Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

– Сергей Валентинович, кофе? – Томашевский поднял взгляд, вяло блуждавший по строчкам проекта договора на юную нимфу с длинной, пушистой косой и ласковым именем Катенька.

По совместительству секретарь директора занимала в компании должность дежурной феи, исполнявшей в равной степени желания обитателей обоих миров, как верхнего, пантеона, населённого сплошь божествами от управления, науки и бизнеса, так и нижнего, плотно забитого простыми смертными тружениками: руководителями среднего и младшего звена, инженерами всех мастей и рангов – программистами, разработчиками, конструкторами, работниками производства, контролирующих органов и обслуживающим персоналом.

На вершине Олимпа восседал генеральный директор, он же главный акционер компании, кандидат технических наук Томашевский С.В., которому Катенька хранила верность вне зависимости от интересов кого бы то ни было.

– Принесите мне латте, пожалуйста… Погорячее и покрепче.

– Может быть двойной капучино подойдёт? – быстро сориентировалась Катенька.

Сергей благодарно кивнул и снова погрузился в бумаги.

Надолго его сил не хватило. Горло с каждой минутой саднило всё сильнее, нос налился горячечной сухостью, спину и плечи скрутила тягучая ломота, а в голове с самого утра стоял фоном тихий, неприятно назойливый шум. Слышать он не мешал, но мысли обволакивал подобно густому киселю, едва позволяя проворачиваться воображаемым шестеренкам умственного процесса.

«Заболел… Как некстати…», – Томашевский вяло обвис на краю стола, уткнулся лбом в скрещенные руки и позволил себе немного расслабиться. Катенька никогда не входила в кабинет без стука и всегда оставляла достаточно времени, чтобы привести себя в божеский вид до её появления.

«Интересно, где она держит молоко для капучино?..», – последняя связная мысль сменилась чередой смутно связанных между собой картинок: молоко-холодильник-телевизор-самолёт-кресло-диван с пледом-недочитанная книжка Эрика-Эрик-Эрик на работе-Эрик дома-Эрик на отдыхе-Эрик в гостях-Эрик в клубном угаре-девицы Эрика, реальные бывшие и воображаемые нынешние… С мальчиками Сергей предпочитал Эрика даже не представлять.

– Тома, твой гигантский капучино готов! – уверенный мужской голос раздался от самых дверей, которые предательским образом даже не скрипнули, чтобы предупредить о нечаянном госте. – О! Да тут у нас кое-кто благополучно почил мордой лица в салате! – не таком уж хотя и нечаянном, если хозяин кабинета только что натуральным образом грезил именно этим посетителем.

– Сергей Валентинович, к вам Эрик Александрович… – пролепетала растерянная Катенька. – Я не успела…

– Всё правильно, Кать, дуй уже отсюда, дай людям спокойно поговорить! – Эрик бесцеремонно грохнул высокий бокал с кофе на директорский стол. – Нет, стой, погоди-ка, красавица! Принеси ещё печеньки какие-нибудь, шоколадку, сахарницу и ещё одну чашку. И ложку. И…

– Сергей Валентинович? – идеально вышколенная Катенька хоть и стушевалась заметно, но кто в доме хозяин, не забывала ни при каких обстоятельствах. За то её и ценили.

– Всё в порядке, Катенька, не переживайте. Принесите, пожалуйста, всё необходимое.

– И полцарства впридачу! – добавил с ребячливой ухмылкой Эрик. – То есть, я хотел сказать, бутылку коньяка!

Генеральный директор лишь устало прикрыл глаза на немой вопрос помощницы. Стаж работы Катеньки вряд ли можно было назвать внушительным, но и его было достаточно, чтобы оценить положение Эрика Рау в компании. Фигура почти легендарная, несмотря на молодость лет: вне всякого сомнения, умный, талантливый, решительный, бескомпромиссный и облечённый той полнотой директорских привилегий, которая не снилась ни одному другому заместителю.

Никому, кто хотя бы поверхностно оказывался знаком с замдиректора по маркетингу, не пришло бы в голову считать, будто высокий пост достался тому в двадцать четыре года незаслуженно, исключительно благодаря протекции Томашевского.

Хотя говорили об Эрике много и разное. Голоса в пользу кандидата в «нижнем мире» разделились самым причудливым образом: одни Эрика побаивались и откровенно ему завидовали, другие уважали и боготворили даже – женская половина за красоту и мужественность, мужская – за твёрдый характер, острый ум и редкую предприимчивость, третьи не без интереса обсуждали подробности бурной личной жизни и плодили многие слухи, четвёртые находились в интервале между лёгким презрением и неприкрытой ненавистью, и тоже не без причин. Катенька, например, – милая, добрая Катенька не раз оказывалась на грани слёз с лёгкой руки господина Рау.

По счастью, главным в компании был всё-таки Сергей Валентинович. Нрава он был решительного, и некоторые подчинённые относились к нему с опаской, но не ненавидели, и не говорили о нем дурного даже за глаза. Его уважали, даже любили, не только сотрудники, но и партнёры, и остальное попросту не имело значения. А личный секретарь Катенька, слишком проницательная для наивной на вид блондинки втихомолку ещё и жалела.

– Не возражаешь? – едва заполучив в руки пустую чашку, Эрик одним махом ополовинил в неё бокал Сергея, всыпал две ложки сахара с горкой, разбавил изрядной порцией коньяка и наскоро перемешал. – А то твоя надзирательница посмела заявить, что молоко, видите ли, закончилось, и про мою честь у неё только незамутнённый эспрессо!

– Оно правда закончилось! – не утерпела девушка. – Я послала водителя в магазин, но сейчас вечер, он приедет самое малое через сорок минут…

– Ничего страшного, Катенька, у меня в бокале осталась ещё целая порция. Можете идти.

Томашевский с запоздалым сожалением проводил взглядом кружку зама. Не оттого, что было жалко кофе – для этого человека ему было не жаль ровным счетом ничего, – а оттого, что хорошая порция горячего напитка ему была жизненно необходима. Шансы прогреть простуженное горло, как и взбодриться после долгой дороги, растаяли на глазах – оставшийся в кружке напиток едва ли можно было назвать горячим.

– Никогда не мог понять, как ты пьёшь эту бурду, Эрик. Александрович, – Томашевский слабо улыбнулся.

– Да ты бы попробовал – вкусно!

– Пробовал. Гадость несусветная!

– А шоколадка моя где? Катя!

– Шоколада и конфет тоже нет, простите, – преувеличенно серьёзно отозвался голос из приёмной. – Я не ждала, что Сергей Валентинович приедет сегодня.

– Эта девица у тебя для чего взята, вообще? А? Серёга?

– Уж явно не коньяк всяким выскочкам таскать. Когда ты уже научишься нормально с людьми общаться? – Сергей по старой привычке строжил Эрика, хотя каждый раз и одёргивал себя с мыслью о том, что уместно мамочке воспитывать сыночка, но не любовнику – вполне взрослого самостоятельного партнёра.

– Нормально я общаюсь, – отбрехался Рау. – Видимо в её должностные обязанности вместо раздачи коньяка по первому требованию входит кропотливое всовывание носа не в свои дела. Это она хорошо умеет, – Эрик не поленился подняться с облюбованного кресла и прошагал через весь немаленький кабинет, чтобы запереться изнутри.

– Ну и что это было сейчас? – насмешливо осведомился Томашевский.

– Это чтобы никто, кроме меня, раньше времени не догадался, что ты уже вернулся из командировки. Кстати, мог бы и предупредить, если собирался приехать сегодня.

– Чтобы не узнали раньше времени, а то будут дёргать… – пожал плечами Сергей.

– Уверен, уже знают. Вряд ли ты телепортировался сюда, минуя холл, лифт и коридор.

– Как видишь, пока тихо.

– Когда же ты собирался объявиться? Захожу в приёмную, а на тумбочке твои перчатки! Я глазам своим не поверил. Ты и от меня тоже прячешься?

– Как?! Я же думал о тебе каждую свободную минуту! Ночами не спал! – Сергей лукаво улыбнулся: хочешь скрыть истину – выскажи её прямо.

– Поэтому ты так спешил вернуться в контору? Точно? – ответная улыбка Эрика получилась серьёзнее, чем предполагал собеседник.

– Чтобы пополнить твои запасы шоколада, троглодит, – Сергей постарался вложить в эту фразу сарказма и юмора ровно в той пропорции, чтобы появление на столе исполинского размера плитки с надписью «Полярная экспедиция» не блистало в равной степени ни нелепой детскостью, ни откровенной издёвкой.

Чтобы никто, никогда и ни за что не догадался, что, да, фактически именно для этого Томашевский и летел, сломя голову, через полстраны, – чтобы увидеть детский восторг в неприветливом прищуре глаз оттенка светлого янтаря с вкраплением табачной крошки; чтобы урвать у сотни неизбежных, как рок, проблем этот тихий вечер и разделить на двоих. Потому что высказать иначе – никак, потому что за без малого год «свободных отношений» научиться разговаривать прямо они так и не смогли. И всё бы получилось, не вмешайся в планы дурацкий вирус.

– Сегодня вечером у меня на тебя монополия, Тома! И не только на вечер! Детка, я бы продлил до утра! – со значением поиграл бровями Эрик.

– Поаккуратнее на поворотах, милый друг, ты не с девкой продажной торгуешься! – на невинную пошлость смущённый Томашевский ответил явно грубее, чем стоило бы, и оттого ещё сильнее смешался. – По факту именно я из нас двоих гонорары выдаю. Шоколадками. Банковскими билетами. Кружевами. Где, кстати, твоё «спасибо»? – определённо, слабая и даже оскорбительная попытка свести всё в шутку.

– Моё «спасибо»? – Эрик, удивительное дело, не был намерен обострять. Он пропустил мимо ушей всё лишнее, с готовностью отложил уже развёрнутую плитку шоколада в сторону и пересел на подлокотник кресла, в котором расслабленно допивал остатки капучино директор. – Благодарность не заставит себя ждать…

В интонациях Рау проскользнула загадка, в жестах – необычная для делового и даже дружеского контакта пластика, в глазах мелькнуло что-то откровенно хищное, но не жестокое, не беспощадное, а сытое, властное и глубоко довольное:

– Спасибо… – проникновенно-низким голосом мурлыкнул у самого уха начальника Эрик, и обыкновенное слово благодарности мягко стукнуло в подсознание: «Мой…»

– А за кофе? – блаженно прищурился разомлевший Сергей, едва заметно склоняя голову к противоположному плечу. Глубокий выдох с привкусом кофе и коньяка опалил нежную кожу пониже уха, под приспущенным интимно воротничком водолазки, медленное прикосновение сухих, сомкнутых губ остудило прохладой, но не успокоило: «Мой».

– И за возвращение тоже спасибо, – мягкое давление ладони вдоль скулы заставило директора повернуться лицом к партнёру, и уже разомкнутые, влажные губы шепнули ему в уголок рта, – я ждал тебя! – «Мой!»

Сергей разорвал поцелуй резко, неожиданно даже для себя, когда губы уверенно сомкнулись с привычной для обоих теснотой, когда язык доверчиво и нежно переплёлся с языком, когда…

– Не надо!.. – не стоило продолжать, определённо, не стоило.

– Ты что, Тома? Что не так?! – Эрик вздрогнул и отстранился.

– Я не могу, прости, надо было сразу сказать. Я неважно себя чувствую, – Томашевский снова схватился за чашку, как за спасательный круг.

– Чего ты не можешь? Не понимаю. Я думал, ты соскучился! – такого поспешного сопротивления Рау, изрядно уже возбуждённый, не ожидал, и оттого, должно быть, комментарий относительно состояния здоровья партнёра проигнорировал полностью.

– Я соскучился, но у меня горло болит, и я не хочу, чтобы ещё и ты заразился.

Чистая правда – не хотел. Как не хотел сейчас, с тяжёлой головой, сотрясаемый ознобом и мучимый ломотой во всём теле, оказаться разложенным на первой попавшейся поверхности в своём кабинете. Одна мысль, что дело зайдёт дальше поцелуев, вызывала неконтролируемое раздражение. А если уж совсем откровенно, раздражение и тревогу в последние месяцы Сергей испытывал почти всегда, чем дальше, тем сильнее, но всё ещё надеялся, что затянувшаяся осенняя хандра, стоит выпасть настоящему снегу, пройдёт сама собой.

– Да плевать я хотел на эту ерунду! Когда здоровый мужчина хочет, ему ничего не страшно!

– Что за чушь? Надеюсь, ты не руководствуешься этим принципом, когда проводишь свои ночи в клубе?!

– С меня хватит и одного такого чистоплюя, как ты!

– Не нравится, так я и не держу, если ты не заметил!

– Всё ясно! Как это я сразу не догадался, что ты примчался в Москву после трёх недель в Сургуте только для того, чтобы напомнить, как я тебе нахрен не сдался!

– Нет, конечно же! Я летел сюда на крыльях любви, чтобы ты меня беспощадно отымел прямо на столе в моём кабинете, и не один раз, и не обязательно даже на столе – тебе и на полу сойдёт! Тебе без разницы даже, выпил я хотя бы чашку кофе с дороги или нет!

– Ах, коне-е-ечно же, – с издёвкой передразнил Рау, – секса тебе и в Сургуте с избытком подавали! Зато с кофе там явная напряжёнка!

– Уж как-нибудь сам разберусь, что мне и где искать, не маленький. Тебе нравится в клубах, мне – в командировках! Какие у тебя ещё вопросы ко мне?

– Да никаких, чёрт бы тебя побрал! Никаких! У нас же… Как там ты придумал? «Свободные отношения»! Современно, красиво, удобно! И да, ты прав, мальчики в клубе – высший класс! Девочки, кстати, тоже! – Эрик уже в который раз за разговор с остервенением зачесал наверх выбившуюся из модной стрижки длинную чёлку и развернулся на выход.

– Куда ты? – жалобно просипел Сергей вдогонку.

– В клуб, ясное дело! Неужели сам не догадался?!

Томашевский вздрогнул, как от пощёчины, но не проронил больше ни слова.

– Дурак ты, Тамарочка! – припечатал Эрик прежде чем покинуть кабинет окончательно и бесповоротно.

====== “Свободные отношения” – Глава 6 ======

С того момента, когда за Эриком захлопнулась дверь, времени прошло порядком. И молоко уже давно остывало в холодильнике – целая батарея про запас; и кофе был выпит не единожды – в меру горячий, в меру крепкий, совсем не сладкий, в общем, что надо; и анальгин принят, и аспирин, и облатка чего-то против вируса гриппа, заботливо подсунутая директору Катенькой, была выпотрошена почти наполовину, но легче отчего-то не становилось.

Нельзя сказать, что согревающий напиток не успокоил горло и не взбодрил; таблетки привычно купировали жар и боль, только смутная тревога не давала покоя, выстукивала грудину изнутри неустанно, как молоток шляпку гвоздя, – мерно, назойливо, звонко – можно прикинуться, что не слышишь, можно сделать вид, что забылся, но стоит зазеваться, и палец разбит.

Томашевский с горем пополам отредактировал коммерческие предложения, что в срочном порядке дожидались его правок, обсудил с юрисконсультом детали эксклюзивных договоров для новых крупных заказчиков, просмотрел по верхам отчёты об испытаниях двух ключевых разработок, чтобы быть готовым к совещанию, назначенному на утро.

Слишком устал. В другой вечер он непременно взял бы проверку отчётов на дом – не только двух самых важных, но ещё и пачку рядовых, рутинных документов, чтобы изучить их все, до последней буквы, где-то в перерыве между торопливо проглоченным холодным ужином из невесть откуда появившегося в холодильнике контейнера и развешиванием вороха подсыхающих в стиральной машине рубашек, неизвестно кем и когда засунутых в стирку, между тёплым полуночным душем и приходом Эрика.

Эрик наведывался не каждый день – тоже был занят: тот же офис допоздна, та же работа на дом, те же домашние хлопоты… И пресловутые походы по клубам – личная жизнь, так сказать…

Томашевский рассортировал бумаги неровными стопками, кое-как сгрёб в сторону карандаши и ручки, допил остатки холодного кофе – не хватало ещё, чтобы уборщица, как уже случилось однажды, поутру нечаянно смахнула кружку рукоятью швабры и утопила всё скопом, начиная с клавиатуры и заканчивая подписанным приказом о собственном премировании. Он стыдливо сунул грязную чашку поглубже в стол, где уже покоились с миром две точно такие же немытые посудины, дал себе клятвенное обещание, что вот уж завтра он собственноручно перемоет за Катеньку весь сервиз вместе с блюдцами и ложками, задвинул ящик и снял с вешалки лёгкое кашемировое пальто.

Время позднее, неразумное для работы время, когда адские машины должны быть выключены, двери прочно заперты, окна завешены плотными шторами. Самое время мужьям обнимать усталых жён, а жёнам – мужей, родителям – украдкой любоваться мирно сопящими в кроватках малышами, а холостякам орать в спорт-барах футбольные гимны и клеить пышногрудых красоток в клубах.

«Зачем ты меня послушал, Эрик?» – Хрусткий щелчок.

Томашевский понуро брёл к лифтам по длиннющему коридору бывшего советского НИИ, периодически поднимая руку, чтобы придавить пальцем очередной выключатель и оставить позади новую сотню кубометров тьмы.

«Зачем?» – Щелчок. Унылый, в синеву, люминесцентный свет съедает чёрная, непроглядная тоска за спиной. Изнурённый обыденностью всадник Апокалипсиса сражается со светом. И Эрик где-то там, на передовой той же битвы, бьётся в перекрёстном огне прожекторов и забывается, захваченный в плен фальшивого смеха, дешёвых чувств и гнилых поступков. Он нежит в объятьях пленительную химеру, что растает наутро, оставив на память несвежую, разворошенную постель, ломоту в висках и тяжесть в теле, несмываемое водой и мылом ощущение грязи, впитавшейся под кожу, всосавшейся в кровь, и – отравленную душу. Свою – отравленную, но живую, как никогда. И ещё одну – человека за стеной – на грани жизни и за гранью боли, которую можно безмолвно стерпеть.

«За-чем?» – сейчас Сергей был готов проклясть свою несдержанность, которой оттолкнул того, кого хотел удержать, кто обязательно был бы рядом в эту ночь, если бы не прозвучали поспешные выводы. Не послезавтра, не через неделю – прямо сейчас он был бы рядом. И довольно. Щелчок. Тома устал ждать.

«Эрик, ты сожрал мою душу и уничтожил мой мозг…» – Щелчок – последний.

Тяжёлая связка ключей звонко бьётся о стекло – капризный замок от этажа упорно клинит месяцами, но кто же вспоминает о слесаре днём, когда от работы не поднять головы? Утром? Вечером? Только ночью, когда первый на деревне трудоголик не вспомнит, наконец, о времени.

– Да чтоб тебя! – Томашевский в отчаянии давил на ключ, ощущая, как сминается тонкая железка, готовый сломать его окончательно и остаться ночевать прямо здесь, на диванчике в курилке, лишь бы выместить хотя бы так злобу на неприятности прошедшего дня.

– Эй! Кто там?! – звучно прокатилось между стен, а на противоположном конце этажа вспыхнула тусклая полоска света. Сергей близоруко прищурился: слегка приотворённая дверь и мутноватый мужской силуэт на её фоне.

– Эй! Оставьте ключи, мы ещё работаем!

Тома не мог сдержать улыбку – знакомый голос, грубоватый и властный, что никогда не умел по-человечески просить. И всё-таки это «мы»… Напрягло.

Силуэт растаял в темноте и тут же появился снова, запыхавшийся, растрёпанный, наделённый лицом и личностью, с пачкой сигарет в руке.

– Эрик, ты здесь ещё?

– Слабо́ кабинеты проверить, прежде чем людей запирать? Я здесь спать не планировал!

– Я думал, ты… – Сергей был уверен, что Эрик в клубе, даже проверять не стал. Какой смысл расстраиваться лишний раз? – Ушёл давно, – определённо, слово «клуб» опустить стоило, уж слишком много разрушений за вечер оно принесло.

– Как водится, ты предпочитаешь думать, а я – делать. Или не делать – без разницы.

– Что ты имеешь в виду?

– Говорю, думай! У тебя хорошо получается, – нехорошо прищурился Эрик и тут же отвёл глаза. – Домой собрался? Пойдём, провожу тебя. Как раз покурить хотел.

– А ты? Тебе тоже пора.

– Мы ещё не закончили, кое-что доделать хотим.

– Мы? – небрежное «мы… хотим» неприятно царапнуло слух.

– Мы с Шуриком. У него диплом на носу, последний семестр начался.

– Ну так пусть пишет. При чём здесь ты?

– Ты же сам мне его в нагрузку дал, забыл?

– Забудешь этого бездельника, как же! Уж лентяйничал бы втихомолку, так нет, всё под ногами крутится! Ни работать тебе спокойно не даёт, ни отдыхать. Отправь его лесом, пора домой!

– Ты меня тоже все годы учёбы балбесом обзывал. И каждую сессию над душой стоял, и дипломом все мозги вывернул!

– Было что выворачивать, и выворачивал! Да, контролировал тебя, дразнил местами, чтобы ты не стоял на месте, но я не писал за тебя работ, не сдавал экзаменов, олимпиад не выигрывал. Ты всего добивался сам!

– Можешь считать, что я возвращаю кармический долг.

– Не тому человеку возвращаешь. У Александра Широкова в голове пусто, Эрик! Он ноль без палочки, и беззастенчиво пользуется твоими знаниями и положением! Не попроси за него профессор, я бы выдворил его из компании ещё летом, в последний же день практики, раз – и навсегда.

– За что ты на него взъелся? Не такой он и глупый, если дотянул до дипломной работы! Мне, в конце концов, не сложно помочь, если человек просит. К тому же парень умеет слушать и не возникает, когда не нужно, в отличие от некоторых!

– Что?!

– Ничего. Думай сам, повторяю, ты у нас умным слывёшь.

– Уж поумнее некоторых.

– Сильно сомневаюсь. Выглядишь идиотом даже на фоне Шурика!

Сергей промолчал и отвёл глаза. Стоило ли продолжать тяжёлый разговор, превратившийся в бессмысленный спор не ради истины, а ради упрёка? Кто-то всегда должен остановиться, пока не произошло непоправимое. Томашевский всегда отступал – на правах старшего, мудрого, терпеливого, даже если в действительности чувствовал себя дураком с развинченными в конец нервами. Да что там, он не мог позволить себе пойти войной на Эрика Рау, так уж повелось с самого начала, и он привык быть верным себе. Сергей не был слаб и в словесной перепалке мог переиграть оппонента легко, с определённым изяществом даже, но хранил свою главную слабость – хрупкий мир с Эриком, берёг от себя самого, дабы не уничтожить в пылу азарта – неразумного и разрушительного.

Томашевский не любил пороть горячку, предпочитал думать, прежде чем говорить или прощать, прежде чем совершать поступки, – в этом Эрик был прав. Заслуживал ли Сергей укора? Легко улыбнуться оскорблениям, если цена им – грош. Невозможно обижаться на тех, кто ничего не значит. Больно, когда для своего ты плох. Вдруг, невзначай. Страшно, если виноват не тем, что неправ или поступил дурно, а тем, что ты – это всего лишь прежний ты, но устраивать перестал.

Озноб вернулся и напомнил о набирающей обороты простуде. Сергей поёжился, плотнее затянул вокруг горящего горла тёмно-синий колючий шарф и в очередной раз пожалел о забытой в самолёте пушистой ушанке из серебристой лисы – ленивая Московская зима внезапно взялась за дело самым серьезным образом. Небольшой дорожный чемодан показался вдруг слишком тяжёлым, как будто за время разговора неведомый шутник спрятал на дне под слоем командировочных пожитков пару кирпичей. Томашевский развернулся и молча вошёл в лифт. На кнопку нажал не сразу, окинул расфокусированным взглядом холл, оставляя на память мутноватые кадры: Эрик, раздражённо бряцая металлом о металл, скупыми, умелыми движениями вывинчивает искорёженный ключ, Эрик ссыпает связку в карман, и она звякает снова, смешиваясь с пригоршней монет внутри…

Некстати мелькнула мысль. – «Поступил бы я так же, говорил бы всё то же, если бы знал, что этот шанс последний?»

Это не конец. Не может быть концом. Больно – значит чувствуешь. Чувствуешь – значит живёшь. Живёшь – значит есть надежда. Надежда есть, а отчаяния нет. Есть два изнурённых усталостью человека, опустошённых, измотанных, но не равнодушных. И есть завтра, которое просто обязано стать лучше, чем сегодня и, тем более, вчера.

Очередная размолвка, которых было не счесть и будет ещё больше, просто не может быть концом. Надо пережить, перетерпеть, как всегда. Вернуться домой, принять душ, пожертвовать ужином в пользу сна, а утром на свежую голову отправиться по соседству завтракать, пить кофе, делиться новостями и предусмотрительно не вспоминать о ссоре – традиционный способ помириться, старинный порядок, заведённый ещё в хрущёвке во времена Эрикового студенчества. Что бы ни произошло накануне, чем бы каждый ни был занят и с кем бы ни провёл ночь, они начинали новый день вместе, и даже дядя Саша в свои нечастые наезды домой редко решался потревожить их уединение, как будто чувствовал, что появление на кухне третьего, каким бы деликатным и кратковременным оно ни было, нарушит неустойчивое равновесие маленькой, на двоих, но самодостаточной системы.

Улыбки – робкие, как туманный осенний рассвет, умиротворение – чистота и свежесть новорождённого снега, смех – бурный, неудержимый, словно переполненный паводком ручей, вскрывающий ледяные оковы, и прикосновения – тепло летнего солнца – непринуждённые в своей обыденности, краткие, незаметные, но такие важные. Мимоходом взъерошенные пряди на макушке, блюдце из рук в руки, шутливые тычки, переплетение ног под крохотным обеденным столом, неминуемые столкновения локтей, плеч, бёдер и спин – не могло быть иначе на шести квадратных метрах, заставленных мебелью. Не может быть иначе и теперь, когда на территории кухни в элитной новостройке, кажется, можно уместить половину их прежней жилплощади. Не может быть иначе, потому что их всегда тянуло друг к другу. И это совместное утро часто оказывалось ценнее богатого событиями дня, становилось единственно важным, что в сутках стоило пережить.

Эрик обернулся в последний момент, как будто звук плавно съезжающихся створок лифта встряхнул его ото сна. Сергей успел увидеть растерянное выражение лица – словно не ожидал Эрик, не желал остаться один.

«Тома! Стой!» – послышалось сквозь скрип механизмов и гул мотора.

Сергей был уверен, послышалось. И частый топот подошв по ступеням, кольцом огибающим шахту, послышался тоже, но скоро затих, оставленный на стремительно уплывающих вверх этажах. Возможно, Томашевский услышал бы его снова, но он поспешно проскочил холл, так и не вспомнив о колёсиках на днище чемодана, отработанным до автоматизма движением прижался карманом к контактному пятачку на турникете, не оборачиваясь, бросил привычное «до свидания» ночному дежурному, выбежал на запорошенное крыльцо. Всё так же не оборачиваясь, он засеменил к дымящему поодаль такси – вызванная заблаговременно машина вполне могла и не дождаться припоздавшего пассажира, а стоять среди метели, ожидая новое, не оставалось сил.

Серёжа любил снегопад, особенно такой: густой, тихий, когда подсвеченные оранжевым сиянием ночных фонарей крупные, пушистые хлопья обильно опускались на землю из глубокой небесной черноты, рисуя в воздухе причудливый, непредсказуемый узор, и ложились под ноги мягкой периной, без единого скрипа жалоб, храня цепочку отчётливых следов. Едва ли слыша хоть слово из философского монолога скучающего за работой водителя, он смотрел и смотрел в боковом окошке красивую сказку о том, как серый, мрачный, злой город наряжается в кружева, атлас и пух, как под покровом непогоды – так непременно назовут ночную метель в новостях – скрываются крыши машин, вывески магазинов, козырьки подъездов… Усталость поглотила боль, завораживающий танец зимы приглушил тоску и очистил разум от горьких мыслей.

Уже в подъезде, разматывая запорошенный шарф, он улыбнулся на внушительную и по-немецки надёжную дверь соседней квартиры, к сожалению не дождавшуюся ещё хозяина.

«Завтра! Завтра утром я открою эту дверь, обниму его, и гори всё синим пламенем, я буду согрет – впервые за три беспросветно одинокие недели в морозном, чужом Сургуте и один ужасный вечер в Москве!»

Серёжа не спал, казалось, всю ночь в ожидании сигнала будильника, глотал таблетки и грел горло чаем с мёдом и мятой, хотя снова предпочёл бы молоко, которого в доме не оказалось, да и в принципе найтись не могло. Он почти дождался рассвета, но, казалось, не забылся сном даже на минуту. Он поднялся совершенно разбитым. Едва переборов зябкую дрожь под горячим душем, завернулся в тёплый халат и поспешил к тому, о ком не переставал думать даже в спутанном, полубредовом забытье. Он вжал до основания кнопку звонка, хотя мог бы открыть собственным ключом. Сергей хотел увидеть в проёме его, Эрика, обрадованного, соскучившегося. Хотел сказать «доброе утро!» и услышать родное «привет», но донёсся поспешный топот, непонятный шум голосов, и в следующий миг, пробитый острой болью, Сергей впечатался лбом в собственную дверь. Дежавю. Тишина. Пятна света поплыли перед глазами. Слабая попытка пошевелиться.

– Я же сказал, сам открою! – приближающиеся шаги. – Придурок!

– Эрик, я не понял! Ты меня так заездил за эту ночь, что у меня, похоже, глюки, – растерянно оправдывался второй голос. Определённо, знакомый. – Мне кажется, здесь наш директор! Ха-ха… – мальчишка попробовал рассмеяться. Неуверенно, впрочем.

– Твою мать! У тебя вообще есть мозги, мелкая сволочь? Мало того, что русского языка не понимаешь, так и руки из задницы! Что ты наделал! Ты даже дверь открыть не умеешь?!

– Х-н-н… – тихо застонал Томашевский, беспомощно выскребая ногтями идеально-гладкий кафельный пол.

– Ты правда придурок! Это и есть директор. Сергей… Валентинович! – позвал Эрик, осторожно ощупывая кости и суставы Томашевского, но тот лишь шумно вздохнул, сотрясаясь мелкими, частыми судорогами.

– Серёж… Ты меня слышишь? – плюнув на необходимость блюсти субординацию при посторонних, позвал Эрик снова. – Серёжа!

– Эрик, я убил его?! – сипло прошептал голос мальчишки.

Томашевский распахнул глаза.

«Шурик!» – это был он.

====== “Свободные отношения” – Глава 7 ======

Научный подход никогда не подводил Томашевского. Мучительно подбирая модель для далёких от нормы отношений, допускающих легальные измены, любого сорта вольности, а также возможность спокойно на них смотреть как на явления вполне законные, Серёжа преследовал единственную цель – испытать, наконец, счастье быть с тем, кого любил, с кем хотел иметь как можно больше общего. Чтобы достичь мечты, он предположил необходимым выполнить две основные задачи: первое – удержать Эрика и второе – не потерять при этом себя.

С учётом образа жизни и принципов обоих фигурантов, условия, непростые по отдельности, становились практически невыполнимыми совместно. Сергей не признавал слова «невозможно». Да, бывали трудные решения, болезненные, но если ты не слабак, считал он, выход можно найти всегда. Томашевский не поощрял в себе слабостей, кроме одной – Эрика, и нашёл выход – «свободные» отношения. Запатентовать изобретение своё ему вряд ли удалось бы – давно уже изворотливый человеческий разум пустил этот изощрённый способ самоистязания в массы. К тому же задач своих он не выполнял и к заветной цели, как оказалось, не приводил.

Сергею хватило одного взгляда на склонившиеся над ним лица, чтобы понять:

«Действительно переспали».

Полбеды, если бы просто переспали, но мальчишке было дозволено остаться. Мальчишке было дозволено занять его, Томы, место. Ничего подобного не могло произойти волей случая или по хотению Саши Широкова: в квартире Эрика даже пыль не садилась на мебель без его молчаливого согласия. Значит Шурик – решение Эрика, осознанное и обдуманное – вот настоящее предательство. Утром, за завтраком, на кухне рядом с Эриком всегда мог находиться только один человек – Сергей. Что бы ни случилось, кто бы ни случился, это была суверенная территория, время только для двоих – распить чашку мира, не прятать в сонных улыбках тепло, позволить себе поверить, что вот это и есть счастье. Серёжа смаковал каждое утро, проведённое с Эриком. Полчаса тишины, с тяжёлыми боями отвоёванные у будничной суеты, когда он позволял себе немного помечтать и представить, будто бы и его хоть чуточку любят.