Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

– Ну что ты притих, малыш? Обижаешься? – ласково спросил профессор.

Глупо было думать, что любовник ничего не понимает. Игорь Николаевич был умён, проницателен, и от его внимания не ускользала ни одна мелочь. Если он чего-то не замечал, то только в том случае, когда замечать не хотел. Сегодня решил заметить. Зачем?

– Что ты! Конечно, нет. Просто соскучился. Приятно слышать твой голос, – слова лжи так легко мешались с правдой…

Нужно было быть полным идиотом, чтобы верить, будто Игоря Николаевича действительно интересует, чего Серёжа хочет на самом деле. Серёжа идиотом не был.

– Я встречу тебя завтра, будь готов.

– Спасибо. Буду, – предупреждения не были излишни, но на самом деле, Томашевский привык быть готовым всегда. – Люблю тебя, – шепнул он прежде, чем разговор оборвался, и впервые за неделю он почувствовал что-то похожее на умиротворение.

– Ха! Серый, да у тебя, никак, личная жизнь наметилась?! – напомнил о своём присутствии Илья, когда Серёжа, наулыбавшийся вдоволь, вышел, наконец, в гостиную.

Убегая с телефоном в пустующую после ужина кухню, он убедился, что средний брат прочно залип в онлайн-игрушку и наглухо отгородился от внешнего мира наушниками, младший с головой ушёл в уроки, а отец крепко спит после смены. Мать только-только умчалась на ночное дежурство, и Сергей был полностью уверен, что разговор прошёл без свидетелей. Ошибка обошлась дорого.

– Да ну тебя! – отмахнулся Томашевский, на ходу прикидывая, что конкретно мог услышать Илья.

– Ну уж нет! – средний брат решительно преградил дорогу, лишая шанса скрыться от неприятных расспросов в комнате младшего. – Люблю-скучаю-целую-обнимаю – это я понять могу, бабы млеют от подобной лапши. Нет, сам до такого ни за что не опущусь, конечно, но от тебя другого и ожидать нечего!

– Илюх, отвали, дай пройти! – Сергей попробовал протиснуться вперёд.

– Не-не, Серый, погоди, я не договорил! С кем ты сейчас разговаривал? – брат нехорошо прищурился и выверенным жестом засучил рукава.

– Отвали, сказал, – упрямо повторил Томашевский, отчаянно жалея об отсутствии карманов: оставлять телефон без присмотра было категорически нельзя, а свободные руки, он чувствовал, понадобятся в любую секунду.

От крепкой братской оплеухи Серёжа успел увернуться, а вот на ответный выпад в непосредственной близости от стеклянного серванта с посудой не решился. На том и погорел. Сбитый с ног менее предусмотрительным братом, он оказался безвылазно погребён под его массивной тушей и грудой осколков.

– Что ты творишь, придурок?! – стоило большого труда высвободить кисти, больно прижатые коленками противника к шершавым половицам. – Положи телефон!

Бесполезно. Илья, издевательски хмурясь, развернул список принятых звонков:

– Так и есть, Игорь! А я уж чуть было не убедил себя, что ослышался! – он нажал на вызов и прислушался. – Ну, кто там у нас?! Бородатая женщина? О! Гудки! – Илья включил громкую связь.

«Игорь, не бери трубку, только не бери трубку!» – мысленно молил Серёжа, но проникновенное «да, малыш?», сказанное, вне сомнений, голосом мужским, услышали уже и отец, и Тёма, выскочившие из своих комнат на грохот борьбы.

– Какого хрена?! – взревел разъярённый Валентин Сергеевич, и понеслось.

Тёмку, к счастью, затолкали обратно в детскую, а разбирательство перенесли на кухню, подальше от неискушённых детских ушей. Мать, срочно вызванная с дежурства домой, застала мужа и сыновей в состоянии глубокой истерики. Выместив излишки своего гнева кулаками, Валентин Сергеевич сгрузил полуживое тело непутёвого сына на пол возле батареи и продолжил добивать словами.

– Тварь! Ненавижу ублюдка! – надрывался он, как умалишённый. – Галька, я всегда знал, что это не мой сын! От кого ты нагуляла его, сука?!

– Валентин, опомнись! – негромко отвечала мать. – Он твой!

– Не сын он мне больше! Ничего в нём нет моего! И мордой весь в тебя, в бабу, и нутром! Девятнадцать лет я пытался вложить в эту блядь хоть что-нибудь от мужика! Всё без толку! Неужели это не лечится?! Зачем ты не родила его девкой?! Зачем ты его, вообще, родила, это позорище?!

Жуткая отцовская вспышка не могла длиться вечно. Эмоции схлынули, сменились усталостью. Крики становились постепенно тише, речь медленнее, пинки реже и слабее.

Когда всё закончилось, Сергей так и остался сидеть на полу, не замечая ни боли, ни жара радиатора, беспощадно жгущего плечо даже сквозь одежду. Позорное свойство психики отвечать слезами на агрессию процветало в детстве и с годами не ушло насовсем.

Томашевский выпал из реальности в самом начале скандала и весь сконцентрировался на том, чтобы сохранить остатки достоинства хотя бы перед самим собой. Из всего потока брани он смог бы повторить дословно лишь пару-тройку фраз, остальной смысл просто осел в его подсознании зловонной кучей мусора. Изгрыз губы в кровь, изодрал ногтями запястье, но выстоял.

Ночью на кухню пробрался Тёмка. Заслышав, как скрипнула дверь его комнаты, Томашевский поспешил встать, включил свет и зажёг газ под чайником – что угодно, только бы не пугать ребёнка.

– Серёжа! За что тебя так? – крепкое мальчишеское тельце тесно прилепилось к его спине.

– Тёмыч, не надо тебе этого знать.

– Родители сказали, не отпустят тебя обратно в Москву…

– Подслушивал? – улыбнулся одними глазами Серёжа.

Не отпустят – этого Сергей боялся больше всего остального. Конец мечте. Остаться в Норильске под строгим присмотром родителей. Кажется, мама всё-таки пообещала уволиться, чтобы присматривать за ним:

«Не кричи так, Валик. Москва – грязный город. Разве ты не видишь, мальчик не виноват, что попал в сети к педофилу!» – размеренно увещевала она.

«Я убью этого урода, из-под земли достану!» – орал отец.

«Не вини Серёжу. Всё поправимо. Поживём снова вместе. Дома я за ним присмотрю, на работе – ты, Илюша. Устроишь его к себе в цех… Найдёт хорошую девочку, женится… Всё хорошо будет, всё забудется, вот увидишь…» – монотонно, размеренно, как мантру, повторяла и повторяла мать, пока отец не угомонился.

Томашевский уехал той же ночью, пока родители и брат, обессиленные руганью, спали. Сергей, стараясь не шуметь, вынес из комнаты сумку, собранную ещё накануне, пересчитал скудные остатки наличных в кармане и проверил, на месте ли билет – стоило его лишиться, и на новый денег уже не хватило бы.

– Точно не останешься? – шёпотом спросил перепуганный Тёмка.

– Нет, Тём, не останусь.

– И не приедешь больше?

– Не приеду.

– А как же я?! Обо мне ты тоже забудешь?!

– Я заберу тебя, когда придёт время. Если ты по-прежнему будешь этого хотеть…

====== “Тамарочка” – Глава 15 ======

«А как же я?! Обо мне ты тоже забудешь?!» – Томашевский не забыл.

«Я заберу тебя, когда придёт время…» – время пришло.

«Если ты по-прежнему будешь этого хотеть…»

Хотел ли Тёмка уехать так же сильно, как прежде? Ждал ли?

Пять с лишним лет – долгий срок, и за это время многое не только могло измениться – должно было измениться и изменилось.

Пять с лишним лет нескончаемой переписки: СМС, мессенджеры, социальные сети. Звонки – тем реже, чем больше утекало времени с момента последней встречи. Видеочаты – почти никогда: не любил этого Серёжа, да и не умел: «На старт, внимание, марш!» – беседа, ограниченная строгими рамками пространства и времени напоминала игру в блиц, спринтерский забег, когда в считанные минуты нужно выдать максимум информации и получить тот же максимум. Концентрат общения, похожий более на сублимированный супчик из пакета, приправленный синтетической приправой из натянутых улыбок, банальных шуток и наигранных эмоций.

Столкнуться с настоящим Тёмой было… боязно. Оставленный той далёкой февральской ночью наивным и преданным мальчишкой, он продолжал расти, развиваться, впитывать новое, учиться познавать мир и узнавать его. Общего становилось всё меньше. Сергей чувствовал, что упускает связь, держал из последних сил, но перебороть неизбежное не мог. Теперь младший брат вырос – на полголовы выше, килограммов на двадцать тяжелее старшего.

Среда поглотила Тёмку, и, не имея осязаемых ориентиров в жизни, он растворился в общей массе таких же неприкаянных и безнадзорных сверстников. Теперь он слушал другую музыку, смотрел другие фильмы и почти не читал книг. Он завёл себе многих друзей-приятелей, всё чаще пропадал ночами, всё реже выходил на связь, всё чаще грубил, опускался до нецензурной брани и пошлостей, всё реже походил на себя прежнего… Другой Тёмка. Общего почти не осталось.

Томашевский едва дождался совершеннолетия брата. Сколько раз Сергей был на грани того, чтобы сорваться в Норильск и увезти мальчишку к себе вопреки родительской воле, законам и здравому смыслу! Последний перевешивал. Тёмка должен был окончить школу и сдать выпускные экзамены, Тёмка должен был жить в нормальной семье, в домашнем благополучии и сытости, а не болтаться за Серёжей на полулегальном положении по общежитиям и съёмным углам. Сам Томашевский мог неделями питаться макаронами, ходить всю зиму в осенних ботинках и не спать, выбиваясь из последних сил на подработках, но брату такой участи не желал.

«Когда придёт время…»

Прилёт Сергея не был сюрпризом – все детали переезда Артёма в Москву были обдуманы и согласованы заранее. По сути, весь этот год ушёл на подготовку к побегу.

Звёзд с неба Тёмка по-прежнему не хватал. Не обладал он ни целеустремлённостью, ни терпением брата, чтобы достичь результатов хотя бы упорным трудом. Сколько ни пытался Серёжа засадить его за учебники, толку не добился: Артём освоил богатый арсенал отговорок, научился успешно увиливать от нотаций и аттестат получил с такими баллами, что можно было забыть и об университе, и о бюджетном месте в самом затрапезном колледже. Равацкий обещал помочь. Всемогущим он не был, но платное место в престижном колледже автоматизации и информационных технологий «достать» обещал:

«Самое главное, с документами не опоздайте, Серёжа!»

Ощутимая брешь в скромном бюджете только-только становящегося на ноги Сергея. Снова макароны и ночные дежурства, но оно того стоило.

У Томашевского осталась неделя – достаточно времени, чтобы помочь брату собрать вещи и погрузиться на самолёт, но всё-таки тревога не отпускала: Артём не смог утаить от семьи своего намерения уехать, и не просто уехать, а отправиться к Сергею в Москву. Отец предсказуемо встал на дыбы и объявил комендантский час, мать ударилась в слёзы, Илья тоже был вне себя от гнева, и выражал своё негодование весьма активно – пьяными скандалами. Для Томы – пройденный этап, для Тёмки – настоящее. Хватит ли силы воли и желания отстоять себя?

Лето в Норильске выдалось жарким: табло в аэропорту показывало плюс девятнадцать градусов Цельсия – температура выше среднестатистического максимума по региону. Томашевский, однако, зябко повёл плечами и застегнул куртку до самого верха. Сергей у входа в аэропорт почти час, но Тёмка так и не появился. Чего-то подобного Тома ожидал, и уговаривал младшего не высовываться лишний раз, собрать вещи потихоньку, покуда возможно, дождаться удачного момента и ехать прямиком в аэропорт. Убедить не удалось, поэтому теперь Сергей отчётливо понимал: что-то пошло не так.

На звонок с предусмотрительно купленной сим-картой местной связи ответил отец – пришлось скинуть вызов и отправиться на поиски съёмного угла. Отъезд, предварительно назначенный на тот же вечер, явно откладывался.

Перезвонил Тёмка только глубокой ночью и сообщил, что собранные накануне сумки оказались не только обнаружены, но и со всем содержимым вынесены из дома в неизвестном направлении. Документы, по счастью, были заблаговременно перенесены в депозитарную ячейку банка, так что в сложившейся ситуации оставалось только одно – ждать, когда свершится побег второго блудного сына из лона семьи.

Не в силах сидеть на месте, Томашевский слонялся по маленькому, унылому городку без дела, покуда хватало сил, возвращался в снятую неподалёку от дома квартирёнку и вырубался тяжёлым сном, не дающим отдыха ни телу, ни голове, ни нервам. Когда удавалось прогнать мысли о родителях и Тёмке, на их место приходили мысли об Эрике, и избавиться от них было ничуть не проще. Времени становилось всё меньше, но брат больше не давал о себе знать.

– Тёма… – не выдержал он вечером в четверг и позвонил снова.

– Не звони мне больше, ублюдок!

– Тёма? – Сергей не сразу понял, что трубку взял именно младший брат, а не отец или Илья.

– Уматывай отсюда! Я никуда не поеду с тобой! Понял меня?

– Что случилось? Тебя не отпускают? Я приеду сейчас.

– Не хочу тебя видеть! – коротко, предельно ясно, невероятно.

– Что за ерунда, Тёмыч? Мы же всё решили! Просто приезжай! Куплю я тебе необходи…

Короткие гудки в ответ.

Ехать в родительский дом – такой вариант действий рассматривать не хотелось совсем. Глядя на аккуратненькую пятиэтажку красного кирпича, тесный двор, приземистую, будто вросшую в землю, школу Томашевский не испытал ни малейшего умиления, ни капли ностальгии, ни единого сожаления по поводу своего окончательного и бесповоротного бегства. Да, он сознавал вполне отчётливо, что если бы не помощь Равацкого, вряд ли удалось удержаться в Москве на плаву. Примерить роль содержанки на полном пансионе Сергею не позволила бы гордость, но профессор лишь вскользь упомянул о подобной возможности и, единожды увидев отвращение на лице своего самолюбивого ученика, впредь деликатно предлагал не рыбу, но удочку, не деньги, но возможности и шансы.

Тома брал и использовал на полную катушку, даже не представляя себе в полной мере, сможет ли когда-либо вернуть долг. Он брал – не в том был положении, чтобы артачиться, но знал и другое: если бы никто и ничего не предложил, искал бы сам. Даже потерпев полное фиаско, Тома скорее упокоил бы навсегда своё бренное тело вместе с надеждами и чаяниями где-нибудь на дне реки, чем вернулся в Норильск, а теперь готов был сложить голову за то, чтобы любимый братишка смог вырваться из этого ада дорогой прямой, без ухабов и извилин.

Тёмке, оказалось, и здесь было неплохо – безо всяких там перспектив и путей к светлому будущему. Томашевский не сразу узнал брата, когда тот, не глядя по сторонам, протрусил по направлению к подъезду, помахивая в воздухе туго набитым пакетом и едва не приплясывая.

– Тёма! – Сергей радостно припустил навстречу Артёму с намерением заключить его в крепкие приветственные объятья. – Я голову сломал, пытаясь придумать, как тебя вызволить из «гнезда дракона», а ты, оказывается вот так запросто разгуливаешь по улице!

– Серёжа?! Это правда ты?! – на лице Артёма вслед за узнаванием явственно проступил испуг. Чтобы удержать дистанцию, он сделал несколько настолько поспешных шагов назад, что споткнулся о низкую оградку и чуть не завалился на чахлый газон.

– Ну-ну, тише. Конечно, я, – Томашевский едва успел схватить брата за руку, чтобы помочь ему удержать равновесие, но тут же получил ощутимый удар по запястью и вынужденно расцепил пальцы.

– Не подходи ко мне. Я тебе уже сказал, что никуда не поеду.

– Почему?! Что произошло такого за эти несколько дней, Тёма?

– Ничего не произошло, отстань! Дело не во мне, дело в тебе!!!

– Ну и что со мной не так? – на горизонте забрезжило смутное подозрение.

– Ты… Э… – замялся Артём. – Почему у тебя нет девушки? – всё мигом встало на свои места.

– Хочешь узнать, не гей ли я?

– М… Да.

– А зачем, Тёма? Да, я гей. Какая тебе разница?

– Какая мне разница?! Какая разница, ты спрашиваешь? Ты меня к себе жить звал! Это отвратительно! Меня выворачивает от одной мысли о чём-то подобном! Я вообще раньше думал, это всё сказки, и так не бывает, чтобы мужик с мужиком! А потом мне сказали, мой брат такой! Ты что, правда, занимаешься такими вещами?!

Томашевскому хватило выдержки кивнуть, не отводя глаз.

– Почему ты раньше не сказал?! Зачем ты меня обманывал?

– Зачем говорить?! Какая разница, Тёма, с кем и как я удовлетворяю свои сексуальные потребности, если я не выношу этого на публику?

– Есть разница! Для меня – есть! Хватит! Уходи! Не пиши мне больше и не звони.

– Тёма! – после секундного раздумья Сергей махнул рукой, медленно развернулся и неторопливым шагом направился прочь.

Томашевский долго разглядывал фотографию смеющегося Тёмки на аватарке, прежде чем решиться на удаление своей страницы в социальной сети:

– Так выпьем же за то, чтобы больше никогда ни к кому не привязываться! – кивнул он своему отражению в потухшем экране ноутбука и залпом опрокинул первый стакан.

Торопиться теперь было решительно некуда. Последняя связь с прошлым лопнула, как натянутая до предела струна. Короткий, немелодичный «звяк», и Тёмка, его маленький Тёмка, превратился в давнее воспоминание, в милого, смешного персонажа истёртой фотокарточки, вложенной между страниц тоненького фотоальбома.

«Чего ради я барахтаюсь до сих пор на белом свете?» – Тома зажмурился и через силу влил в себя второй стакан – не коньяк, не виски, не ром – обыкновенная водка. Дёшево и эффективно.

«Эрик!..» – зачем-то мелькнула мысль – последняя перед тем, как он отключился…

Стоило приземлиться в Домодедово и подключить московскую симку, как сообщения о пропущенных вызовах посыпались шквалом: «Эрик – 39 пропущенных», – этого Томашевский решительно не ожидал, не предполагал, что после безобразного объяснения, произошедшего накануне отъезда, Эрик вообще позвонит.

Тома собрал тогда воедино всю грязь, которую когда-либо слышал в собственный адрес и которую думал о себе сам в минуты отчаяния, добавил обвинения, которые, он знал, ранят Эрика сильнее всего, – и выплеснул одним махом, как давеча вливал в себя алкоголь. Раз и навсегда.

Тогда, казалось ему, он был способен на всё, лишь бы остановить безудержный поток откровений Эрика. Тогда казалось абсолютно правильным и естественным сбежать без оглядки, и поездка в Норильск, запланированная ещё несколько месяцев тому назад, пришлась очень кстати, как и то, что Эрик о ней ничего не знал – Томашевский до сих пор не решился рассказать ему о своём прошлом.

Теперь Тома готов был признать себя слабаком, который не в состоянии держать удар. Не в случае с Тёмой, нет, – в той ситуации Сергей сделал всё, что мог, но оказался слабее обстоятельств. Там, в Норильске, он не дезертировал с поля боя – честно признал поражение и ушёл. Очередное разочарование. Болезненно? Хуже, чем когда бы то ни было. Унизительно? Нет.

С Эриком Тома чувствовал, что повёл себя как трус. Менее болезненно и куда более стыдно. Тома не был готов к признанию Эрика. Он и прежде не был склонен углубляться в природу своей связи с этим характерным, сильным, своевольным парнем.

Умный, обаятельный… красивый. Да, Эрик был, определённо, во вкусе Томы, но, несмотря ни на что, совершенно не пробуждал сексуального влечения, зато давал ощущение надёжности и покоя, чувство локтя и каменной стены. Его забота выглядела именно заботой ради заботы, а не ради выгоды – невиданная роскошь по нынешним временам.

«Ребёнок!» – в глазах Томашевского – не оскорбление – истина. С самого начала Тома разглядел в образе Эрика именно ребёнка, капризного, местами испорченного, но доброго и, как ни парадоксально, чистого, вопреки всему. Сергей слишком увлёкся своей родительской ролью и совершенно упустил из внимания Эрика-мужчину.

Тома не заметил, как и когда мужчина-Эрик превозобладал.

«Не стоило ли рискнуть? – вот этот вопрос раз за разом задавал себе Томашевский всю эту неделю. – Ради всего, что было».

Чего же проще – уступить, позволить, в тысячный раз сказать себе «надо». Тома не хотел рисковать, уступать не хотел, не хотел лгать. Он мог бы это, жизнь научила, мог с кем угодно, но с Эриком – нет. Единственным правильным выходом снова и снова представало бегство. Однако, что-то неизъяснимое с такой силой тянуло назад, что сопротивляться было невозможно.

Сергей не знал, зачем, и не знал, почему, но он ехал домой. Странная штука – надежда, она способна из руин любой мечты по обломкам кирпичиков, по крошками и пылинкам выстроить шанс, невероятный в своей правдоподобности. На что конкретно надеялся, Томашевский тоже не знал. Только призрачная мысль о том, что всё поправимо, гнала его туда, где оставался единственный человек, который был ему дорог, и последний человек, которому, быть может, ещё, в итоге, был нужен он сам.

«Всё образуется. Всё проходит. И это тоже пройдёт…»

– Тома, дорогой… – такси Томашевского уже свернуло на узкую, малооживлённую улочку неподалёку от дома.

– Вадим? – в том, что именно этот человек дозвонился первым на телефон, который был вне доступа почти неделю, Сергею померещился недобрый знак.

– Томка, ты мне нужен в клубе. Сегодня. Сейчас.

– Я не могу.

– Тома…

– Послушай, я неделю не был дома, я еду из аэропорта, я летел четыре часа.

– Мне плевать, дорогой! – капризно заявил Барышев.

– И мне плевать. Я не гожусь даже на роль диванной подушки, Вадим. Вчера я выпил столько, что мне кажется, я до сих пор пьян.

– Бедная, бедная твоя головушка! – ни грамма сочувствия. – Тем лучше. Здесь найдётся, чем поправить твоё здоровье. Наш бармен знает толк в снятии похмельного синдрома.

– Вадь, я уже почти у себя. Давай, завтра хотя бы.

– Сегодня, Серёжа. Сейчас. И не забывай, ты мне должен! – отбой.

Довольный таксист выписал на дороге крутой разворот, и помчался обратно.

«Плевать… Ты мне должен!»

Томашевский был зол – тот редкий для него случай, когда агрессия направлена сразу на всех. Он знал, что пройдёт час или два, буря эмоций схлынет, и кроме опустошения и подавленности останется только желание бросить всё и уйти туда, где нет никого и ничего. Это потом.

А сейчас, как волк, загнанный охотниками в центр узкого круга, Сергей был готов явить себя миру во всей неприглядности своей натуры.

– Где Вадим? – вместо приветствия Томашевский швырнул тяжёлую сумку под ноги охраннику.

– Вас проводят.

Барышев сидел на низком диванчике, меланхолично подперев ладонью щёку, и соизволил обратить внимание на Томашевского только тогда, когда тот подошёл настолько близко, что заслонил своей фигурой обзор на зал.

– Садись, – Сергей едва ли услышал это слово, скорее, прочитал по губам, уловил по невнятному движению плечами.

Он повиновался молча, без возражений. Здесь и сейчас он более не принадлежал себе.

– Ближе, – добавил Вадим, упорно разглядывая танцующих поодаль людей. – Ещё!

Тома придвинулся вплотную.

– Целуй меня.

Тома едва коснулся губами щеки Барышева и тут же отпрянул, борясь с желанием отереть рот. Ощущение неожиданное, странное: разгорячённая, мягкая кожа, и Вадим – не манекен, не мраморная кукла с лицом мертвеца – человек, живой, теплокровный.

– Ты что же, нормально целоваться не умеешь? – отчётливо произнёс Вадим и лишь слегка покосился на Тому из-под накрашенных ресниц.

– Ты говорил, что предпочитаешь приват, разве нет?

– Тома, ты не мог бы прекратить болтать и сделать то, о чём я тебя прошу?

«Надо», – Томашевский безропотно встал с дивана и пересел на колени к Вадиму, положил ладони на грудь, вдохнул в побольше воздуха и поцеловал по-настоящему, по всем правилам – глубоко, технично и, должно быть, даже красиво, отсчитывая про себя секунды. Вадим не отвечал.

– Достаточно? – спросил Тома, когда счёт перевалил за тридцать, а безучастность Вадима осталась всё такой же вопиющей.

– Обними меня? – доля сомнения в интонации придала приказу Барышева оттенок просьбы.

– Как? – не понял Серёжа, но всё-таки обвил руками шею неприятно близкого сейчас человека.

– Да, вот так… – прозвучал жаркий шёпот у самого уха, а потом встречное объятие сковало тело Томашевского повыше талии и опрокинуло его центр тяжести на грудь к Барышеву. – Вот так, мой хороший. Вот так…

Содрогаясь от внутреннего протеста, Сергей не сопротивлялся, когда чужая ладонь примостила его голову на чужом же плече, и, немного погодя, задумчиво двинулась по его спине сверху вниз. Потом ещё и ещё, забираясь всё выше, к плечам, шее, волосам. Так гладят кота, клубком свернувшегося на коленях: задумчиво и осторожно.

Тома не мог сдержать содрогания, когда холодные (вот она – змеиная сущность), чуть влажные пальцы коснулись щеки, невесомо погладили нежную кожу век, обвели контур губ.

– Поцелуй меня снова, Тома. Поцелуй так, будто ты любишь меня.

– Зачем? – Томашевский приподнялся, вглядываясь в лицо своего мучителя.

– Зачем тебе это?

– Хочу! – Барышев забавно вскинул брови, и его улыбка потеплела, проявляя на лице выражение человечности. – Считай, что я сегодня именинник, и мне ни в чём нельзя отказывать!

Не произнося больше ни слова, Томашевский потянулся губами к губам Вадима: «Как будто люблю?» – если бы он мог хотя бы вспомнить, как это. Когда-то, он помнил, была любовь, была так давно, что казалась неправдой. Тома не мог любить Вадима, не мог придумать себе, что любит его. Если бы он мог представить на месте Вадима того, кого действительно любит… Пустота.

«Эрик…» – воспоминание о его неловком, порывистом недопоцелуе отдалось горячей вспышкой в груди.

«Эрик…» – его Тома мог бы любить. Единственного человека, рядом с которым всегда спокойно, единственного человека, с которым Сергей мог оставаться самим собой. Впрочем, нет, уже не мог. Не мог.

«Эрик…» – дымное лиловое марево в оттенках сумасшествия. Руки – чужие. Везде.

«Как будто люблю».

Чужие губы…

Поцелуй вышел что надо. Томашевский оторвался от Вадима, когда давно уже сбился со счёта, распахнул глаза и словно из темноты на свет вышел; он окинул зал чумным взглядом, едва различающим очертания людей и предметов.

«Эрик…»

Эрик, бледный, как привидение, в искусственном свете ламп, стоял без движения прямо напротив и смотрел на Сергея, будто не веря в реальность происходящего. Он был пьян, это угадывалось в десятках мелочей, пьян так сильно, что едва стоял на ногах.

Он был расхристан и встрёпан, и юный сучёныш Марик, властно притянутый к его обнажённой груди, излучал такое знакомое Томе блядское победное довольство…

Тома, такой же бледный, в том же искусственном свете ламп, разорвав поцелуй и оставаясь на коленях партнёра, обернулся. Он замер каменным изваянием и смотрел на Эрика, пытаясь убедить себя, что глаза обманывают его. Он не был так пьян, но перед глазами плыло, а нереальность зрелища ставила под сомнение любые доводы разума.

Тома облизнул вспухшие губы, понимая, что выглядит сейчас, как шлюха, а рыжий змей Вадим, крепко прижав его к своему телу, излучал незнакомое Эрику самодовольное удовлетворение…

====== “Свободные отношения” – Глава 1 ======

В свои полные двадцать девять лет Сергей Валентинович Томашевский считал, что хотя и был наивным непростительно долго, но от иллюзий излечился полностью. Если бы кому-то пришло в голову спросить его о том, есть ли на свете счастье, он с уверенностью ответил бы, что подобной материи в мире не встречал. Более того, весь опыт этого утомлённого жизнью человека доказывал, что для таких, как он, шансов на счастье нет, и чем больше будет предпринято попыток отыскать вожделенное, поймать, удержать или, на худой конец, выдумать, тем больнее реальность приложит о грешную землю – рано или поздно, но обязательно.

Нет, Сергей не забыл ещё, как сам в свои восемнадцать наивно верил во взаимную любовь и родство душ; как в двадцать всерьёз рассчитывал на партнёрские отношения – без лишних сантиментов, но стабильные; как где-то ближе к двадцати пяти понял окончательно, что такое есть мужская полигамия, секс ради секса и встречи без обязательств. Однажды он остановился на том, что уже не заставляет себя поверить – действительно верит, будто совместно проведённая ночь с кем бы то ни было – не повод для знакомства.

События, произошедшие в клубе «Cherry Pie» три с половиной года назад между ним и Эриком, поставили окончательную точку на его активных похождениях. Последствия той встречи в клубе Тома до сих пор помнил в мельчайших подробностях. Насколько много помнил Эрик, оставалось догадываться – он молчал, ни разу ни намёком, ни словом не упомянув об увиденном, да и Тома не горел желанием что-либо выяснять. Что он мог сказать в своё оправдание?

«Это не то, о чём ты подумал, Эрик?» – во-первых, комично и дёшево, во-вторых… О чём мог подумать Эрик? Что мог объяснить Тома? Возвращал долг? Долг за выходку Эрика.

Тот случай, когда отдать надо было по-тихому, принять удар на себя, прервать череду поисков и наказаний виновных. Виноватого всегда можно найти, было бы желание. Виноватый всегда найдёт, что ответить, и тяжким выяснениям не будет конца. Сергей смог сдержать эту лавину, но тяжесть пережитого по-прежнему лежала на его плечах, хотя, казалось бы, буря давно улеглась.

Да, если Эрик помнил что-то о том вечере, то помнил он, в первую очередь, Тому-мудака, Тому-подстилку, Тому-беспринципную дрянь. Не так далеко от истины. Не так далёк был сам Томашевский от подобных суждений о себе.

Что запомнил сам Тома? Память запечатлела Эрика-мальчишку, незрелого юнца, который под влиянием сиюминутного порыва забывает о чувствах других и не имеет понятия о последствиях. Новость? Едва ли. Был ли Тома зол? Вряд ли. Тома слишком дорожил Эриком, чтобы не понять, не простить. Однако сам остался пуст, выпотрошен, вычерпан до дна.

Что оставалось? Жить. Жить с осознанием своего внутреннего уродства, увечности – никто не увидит, никто не узнает, что из-под улыбчивой маски успешного и счастливого затравленно выглядывает человек, для которого каждая минута испытанной радости всё равно что украдена.

Много легче отказаться от тяжкого багажа, уйти, начать всё заново, но разрушить до основания то, что дорого, Тома не мог. Он не умел выбрасывать людей, как не любил выбрасывать вещи, до последнего пытаясь что-то склеить и починить.

Томашевский не знал в точности, почему, но очнувшись наутро в своей постели, единственно важным для себя ощутил убедиться, что с Эриком всё в порядке. Плавая в дурмане похмелья – всё-таки напился снова – он спустился этажом ниже, и, пока не рассеялось тупое равнодушие к собственной участи, позвонил. Дома.

Их взгляды пересеклись на доли секунды, чтобы тут же разбежаться, спрятаться по углам: достаточно, чтобы разглядеть то же блёклое “всё равно” на лице напротив. И поспешное: «Проходи», – как будто бы Сергей собирался уходить.

Они оба ещё долго прятали взгляды и придерживались общих тем в разговорах, но стоило хоть одному отвернуться, другой с тревогой поднимал глаза, и стоило встать одному, второй порывался вскочить следом – болезненное притяжение.

Привыкли. Не встречая ни единого намёка на прошлое, они заново выучились быть рядом, смотреть открыто, открыто улыбаться, строить планы, шутить и спорить. Оставив страшное позади, они как будто сплотились ещё сильнее, но Тома не стал прежним Томой, а Эрик… Эрик, как Сергей и мечтал, остался прежним Эриком с той лишь разницей, что постельные эксперименты его стали ещё разнообразнее: мальчики в общей массе случайных партнёров значительно перевесили числом девочек – этот факт Томашевскому тоже пришлось принять.