рассмотреть варианты максимальной меры наказания. Мисс Джонс, зачитайте, пожалуйста, закон.

– Конечно, господин Верховный чародей, – Гестия вновь развернула лежащий перед ней свиток. – Согласно закону от 12 мая 1998 года, мера наказания подсудимого за многократное применение заклятья Круцио не повлёкшее серьёзного ущерба жизни и здоровью члена магического сообщества, не может составлять менее пятнадцати лет заключения в тюрьме Азкабан, однако, согласно пункту 134 и его подпунктам 3, 5 и 7, учитывая факт чистосердечного признания и отсутствие показаний, опровергающих стадию аффекта подсудимого, Визенгамот имеет право сократить срок лишения свободы до пяти лет, а также рассмотреть альтернативные варианты наказания, исходя из особенностей дела.

– Спасибо, мисс Джонс, – сказал Кингсли. – В таком случае я, как председатель суда, пользуясь правом первого слова, предлагаю уважаемым членам Визенгамота остановиться на минимальной рекомендованной законом мере наказания в пять лет с дальнейшим определением мистера Малфоя в сектор «особого режима».

– Позвольте не согласиться с вами, господин Верховный чародей, – возразил мистер Бёрк. – но я настаиваю, что наказание мистера Малфоя может быть никак не меньше десяти лет!

Гермиона судорожно вобрала носом воздух.

– В таком случае, я прошу проголосовать сейчас тех, кто придерживается того же мнения, что и мистер Бёрк, – кивнул министр, и вверх тут же взвилось четырнадцать рук.

Бёрк поморщился.

– Увы, меньшинство, – Кингсли прищёлкнул языком. – У кого-нибудь есть ещё предложения?

– Да, господин Верховный чародей! – по залу разлился низкий голос сидящего по правую руку от МакГонагалл мистера Гампа. – Раз уж, согласно закону, мы имеем право рассмотреть и альтернативные варианты, почему бы, учитывая специфический характер совершённого преступления, нам не перевести его в статус нарушения границ допустимой самообороны и не ограничить срок заключения мистера Малфоя тремя с половиной годами, что было бы вполне оптимально с точки зрения удовлетворения всех сторон?

– Три с половиной года за Круцио, мистер Гамп, вы серьёзно? – возмутился Бёрк, и сидящие рядом с ним судьи одобрительно закивали.

– А тебе-то, что за дело, Бёрк? – выплюнул Гамп. – Пережить никак не можешь, что обязан Малфою своим сытным местом, а?

Мистер Бёрк порывисто поднялся. Лицо его при этом вытянулось и побагровело, став похожим на вяленый помидор.

– Па-протестую! – он с ужасом оглядел уставившихся на него людей. – Это оскорбление, члена Визенгамота!

– Протест отклонён, – выплюнул Кинсгли. – Сядьте на место, мистер Бёрк!.. Мистер Гамп, я вынужден сделать вам предупреждение.

Гамп лишь снисходительно кивнул.

– Кто-нибудь ещё находит предложение мистера Гампа рациональным? – напряжённо обратился к Визенгамоту Кингсли.

В воздух на этот раз поднялось семь рук, и Гермиона уронила лицо в ладони.

– Остальные, полагаю, согласны остановиться на пяти годах? – прокомментировал министр, и, когда судьи сохранили безмолвие, удовлетворённо вздохнул. – Что ж, прекрасно. В таком случае, решение принято. Максимальная мера наказания для подсудимого составит пять лет заключения в Азкабан в сектор «О», и если ни у кого более нет существенных возражений, я прошу мистера Малфоя озвучить предпочтительную для него меру наказания, которая в стандартном порядке, методом голосования, будет рассмотрена Визенгамотом наравне с избранной максимальной мерой. Мистер Малфой, Суд внимательно слушает вас.

– Я бы смел просить Визенгамот рассмотреть возможность назначения мне штрафа, – осторожно проговорил Люциус.

Шелест презрительных усмешек промчался по рядам.

– Ну, это полная наглость! – вторя им, негромко испустил ещё отчаянно малинивевший мистер Бёрк.

– В размере, какой суммы вы готовы были бы уплатить свой штраф, мистер Малфой? – не обратив на это никакого внимания, поинтересовался министр, и Гермиона заметила, как нервно Люциус облизнул губы.

– В размере… пяти миллионов галлеонов, – выдохнул он.

Голос его замер, а вместе с ним замер на короткий миг и весь зал, после чего стены его сотряслись от неистового гвалта.

Поражённые и будто бы даже взбешённые зрители, принялись как никогда ожесточённо обсуждать услышанное, спорить; некоторые из них повскакивали со своих мест, разом будто бы сойдя с ума. Гермиона зажмурилась, понимая, что за все эти дни даже не удосужилась спросить Люциуса о том, сколько он хотел предложить магическому сообществу за свою свободу. Озвученная им, однако, сумма была просто вопиющей! Едва ли кто-то из присутствующих здесь журналистов и министерских служак заработал хотя бы её половину за всю свою жизнь. К жарким спорам присоединились даже судьи. Остроконечные шляпы их беспокойно тряслись, когда они возмущённо пытались перекричать друг друга.

– Тишина в зале суда! – усиленный магически голос Кингсли, обрушился на них. – Тот, кто ещё хоть раз нарушит молчание или иным образом проявит неуважение к Суду, будет тотчас же удалён!

Гвалт мигом стих, хотя среди беспокойного шуршания мантий и скрипа перьев ещё можно было расслышать отчаянный шёпот: «пять миллионов, пять миллионов…».

– Вы уверены? – Кингсли вновь обратил на Люциуса взгляд. – Это же очень большая сумма, мистер Малфой…

– Неприлично большая! – послышалось возмущённое замечание какой-то старой ведьмы сидящей у Гермионы за спиной.

– Я уверен, – Люциус прикрыл глаза.

– Что ж, Суд не может оспорить ваше решение, мистер Малфой, и если ни у кого нет никаких дополнений, я предлагаю Визенгамоту сделать наконец свой выбор. Итак…

– Простите, господин Верховный чародей! – Гермиона вскочила вдруг со своего места, и все присутствующие вновь уставились на неё.

Люциус тоже дёрнул головой.

– Что такое, миссис Малфой? – поинтересовался Кингсли; в голосе его на этот раз прозвучало совсем неприкрытое раздражение.

– Простите мне мою дерзость, господин Верховный чародей, – повторила Гермиона. – Однако я смею вас просить позволить мне встать рядом с моим мужем, пока будет идти голосование.

– Это ещё зачем? – процедил он.

– Я только хочу держать Люциуса за руку, когда ему будет объявлен приговор. Дело в том, что я обещала ему пройти этот путь вместе с ним до конца, и я прошу Визенгамот позволить мне выполнить это обещание.

Возмущённый рокот присутствующих вновь донёсся до её ушей. Рокот этот однако тут же стих, стоило только Кингсли, приподнявшись с места, окинуть свирепым взглядом зал.

– Позволяю, – выплюнул сквозь сжатые зубы он, и Гермиона бросилась к Люциусу.

– Ну что же ты делаешь? – зашептал он, отчаянно сжимая её руки, и она без стеснения, прижалась, наконец, губами к его лбу.

– Что ж, если все последние желания наконец исполнены, – строгий голос министра вернул её к действительности, – предлагаю перейти к голосованию. Кто считает, что за своё преступление мистер Малфой достоин заключения в Азкабан?

Люциус закрыл глаза. Он, очевидно, предпочёл не видеть лиц своих палачей, в то время как Гермиона, напротив, с вызовом оглядела Визенгамот: пусть они попробуют отправить его в Азкабан вот так, когда она смотрит им прямо в глаза.

В первое же мгновение поднялось сразу двадцать рук. Это были те же самые люди, кто поддержал мистера Бёрка, а также некоторые из тех, кого установленный Законом срок, удовлетворил, очевидно, полностью. Среди них были Честер Дэвис, месяц назад ещё весело отплясывающий вместе со своим братом Роджером на устроенном Фондом Благотворительном вечере; мистер Трэверс, дочь которого, Матильда, время от времени присылала ещё Гермионе поздравительные открытки на Дни рождения и Рождество; Теодор Нотт – наравне со Сьюзен Боунс, он был одним из самых молодых и амбициозных членов Визенгамота. Лицо его сейчас озаряла нескрываемая ехидная улыбка – Люциус, вероятно, сдал в своё время и его отца…

Сама же Сьюзен тоже подняла руку, и Гермиона, вопреки всему, совсем не была на неё за это зла – ожидать милости для Люциуса Малфоя от человека, утратившего в раннем детстве по вине Пожирателей Смерти практически всю свою семью, было бы излишне беспечно. А потому Гермиона даже улыбнулась ей, и, густо залившись краской, Сьюзен отвела взгляд.

Медленно и будто бы торжественно, поднял руку и Кингсли. В отличие от Сьюзен и некоторых других уже проголосовавших членов Визенгамота, его глаза взирали на сжимавшую плечо Люциуса Гермиону непоколебимо, и, делая над собой усилие, она тоже улыбнулась ему, искренне радуясь, что этот волевой человек, исполнил наконец свою давнюю мечту.

Мистер Бёрк, как ни странно, отдал свой голос только после того, как это сделал министр. По счёту его рука была уже двадцать четвёртой, и он беспокойно теперь озирался по сторонам, ища поддержки в лицах тех, кто всё ещё остался безучастным.

Ни Минерва МакГонагалл, ни мистер Гамп рук своих, конечно, не подняли, и в какой-то момент взгляд Гермионы зацепился за прядь рыжих волос, выбившуюся из-под остроконечного беспрестанно колыхавшегося колпака: Перси Уизли ёрзал на месте; рука его, то приподнималась от крышки стола, то вновь опускалась на неё, и, собрав всю свою волю в кулак, Гермиона взглянула на него так строго, как только смогла, отчего он сейчас же замер, скрыв руку у себя на коленях и уставившись взглядом в стол.

От Азкабана Люциуса отделало всего два голоса, и, затаив дыхание Гермиона, всё пересчитывала и пересчитывала руки, размышляя над тем, осмелиться ли кто-нибудь ещё нажить себе в её лице самого страшного врага.

Время, однако, шло. Кингсли, медливший с приговором, тоже оглядел зал. Ноздри его напряжённо раздулись, белки налившихся кровью глаз вращались в орбитах, когда он смотрел то на одного, то на другого всё ещё не отдавшего голос члена Визенгамота, пока не остановился на сидящей прямо рядом с ним Гестии, поражённо обнаружив, что она тоже ещё не проголосовала. Обе руки её лежали перед ней спокойно, и, почувствовав на себе, очевидно, разъярённый взгляд министра, она, к немалому изумлению Гермионы, взглянула на него в ответ с таким нарочитым нахальством, как только женщина может посмотреть на обманувшего её ожидания любовника. По лицу Кингсли прошла дрожь, и дёрнув головой, он отвернулся от неё.

– Что ж, стало быть, решение принято, – констатировал он; Гермиона возвела глаза к потолку, ещё опасаясь, что могла ошибиться в своих подсчётах. Потолок при этом в её глазах закружился, и она устало прикрыла их, слыша металлический голос Кингсли уже сквозь накатившую на неё пелену: – Мистер Малфой, за ваше преступление Визенгамот приговаривает вас к обязательной выплате штрафа в размере пяти миллионов галлеонов. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Ладонь его обрушилась на стол, и пространство взорвалось, совсем уже не сдерживаемым гвалтом толпы. Плечо Люциуса, о которое всё это время опиралась стремительно терявшая сознание Гермиона, вздрогнуло при этом так сильно, что она даже пришла в себя, – она совсем забыла, что он закрыл глаза… Должно быть, ей следовало хотя бы подать ему знак. Должно быть, ей следовало, опередив события хотя бы намекнуть ему, что он всё ещё был свободный человек. Теперь уж наверняка…

Медленно она опустила на него взгляд, обнаруживая, что он смотрел на неё с недоумением.

– Не может быть, – прошептал он, вспышки дюжины паривших в воздухе фотокамер ослепляли их. – Не может…

– Папа! – Драко бросился к отцу. – Это победа! Ты победил. Вы победили!

Кингсли пулей покинул зал.

– Что вы чувствуете сейчас, мистер Малфой?! – кричала какая-то незнакомая женщина с зажатым в руке пером. – Пять миллионов – это же огромные деньги. Вам придётся теперь на чём-нибудь экономить? Урезать финансирование Фонда, к примеру?..

– Да, я… я буду экономить, – дрожащими губами прошептал Люциус, не спуская ещё с Гермионы глаз, – экономить на бумаге…

– На бумаге? – удивилась журналистка. – Что вы подразумеваете под этим? Ценные бумаги? Акции? Облигации? Вы больше не будете делать вложений?..

– Нет-нет, я… – начал зачем-то объяснять он. – На обычной бумаге… На самой простой, для писем, понимаете?.. Для писем спонсорам… я буду экономить на ней…

Гермиона прижала руку к губам, понимая, что едва уже была способна сдерживать слёзы, и, поднявшись наконец со своего жёсткого деревянного кресла, Люциус порывисто прижал её к себе, принимаясь шептать на ухо только ей:

– Мы увидим, как она растёт… вместе.

***

– Мисс Джонс! – Гермиона мчалась по коридору, догоняя, стремительно удалявшуюся к лифтам Гестрию. – Пожалуйста, мисс Джонс, постойте!

Когда несколько минут назад глава Отдела магического правопорядка покинула зал, Гермиона выпорхнула из объятий Люциуса следом за ней, оставив его на растерзание толпе журналистов в одиночестве.

– Что такое, миссис Малфой? – обернулась наконец та; глаза её метали молнии. – Почему вы не с мужем? Вам стоило бы остаться с ним…

– Ах, у нас для этого будут теперь годы! – воскликнула Гермиона. – Благодаря вам! И я хотела только сказать вам за это спасибо!

– Ну что за глупости, в самом деле! Почему мне? Помимо меня там было ещё двадцать пять человек, кто…

– Мисс Джонс, – отдаваясь порыву, Гермиона схватила её за руки так, что она даже вздрогнула от неожиданности. – Спасибо! Просто спасибо!

– Ну хватит, миссис Малфой, – Гестия мотнула головой, взгляд её, однако, смягчился. – Вам не за что в сущности меня благодарить. Всё что я сделала только что – это была последовательной… Как бы нам обеим ни было это неприятно, однако, доля правды в последних словах вашей предшественницы, неделю назад восседавшей в том же кресле, где отдыхал сегодня и ваш муж, всё же была. Человек должен уметь оставаться верным некоторым своим принципам до конца, а полумеры, увы, не всегда уместны… И раз уж я, положившись на чужую волю, не проголосовала за заключение мистера Малфоя ещё тогда, десять лет назад, то голосовать за это сейчас было бы с моей стороны лицемерием куда более вопиющим, – выплюнула она. – Только и всего…

Пальцы её выскользнули у Гермионы из рук, и, отвернувшись, Гестия вновь продолжила свой путь. Фигура её скрылась вскоре вдали мрачного коридора, тогда как Гермиона осталась стоять, глядя ей вслед и зачем-то подбирая ещё в голове нужные слова.

========== Глава 31. Раб ==========

Show me the place where you want your slave to go.

Покажи мне место, куда ты хочешь отвести своего раба.

Leonard Cohen – Show me the place

Первым, что ощутила Гермиона в это мрачное, туманное утро, рождённое из плотной завесы обрушившихся на Малфой-мэнор дождей, были его руки. Пальцы Люциуса настойчиво скользили по коже её бёдер, покрытой тонким шёлком сорочки, животу, груди, пока горячее тело его полностью не прижалось к ней.

Несколько мгновений она боялась даже открыть глаза – прикосновения эти казались ей сном, прекрасным продолжением того невероятного видения, коим стал для неё прошлый день: суд, завершившийся в их пользу, совместное возвращение домой, игры с Розой до самой ночи… Могло ли всё это быть с ней наяву?

– Люциус, – выдохнула она едва слышно, боясь ещё спугнуть это восхитительное наважденье. – Неужели это всё правда?

– Что, моя радость? – мягкий голос его зазвучал у неё прямо над ухом, отчего по телу пробежали мурашки.

– Неужели это правда ты? – она притянула его руки к губам, оставляя поцелуи на кончиках пальцев. – Здесь… со мной. Неужели это не сон?

– Надеюсь, что нет, – он крепче сдавил её в объятьях, – потому как, в противном случае, я бы должен был проснуться вскоре в холодной камере Азкабана, а мне совсем бы этого не хотелось…

– Ах, Люциус! – она порывисто обернулась, сейчас же встречаясь с его блестящим в полумраке взглядом. – Я бы не пережила этого… нет-нет, не пережила бы!

Она бросилась ему на шею, и Люциус принялся гладить её, охваченную дрожью, по голове, провёл мизинцем по плечу, цепляя тонкую бретельку и стягивая её настойчиво вниз; пьянящие губы его заскользили по её щеке, шее, спустились к ключице; ладонь, мягко легла на оголившийся сосок. Гермиона таяла от этих сладких прикосновений.

– Моя любовь, – шептал он, – моя нежная девочка. Теперь я стану будить тебя вот так, каждое наше совместное утро, если ты мне позволишь… если примешь меня теперь и таким…

Люциус не договорил. Губы его принялись ласкать Гермионе грудь, в то время как пальцы проникли под нежное увлажнившееся уже у неё между ног кружево, и, испустив сладкий вздох, она подалась ему навстречу, отчаянно уговаривая саму себя не уточнять, что за глупость он только что имел в виду. Несносное любопытство её одержало над ней, однако, верх.