Текст книги "Другая жизнь (СИ)"

Автор книги: Haruka85

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Томашевский не отвечал достаточно долго, видимо, собираясь с мыслями. Он зажёг люстру и поспешно скидал в сумку мобильный телефон, наушники, мышь, перепутанные провода, блокнот и пару книжек, оставленных на столе Эрика. Уже через минуту он стоял в прихожей обутый в свои беленькие мокасины.

– Тома, ну куда ты?

– Домой, Эрик. Пока что домой.

– Что значит «пока что»?

– Эрик, послушай меня внимательно, пожалуйста, – Томашевский проигнорировал вопрос. – Я виноват, что влез в твою жизнь и понадеялся, что у меня, как у всех нормальных людей, может быть друг. Просто друг. Я виноват, что не заметил, как и когда ты начал воспринимать всё иначе. Я виноват, что втравил тебя в неприятности одним фактом своего существования. Я не тот человек, в которого стоит влюбляться. Я не тот человек, который откроет тебе радости однополой любви, даже если ты будешь продолжать настаивать, что это твоё.

– Неправда, я нравлюсь тебе! – «Ведь не зря же Вадим сказал, что нравлюсь! Этот змей видит всех насквозь!»

– Глупый! Мне, в самом деле, нравятся богатенькие папики и грязный секс. Я отвратительный гомик. Не нужны мне ни любови, ни нормальные отношения!

– Врёшь ты всё! Просто скажи, чего тебе не хватает! Я всё сделаю, Тома!

– Подрасти, Эрик Рау! И поумней.

Томашевский ушёл. Наверху щёлкнул замок, и до утра не смолкал топот ног. Эрик так и остался стоять в проходе, не слыша ни звука, едва дыша, до боли, до звёздочек в глазах сжимая веки, чтобы только не расплакаться, действительно, как ребёнок.

====== “Тамарочка” – Глава 13 ======

– Эрька, а куда это Серёга намылился? К родителям, что ли? – Александр Генрихович Рау приступил к вопросам без предисловий, едва вернувшись из рейса.

– Пап, привет, вообще-то… – Эрик вышел на отцовский зов откровенно помятый и хмурый.

– Ты бы хоть проводил другана своего, а то он сейчас свою сумищу по лестнице еле спустил, – продолжил дядя Саша, сколупывая с пяток задники пыльных сандалий.

– Он уезжает? Точно, что ли?! – младший Рау прилип к оконному стеклу и приподнялся на цыпочки.

– Ну да. Я ему, мол, давай помогу, а он от меня так шарахнулся, словно привидение увидел. Странный такой… Чуть поздороваться не забыл. Э, постой, да вы никак разругались?! Ну ты даёшь! С Серёжкой твоим поссориться – это же уметь надо!

– Во-первых, не моим, пап. Как ты себе это представляешь, вообще?! А во-вторых, почему ты так уверен, что виноват именно я?

– Ну, а кто из вас агрессор знаменитый?

– Зато Тома – миротворец хоть куда, правда? Я тоже так думал, пока поближе не познакомился.

– И что, сильно близко познакомился?! – добродушно поддел сына Рау и подмигнул, едва сдерживая хохот. – Милые бранятся…

– Что тебе только в голову лезет, пап, а? – Эрик поспешно отвернулся, пытаясь скрыть смущение. – Иди мойся. Я пока суп куриный погрею.

– А как же борщ?.. – удивлённо протянул Александр Генрихович.

– Нет борща. Суп и плов, – только сейчас Эрик сообразил, что всю неделю готовил исключительно то, что любит Томашевский, а про любимый батькой борщ совершенно позабыл. – Потом сварю, – виновато добавил он и полез в холодильник.

А Томашевский, действительно, уехал. Эрик едва успел разглядеть в окне, как тот с трудом запихивает в багажник такси здоровый баул и садится внутрь, и едва подавил желание дёрнуть на себя фрамугу и заорать на весь двор вслед: «Скатертью дорожка, гомик поганый!» – и в довесок что-нибудь совсем нецензурное с подробным описанием того дивного места, в которое дорожку стоило бы начать прокладывать ещё полтора года назад.

– Так куда он? Домой? – не унимал своего любопытства дядя Саша.

– Не знаю, пап, – «И поделом, проваливай, блядский Тамарочка!»

– Кстати, Серёга откуда родом? Столько уже он к нам ходит, а я до сих пор как-то и не поинтересовался…

– Не знаю. Не спрашивал, – «Ребёнок я у него! Видали?! Кто ещё ребёнок из нас двоих?!»

Но вопрос отец задал правильный, и Эрик вдруг растерялся.

«Куда?!»

Действительно, за полтора года более чем тесного общения Рау так и не решился поднять такую, казалось бы, простую и очевидную тему, опасаясь нечаянно коснуться болевой точки, которой после смерти матери тщательно избегал в разговорах о себе.

Наедине с собой Эрику, конечно, размышлять доводилось о многом, но дедукция каждый раз заводила его в тупик: Серёжа никогда прямо не упоминал о семье и родном городе, не предпринимал попыток связаться с родителями, но в своей неприспособленности к быту скорее походил на избалованного домашнего ребёнка, чем на детдомовского сироту, да и переезд в Москву явно требовал хотя бы минимальной материальной поддержки.

Интуиция Эрика тоже буксовала, упорно подсказывая только то, что велика Россия-матушка, и прибыл Тома издалека, а родиться должен был где-нибудь поближе к морю. Почему? Да потому что такому, как Серёжа, самое место у моря. Почему и какому именно «такому» – этого Эрик сформулировать не мог. Так казалось.

Догадки – дело пустое. После того, как тридцать вторая квартира опустела, и на работе Томашевский не объявился ни в понедельник, ни во вторник, Эрика начали одолевать запоздалые сожаления о том, что банально не додумался заглянуть в паспорт Сергея, который вечно валялся среди бардака на его столе.

В понедельник и вторник Эрик отчаянно злился. Перебирал по кусочкам детали безобразного объяснения и ненавидел каждое сказанное Томашевским слово, ненавидел его самого со всеми откровениями и обвинениями впридачу. В понедельник и вторник Эрик прислушивался к тишине наверху, надеясь расслышать скрип половиц; прислушивался к разговорам коллег, надеясь услышать хоть крупицу информации об исчезнувшем главе предприятия.

В среду Эрик проснулся с мыслью, что оказавшийся припёртым к стене Тома отчаянно защищался, блефовал и насчёт папиков, и насчёт денег. И про грязный секс, и про любовь, которой нет, – это Серёжа тоже не взаправду, иначе какой же из него идеалист? В конце-концов, только идеалист мог на полном серьёзе не замечать ничего личного со стороны Эрика!

В среду Эрик попробовал добыть информацию у кадровика, но в ответ получил недоумённое: «Я думала, Серёжа ещё на больничном», – и категорический отказ разглашать сведения из личной карточки Томашевского.

«Не мог он просто взять и исчезнуть! Должен же был появиться хотя бы на работе!» – злился Эрик весь остаток среды, а в четверг, снова не обнаружив ни единого намёка на появление Сергея, решился на звонок. Потом ещё на один… Потом он обрывал телефонную линию до поздней ночи, но бездушный голос в трубке твердил одно: «Телефон абонента выключен», – и пойди догадайся, сменил ли «абонент» сим-карту, посадил зарядку в ноль, поместил другого «абонента» в «чёрный список» или, не дай бог, нашёл на свою голову неприятностей. В четверг Эрик заснул с мыслью, что готов договориться с собственной гордостью и выслушивать от Томашевского всё, что угодно, лишь бы он взял трубку.

В пятницу Эрик действительно почувствовал себя тем самым ребёнком, которому ещё расти и расти до своего кумира. Давал ли Тома, в действительности, повод надеяться? Да полно, достоин ли Эрик Томы? Способен ли дать хоть что-то, кроме своего восхищения и робкой влюблённости? Туше.

В пятницу Рау пошёл на крайние меры. Прямо с утра он поехал в Бауманку искать научного руководителя Серёжи, которого, мягко говоря, не без причин недолюбливал – давно и взаимно. Выловить профессора Равацкого среди толп бестолково снующих по коридорам абитуриентов оказалось непросто, а уж дождаться внимания от человека, который слишком явно не хотел это внимание уделять… В конкретном случае – почти невозможно. Хвалёное нахальство Эрика застало профессора врасплох в его собственном кабинете с куском бутерброда в зубах и кружкой кофе на столе.

– Юноша бледный со взором горящим… – профессор смерил Эрика неприязненным взглядом. – Какого беса вы вламываетесь без приглашения?

– Извините, Игорь Николаевич, – он изо всех сил старался быть вежливым, – мне только спросить!

– Из таких вот «только спросить» за дверью очередь до конца коридора, господин Рау. Вас конкуренты на выходе не порвут?

– Не, я не по этой части! – не сдержался от двусмысленности Эрик и запоздало прикусил язык. – Вы Серёжу Томашевского не видели на этой неделе?

– Скажем так, я жду его всю эту неделю, – не скрывая раздражения, ответил Равацкий.

– Но не дождались, – констатировал Эрик, тщательно маскируя вопросительные интонации в голосе.

– Нет, – профессор коснулся пальцем экрана телефона и приложил его к уху, обеспокоенно прислушиваясь. – Аппарат абонента выключен… Как и всю неделю. Что происходит? Вы живёте с Томашевским в одном подъезде, проходите практику под его руководством и, вместе с тем, приходите искать его у меня? Могу я поинтересоваться, с какой стати?

– Он уехал. Куда – не сказал, – Эрик храбрился, но его пояснения звучали неуверенно. Он не чувствовал почвы под ногами, как потерявшийся в давке ребёнок, и профессор казался ему последней из надежд. – Мне больше не у кого спросить.

– Что, вот так вот на ровном месте сорвался без предупреждения и исчез? Насколько я знаю Серёжу, это совершенно не его стиль! Я должен поверить в подобную чушь?!

– Ну… да, – подробности инцидента вряд ли настроили бы разошедшегося заведующего кафедрой на более мирный лад.

– Думаете, он ко мне домой жить перебрался? Или на дачу? Или, может, под столом в моём кабинете ночует? – Равацкий заговорил напористо, короткими, рублеными фразами. Линия его рта презрительно искривилась, зрачки чёрных глаз вспыхнули злыми угольками.

– Ну?

– Разве это невозможно? – Эрик еле подавил желание отступить на пару шагов назад.

– Вы думаете, что несёте, господин Рау?! – продолжал распаляться Равацкий.

– Игорь Николаевич, в конце концов, он мог просто связаться с вами, разве нет? Я правда не знаю, кого о нём можно спросить, кроме вас! – даже в прошлые выходные, выслушивая слова Томы о том, что он не более, чем бесполезный ребёнок, Эрик не чувствовал себя таким жалким.

– М-да! Вы бы ещё родителям его позвонили, любезный!

– Я позвоню. Если вы мне скажете, куда звонить.

– Вы идиот?! Или… Ну конечно! В действительности вы ничего о Томашевском не знаете! – не без самодовольства воскликнул Равацкий. – Так с какой стати надеетесь, что я сей же час вывалю вам всю подноготную моего аспиранта?

– Всё я знаю! Только про родителей… Они что, умерли, что ли?

– Живее всех живых, насколько мне известно! – опускаясь в кожаное офисное кресло, профессор выдохнул утомлённо и протяжно, как сдувается плохо завязанный воздушный шарик, и надолго замолчал.

– Я пойду тогда, спасибо, – Эрик почти смирился, что зря потратил время и уйдёт ни с чем.

– Скорее всего, Серёжа, и правда, у родителей, – неожиданно подал голос Равацкий. – Я совсем забыл, он предполагал, что лететь придётся.

– Лететь? Куда?!

– В Норильск, разумеется. Вы что же, не знаете даже, откуда он родом?!

– Знаю, – поспешно соврал Эрик, лишь бы не сбить Равацкого с мысли.

– Ну вот. Видимо, там он и есть, поэтому и телефон выключен. Видимо, симку местную купил. Вопрос, почему он не поторопится с возвращением? Если он не объявится сегодня до шести вечера, я при всём желании помочь ему не успею…

– В смысле – помочь? – не удержался от вопроса Эрик. – Какие у него ещё проблемы?

– Наши с Томашевским проблемы – это наши проблемы, господин Рау. Ничем не могу помочь. А вот вам задам встречный вопрос: какие ещё у Серёжи проблемы? Вы явно темните, дорогой.

– Никаких, Игорь Николаевич! Честно! – выпалил Эрик, силясь сдержать победную улыбку. – До свидания!

Скудная информация, добытая от Равацкого, если рассматривать под нужным углом, была бесценна: во-первых, если Томашевский обещал появиться к профессору до вечера пятницы, он не мог не появиться; во-вторых, появилась слабая надежда, что Серёжа просто уехал по каким-то семейным делам, а вовсе не из-за злополучной выходки Эрика.

Оставалось только дождаться. Впрочем, дождаться – это только на первый взгляд легко. Прислониться к холодной, гладкой стене коридора и ждать? Поразмыслив немного, Эрик понял, что пересечься с профессором, кочующим по всему университету с утра и до вечера, Томашевский мог где угодно, и вовсе не обязательно – в кабинете завкафедрой. Вообще, не обязательно, что встреча должна была произойти в стенах учебного заведения – это Эрик с ужасом понял, когда увидел, как Равацкий, за которым до сих пор было не так сложно следовать по пятам, в компании проректора по учебной работе выходит на парковку. Куда он едет? Что, если не вернётся? Что, если поставит машину в другом месте или зайдёт через другой вход? Бежать за машиной?! Рау потрусил к основному въезду на территорию университета и забился от дождя под козырёк пожарного выхода.

Он ждал. Он промёрз до костей, но не покинул своего поста, пока не увидел, как машина профессора, энергично разгоняя дворниками потоки воды, наконец возвращается.

«Встречались или нет?»

Судя по тому, что Равацкий вернулся, как и уезжал, в компании проректора и по-прежнему с пустыми руками, никаких документов Серёжа не приносил и сам, соответственно, не объявлялся. Снова бесполезные блуждания по инстанциям. Поначалу Эрик пытался шифроваться, но стоило пару-тройку раз втиснуться следом за Равацким в тесный лифт, нахально распихав робкую очередь из абитуриентов, и он избавился от ложного смущения, стал смотреть по сторонам, не скрываясь, с вызовом. Равацкий, похоже, ситуацией забавлялся: поглядывал с ехидцей, петлял, будто запутывал следы, нигде не задерживался дольше пяти минут, и лишь ближе к вечеру, когда здание начало пустеть, а Эрик уже раз тридцать мысленно пожелал «гнусному старикашке» навернуться с лестницы и хотя бы ногу подвернуть, заперся в своей лаборатории.

Томашевский не пришёл ни в шесть, ни в семь, ни в восемь. В девять Игорь Николаевич сдал ключи на вахту. Эрик по инерции проводил Равацкого до стоянки. Уже у самой машины профессор обернулся и посмотрел Эрику в лицо:

– Он не приехал, не позвонил, и телефон его до сих пор выключен. Если я узнаю, что в этом есть твоя вина, парень, клянусь, я найду, чем ответить, – высказал профессор, не расшаркиваясь, на «ты», и Эрик вдруг понял, что тот тоже ждал – до последнего.

Весь этот день, всю неделю, а может статься, много дольше.

Не замечая ни усталости, ни голода, ни пронизывающего ветра, ни воды, хлюпающей в кроссовках, Эрик плёлся домой пешком и явился почти к полуночи – темнота во всём доме. Он долго бренчал звонком тридцать второй квартиры, но никто так и не откликнулся.

Тома не приехал.

Не вернулся Томашевский и на следующий день. Эрик перемыл всю квартиру, перестирал и перегладил всё бельё, сварил дежурную кастрюлю борща, нажарил сковороду котлет, а время едва перевалило за полдень. Всё валилось из рук: борщ оказался пересолен, котлеты пригорели, пересушённое бельё хотелось скомкать окончательно и засунуть поглубже в шкаф. В надежде отвлечься компьютерной игрой, Эрик подставил беднягу Макса Пэйна под пули рекордное количество раз, но уровень так и не прошёл. Чтение не сдвинулось ни на страницу. Телевизор не показал ни единой приличной передачи, хотя Эрик раз двадцать подряд пролистал весь список программ.

Бесцельно пялясь в потолок с сигаретой в зубах под оглушительный рёв басов, он дождался, наконец, озарения. Напиться. Эффективный и доступный до безобразия метод лежал на поверхности всю эту мучительную неделю, и почему не получилось додуматься до него еще в прошлое воскресенье, – задачка, решать которую уже не было нужды. Гораздо важнее стало решить, где, как и каким «лекарством» выгоднее всего будет избавлять себя от назойливых дум.

Вадим не смог бы выбрать более удачное время для звонка:

– Эрик! Приветствую! Как жизнь молодая? Что нового? – Барышев, казалось, фонтанировал позитивом и жизненной энергией.

– Хреново, – ничтоже сумняшеся брякнул Эрик – коротко, ёмко и, главное, от души.

Здесь и сейчас его обрадовал бы звонок только одного конкретного человека, и Вадим им не являлся. Любого другого Рау бы сбросил сразу, но в случае с Барышевым любопытство взяло верх. Эрик не сомневался ни секунды, что Вадим выкинет своего случайного гостя из головы, как только вернётся из путешествия по нестройным рядам хрущёвок его лощёный джип. Так что же заставило рыжего змея снова вспомнить об Эрике Рау?

– Совсем хреново? – уточнил Вадим. – Расслабиться не хочешь? У меня в клубе ты найдешь всё, что только душенька изволит!

Расслабиться Эрик хотел. В конце-концов, если принять во внимание специфику проблемы, то «Cherry Pie» был самым подходящим местом, чтобы напиться.

Глядя на опрокидывающего очередной бокал неразбавленного виски Барышева, Рау уже не удивлялся, что тот сам позвонил, встретил лично и проводил к барной стойке: он вёл себя так, будто цель его вечера была накидаться до беспамятства, и единственное, чего не хватало – компании благодарного собутыльника. Бармен наполнял хайболлы без напоминаний, Эрик давно сбился со счёта, и следил только за тем, чтобы не терять заданный темп. Вадим говорил много и складно, остроумно даже, но совершенно ни о чём, и пил тоже много, но, несмотря на хилую конституцию, хмелел значительно медленнее самого Эрика.

– Ты мне вот, что скажи, дорогой друг: что такого есть в Томке? Почему от одного взгляда на него мужики голову теряют? – вдруг без предисловий сменил тему Вадик.

– Идиот он, – в сердцах выпалил Эрик. – Люди любят идиотов.

– Ха-ха, версия классическая! Из разряда анекдотов. А я тебя серьёзно спросил, между прочим!

– Ладно, хорошо, мужики – идиоты.

– И ты тоже? Неужто? – Барышев, смеясь, отправил в рот ломтик копчёного лосося. – Я думал, ты мне сейчас напоёшь про Томкину красоту неземную и уста сахарные! А может и чего поинтереснее добавишь… Постой-ка, ты, что же, струсил?!

– Ничего я не струсил! – возмутился Эрик, прерывая минутное молчание. – Послал он меня.

– Послал?! Тебя?! Ты отражение своё в зеркале видел? Оглянись, с тебя весь клуб глаз не спускает! Как так подкатить надо было, чтобы Томашевский тебя продинамил?!

– Нормально я всё сделал!

– Сделал бы нормально, не напивался бы сейчас до беспамятства в моей компании.

– Да я ни разу в жизни ни для кого так не старался!

– Может, не стоило? Ты, что же, как с бабой, с ним? Серёженька у нас по бруталам ходок. Вот хоть Кирюшу давешнего вспомни.

– Богатеньких папиков и грязный секс? Слышал уже! Врёт он всё!

– Врёт, говоришь? Ты влюблён, Эрик. Это простительно, естественно даже, но не обманывай себя! Тома такой же, как все здесь – не хуже, но и не лучше. Любит он мужиков состоятельных и постарше – это правда. Каждые выходные Серёжа здесь, как по расписанию, и я не видел ни разу, чтобы ушёл ни с чем. Нормально это, другого не жди. И на Томке свет клином не сошёлся. Любишь – люби себе, но и о других не забывай. Вон, сколько мальчиков кругом хорошеньких!

– Ага, вижу, – захмелевший Эрик покрутил головой по сторонам. – Сплошные мальчики. Прямо мальчик на мальчике, да! И мальчиком погоняет! – мальчиков, действительно, было так много, что аж в глазах рябь.

– Любого выбирай! Ребята согласные, опытные – только выбирай. Возьми хоть того же Марика, – Вадим указал на трущегося поблизости курчавого брюнетика с печально-задушевным выражением глаз и нахальной ухмылкой. – Нравится? – Вадим поманил парнишку лёгким наклоном головы.

Эрику Марик не нравился. Не нравилась его блядская походка, не нравился его немигающий взгляд, розовые, призывно приоткрытые губы с синтетическим привкусом вишни, не нравилась близость его тела, его проворные пальцы, бегло скользнувшие по талии…

В бесповоротно поплывшей голове не осталось места мыслям.

Эрику нравился Марик…

– Молодец, Эрик, – Вадим удовлетворённо кивнул перед тем, как исчезнуть в толпе. – А насчёт Томы сам всё увидишь…

«Увижу…» – тупо согласился пьяный разум.

Впервые за последние полтора года Эрик совершенно ничего не думал о Серёже.

====== “Тамарочка” – Глава 14 ======

Сергей никогда не чувствовал себя уютно в городе, где родился и вырос. Норильск. Здесь рады новому жителю. Как рачительный, справедливый хозяин, этот город каждому найдёт дело, всякому воздаст по заслугам щедро, но и взыщет строго, без жалости. Слабакам здесь нет места. Норильск не оставит равнодушным даже случайного гостя, что уж говорить о тех кто по своей воле приехал и остался надолго, а то и навсегда. Особый народ – те, кто оказался в этом суровом месте против собственной воли – дети. Родину не выбирают.

Ещё ребёнком, отправляясь с семьёй на море, Серёжа любил представлять, как поселится жить в тёплых краях навсегда, и мрачный город, в котором по полгода царит кромешная ночь, и никогда не заканчивается зима, в котором ядовиты воздух, вода, земля, трава и даже снег – останется в памяти всего лишь отголоском страшного сна. Но сказка неминуемо заканчивалась, месяц под солнцем пролетал как день, и возвращение в мрачную действительность Крайнего Севера год от года давалось всё труднее.

В отличие от более выносливых младших братьев Серёжа Томашевский не вылезал из болезней, и постепенно его хроническое нездоровье без определённого диагноза превратилось для всех в вариант нормы, не стоящий внимания. Настойчивые рекомендации врачей сменить ради ребёнка место жительства были приняты в штыки, особенно, отцом, который превыше всего дорожил своим заработком на металлургическом комбинате.

Отец, простой работяга, дослужившийся до мастера неимоверно гордился собой и невероятно любил деньги. Он говорил о деньгах, думал о деньгах, зарабатывал, как все северяне, хорошие деньги и строго соблюдал в семье лучшие традиции Домостроя. Мать, женщина вялая и малоэмоциональная, работала санитаркой в больнице, усердно экономила, откладывала заработанное отцом «на чёрный день», пекла пирожки, безостановочно вязала и мечтала о том, какое житьё настанет, когда сыновья, наконец, тоже станут зарабатывать. Потом, может быть, женятся, станут приводить в гости внуков… Совершенно непонятно было, почему эта довольно красивая ещё и нестарая женщина отказывается быть счастливой здесь и сейчас. Мальчиков своих она, конечно, по-своему любила, но лаской не баловала и не мешала мужу проводить воспитательные работы при помощи ремня и зуботычины.

Сергей тихо ненавидел пирожки, шерстяные носки и затрещины, коих за несхожесть с родительскими стереотипами получал больше обоих своих «правильных» братьев, вместе взятых, и мечтал уехать.

По иронии судьбы рождённый старшим из троих сыновей, Сергей вынужден был с младенчества бороться с ролью младшей дочурки. Внешность «принцессы», природная утончённость и чувство прекрасного напрочь выбивали его из общего фона и родительских ожиданий. Не тянуло его бегать в компании дворовых пацанов вокруг дома с палкой наперевес и кричать «ура!», совершенно не хотелось ему прыгать по крышам гаражей и баловаться сигаретами за школой, а если уж и доводилось хулиганить, то лишь из необходимости соответствовать образу настоящего мужчины, который не плачет и все свои проблемы решает кулаками.

По ночам он зачитывался книгами Дюма и Жюля Верна, втайне записался в кружок бальных танцев, и единственная за все годы двойка в его дневнике была встречена с большим одобрением, чем все пятёрки вместе взятые. После танцев были шахматы, потом рисование и музыкалка, но задержаться где бы то ни было надолго ему не давали родительские комплексы: любое начинание заканчивалось публичным скандалом. На увлечениях пришлось поставить точку, когда отец окончательно слетел с катушек и заявил, что-либо Сергей раз и навсегда завязывает с бабской ерундой, либо мать увольняется с работы, чтобы контролировать каждую минуту его свободного времени. Чтобы уберечь остатки свободы, Серёжа поклялся, что больше ни-ни, и записался на айкидо. Тоже пригодилось.

Он не сдавался, ставил цели, добивался успеха, карабкался к новым вершинам и никогда не останавливался. Взрослея, Серёжа всё меньше ждал одобрения со стороны, но вместо того, чтобы вырасти чахлой травинкой, воспитал себя сам. Он не перестал мечтать о море, но чем больше узнавал жизнь, тем больше понимал, что невозможно круглый год валяться на пляже, лопать фрукты и больше ровным счётом ничего не делать.

Намерение первенца поступать в один из московских университетов поначалу даже не обсуждалось. Изначально дорожка была намечена в техникум, и только потом, когда игнорировать способности Серёжи к точным наукам стало просто невозможно, отец со скрипом согласился на местный вуз: в конце концов, неженке не по плечу настоящая мужская работа, а инженеришки умудряются как-то перебиваться бестолковым перекладыванием бумажек. Томашевский, тем временем, штудировал учебники, пропадал на факультативах, решал задачки заочной физико-технической школы…

Став победителем региональной олимпиады по физике, он добился практически стопроцентной вероятности зачисления в вожделенную Бауманку. Событие в масштабах города значительное. Когда сам мэр Норильска вручил Серёже грамоту и торжественно потряс Валентину Сергеевичу руку перед камерами местного телевидения, вопрос был решён. Отчее благословение было получено.

Поступил без сучка, без задоринки. Покорять столицу Томашевский умчался, преисполненный надежд. Только младшего брата было жаль оставлять – единственного из всех, кто тянулся к Серёже несмотря на всю его непохожесть. По сути, Сергей заменил Тёмке и вечно усталую, равнодушную мать, и грубого, изъясняющегося отборным матом отца. Досталось семилетнему мальчишке и коляску вокруг дома катать, и в молочную кухню по сугробам пробираться, и ночами кроватку качать. Именно Серёже выпала честь услышать первые слова братишки, видеть первые его шаги, учить буквам и вести за руку в первый класс. Маленький, беззащитный человечек вырос в настоящего бутуза и сорванца, но с Серёжей по-прежнему оставался тих и ласков. Томашевский и предположить не мог, насколько сильно будет скучать.

Продолжая ежедневное общение в интернете, он стремился быть как можно ближе к любимому брату и делал всё, чтобы не разорвать контакт. Тёмка тоже отчаянно не хотел отпускать Серёжу:

«Я не смогу тут без тебя больше», – едва не ревел он, провожая брата в аэропорт после коротких зимних каникул.

«Потерпи, время быстро пролетит, – шептал Сергей в ответ. – Я заберу тебя отсюда, хочешь?»

Артём недоверчиво кивнул.

План Томашевского не выдерживал строгой критики. Валентин Сергеевич вряд ли согласился бы отпустить второго сына в переполненную соблазнами столицу, да и сам Тёмка звёзд с неба никогда не хватал. Однако Сергей отказываться от своих слов не собирался, вернулся спустя годы, потому что обещал.

В последний раз он приезжал в Норильск после второй зимней сессии. Предъявив зачётку, заполненную оценками «отлично» по всем экзаменам, Серёжа, наконец, с облегчением заметил, что родители как будто немного смягчились, смирились с его отъездом. Во взгляде отца временами стало появляться что-то отдалённо напоминающее гордость за «неудачного» отпрыска. Как же, никто из сыновей знакомых-приятелей не залетал так высоко. Тем более что Ильюха, папкин любимчик, напротив, доставлял всё больше хлопот. Незадолго до совершеннолетия он уверенно заявил родителям, что плевать хотел на их мнение, и ремня бояться перестал. Он бросил лицей, ударился в разгул и на работе до сих пор держался только благодаря отцовским заслугам.

Илья был просто создан для того, чтобы создавать проблемы, но в тех давних событиях, перевернувших Серёжин мир вверх дном, сыграл, скорее, роль инструмента в руках судьбы.

Недалёкий ум и неукротимое разрушительное начало среднего брата волей обстоятельств сломали хрупкое равновесие, с таким трудом достигнутое Сергеем.

Неприятности пришли с той стороны, откуда Сергей с некоторых пор с тревогой ожидал их постоянно. Проявившуюся в подростковом возрасте склонность к представителям собственного пола Томашевский привык скрывать так тщательно, что никому из родных и в голову не пришло бы заподозрить его в чём-то подобном. Хотя и в школе, и во дворе Сергей регулярно порождал подозрительные взгляды и гадкие слухи со стороны сверстников, он мог быть уверен на все сто процентов, что ни единого доказательства у них нет – компромата не существовало в природе.

Внешность, повадки, увлечения – фантазируйте на здоровье, кто же запретит? Тем более, что сохранять видимость спокойствия, безмятежно улыбаться и вовремя давать сдачи Сергей научился хорошо. О том, как позже захлёбывается адреналином его сердце, как трясущиеся пальцы выводят в тетрадях неровные каракули мимо строк, не знал никто.

Никто и не узнал бы, но бурная, бьющая ключом московская жизнь, равнодушная к чужим бедам и радостям, незаметно подточила бдительность Томашевского и ослабила самоконтроль.

Томашевский торчал в Норильске вот уже неделю. Каникулы тянулись и тянулись. Если бы не Артём, он, скорее всего, отыскал бы десяток причин не прилетать вовсе, не видеть беспросветной мглы полярной ночи, не выслушивать уродливые в своей косности планы родителей на всю его дальнейшую жизнь, учитывающие уйму мельчайших деталей, кроме одной – мнения самого Серёжи…

Томашевский медленно сходил с ума. Он был влюблён и до того поглощён своим первым взаимным чувством, что вся Москва внезапно стала синонимом одного-единственного человека. Мысль о том, как могли бы сложиться каникулы, останься Сергей в столице, изматывала тем сильнее, чем дольше не звонил Игорь. Не имея возможности проявить инициативу, Томашевский гипнотизировал взглядом телефон, совершенно не замечая, как его самого пристально изучают.

Неделю, бесконечную неделю, Сергей томился ожиданием и подозрениями, не считая себя вправе проявить инициативу и хотя бы написать СМС. Любовник позвонил накануне отлёта. Раздосадованный Томашевский наивно полагал, что убедил себя не брать трубку или хотя бы не отвечать с первого раза, и уж точно не хватать телефон после первого же гудка, но рванул к телефону, сшибая на своём пути мебель. Вдруг ОН передумает разговаривать, оскорблённый до глубины души недостаточным уважением со стороны любящего ученика?

– Игорь! – радостно воскликнул Сергей, едва мобильный оказался приложенным к уху, и затаил дыхание.

Голос в трубке ловко плёл лёгкую и бессмысленную беседу, пересыпанную шутками про полярных мишек и дежурными вопросами о настроении, досуге и здоровье родителей, не добавляя ни слова о себе. Это было больно. Хотелось перебить, прервать это неуместное веселье, упрекнуть, потребовать ответа, где любовник пропадал всю неделю, почему не вышел на связь раньше, как обещал, зачем заставил ждать. Хотелось объяснить, какой мучительной была неизвестность, но Серёжа не смел. Знал, что Игорь не потерпит прекословия. Знал, что сам согласился на эти правила, вступая в неравные отношения с мужчиной зрелым, состоявшимся, женатым. Знал, но запретить себе мечтать и надеяться в свои робкие девятнадцать не умел.